Nil sapientiae odiosius acumine nimio.
Seneca[1]
Однажды, в темный и бурный вечер осенью 18… года, в Париже, я услаждал свою душу размышлениями и пенковой трубкой, сидя в обществе моего друга С. Огюста Дюпена в его крошечной библиотеке – она же кладовая для книг, – au troisieme № 33, Rue Dunфt, Faubourg, St. Germain[2].
Битый час мы хранили глубокое молчание, всецело погруженные – так по крайней мере показалось бы постороннему наблюдателю – в созерцание причудливых облаков дыма, наполнявшего комнату. Что касается меня, то я думал о двух давних событиях, о которых мы беседовали в начале вечера: это было происшествие на улице Морг и тайна, связанная с убийством Мари Роже. И я невольно был поражен каким-то странным совпадением, когда дверь отворилась и вошел господин Г., префект парижской полиции.
Мы встретили его очень приветливо: хоть многое в нем заслуживало презрения, но человек он был презабавный, к тому же мы не виделись с ним уже несколько лет. Мы сидели в темноте, и Дюпен привстал было, чтобы зажечь лампу, но снова уселся, услышав, что гость пришел посоветоваться с нами, – точнее, с моим другом, – относительно одного происшествия, наделавшего немало хлопот.
– История эта, вероятно, потребует размышлений, – сказал Дюпен, – и нам, пожалуй, удобнее будет обсуждать ее в темноте.
– Это тоже одна из ваших странностей, – заметил префект, называвший странным все, что превышало его понимание, и потому живший среди бесчисленных «странностей».
– Вот именно, – отвечал Дюпен, предложив гостю трубку и пододвинув ему спокойное кресло.
– Так в чем же теперь дело? – спросил я. – Надеюсь, на сей раз речь идет не об убийстве?
– О нет, ничего подобного. Дело очень простое; я думаю, мы и сами с ним справимся! Но мне показалось, что Дюпену будет интересно узнать подробности: происшествие крайне странное.
– Простое и странное? – спросил Дюпен.
– Ну да, и это еще не все. В том-то и странность, что дело-то уж очень простое, а сбивает с толку.
– Может быть, именно своей простотой оно и сбивает вас с толку? – заметил мой друг.
– Что за вздор, – возразил префект, рассмеявшись.
– Может быть, тайна слишком ясна? – прибавил Дюпен.
– О господи, что за мысль!
– И слишком очевидна?
– Ха-ха-ха! ха-ха-ха! хо-хо-хо! – захохотал гость. – Ну, Дюпен, вы меня просто уморите.
– Но что же, наконец, произошло? – спросил я.
– Я вам, пожалуй, расскажу, – отвечал префект; сделав длинную затяжку, он задумчиво выпустил струю дыма и откинулся на спинку кресла. – Расскажу в немногих словах, но должен предупредить: дело требует строжайшей тайны, и я наверняка лишусь места, если выяснится, что я кому-то о нем рассказал.
– Говорите, – предложил я.
– Или не говорите, – заметил Дюпен.
– Так вот: я получил извещение от одного высокопоставленного лица, что из королевских апартаментов похищен крайне важный документ. Похититель установлен. Тут не может быть никаких сомнений: видели, как он взял документ. Известно также, что документ до сих пор остается в его руках.
– Откуда это известно? – спросил Дюпен.
– Это ясно из самой природы документа, – отвечал префект, – и потому, что до сих пор не обнаружились последствия, которые должны обнаружиться, когда документ уйдет из рук вора, – то есть когда вор употребит его для той цели, ради которой похитил.
– Нельзя ли немножко яснее? – заметил я.
– Хорошо. Если так, я скажу, что документ дает лицу, владеющему им, власть в той именно области, где эта власть имеет особое значение. – Префект любил дипломатические обороты.
– Я все-таки ничего не понимаю, – заявил Дюпен.
– Не понимаете? Хорошо. Предъявление этого документа третьему лицу, – я не стану его называть, – затронет честь одной очень высокопоставленной особы. Это дает владельцу документа власть над некоей знатной особой, спокойствие и честь которой, таким образом, подвергаются опасности.
– Но, – заметил я, – ведь эта власть зависит от того, известно ли укравшему документ, что обокраденная им особа знает похитителя? Кто же дерзнул бы…
– Вор, – перебил префект, – министр Д., человек, который способен на все, достойное и недостойное. Самый способ похищения так же смел, как и остроумен. Документ, о котором идет речь (если уж говорить откровенно, это письмо), был получен пострадавшей особой в королевском будуаре, где она, находясь в одиночестве, принялась читать его и была захвачена врасплох другой знатной особой – именно той, от которой надлежало скрыть письмо. После неудачной попытки сунуть его в ящик она вынуждена была оставить письмо на столе. Впрочем, оно лежало адресом вверх и могло остаться незамеченным. В эту минуту входит министр Д. Его рысьи глаза мигом замечают конверт, узнают почерк на адресе, видят смущение особы – и тайна угадана. Поговорив о делах, министр с обычной своей торопливостью достает из кармана письмо, очень похожее на то, о котором идет речь, развертывает его, делает вид, что читает, потом кладет на стол рядом с первым и продолжает разговор о государственных делах. Наконец через четверть часа уходит, захватив письмо, адресованное вовсе не ему. Особа, которой принадлежало письмо, заметила этот маневр, но не могла остановить вора в присутствии стоявшего подле нее третьего лица. Министр отретировался, оставив на столе свое письмо – самого пустого содержания.
– Итак, – сказал Дюпен, обращаясь ко мне, – условия именно таковы, какие, по вашему мнению, нужны, чтобы власть одного лица над другим была полной: вору известно, что потерпевший знает, кто вор.
– Да, – подтвердил префект, – и вот уже несколько месяцев, как вор злоупотребляет этой властью для осуществления своих крайне опасных политических целей. Обворованная особа с каждым днем все более убеждается в необходимости получить письмо обратно. Но этого нельзя сделать открыто. В конце концов, доведенная до отчаяния, она поручила все дело мне.
– Полагаю, – заметил Дюпен, скрываясь в клубах дыма, – что более проницательного агента нельзя и желать, нельзя даже вообразить.
– Вы мне льстите, – отозвался префект, – впрочем, возможно, что кое-кто и держится подобного мнения.
– Как вы сами заметили, – сказал я, – письмо, очевидно, все еще в руках министра. Обладание письмом, а не его употребление дает министру власть; когда письмо будет пущено в ход, власть кончится.