Очень страшно и немного стыдно

Тогда мистер Одли подбежал к камину, вцепился в полку из черного с прожилками мрамора и в отчаянии затряс ее, будто захотел выдернуть. Пальцы его превратились в белые клешни, а лицо покраснело. Вид его был страшен: глазные яблоки в паутине капилляров вращались, нижняя губа некрасиво оттопырилась, открывая неровный ряд нижних зубов, на висках вспухли вены. Казалось, в него ударило молнией – он дрожал от блуждающего по телу электричества и выл гортанным звуком. Биолог, наблюдая за ним с нескрываемым ужасом, отошел подальше, а Балтон, наоборот, подался вперед, держа поднос с пустым стаканом и домашние туфли с монограммой “СО”. Но Одли и не думал обуваться.

– Я знаю! Знаю, знаю! – наконец прохрипел он, оторвался от камина, плотоядно улыбнулся и поднял вверх указательный палец. – Я должен его спасти! Я должен его проглотить! Вот и все.

– Что? – у Балтона по подносу пополз стакан, сорвался вниз и бесшумно упал на ковер, потом туда же приземлился и поднос – со звоном разбившегося стакана.

Балтон и биолог переглянулись, Одли заметил их взгляды, и ему тут же стало ясно, что они в заговоре и Гельминта нужно спасать, а значит, срочно привести в исполнение только что придуманный план. Дрожащими руками он прикрыл двери кукольного дома.

– Уходите! Быстро уходите отсюда! – Одли махнул рукой на дверь.

Биолог кивнул и вышел. По тому, как он побледнел, Одли понял, что выкрикнул это слишком громко. Балтон нагнулся, чтобы собрать осколки, но Одли не стал ждать, когда он закончит, заподозрив в этом стратегическую хитрость, схватил Балтона одной рукой за шиворот, другой – за пояс брюк, грубо вышвырнул из комнаты и закрыл дверь, а ключ в замке повернул на несколько оборотов. Биолог, скорее всего, сразу ушел, а Балтон продолжал стучаться и повторять что-то тревожным голосом. Но что он говорил, Одли не слышал, а метался по комнате от окна к окну, закрывая тяжелые ставни. Ему казалось, что сейчас самое главное – забаррикадироваться. Тогда ему никто не помешает исполнить задуманное. Он должен это сделать, и тогда все вернется на круги своя, наступит спокойствие, жизнь снова потечет гладко, как и прежде. Тогда будут не нужны все эти аспиранты и биологи – а все, что будет нужно, это только заботиться о себе, вернее, о них двоих, потому что они опять будут одним целым и никто не посмеет их разлучить.

Он увидел свое отражение в зеркале: волосы в беспорядке, желчная улыбка на губах, взгляд безумный, недобрый – ну и что? Какое дело ему до того, что там у него снаружи, ведь главное сейчас – что у него внутри. А внутри у него – комфортабельный дом. И все, что остается сделать, – это вернуть туда жильца.

Одли распахнул стены кукольного дома, и тут в дверь забарабанили куда сильнее, чем это делал Балтон. Раздались голоса, слышно было, как они задавали вопросы, потом начали кричать – но это все было уже неважно, за дверью таилась опасность, и нужно просто все очень быстро проделать. Он подкатил библиотечную лестницу, взобрался на нее, Руки от волнения слушались плохо, и Одли никак не мог дотянуться до аквариумной крышки. В дверь начали колотить тяжелым. Наконец крышка поддалась, и Одли опустил в раствор руку, но, сужаясь, стеклянная емкость не давала продвинуться глубже. Одли старался так и эдак. Одновременно от очередного удара дверь не выдержала и распахнулась. В кабинет вбежали какие-то люди. Один из них, скаля желтые зубы, подскочил к Одли. Тот начал отбиваться ногами. Он все еще пытался дотянуться до Гельминта рукой. Ему удалось немного продержаться и как следует лягнуть желтозубого, но тот, падая, с силой толкнул лестницу. Завиток перил ударил в змеевик и разбил его на миллионы мелких осколков. Жидкость хлынула на пол. Мистер Одли, потеряв равновесие, рухнул на обломки стекла, его схватили, а он продолжал брыкаться и реветь. Желтозубый всадил в шею Одли шприц, и в глазах у него потемнело.

В приемном покое цикадой трещит неоновая лампа. Мистер Одли сидит на стуле, опершись локтем на шаткий стол, и недовольно озирается. Вид у него совсем неважный: порезана щека, шейный платок съехал набок, и без того тонкий нос еще заострился. Он то и дело облизывает потрескавшиеся губы. Глаза его бегают так, словно он не может вспомнить что-то очень важное.

В комнату входит молодой доктор с большой головой на хрупкой шее, кивает Одли, усаживается за стол, вынимает из папки длинный формуляр, долго не может расписать ручку, трясет ею перед носом, потом неожиданным басом говорит:

– Назовите мне ваше имя, ваше полное имя.

Мистер Одли все еще продолжает оглядываться по сторонам, словно ничего не слышал. Доктор терпеливо ждет, но вопроса не повторяет. Наконец Одли понял, он внимательно смотрит доктору в глаза.

– Мое имя – Дом. – Он чуть медлит, словно боится ошибиться, но тут же повторяет уверенно. – Мистер Дом.

Примите наши искренние извинения

Какой неприятный писк. Что это? Нудный, гадкий. Как звук сверла у дантиста, свистит микроскопическая дрель, вкручивает жало в мозг. В самую его сердцевину. С трудом открываю глаза. Звук ползет из-под ног, стучит мелкой дрожью. Тяну на себя простыню.

Так. Это рация. Который час? Семь. Уже семь! Проспала. Ужас. Второй раз за неделю. Так дело не пойдет. Что со мной? Система дала сбой. Так. Успокойся. Ничего страшного. Если потороплюсь – успею.

Босые ноги липнут к плитке в ванной. Почему здесь такой холод? Так, теперь оксидон. Пора заказать еще. Маленькая розовая таблетка выскальзывает из рук. Черт! Прекрати, наконец, так трястись. Вот она, на коврике. Здесь некуда закатиться. Нужно было растолочь ее вчера – сейчас в спешке так неудобно. Не торопись. Помельче. Где обрезок соломинки? Так. Здесь. Не торопись, еще есть несколько минут. Какая милая розовая дорожка. Одной ноздрей, другой. Немного дрожат руки, но это пройдет. Тошнит – это нормально. Так. Зубы. Почистить зубы. Вот щетка и крошечный тюбик пасты. Не торопись. Успеешь, а нет – придумаешь что-нибудь. Быстро в душ. Струя бьет холодом в ладони, но быстро теплеет. Ненавижу утром холод. Не могу его терпеть. Совсем. Вытираюсь. Крем, где этот чертов крем? Все в порядке. Не нервничай. Сейчас подействует таблетка. Немного трясутся руки, но это пройдет. Тошнит – так и должно быть. Дезодорант. Проспала. Ужас. Почему не сработал будильник? Так. Причесаться. Крем-пудра. Убрать круги под глазами. Румяна. Есть. Хорошо бы иметь тушь. Так, докрашусь в офисе. Быстрее. Все свое в сумку. Поправить постель. Чтобы все на месте. Быстрее. Уже десять минут восьмого. Главное – ничего не забыть. Какое же бледное лицо. Просто как лепнина на потолке. Одевайся быстро, но не суетись. Завтра нужно сдать костюм в чистку. Так. Цепочку с ключом – на шею. Вроде все. Застегнуть сумку. Очки. Так. Зеркало. В очках – почти нормально. Выпиваю залпом бутылку воды. Хватаю сумку и выхожу в коридор.

К лифтам лучше не идти – безопаснее спуститься по пожарной лестнице. Так больше шансов никого не встретить. Сильно кружится голова, срочно нужно поесть, но сначала занести сумку и накрасить глаза.

В кладовке пора навести порядок. Кто свалил сюда ящики с рекламными листовками? Так. Где у нас забытое? В столе. Тюбики, коробочки, склянки. Есть и тушь. Отлично! Еще беру карандаш для век, на всякий случай.

Новенькая на ресепшен меня не видит, стоит спиной, раскладывает почту. Сегодня она особенно старается – вчера утром я застала ее спящей на рабочем месте, в то время как напротив стоял клиент и ждал, когда она проснется. Высокий брюнет в кашемировом пальто, со свежей стрижкой молча ждал, опустив руки, не делая ничего, чтобы ее разбудить. На мои шаги обернулся, оглядел меня с ног до головы зелеными глазами и прижал к губам палец. Тогда я ушла к себе и набрала ресепшен, новенькая ответила хриплым голосом.

– Доброе утро, чем могу вам помочь?

Я положила трубку, пусть думает, что ошиблись номером, – главное, что проснулась. Но вечером пришлось с ней поговорить – понимаю, это конец дня, вас сменят через полчаса, но спать на рабочем месте непростительно.

Поэтому сегодня старается. Проскакиваю в кабинет никем не замеченной. Так. К зеркалу. Здесь при дневном свете тушь оказывается темно-синей. Ну, это и неважно. Мигает кнопка автоответчика. Что-то уже произошло. Кто-то меня разыскивал.

И что с мобильным телефоном? Почему не сработал будильник? Так. Он разрядился. Непростительная оплошность. Хорошо, что со мной была рация. Это не должно повториться. Как же меня тошнит. Нужно выпить еще воды. И быстро пойти поесть. Но сначала проверить, кто меня искал. Видимо, что-то произошло. Без сомнений. Значит, утро начнется с моей обычной фразы. Ее я повторяю тысячу раз в день. Если меня разбудить среди ночи, я скажу именно ее: “Примите наши искренние извинения”.

Номер четыреста двадцатый, мужчина в мятом пиджаке сидит, вжавшись в угол дивана, так что ноги едва касаются пола. Он беспокойно одергивает рукава рубашки волосатыми, дрожащими пальцами. Для начала его нужно расслабить. Я улыбаюсь, без вызова – улыбкой матери, поддерживающей детей во время испытания или соревнования, улыбкой, которая не означает ни превосходства, ни подобострастия, а, скорее, дружескую заинтересованность старшего по возрасту человека. Предлагаю рассказать все с самого начала. Мол, что могло случиться с ним здесь, в нашем замечательном отеле, где обычно безопасно и комфортно. У него дефект речи, его трудно понять. Он начинает разговор на повышенных тонах, все время сбиваясь на свою высокую должность в компании, что означает только одно: он возглавляет небольшой отдел, состоящий из нескольких человек, и даже эта позиция досталась ему нелегко. Он громко ругается, коверкая слова, так и не переходя к сути дела. Я терпеливо слушаю со всей доброжелательностью, на которую способна в такую рань, но он не успокаивается, под подбородком у него надувается зоб, а под ним вверх и вниз ходит кадык.

– Не волнуйтесь и объясните, пожалуйста, что же у вас произошло.

– У меня плопала сенная вессь, – шепелявит он, звуки сплетаются в один длинный шелест.

– Так.

– У меня уклали субы.

– Что? Извините.

– Субы. Мои субы. Я осавил их, – он вертит головой, но никак не может припомнить, где он их действительно оставил.

– Может, они в ванной?

– Посему в ванной? Нес. Я осавил их гсе-со сесь. Сумаю, на сумбоске. Са, сосно, сесь, на пликловасной сумбоске, а сегосня их сесь нес.

На тумбочке действительно ничего нет, кроме телефона и записной книжки.

– А вы искали где-нибудь еще?

– Са, искал. Но их в комнасе нес. Сумаю, они их саблали.

– Извините, кто они?

– Ну, эси, васы.

– Извините?

– Лабосаюсие в оселе.

– Я уверена, что просто нужно внимательнее поискать. Если вы разрешите, я сейчас вызову горничную, и она постарается вам помочь.

– Не ухосисе, я хосу, собы вы лисьно за всем плослесили.

– Если вас это успокоит, я ей помогу.

Я вызываю самую хорошенькую горничную утренней смены. Когда она наконец приходит, мужчина все еще ворчит, но уже мягче, и я жалею, что у персонала недостаточно короткие форменные платья.

– Пожалуйста, постарайтесь найти в комнате зубы этого господина.

Горничная на минуту застывает, оценивая фразу, но, что удивлена, виду не подает. Молодец – нужно это запомнить и обязательно позже похвалить.

Мужчина встает, стягивает с себя пиджак, поворачивается к нам спиной, вешает его на спинку стула, и я, пользуясь моментом, стучу пальцем по своим зубам, а потом делаю движение рукой, будто вынимаю челюсть и кладу в сторону, помогая горничной понять, что происходит. Она кивает и принимается за поиски. Начинаю ей помогать.

– Я все же проверю в ванной на всякий случай, иногда память нас подводит.

В ванной все перевернуто вверх дном. Полотенца свалены на пол мокрой кучей. Что, интересно, он здесь делал? Перетряхиваю их по одному, с них течет вода, но ничего не выпадает, складываю в пакет для грязного белья. Тщательно осматриваю пол, столешницу вокруг раковины, там почему-то рассыпан молотый кофе, убираю фен в шкаф, заглядываю во все шкафчики, проверяю в коробке с салфетками. Мусорная корзина, слава тебе господи, пуста. В слив раковины зубы не проскочили бы, там есть сетка. Проверяю на всякий случай и под весами. Пусто. Скорее всего, зубы выпали в унитаз. Выхожу и выключаю за собой свет.

Теперь мужчина в кресле, а горничная, стоя на четвереньках, шарит под кроватью. Ему явно приятно на это смотреть. Если бы не его дикция, я бы подумала, что и зубов никаких не было. Проверяю чашки, блюдца, заглядываю в чайник и в ведерко со льдом. Горничная разбирает кровать. На подоконнике за двойными шторами тоже ничего нет.

– Скажите, а когда в последний раз вы их видели?

Горничная отворачивается, сдерживая смех.

– Всела после усина.

– А где вы ужинали?

– Сесь.

– Вы заказывали еду в номер?

– Ну конесно. Сколее всего, именно тогса и уклали. Korea пливолокли ссол, тогса, навелное, и плихвасили их с собой.

– Я уверена, что их никто не украл, и мы непременно их найдем, и, пожалуйста, если вас это не затруднит, не могли бы вы проверить ваш чемодан. На всякий случай, мало ли что.

– Босе мой, – он поднимается, выжимая из себя стон.

– Я опрошу всех горничных. Всех, кто входил в вашу комнату, и дам вам знать.

Он безнадежно кивнул, и я увожу за собой горничную. За дверью прикладываю палец к губам, чтобы девушка не рассмеялась, и та бежит вниз по лестнице, зажав рукой рот.

На кухне аромат корицы перебивает резкий запах мыла. Почему они моют полы утром, а не вечером? Тогда бы эта химия уже выветрилась, и было бы куда приятнее. Но это не мое дело: кухня – чужая территория. Оттуда, улыбаясь, выходит шеф-повар в белой куртке и колпаке. У него нет правого резца – и кажется, что он болен. Я не люблю, когда что-то не так с зубами. Хорошо, что он никогда не покидает кухни и его не видят постояльцы. За ним появляется менеджер, останавливается в проеме двери. Ресторанная кухня – как внутренности механического кита: ребра, кишки, сухожилия. Я не люблю кухни. Мне почти всегда неприятно думать о еде. От этого меня еще больше тошнит. От запахов. Хочется скорее уйти, потому говорю скороговоркой.

– Кто вчера увозил посуду из сто семнадцатой?

– Новенький.

– Пригласите его, пожалуйста, ко мне.

– Вы уже завтракали?

– Нет.

– Давайте мы вас покормим?

– Нет, спасибо.

Шеф строит гримасу незаслуженной обиды.

– Ну хорошо, хорошо. Просто у нас, как всегда, аврал, но мне будет приятно, если мне принесут кофе в кабинет. Хорошо?

– Может быть, круассанов?

– Нет, спасибо, я скоро спущусь к вам поесть.

– Вы еще похудели.

– Ну, если хотите, занесите и круассанов.

Бегу к себе. Мне нельзя опоздать – иначе я пропущу посыльного. На бегу набираю горничным:

– Проверьте, кто пылесосил в сто семнадцатом и каким пылесосом, перетряхните фильтр и свяжитесь с вечерней горничной. Там, в номере, пустые мусорные корзины – мне нужна информация, кто и когда выносил мусор.

В кабинете, на столе, пачка конвертов, стянутая резинкой, – принесли почту. За окном пролетает птица. Ветки метут блеклое небо. Опять весна. Самое гадкое время года. Цвет небытия не черный, он темно-коричневый, как эти влажные комья. Не люблю свежевскопанную землю – всем рано или поздно придется туда лечь. А многие уже там.

Я вскрикиваю, у меня это происходит само-собой, когда страшно.

Тут же раздается осторожный стук.

– Да!

В кабинет сначала просовывается голова, потом руки с подносом, а за ними и весь юноша – крутолобый и серьезный.

– У вас все в порядке?

Видимо, он слышал крик. Неправильно. И это не посыльный.

– Да, да, в порядке, – у меня колотится сердце. – Я просто ударилась. Об угол стола.

Он ставит передо мной поднос – на нем кофе и корзинка с круассанами.

– Меня просили к вам зайти по поводу какой-то пропажи.

– Да, да. Это вы вчера доставили ужин в сто семнадцатый?

– Я.

– А кто забрал стол с посудой?

– Тоже я.

– Не видели ли вы там среди мусора, например, зубов?

Парень морщит лоб, думает, что его проверяют, что это своеобразный тест. Молчит, явно не знает, как ответить. В этот момент в дверь опять стучат. Входит посыльный в мотоциклетном костюме и шлеме. Наконец-то. Стоит у стены и ждет, когда я закончу дела с юношей из кухни. Точно муляж или манекен. Интересно, как он выглядит под всей этой шелухой? Все пять лет это один и тот же человек или разные? Кажется, что один и тот же.

– Дело в том, – я тороплюсь объяснить мальчику с кухни, – у нашего клиента из сто семнадцатого номера пропали зубы. То есть зубные протезы.

Есть вероятность, что он оставил их на столе, на котором ему привозили ужин. Найдите мусор и переберите его.

Запищала рация.

– Не волнуйтесь, просто будьте внимательны.

Парень меня не слушает, он постоянно косится на мотоциклиста.

– От этого зависит репутация нашего отеля. Вы свободны. И возьмите с собой круассаны, поешьте.

Крутолобый кивает, хватает корзинку и исчезает, словно его здесь и не было. Голоса из рации почти не слышно из-за помех и свиста. Что говорят – непонятно, похоже, с ресепшен.

Как только за крутолобым закрывается дверь, мотоциклист молча снимает с шеи цепочку с ключом и передает мне вместе с металлической коробкой для школьных завтраков. Коробка закрыта на замок. Я снимаю с себя свой ключ и отдаю в обмен на коробку мотоциклиста, на которой Бэтмен скрестил руки на мускулистой груди и расставил ноги. Достаю похожую коробку с глупой фотографией красной розы, смотрю в полированное стекло шлема, вижу там себя, часть офиса с окном и даже розу. Мотоциклист бросает коробку в наплечную сумку и выходит. Я прячу Бэтмена в сумку с эмблемой ВВС США. Я купила эту сумку по интернету – пять лет назад, когда мотоциклист приехал ко мне в первый раз. Это очень удобная сумка, легкая, прочная и легко моется.

Иду к ресепшен. Там спокойно. Новенькая дежурная озабоченно крутит в руках тяжелый степлер.

– Все в порядке? – вижу, что она волнуется.

– Да. То есть нет.

Она шепчет мне на ухо, ей, видимо, так легче.

– Пришли двое. Попросили показать комнату. Когда я им дала ключи от сто второго, они сказали, что посмотрят сами. И чтобы им не мешали. Сказали, что хотят использовать нашу гостиницу для своей свадьбы. И им нужно осмотреть номер. Чтобы рекомендовать гостям. И мы бы, говорят, здесь устроились на свой медовый месяц. И так еще на меня посмотрели, – она сводит брови и широко открывает глаза. – Мне сразу как-то неудобно сделалось. Нам же постоянно, на всех тренингах, и вы, – она запинается, – желание клиента – закон. Тем более в нашей гостинице. Где останавливаются люди рекс-сеп-табельные, – она проговаривает слово “респектабельные” по частям и все равно путается. – Ну, я дала. Мужчина так уверенно спрашивал, – она какое-то время молчит. Кусает верхнюю губу.

– И?

– И с ним была женщина. И они там уже минут, наверное, сорок пять или около того. А теперь позвонили из сто третьего и говорят, что за стеной шумят. То есть там стучит об стену кровать. Мне не следовало давать им ключи. Теперь понятно для чего.

– Не волнуйтесь, вы сделали все верно. Иногда такое случается.

– Что? Теперь туда идти? – Она всхлипывает, у нее трясутся руки.

– Нет. Просто, когда они вернут вам ключи, распорядитесь поменять там белье, сменить полотенца и помыть посуду.

– А вдруг они не вернут?

– Вернут. И еще. Предупредите горничных посмотреть внимательно везде – не оставили ли они чего после себя. И не волнуйтесь, звоните мне, если вам понадобится помощь.

Она постукивает ручкой по зубам. Я вспомнила, как сложно было приучиться самой этого не делать. В детстве у меня была такая же привычка. Нынче у меня совсем другие привычки. Нужно будет как-нибудь деликатно ей об этом сказать. Но не сейчас – сейчас она и так слишком нервничает из-за этого сто второго.

Юбка болтается на талии. Нужно пойти поесть. И сделать это именно сейчас – пока в ресторане еще пусто, не так пахнет едой и не слышно, как ножи скрипят по тарелкам.

Официант приносит мне картофельное пюре и зелень.

– Жаль, что вы не едите мяса. Сегодня у нас необыкновенная баранина – просто тает во рту. С луковым муссом, маринованными грецкими орехами и перепелиными яйцами.

– Действительно жаль, что я не ем мяса, – звучит это все крайне аппетитно. Надеюсь, среди наших клиентов желающих будет предостаточно.

Официант кивает, желает мне приятного аппетита и спешит обратно на кухню. Нужно похвалить шефа за интересное меню, но напомнить, что дорогие блюда совсем не предназначены для сотрудников отеля. Без исключений.

Ковыряю картошку. Нужно, нужно, нужно есть. Удивительно, что никто не звонит. Удалось съесть одну треть. Больше не получается.

Возвращаюсь к себе, проверяю списки необходимых закупок на следующую неделю.

Минут через двадцать звонит дежурная:

– Извините. С вами хочет поговорить клиент из четыреста второй – мне он отказался рассказать, в чем дело.

– Хорошо, переведите звонок. – Я здороваюсь, а сама в этот момент проверяю, кто обитает в четыреста втором. Номер зарезервирован на четыре дня, до вечера пятницы, – то есть, скорее всего, бизнес. Резервировала компания. Номер – один из наших лучших, значит, позиция высокая. И имя красивое – Фрэнсис Финли.

– Произошла кража.

Голос приятный. Господи, да что это такое сегодня. Опять кража. Надеюсь, что не зубы. И не другие части тела.

– Пожалуйста, не волнуйтесь. Сейчас я к вам поднимусь.

Пока шла – узнала, кто у него убирал. Если бы нелегалы – волновалась бы, могут сбежать, прихватив что-нибудь дорогое, но тут все чисто, горничные обе у нас давно, к ним претензий никогда не было. Стучу в дверь. Гостиная просторная, на стене – офорты Пиранези. Лампы с черными абажурами на консолях, темный гранит, ваза с фруктами. Один из лучших номеров. Двойные двери открыты в просторную спальню. Там тоже полный порядок.

Мужчина сидит на диване. В строгом костюме, галстуке, ботинки из ателье Джона Лобба. Зелеными глазами смотрит. А, это тот самый, который вчера не дал мне разбудить новенькую на ресепшен. Какой он красивый. Волнуюсь. Всячески стараюсь не подать виду. Какое все же правильное у него лицо. Но сегодня он не улыбается. Предлагает присесть. Сажусь в кресло, на самый краешек. Между нами кофейный стол.

– Здравствуйте, меня зовут Фрэнсис Финли. Произошел невероятный инцидент, – он складывает руки с длинными пальцами лодочкой.

Я слушаю, стараюсь не отвлекаться ни на пальцы, ни на глаза.

– Прошедшей ночью здесь, – он показывает на ровную стену без каких-либо признаков дверных проемов, – открылась дверь, тихо вошел ваш ночной портье, подошел к моей кровати, взял все мои таблетки и удалился.

Я выдерживаю паузу, надеюсь, что он рассмеется, но мистер Финли серьезно смотрит мне в глаза.

Ну пожалуйста, сейчас ты должен рассмеяться. И все закончится хорошо. Ты можешь даже пригласить меня на кофе. И я, пожалуй, пойду, только не будь таким серьезным. И больше не показывай на сплошную стену, где ночью появилась и исчезла дверь.

– Тот самый, который работает у вас по ночам.

У нас по ночам действительно стоит огромный парень. Как только случилось несколько ограблений гостиниц, по ночам теперь работают только мужчины.

– Вошел через дверь и украл, – он опять показывает на стену.

Я внимательно смотрю на него. Тяну время. Надеюсь на розыгрыш. Но он остается совершенно серьезным.

– Примите наши искренние извинения. Я вернусь через три минуты. Хорошо? – Обстоятельства с кражей требуют присутствия двух свидетелей, главное, чтобы не заметил, что я испугалась. – Подождите здесь, и я сейчас же вернусь.

Осторожно поднимаюсь с кресла. Представляю, как он не дает мне уйти. Как объясняет, что ему нужен был всего лишь повод меня увидеть. Как он не спал всю эту ночь, потому что вчера… Так, стоп. Вот она до чего доводит, эта проклятая весна. Он не двигается с места.

Возвращаюсь с двумя мужиками – с дневным администратором и вторым портье. Зеленоглазый сидит там, где я его оставила, – по крайней мере, не буйный.

– Я не хочу скандала. Я просто хочу, чтобы мне вернули мои таблетки. Я знаю, у вашей гостиницы хорошая репутация. Пусть он просто мне их вернет – и я готов это дело замять.

Опять пищит рация, и я стараюсь говорить очень быстро:

– Прошу вас повторить свидетелям суть дела. А я выясню, где сейчас находится ночной портье.

Выхожу в коридор. Заворачиваю за угол и наконец отвечаю на писк рации. На ресепшен скандал. Там травма. Бегу туда. Но по дороге прошу найти все контактные телефоны зеленоглазого и перезвонить мне. Добегаю до холла, крики слышны даже там.

Несколько человек ждут заселения, женщина в халате кричит и держится за голову. Нужно как можно быстрее увести ее отсюда.

– Что случилось? – Я подхожу к ней очень близко и сразу же иду в сторону ее комнаты, ей невольно приходится идти со мной, чтобы рассказать о том, что произошло. Делаю знак горничной, чтобы шла за нами.

В комнате женщина, все еще перебирая пальцами затылок, грузно падает в кресло, я плотно закрываю дверь в коридор и усаживаюсь перед ней. Горничная вытряхивает из ведерка лед в белую льняную салфетку, ловко ее сворачивает и подает женщине.

Та прикладывает ее ко лбу. Горничная уходит за новой порцией льда. Опять та же. Молодец. Абсолютно правильно себя ведет. Нужно запомнить и уговорить шефа поднять ей зарплату. Важно, что она не паникует и не волнуется. Итак, сначала идет наша обычная фраза:

– В первую очередь примите наши искренние извинения.

– Да уж. Устроили здесь, – толстые пальцы, шевелясь на салфетке, прижимают лед к голове. – Черт знает что. Просто безобразие.

Возвращается горничная со льдом, тихо сообщает, что вызвала техника. Он заскочит на склад за нужным инструментом – и сюда. Молодец. Я благодарно киваю ей и поворачиваюсь к пострадавшей.

– Сейчас я позвоню врачу.

– Да ради бога, не нужно мне вашего врача! У меня масса дел, я не могу здесь сидеть и ждать его! Я и так уже потеряла с вами уйму времени! Никуда я не пойду!

– А что, собственно, случилось?

Женщина демонстративно садится на диван, закрывает глаза, изобразив на лице страдание.

– Я уже все рассказала, – она недовольно отворачивается к окну.

– Насадка душа под напором воды отвалилась и задела голову, – горничная произносит это шепотом, на что женщина возмущенно вскакивает, придерживая пятерней компресс.

– Ничего себе “задела” – со всей силы шарахнула! – она взмахивает свободной рукой, развязывается пояс халата, и под ним она почему-то оказывается одетой. Она быстро запахивает полы и крепко держит их на животе.

– Тихо, тихо. Вы уверены, что вам не нужен врач?

– А что мне скажет ваш врач? – пострадавшая шумно дышит носом. – Что он мне скажет? Я уже выезжаю, хватит с меня, – она опять садится на диван и вытягивает вперед полные ноги. – Развели тут бардак!

– Пожалуйста, не кричите, – я наливаю воды и протягиваю ей стакан. Она выпивает его залпом. – Мы постараемся сделать все, что в наших силах.

– Вы сделаете! – она не верит ни одному моему слову. – А может, у меня сотрясение мозга?

– Нужно обязательно вызвать врача.

– Не нужно. У вас, уверена, и врачи такие же. Да и ждать мне не с руки! Мне нужно в аэропорт успеть.

– Не волнуйтесь, мы…

– И, как вы понимаете, я не собираюсь оплачивать номер.

Она берет в руки телефон и куда-то звонит.

Приходит техник, я выхожу с ним в коридор.

– Посмотрите, что с головкой душа.

К нам подходит горничная.

– Она врет, – говорит она совсем тихо. – Она все врет.

– Я знаю.

– Мы позавчера чистили душевые лейки во всех номерах. Ее открутить нужно суметь. Тут инструмент нужен, – техник почесал в голове. – И силища.

– Я знаю.

Подбегает наш посыльный, он передает мне распечатку с ресепшен – там информация про зеленоглазого. Номера телефонов и адрес. Звоню. Хорошо, что это не телефон компании, а номер его матери. Объясняю ей, что произошло, она просит не вызывать врачей и полицию, она сама за ним приедет. У нее очень уютный голос. Теплый и доброжелательный. Обещаю ничего никому не говорить.

Раздается крик толстухи, она тоже по телефону грозится кому-то всех здесь засудить.

– Позвоните мистеру Холдену, он на нее управу найдет, – техник указательным пальцем касается своего лба. – Вот у нее с чем проблема, а не с душем. Там, на лейках, такая резьба глубокая – нужно вертеть и вертеть, прежде чем упадет. Да и без инструмента сложно. Все она врет. Просто платить не хочет.

– Я знаю. Но нам нельзя потерять лицо. Нужно, чтобы она ушла. Лучше мы потеряем эти деньги. Она к нам не вернется, а вот постоянных клиентов нам лучше не тревожить. Вон она какая громкая. Нужно ее успокоить.

– Может быть, она пыталась настроить направление струи и действительно ее крутила. А та возьми и… – горничная не успевает договорить, как сантехник почти кричит:

– Да как же без инструмента! Я бы не смог. Не то что. Сложно это, – он упрямо мотает головой из стороны в сторону.

– Тихо. Прошу вас!

Я слышу, что толстуха больше не говорит по телефону. Иду к ней. Она сидит надувшись, держится пухлыми пальцами за лацканы халата.

– Вы, наверное, пытались ее повернуть, – мягко начинаю я.

– Ничего я не пыталась повернуть – я пыталась помыться!

– Сейчас уже такого не случится. Мы приносим свои извинения.

– Распустились совсем!

– А вы можете отдохнуть и выписаться позже. Я предупрежу дежурную на ресепшен.

– А еще дорогой отель! Развели тут!

– Извините.

Наконец выходим и какое-то время идем втроем – я, горничная и сантехник.

– Она даже лед все время в разных местах держала, – горничная расстроена, и сантехнику, вижу, тоже неприятно. – Она точно врет! Она платить не хочет. Неужели вы не видите?

– На этой работе нет места эмоциям. Они нам стоят репутации, а значит, денег. Вместо эмоций есть инструкция, протокол, порядок действий. И все.

Отрицательные эмоции недопустимы. Иначе невозможно. Иначе сойдешь с ума или по меньшей мере станешь мизантропом. А это не про зарабатывание денег вообще. Вы правда думаете, что мы каждого клиента рады видеть? Тем не менее мы улыбаемся всем. Главное – хорошо выполнять свою работу. И вы очень правильно себя вели во время случившегося.

– Ненавижу таких.

– Не принимайте это близко к сердцу.

– У нас таких пруд пруди, – техник руками очертил невидимый круг. – Чего только не проделывают! Я как вижу, что кто-то выскочил драму разыгрывать в холл, где людей побольше, так сразу знаю, что передо мной клоун. Некоторые такие концерты закатывают! Профессионалам учиться и учиться. – Его перебила рация. – Пойду прикручу этой дуре душ – и на третий. Там человек не может войти в номер, говорит, карточка не срабатывает, и у меня еще номера три со вчерашнего висят. Всем привет.

– А мне белье нужно прачкам отдать – они ждут.

На ресепшен все еще несколько приезжих. Не хочу отвлекать дежурных – пишу на листе бумаги и кладу так, чтобы они видели: “Проживающую в пятьсот десятом занести в черный список и отменить оплату”.