Массовое сознание и поведение. Тенденции социально-психологических исследований

Раздел 2
Макропсихологические факторы массового сознания и поведения

Глава 4
Социальные и социально-психологические параметры массового сознания и поведения: проблема национального менталитета

Понятие «менталитет» в отечественной психологической научной традиции

Понятие «менталитет» (и особенно – «российский менталитет») превращается, если уже не превратилось, в один из самых популярных терминов современной российской психологии и смежных с нею наук. Отмечается, что «в конце XX в. в отечественной науке предметом широкого дискурса становится проблема менталитета» (Буянова, 2006, с. 168), что «исследования российской ментальности, самосознания и самоосознания интеллигенции» становятся одними из актуальных в последние десятилетия» (Гусельцева, 2012, с. 46).

Пишут также, что «в последние пятнадцать лет в отечественных социальных науках нарастало использование термина «менталитет» в самой разнообразной трактовке» (Семенов, 2008, с. 95), что «актуальность изучения проблемы менталитета не требует доказательств. Влияя на отражение происходящего в мире и стране, менталитет является фактором построения интегрального образа реальности (картины мира) и, соответственно, регулятором поведения людей» (Гостев, 2010, с. 22).

Высказывается мнение о том, что «проблема менталитета занимает центральное место в структуре исторической психологии; она в значительной степени определила становление этой отрасли знания» (Артемьева, 2010, с. 298). Употребляются такие термины, как «парадигма ментальностей» (Родштейн, 2006) и т. п. А «менталистика» уже фигурирует в качестве самостоятельной исследовательской области (Акопов и др., 2006).

Отмечается и то, что в отечественной науке дореволюционного периода это понятие не использовалось, а для характеристики менталитета российские ученые предпочитали использовать другие, но идентичные по содержанию понятия – «национальный, народный характер», «психический склад нации», «дух народа» и др. (Артемьева, 2010).

Само понятие появилось в отечественной психологии сравнительно недавно – в 1990-е годы. Однако по существу в других терминологических обозначениях систематическая разработка этой проблемы началось в российской науке – истории, этнографии, географии – намного раньше, в XIX в.

Корни понятия «менталитет» усматриваются в работах Ш. Монтескье, Ж. Б. Вико, И. Гердера, Г. В. Ф. Гегеля, Д. Локка, Ф Бэкона и др. Систематическое же исследование проблемы ментальности принято связывать со школой «Анналов», сложившейся во Франции в 20-30-е годы прошлого века под знаменем так называемой «Новой истории», представленной именами М. Блока, Л. Февра и др. Однако первым, по-видимому, этот термин ввел Л. Леви-Брюль в своей книге «Первобытный менталитет», увидевшей свет в 1921 г.

Ю. В. Буянова выделяет три этапа в развитии понятия «менталитет». На первом этапе оно латентно вызревает в исследованиях, по существу посвященных проблемам менталитета, но использующих другие термины: «психика народа», «дух народа», «этническое сознание» и др. На втором этапе происходит выделение этого понятия в школе «Анналов». На третьем начинается его использование разными науками – психологией, социологией и этнологией, что «отражает тенденцию современного знания к интеграции и междисциплинарному исследованию психологии народа» (Буянова, 2006, с. 170).

Причины широкого обращения отечественной науки к проблеме менталитета связываются с тем, что «ее актуальность обусловлена необходимостью изучения и предупреждения межнациональных конфликтов» (там же, с. 168), с тем, что появление этого понятия является определенным этапом самосознания и самоутверждения нации. Ю. В. Буянова утверждает, что «в годы тоталитаризма употребление данного термина в научных публикациях было невозможным» (Буянова, 2006, с. 169), оставляя эту очень важную констатацию без объяснения. Г. В. Акопов с коллегами связывает растущую популярность «менталистики» с транзитом нашей страны к демократии, рыночной экономике и т. п., в частности, с ее переориентацией в «ментальной дихотомии» Запад-Восток (Акопов и др., 2006). Еще чаще причины усматриваются в том, что отечественные реформы, осуществляемые по западным сценариям, в наших условиях дают неожиданные и преимущественно негативные результаты, поскольку не учитывают особенности российского менталитета (Семенов, 2007). Причем подобная ситуация была характерной для середины XIX в., вообще регулярно воспроизводится со времен реформ Петра I (Гусельцева и др., 2012), и уже не одно столетие звучат утверждения о том, что «процесс реформирования не был приспособлен к самобытности России, к особенностям национальной психики» (там же, с. 21).

В целом, понятие «менталитет» оказалось востребованным современной российской реальностью, но по-своему и очень «удобным» для объяснения происходящих событий, обнаружив свой незаурядный потенциал в выполнении как объяснительных, так идеологических и прочих функций (оправдание нашей неспособности жить по западным образцам и т. п.)

При этом сразу же обозначился ряд тенденций, характерных для использования данного понятия (см. Дубов, 1993; Российский менталитет., 1997; Воловикова, 2004; Журавлева, Журавлев, 2004; Журавлева, 2006, 2008, 2012; Психологические исследования., 2007; Бойков, 2010; Воловикова, 2011; Психологические исследования., 2011; Психологические исследования., 2013). Во-первых, особенностям российского менталитета, которым посвящали известные произведения отечественные мыслители прошлого века, в частности, пассажиры «корабля философов»^[11], уделяется куда большее внимание, чем самому понятию «менталитет», которое остается очень аморфным, плохо определенным и «малоконсонантным» – по-разному понимаемым и наполняемым разным смыслом различными исследователями.

Во-вторых, это понятие считается синонимичным таким понятиям, как «дух народа» и «национальный дух» (ими оперировал В. Вундт), «национальная психология», «национальный характер», «психологические особенности народа», «базовая личность», «модальная личность», «этническое бессознательное», «коллективная душа», «народное сознание» (и бессознательное), «национальное самосознание», «национальный склад ума»^[12] и т. п., и остается непроясненным, имеются ли между ними какие-либо, кроме чисто языковых, различия.

В-третьих, отсутствуют сколь-либо заметные попытки структурировать менталитет, выделить его основные компоненты, четко определить, что именно это понятие охватывает.

Можно проследить и эволюцию исследовательских интересов в системе подобных, имеющих между собой много общего, понятий. Поначалу в соответствующей литературе доминировало понятие «национальный характер». Затем наблюдались изгнание темы характера из психологии и замена интегрального понятия «характер» понятиями «личностные черты» или просто «личность». Однако, как отмечает Т. Г. Стефаненко, «в последнее время и понятие „национальный характер“ вслед за понятиями базовой и модальной личности покидает страницы психологической и культурно-антропологической литературы. Ему на смену для обозначения психологических особенностей этнических общностей приходит понятие „ментальность“» (Стефаненко, 1999, с. 139).

Можно констатировать, что понятие «ментальность» (или «менталитет») оказалось «лучше» других понятий, имеющих сходную предметную область, и одолело их в своего рода конкурентной борьбе, очевидно, имея перед ними ряд преимуществ^[13]. Более того, по мнению Т. Г. Стефаненко, «с первых шагов становления этнопсихологии крупнейшие ее представители изучали именно ментальность, хотя и под другими названиями» (там же, с. 140). В качестве исследователей, оперировавших аналогами этого понятия, Т. Г. Стефаненко называет В. Вундта, Ф. Хсю, Г. Г. Шпета, Л. Леви-Брюля, Г. Триандиса.

Трудности в определении понятия

По мнению многих авторов, обращающихся к проблеме менталитета, «можно сделать вывод, что удовлетворительного определения понятия „менталитет“ пока не существует» (Лурье, 1997, с. 45), а «наше знание о психологической природе и механизмах формирования менталитета народов, субкультур, социальных групп и т. д. еще крайне ограничено» (Гостев, 2010, с. 22).

Один из представителей школы «Анналов», Ж. Дюби, отмечает как многоплановость, так и невозможность однозначного перевода базового франкоязычного термина, который означает одновременно и «умонастроение», и «мыслительную установку», и «коллективные представления», и «воображение», и «склад ума», и «видение мира» (Буянова, 2006).

Участники прошедших в нашей стране конференций тоже отмечают терминологическую неопределенность понятий «менталитет» и «ментальность» (Буянова, 2006). Любопытно, что в этом иногда видится и их достоинство. Как пишет Т. Г. Стефаненко, «многие современные исследователи усматривают в недоформализованности термина „ментальность“ достоинство, позволяющее использовать его в широком диапазоне и соединять психологический анализ и гуманитарные рассуждения о человеке. Именно таким эклектичным способом чаще всего исследуют ментальность этнических общностей, практически сводя ее к национальному характеру, психологи и этнологи во многих странах мира» (Стефаненко, 1999, с. 141).

«Недоформализованность» понятия «менталитет» содействует расширению области его значений, а также отделению его от этнических корней. Так, сейчас принято говорить не только о менталитете народов, но и о менталитете различных социальных групп вне какого-либо этнического контекста.

Необходимо обозначить и ряд объективных трудностей, препятствующих выработке строгого определения понятия «менталитет» и очерчиванию области его значений. Рассмотрим их подробнее.

Во-первых, это историчность менталитета, его изменчивость во времени и зависимость от трансформаций общества (что не опровергает обратной зависимости – изменений общества от ментальных особенностей народов). Так, например, изменения российского менталитета в последние годы обусловливают доходящие до жарких идеологических споров разногласия относительно того, какие черты ему все еще свойственны, а какие – уже нет. Так, авторы проведенного в 2008 г. исследования констатируют: «Сравнение России с другими европейскими странами явно свидетельствует, что у сегодняшнего среднего россиянина крайне слабо выражены надличные ценности, связанные с заботой о благополучии других людей, о равноправии и терпимом отношении к ним, а также с заботой об окружающей среде, и, наоборот, крайне высока значимость противостоящих им „эгоистических ценностей“» (цит. по: Национальная идея России, 2012, с. 457–458). По их данным, «средний россиянин сильнее, чем жители большинства других включенных в исследование европейских стран, стремится к богатству и власти, а также к личному успеху и социальному признанию» (там же, с. 458). Естественно, такая характеристика нашего менталитета, сильно противоречащая стереотипным представлениям о нем, вызвала крайне негативную реакцию.

Классики исследований национального характера акцентировали устойчивость его основоопределяющих черт. Л. Леви-Брюль писал: «Какими бы значительными ни были внешние изменения в образе жизни, менталитет остается прежним, потому что продолжают сохраняться основные институты группы» (Леви-Брюль, 2002, с. 332). Из этого высказывания остается, правда, неясным, что происходит с менталитетом в том случае, когда изменяются «основные институты группы». И. А. Сикорский пытался доказать, что русским людям его времени присущи те же черты, которые отличали их далеких предков 1000 лет назад (см.: Артемьева, 2010). Он подчеркивал, что одной из таких черт является религиозная и национальная терпимость, в существование которой в современной России уже трудно поверить. Еще более любопытным примером служит выделение Сикорским такой инвариантной черты русского национального характера, как нравственное самосохранение, проявляющееся, в частности, в оберегании себя от таких зол, как самоубийства и преступления.

Спустя 200 лет наша страна оказалась одним из мировых лидеров по количеству самоубийств, убийств и других видов преступлений на 100 тыс. жителей (Доклад о развитии человека, 2013). Это, естественно, ни в коей мере не опровергает выводов И. А. Сикорского, но демонстрирует, что некоторые черты национального менталитета могут обладать потенциальной изменчивостью и, оставаясь неизменными в течение тысячи лет, способны радикально измениться впоследствии. Во всяком случае то, что не удалось татаро-монголам и большевикам, оказалось вполне под силу нашим либе-рал-реформаторам.

Во-вторых, некоторые особенности менталитета могут быть в большей степени свойственны определенным эпохам, чем народам. Например, такие черты российского менталитета, описываемые Н. А. Бердяевым, как «нигилизм и апокалиптика», т. е. перманентные отрицание прошлого и мечтательность о будущем (Бердяев, 1992), как отмечают различные исследователи, в не меньшей мере свойственны французам эпохи Французской революции и вообще народам, переживающим революционные периоды.

Третья сложность – наличие в составе любого народа различных этнических групп, менталитеты которых подчас различаются очень существенно. Например, когда речь идет о российском менталитете, «понятно, что не надо забывать и о других конфессиональных менталитетах, прежде всего российско-исламском, втором по распространенности среди религиозных менталитетов России» (Семенов, 2008, с. 96). Народы, живущие в разных государствах, могут иметь более родственные менталитеты, чем граждане одной страны. Скажем, близость менталитетов русских, украинцев и белорусов показана во многих исследованиях и выглядит настолько естественной, что вряд ли нуждается в комментариях.

В-четвертых, это сосуществование в рамках национальных менталитетов различных личностных и социальных типов, которым свойственны более частные менталитеты^[14]. Это побудило В. Е. Семенова ввести понятие полиментальности как более отвечающее многокомпонентной реальности, нежели неизбежно нивелирующее индивидуальные особенности представление об относительно едином для нации менталитете. В частности, в современном российском обществе В. Е. Семенов выделяет четыре основных типа менталитета: российско-православный, коллективистско-социалистический, индивидуалистско-капиталистический, криминально-групповой, к которым добавляет пятый – мозаично-эклектический, называя его «псевдоменталитетом» (Семенов, 2008). Характеристика этих менталитетов выделившим их автором не оставляет сомнений в том, что психологические различия между их носителями – не меньшие, чем между представителями разных народов (причем не самых близких), а то и рас.

Выявлены и различия в ментальности социальных групп. Например, предпринимателям свойственно преимущественно субъект-объектное сознание, а интеллигенции – субъект-субъектное (Российский менталитет, 1997). Заговорили также о таких видах российской ментальности, как провинциальная ментальность, которой уже был посвящен ряд конференций, а также ее более частные виды, – например, поволжская ментальность (Акопов и др., 2006).

К идее полиментальности близка выдвинутая этнологами идея мультимодальных обществ, согласно которой «каждый народ представлен не одной модальной личностью^[15], а несколькими, с переходными формами между ними» (Стефаненко, 1999, с. 64).

Из всего этого неизбежно вытекает вывод о мозаичности менталитетов как народов, так и конкретных личностей. Так, например, менталитет любого конкретного россиянина включает в себя ключевые характеристики: а) российского менталитета в целом, б) менталитета той конкретной нации, к которой он принадлежит, в) менталитета жителей региона, где он проживает, г) менталитета городского или сельского жителя, д) менталитета жителей конкретного города – Москвы, Санкт-Петербурга, Томска и др. – или села, е) менталитета той/тех социальной/ых группы/групп, к которой/ым он относится, ж) менталитета представителя мужского или женского пола и т. п.

Наконец, сложности создает и релятивность характеристик национальных менталитетов, их зависимость от идеологических позиций авторов и от их отношения к носителям данных менталитетов, а также от позиций и исходных точек отсчета. Например, Е. Г. Синякина выделяет в «психологическом портрете» русского крестьянина дореволюционного периода следующие качества: «.трудолюбие; умение терпеливо и достойно переносить трудности, сила воли и мужество в их преодолении; глубокая религиозность и одновременно тяга к просвещению; широта русской души; соборность; милосердие и сострадание к ближнему; музыкальность и поэтичность; неразрывная связь с землей; гостеприимство, толерантность, терпение, независимость, честность; чувство собственного достоинства» (Синякина, 2010, с. 603). Легко видеть, что в этом списке представлены только положительные качества, а негативные черты у русского дореволюционного крестьянства либо вообще отсутствовали, либо они имелись, но автор избегает их описания (в этом отношении см.: Лосский, 1957).

Иногда акцентируются, наоборот, только лишь негативные качества российского менталитета – нелогичность, несистематичность и утопичность мышления, импульсивность, лень и неумение организованно трудиться, склонность к самоуничижению, неаккуратность, неряшливость, стремление сделать все побыстрее и «спустя рукава», максимализм, нетерпимость, фанатизм, низкий уровень быта, неумение его организовать и т. д. (Гусельцева и др., 2012). Бывают случаи, когда одновременно перечисляются как позитивные, так и негативные качества (см., напр.: Национальная идея России, 2012).

При постоянно подчеркиваемой противоречивости российского менталитета, сосуществования в нем как положительных, так и отрицательных качеств, а также типичности попыток представить положительные качества как «продолжение» отрицательных или наоборот (см.: Гусельцева и др., 2012), вопрос о том, какой его образ – позитивный или негативный – более соответствует действительности, по-видимому, вообще лишен смысла.

Вместе с тем необходимо подчеркнуть два обстоятельства. Во-первых, едва ли интерес к проблеме особенностей российского менталитета был бы столь велик и постоянен, если бы с этим менталитетом все было благополучно и он характеризовался бы только положительными качествами. Во-вторых, данный интерес имеет прагматический ракурс, в котором эта проблема рассматривалась с первых шагов ее изучения, – направленность исследований на выявление тех наших черт, которые препятствуют нормальному развитию России и от которых нам, по возможности, следует избавляться (там же).

Подобные обстоятельства во многом размывают понятие менталитета, а подчас и порождают представления об эфемерности соответствующей реальности. Например, бывший помощник бывшего президента России Г. Сатаров на одном из семинаров, посвященных российскому менталитету, высказал мнение, что менталитетов вообще не существует, однако соответствующее понятие небесполезно, как полезны физические понятия, описывающие реальность, которую нельзя зафиксировать.

Другим закономерным результатом размывания базового понятия в результате сосуществования в любом обществе различных видов ментальности является использование категории «доминирующая ментальность» (по существу, эквивалентной понятию «модальная личность», широко распространенному в психологии) и других подобных ей, позволяющих одновременно и сохранить идею психологической общности любого народа, и учесть сосуществование в ее рамках большого количества индивидуальных и групповых различий.

Трактовки понятия «менталитет» в психологии

Несмотря на подобные объективные трудности в определении понятия «менталитет», в его характеристиках, не претендующих на статус четкого и однозначного определения, а, скорее, задающих некоторую нестрого очерченную область понимания данного явления, явно нет недостатка.

Пишут о том, что «менталитет – это нематериализуемая составляющая традиции» (Лурье, 1994, с. 44); «совокупность сознательных и бессознательных установок, сопряженных с этнической традицией» (там же, с. 45); «совокупность эмоционально окрашенных социальных представлений» (Стефаненко, 1999, с. 89); «некий всегда неосознаваемый и устойчивый пласт психики, который включает в себя определенные мыслительные модели» (там же, с. 45); «направленность и склад мышления личности и социальной группы» (Тимофеева, 2006, с. 554); «исторически сложившееся групповое долговременное умонастроение, единство (сплав) сознательных и неосознанных ценностей, норм, установок в их когнитивном, эмоциональном и поведенческом выражении» (Семенов, 2008, с. 95); «некое социально-психологическое образование, присущее этносу, нации, народу, стране» (там же, с. 95); система взаимосвязанных образов, включая неосознанные, которые лежат в основе коллективных представлений о мире; специфика психической жизни людей, детерминированная экономическими и политическими условиями, и т. д.

Французские историки, принадлежавшие к школе «Анналов» и выступившие инициаторами введения понятия «ментальность» в научный оборот, писали, что это – «система образов… которые… лежат в основе человеческих представлений о мире и своем месте в этом мире и, следовательно, определяют поступки и поведение людей» (цит. по: Стефаненко, 1999, с. 140). При этом, как подчеркивает Т. Г. Стефаненко, «При таком понимании ментальности трудно переводимое на иностранные языки французское слово mentalite ближе всего оказывается к русскому слову миропонимание, характеризующему общественные формации, эпохи или этнические общности» (там же, с. 140)^[16].

Предпринимаются и попытки структурировать менталитет, выделив его основные составляющие. Например, утверждается, что структуру менталитета образуют «картина мира» и «кодекс поведения» (Усенко, 1994). Представители вышеупомянутой школы «Анналов» подчеркивали, что ментальность представляет собой не набор характеристик, а систему взаимосвязанных представлений, регулирующих поведение членов социальной группы (Стефаненко, 1999). С. В. Лурье выделяет: «центральную зону» ментальности, включающую локализации источников добра, Мы-образ и образ покровителя; локализации образа зла – образа врага; представления о способе действий, при котором добро побеждает зло (Лурье, 1994). Следовательно, в «центре» ментальности оказываются нравственные категории. Духовно-нравственные смыслы, символы мифологического, мистического и религиозного содержания считает важным компонентом ментальности и А. А. Гостев (Гостев, 2010), при этом видя в основаниях «метафизики коллективного бессознательного» главную опору менталитета (там же, с. 24). При трактовке понятий «менталитет» и «ментальность» как синонимов «под ментальностью понимается глубинный пласт общественного сознания, совокупность коллективных представлений, имплицитно содержащихся в сознании ценностей, моделей поведения и стереотипных реакций, характерных для общности в целом» (Национальная идея России, 2012, с. 385).

При этом отмечается, что ментальность «консолидирует народ на основе общих ценностей, моделей поведения, традиций, жизненного уклада, культуры и заложена, если не сказать запрограммирована, на уровне сознания – как индивидуального, так и массового», что «Комплекс глубинных скрытых установок, представлений, ценностных ориентаций, обозначаемых емким термином „ментальность“, позволяет достигать более адекватного познания умонастроения масс в конкретную эпоху, поведения различных слоев, этносов, их представлений о себе, своей культуре, особенностях своего исторического развития», а «базовыми характеристиками менталитета выступают коллективность, неосознанность или неполная осознанность, устойчивость» (там же, с. 385–386)^[17]. Выделяются и такие структурные составляющие менталитета, как национальная идея и национальный прототип (образ положительного национального героя) (Вяльцев, 2004).

Приведенные утверждения хорошо иллюстрируют отмеченные выше особенности использования понятия «менталитет». Во-первых, это его неотграниченность от близких понятий. В частности, авторы приведенных цитат переходят от понятия «менталитет» к понятию «ментальность» так, как будто они совершенно эквивалентны. Во-вторых, неопределенность его наполнения: одни и те же авторы в качестве составляющих менталитета/ментальности указывают то одни, то другие элементы. В-третьих, неопределенность его «локализации», в частности, отнесение менталитета то к уровню сознания, то к уровню бессознательного, то к обоим этим уровням одновременно, а также очень произвольное оперирование этими категориями историками и этнографами. В-четвертых, объяснительная полифункциональность данного понятия, тенденция объяснять на его основе практически все, относящееся к нации и ее истории.

Базовые компоненты менталитета как социально-психологического феномена

Если менталитет в его наиболее широком понимании представляет собой совокупность психологических качеств, отличающих данный народ от других народов, то естественно предположить, что практически отсутствуют психологические элементы, которые не входили бы в структуру менталитета. В противном случае пришлось бы признать полную тождественность некоторых психологических характеристик разных народов. Иными словами, любой психический элемент, относимый к уровню психологии народов, всегда в какой-то степени специфичен для данного народа и, соответственно, является составным элементом его менталитета.

Вместе с тем, реализация данного, вроде бы достаточно очевидного, утверждения, ведет к практической бесконечности элементов менталитета и размыванию этого понятия. Поэтому целесообразно выделить, как минимум, набор базовых компонентов национального менталитета, составляющих его ядерный слой. Представляется, что к числу таковых относимы, в первую очередь: 1) коллективная память, 2) социальные представления, установки и отношения, 3) закрепляющие их коллективные эмоции, чувства и настроения, 4) нормы, ценности и идеалы, 5) национальный характер и темперамент, 6) язык, 7) ментальные репрезентации культуры, 8) стиль мышления и социального восприятия, 9) поведенческие образцы, 10) национальная идентичность.

Прежде всего отметим, что некоторые из обозначенных элементов традиционно включаются в структуру менталитета, многократно описаны в этом качестве и едва ли нуждаются в дополнительных уточнениях. Таковы, например, социальные представления и закрепляющие их коллективные эмоции, а также стили мышления, ценности и др.

Напомним, что менталитет часто характеризуется следующим образом: как «совокупность эмоционально окрашенных социальных представлений» (Стефаненко, 1999, с. 89); «…некий всегда неосознаваемый и устойчивый пласт психики, который включает в себя определенные мыслительные модели» (там же, с. 45); «…исторически сложившееся групповое долговременное умонастроение, единство (сплав) сознательных и неосознанных ценностей, норм, установок в их когнитивном, эмоциональном и поведенческом выражении» (Семенов, 2008, с. 95); умонастроение, мыслительная установка, воображение и склад ума (Шкуратов, 1997); «кодекс поведения» (Усенко, 1994); совокупность коллективных представлений, имплицитно содержащихся в сознании ценностей, моделей поведения и стереотипных реакций, характерных для общности в целом (Национальная идея России, 2012); общие ценности, модели поведения, традиции, жизненный уклад (там же, с. 385); комплекс глубинных скрытых установок, представлений, ценностных ориентаций (с. 386).

В приведенных выше определениях и соответствующих «наполнениях» понятия «менталитет», некоторые его составляющие, если вынести за скобки терминологические различия в их обозначениях, выглядят достаточно инвариантными. Таковыми являются: 1) когнитивные компоненты менталитета – социальные представления^[18], сознательные и бессознательные установки, умонастроения, образы, картина мира, воображение, склад ума и т. п.; 2) его аффективные и нормативно-ценностные компоненты, придающие когнитивным составляющим эмоциональную окраску и закрепление; 3) модели поведения, стереотипные реакции, традиции, жизненный уклад и т. д.

При этом в структуре менталитета нетрудно разглядеть три основных компонента социальных установок – когнитивный, эмоциональный и поведенческий^[19], с тем очевидным отличием от социальных установок, что каждый из соответствующих компонентов менталитета в свою очередь включает социальные установки в единстве их трех компонентов, т. е. в нем происходит своего рода удвоение этой трехкомпонентности.

Вместе с тем, описание ядерной части менталитета требует расширения описанной схемы и уточнения ее базовых компонентов. Можно согласиться с А. А. Гостевым в том, что, «исследуя проблему менталитета, следует искать дополнительные понятия, закономерности, неосвоенные психологией» (Гостев, 2010, с. 24), а также другими науками. Прежде всего, одним из базовых компонентов менталитета можно считать коллективную память. Это тоже очень идеологизированное понятие.

Данный концепт содержит не только воспоминания о реальных событиях, но и «легенды». Коллективная память подвержена влиянию различных защитных механизмов, таких как вытеснение событий и их искажение, а «Эмоциональный заряд некоторых воспоминаний настолько силен, что их можно считать основой психологического единства нации» (Емельянова, Журавлев, 2009, с. 28). Как подчеркивает Т. П. Емельянова, представленное в виде коллективной памяти «прошлое бытует в менталитете общества» (там же, с. 28), являясь его важной слагаемой.

Вообще следует отметить, что каждый народ «маркирует» свою историю наиболее значимыми событиями, которые и занимают наиболее заметное место в его коллективной памяти. В нашей коллективной памяти такими событиями являются татаро-монгольское иго, «прорубание окна в Европу», различные войны, особенно отечественные, революция 1917 г. и т. п. И, собственно говоря, выражение «знать историю» означает знание именно этих событий – ее дискретных, «клиповых» фрагментов, времени, когда эти события произошли, и основных сопутствующих им обстоятельств, а не всей той непрерывной жизни общества, которая образуют реальную историю.

Роль «культурной памяти», представляющей собой «исторические записи» в виде народных обычаев, традиций, обрядов, суеверий и т. д., акцентирует также А. А. Гостев, обращающий внимание на такой психологический феномен, как «коллективные сновидения» (Гостев, 2010).

К числу основных компонентов национального менталитета явно стоит отнести и язык в его собственно психологическом выражении. Согласно мысли А. А. Потебни, народность – это скорее ощущение общности, народного единства в смысле «общения мысли, устанавливаемого единством языка» (цит. по: Гусельцева и др., 2012, с. 16).