Дьявол и Господь Бог

Явление второе

Те же, Эгисф, Клитемнестра, Верховный жрец, стражи.

Эгисф. Собаки! Вы смеете еще жаловаться! Или вы забыли, сколь гнусны? Клянусь Юпитером, я освежу вам память. (Поворачивается к Клитемнестре.) Придется начинать без нее. Но это не пройдет ей даром. Я ее накажу по всей строгости.

Клитемнестра. Она обещала мне быть послушной. Я уверена, что она одевается. Крутится, вероятно, перед зеркалом.

Эгисф (стражам). Найти во дворце Электру, и чтоб она была здесь, добром или силой!

Стражи выходят.

(Обращаясь к толпе). По местам. Мужчины справа от меня. Дети и женщины – слева. Хорошо.

Молчание. Эгисф ждет.

Верховный жрец. Эти люди не в силах больше ждать.

Эгисф. Знаю. Если стражи…

Стражи возвращаются.

Страж. Государь, мы искали царевну. Но дворец пуст.

Эгисф. Хорошо. Мы займемся этим завтра. (Верховному жрецу.) Начинай.

Верховный жрец. Отвалите камень.

Толпа. А-а!

Стражи отваливают камень.

Верховный жрец приближается к входу в пещеру.

Верховный жрец. О вы – забытые, покинутые, отчаявшиеся, – вы, стелющиеся по земле, во мраке, как дым из трещин вулкана, вы, не владеющие ничем, кроме жгучей досады, вы – мертвецы, восстаньте, сегодня ваш праздник! Придите! Вырвитесь из-под земли, как клубы серы, гонимые ветром. Вырвитесь из чрева мира, о мертвецы, мертвые стократ, вы – кого каждое биение наших сердец умерщвляет наново. Взываю к вам именем гнева и горечи и духа мести, придите, утолите вашу ненависть, обрушьтесь на живых! Придите, расползитесь густым туманом по нашим улицам, втиснитесь плотным строем между матерью и сыном, отделите влюбленного от его возлюбленной, заставьте нас пожалеть о том, что мы еще не умерли! Восстаньте, вампиры, упыри, привидения и гарпии, все ужасы наших ночей. Восстаньте, солдаты, испустившие дух, богохульствуя, восстаньте, неудачники, униженные, восстаньте, умершие от голода с проклятьем на устах. Глядите – вот они – живые, жирная живая добыча! Восстаньте, обрушьтесь на них, как вихрь, грызите их до костей! Восстаньте! Восстаньте! Восстаньте!..

Звуки тамтама. Он пляшет перед входом в пещеру, сначала медленно, потом все убыстряя темп, пока не падает в изнеможении.

Эгисф. Они здесь!

Толпа. Ужас!

Орест. Это уж слишком, я…

Юпитер. Посмотри на меня, молодой человек, посмотри мне в лицо – в глаза! В глаза! Ты понял. Теперь молчи.

Орест. Кто вы?

Юпитер. Ты узнаешь это позднее.

Эгисф медленно спускается по ступеням храма.

Эгисф. Они здесь.

Молчание.

Он здесь, Ариция, – твой обманутый супруг. Он здесь, он прижался к тебе, он тебя целует. Как он тебя стиснул, как он тебя любит, как ненавидит! Она здесь, Несий, она – здесь, твоя мать, умершая, потому что ты не заботился о ней. А ты, Сегест, гнусный ростовщик, вот они – все твои несчастные должники, и те, что умерли в нищете, и те, что повесились, разоренные тобой. Они здесь, сегодня они твои кредиторы. А вы, родители, нежные родители, опустите-ка немного взоры, ниже, к самой земле; они здесь, мертвые дети, они тянутся к вам своими ручонками; и все радости, в которых вы им отказали, все, чем вы их мучили, точно свинец, прижимает к земле их крохотные души, злопамятные и исстрадавшиеся.

Толпа. Сжальтесь!

Эгисф. А! Сжальтесь! Или вы не знаете, что мертвецы лишены жалости? Вы у них в неоплатном долгу, потому что под их счетом черта подведена навеки. Или ты думаешь, Несий, что добрыми делами можно загладить зло, которое ты причинил матери? Но какое доброе дело может ее тронуть? Душа ее как знойный полдень, ни дуновения ветерка, все недвижно, неизменно, безжизненно, – ее пожирает вечное солнце, огромное, сухое, остановившееся солнце. Мертвецы ушли навсегда – поймите всю неумолимость этого слова – они ушли навсегда и поэтому хранят, как неподкупные стражи, ваши преступления.

Толпа. Сжальтесь!

Эгисф. Сжальтесь? Ах вы, жалкие комедианты, сегодня у вас есть публика. Чувствуете ли вы на своих лицах, на своих руках взгляды миллионов замерших глаз, в которых угасла надежда? Они нас видят – мы обнажены перед судилищем мертвецов. Х-ха! Вот и попались: этот невидимый прозрачный взгляд жжет вас, он необратимей самой памяти о взгляде.

Толпа. Сжальтесь!

Мужчины. Простите нам, что мы живы, когда вы мертвы.

Женщины. Сжальтесь! Мы живем в кругу ваших лиц, ваших вещей, мы никогда не снимаем траура по вас, мы оплакиваем вас от зари до заката и от заката до зари. Все тщетно, память о вас изнашивается, утекает меж пальцев; с каждым днем она немного тускнеет, а вина наша растет. Вы покидаете нас, вы покидаете нас, источаясь, как кровь из тела. Но если это может утешить ваши раздраженные души, знайте, дорогие усопшие, что вы нам испортили жизнь.

Толпа. Сжальтесь!

Мужчины. Простите нам, что мы живы, когда вы мертвы.

Женщины. Сжальтесь! Мы ведь родились не по собственной воле, нам стыдно, что мы взрослеем. Чем могли мы вас оскорбить? Взгляните – жизнь чуть теплится в нас, мы худы, бледны, низкорослы. Мы – бесшумны, мы – едва скользим по земле. И мы боимся вас! О, как мы вас боимся!

Мужчины. Простите нам, что мы живы, когда вы мертвы.

Эгисф. Тише! Тише! Если вы будете так плакаться, что останется мне, вашему царю? Настал час моей пытки: земля дрожит, воздух помутился – грядет самый великий из мертвецов – тот, кого я убил своей рукой, – Агамемнон.

Орест (выхватывая меч). Прохвост! Не смей поминать имени моего отца в своем балагане!

Юпитер (обхватив его и сдерживая). Остановитесь, молодой человек, остановитесь!

Эгисф (оборачиваясь). Кто посмел?

На ступенях храма появляется Электра в белом платье.

(Замечает ее.) Электра!

Толпа. Электра!

Явление третье

Те же, Электра.

Эгисф. Электра, что это за наряд? Отвечай.

Электра. Я надела самое красивое платье. Разве сегодня не праздник?

Верховный жрец. Ты что, пришла дразнить мертвых? Это их праздник, тебе отлично известно. Ты должна быть в трауре.

Электра. В трауре? Почему в трауре? Я не боюсь моих мертвых, а до ваших мне дела нет!

Эгисф. Ты права: у нас разные мертвецы. Поглядите-ка на эту расфуфыренную шлюху – это внучка Атрея, Атрея, который подло зарезал собственных племянников. Последний отпрыск проклятого рода – вот ты кто! Я из жалости терпел тебя в своем дворце, но сегодня я каюсь в этом – в твоих жилах течет старая дурная кровь Атридов, ты заразишь всех нас, если я не приму меры. Подожди немного, сука, ты увидишь, умею ли я наказывать. У тебя слез не хватит, чтоб наплакаться.

Толпа. Кощунство!

Эгисф. Слышишь, несчастная, как шумит народ, оскорбленный тобой, слышишь, в чем упрекают тебя? Не будь здесь меня, не сдерживай я гнев народа, тебя бы растерзали на клочки.

Толпа. Кощунство!

Электра. Разве быть веселой – кощунство? А почему они не веселы? Кто им мешает?

Эгисф. Она смеется, а здесь ее мертвый отец с запекшейся кровью на лице…

Электра. Как вы смеете говорить об Агамемноне? Откуда вам известно, что по ночам он не приникает к моему уху? Откуда вам известно, какие слова любви и сожаления он шепчет мне своим хриплым, сорванным голосом? Я смеюсь, это правда. Смеюсь впервые в жизни. Я счастлива. Скажете, мое счастье не радует отцовского сердца? Ах, если он в самом деле здесь, если он видит дочь в белом платье – ту самую дочь, которую вы превратили в мерзкую рабыню, если он видит, что голова ее высоко поднята, гордость не сломлена, – я уверена, он не проклинает меня, его глаза сверкают на истерзанном лице, его окровавленные губы трогает улыбка.

Молодая женщина. А если она говорит правду?

Голоса. Да нет, она лжет, она сошла с ума. Электра, уходи, бога ради, твое святотатство падет на наши головы.

Электра. Чего вы боитесь? Я гляжу вокруг и не вижу ничего, кроме ваших собственных теней. Послушайте, что я узнала – вам это, может быть, неизвестно: в Греции есть счастливые города. Светлые, спокойные города, которые греются на солнце, как ящерицы. Вот сейчас – под этим самым небом – на площадях Коринфа играют дети. И матери не просят прощения за то, что произвели их на свет. Они глядят на детей улыбаясь, они ими гордятся. О матери Аргоса, понимаете ли вы это? Способны ли вы еще понять гордость женщины, которая глядит на своего ребенка и думает: «Я носила его в лоне моем»?

Эгисф. Замолчишь ты наконец? Или я велю заткнуть тебе глотку.

Голоса в толпе. Да, да! Пусть замолчит. Хватит, хватит!

Другие голоса. Нет, дайте ей сказать! Дайте ей сказать. Это Агамемнон вдохновляет ее.

Электра. Как сегодня ясно! Повсюду на равнине люди задирают головы и говорят: «Как сегодня ясно!» – и радуются. А вы, собственные палачи, или вы уже забыли, до чего радостно на душе у крестьянина, когда он шагает по земле и говорит: «Как сегодня ясно!»? Вы еле дышите, головы у вас опущены, руки висят. Ваши мертвецы прилипли к вам, вы и не шевелитесь, боясь потревожить их малейшим движением. Вот ужас-то был бы, а? Если бы ваша рука вдруг прошла сквозь влажный парок – душу вашего отца или предка? Но взгляните на меня: я развожу руки, я поднимаю их, потягиваюсь, как человек, когда он пробуждается, я занимаю столько места на солнце, сколько мне нужно. Разве небо пало на мою голову? Я танцую, глядите, танцую – и чувствую только ветер в волосах. Где же мертвецы? Или, может, они танцуют в такт со мной?

Верховный жрец. Жители Аргоса, я говорю вам, эта женщина кощунствует. Горе ей и тем, кто ее слушает.

Электра. Дорогие мои мертвецы. Ифигения – моя старшая сестра, Агамемнон – отец мой и единственный повелитель, слушайте мою молитву. Если я кощунствую, если оскорбляю ваши исстрадавшиеся божественные души, подайте знак, скорее подайте мне знак, чтоб я поняла. Но если вы одобряете меня, молчите, молчите, молчите, мои дорогие, прошу вас, пусть лист не шелохнется, травинка не дрогнет, пусть ничто не помешает моему священному танцу: я танцую во славу радости, во славу мира в сердцах людей, во славу счастья и жизни. О мои мертвые, я прошу вашей тишины, чтобы люди, которые меня окружают, знали – ваши сердца со мной. (Танцует.)

Голоса в толпе. Она танцует! Поглядите! Она легка, как язычок пламени, она танцует на солнце, как знамя, хлоп-хлоп на ветру – а мертвецы молчат!

Молодая женщина. Посмотрите, в каком она экстазе! Нет, святотатцы выглядят не так! Эй, Эгисф, Эгисф! Ты молчишь; почему ты не отвечаешь?

Эгисф. Разве с вонючками спорят? Их уничтожают! Я совершил некогда ошибку, не тронул ее; но эта ошибка поправима; не бойтесь, я раздавлю ее – и с нею иссякнет ее род.

Толпа. Угрозы – не ответ, Эгисф! Тебе нечего нам больше сказать?

Молодая женщина. Она танцует, она улыбается, она счастлива, и мертвецы точно оберегают ее. Ах! Электра, как я тебе завидую! Но гляди, я тоже поднимаю руки, я тоже подставляю грудь солнцу!

Голоса в толпе. Мертвецы молчат. Эгисф, ты обманул нас!

Орест. Электра, дорогая моя!

Юпитер. Проклятье, пора прекратить болтовню этой девчонки! (Протягивает руку.) Позидон, карибу, карибу, люлабу.

Глыба, запиравшая вход в пещеру, с грохотом катится к ступеням храма. Электра останавливается.

Толпа. Ужас!

Долгое молчание.

Верховный жрец. О трусливый и легковерный народ, боги мстят! Смотрите, какие густые рои мух опускаются на нас! Вы внимали святотатственному голосу, и вот мы прокляты!

Толпа. Мы ничего не сделали, это не наша вина, она пришла, она смутила нас своими отравленными речами! В реку колдунью, в реку! Сжечь ее!

Старуха (показывая на молодую женщину). И эту туда же, она пила ее речи, как мед, сорвите с потаскухи одежду, секите ее голую до крови!

Молодую женщину хватают, мужчины поднимаются по ступеням храма и бросаются на Электру.

Эгисф (пришел в себя). Молчать, собаки! На место, соблюдать порядок, я сам позабочусь о наказании.

Молчание.

Ну? Видели, к чему приводит непокорность? Сомневаетесь ли вы все еще в вашем вожде? Идите по домам, мертвецы пойдут с вами, они будут вашими гостями весь день и всю ночь. Дайте им место за вашим столом, у вашего очага, на вашем ложе, постарайтесь примерным поведением загладить все случившееся. Что до меня – я вас прощаю, хотя ваши подозрения мне причинили боль. А ты, Электра…

Электра. Что? Не вышло – в следующий раз сделаю лучше.

Эгисф. Уж я постараюсь не дать тебе такой возможности. Ты знала, что законы города запрещают мне карать в день праздника, и злоупотребила этим. Но я лишаю тебя гражданства, я изгоняю тебя. Ты уйдешь босиком, без вещей, в своем гнусном наряде. И если завтра на заре ты еще будешь в стенах города, я прикажу, чтоб первый, кого ты встретишь, убил тебя, как паршивую овцу. (Выходит.)

Стражи следуют за ним. Толпа проходит мимо Электры, грозя ей кулаками.

Юпитер (Оресту). Ну что, государь мой? Поучительно? Высокоморальная история, если я не ошибаюсь: зло было наказано, добродетель восторжествовала. (Указывая на Электру.) Эта женщина…

Орест. Эта женщина – моя сестра, приятель! Убирайся, я хочу с ней поговорить.

Юпитер (мгновение смотрит на него, потом пожимает плечами). Дело твое. (Уходит.)

Педагог следует за ним.

Явление четвертое

Электра на ступенях храма, Орест.

Орест. Электра!

Электра (поднимает голову и смотрит на него). А, это ты, Филеб?

Орест. Тебе нельзя оставаться в городе, Электра. Тебе грозит опасность.

Электра. Опасность? Да, в самом деле. Видел, как я срезалась? Тут немного виноват и ты, но я на тебя не сержусь.

Орест. А что я сделал?

Электра. Обманул меня. (Спускается к нему.) Дай-ка я посмотрю тебе в лицо. Так и есть, я клюнула на твой взгляд.

Орест. Время не ждет, Электра. Слушай, убежим вместе. Мне тут должны достать лошадей, я посажу тебя за спину.

Электра. Нет.

Орест. Ты не хочешь убежать со мной?

Электра. Я не хочу убегать.

Орест. Я отвезу тебя в Коринф.

Электра (смеясь). А, Коринф! Вот видишь, это не нарочно – но ты опять обманываешь меня. Что мне делать в Коринфе? Я должна образумиться. Еще вчера я была так непритязательна в своих желаниях: я подавала на стол, опустив глаза, я смотрела сквозь ресницы на царскую чету: на старую красавицу с мертвым лицом и на него, жирного, бледного, с безвольным ртом и черной бородой, которая, точно полчище пауков, бежит от уха до уха, и я мечтала о струйке пара, похожей на дыхание в морозное утро, о тонкой струйке пара, поднимающейся от их вспоротых животов. Вот и все, чего я хотела, клянусь тебе, Филеб. А ты чего хочешь? Не знаю, но верить тебе нельзя: в твоем взгляде слишком большие притязания. Знаешь, как я думала до знакомства с тобой? Я думала, что мудрость жизни в том, чтоб отплатить злом за зло, которое тебе причинили. Больше я ничего не хотела.

Орест. Электра, если ты последуешь за мной, ты узнаешь, что мудрость не сводится к этому.

Электра. Не хочу больше тебя слушать. Ты причинил мне много горя. Ты явился со своими голодными глазами на нежном девичьем лице, и я позабыла о ненависти, пальцы мои разжались, я выронила мое единственное сокровище. Мне захотелось верить в то, что здешних жителей можно вылечить словами. Ты видел результат: они лелеют свое горе, они нуждаются в привычной язве и заботливо поддерживают ее, расчесывая грязными ногтями. Их можно вылечить только насильно, зло одолеешь лишь злом. Прощай, Филеб, уходи, оставь меня моим дурным снам.

Орест. Тебя убьют.

Электра. Здесь есть святилище – храм Аполлона. Там укрываются иногда преступники, никто не имеет права коснуться волоска на их голове. Я спрячусь туда.

Орест. Почему ты отвергаешь мою помощь?

Электра. Мне должен помочь не ты. Меня освободит другой. (Пауза.) Мой брат не умер, я знаю. Я его жду.

Орест. А если он не придет?

Электра. Придет, не может не прийти. Он нашего рода, пойми: преступление и зло у него в крови, как у меня. Это воин с глазами, налитыми кровью, как у нашего отца, всегда готовый на взрыв ярости, он мучается, он запутался в собственной судьбе, как лошадь, раненная в живот, запутывается в кишках, и теперь он двинуться не может, не раздирая себе внутренности. Он придет, этот город притягивает его, я уверена, потому что именно здесь ему дано причинить себе самое страшное зло! Он придет набычившийся, страдающий, роя землю от нетерпения. Я боюсь его, каждую ночь вижу во сне и просыпаюсь с криком. Но я жду и люблю его. Я должна остаться здесь, чтоб направить его ярость – я-то ведь не теряю головы, чтоб указать ему пальцем на виновных и сказать: «Рази, Орест, рази: вот они!»

Орест. А если он не таков, как ты воображаешь?

Электра. Каким же может быть, по-твоему, сын Агамемнона и Клитемнестры?

Орест. А если он, выросший в счастливом городе, устал от всей этой крови?

Электра. Тогда я плюну ему в лицо и скажу: «Убирайся, пес, ступай к бабам, ты сам баба. Но ты плохо рассчитал: ты внук Атрея, и тебе не уйти от судьбы Атридов. Ты предпочел позор преступлению, дело твое. Но судьба найдет тебя и в постели: ты сначала испытаешь позор, а потом свершишь преступление, хочешь или не хочешь!»

Орест. Электра, я – Орест!

Электра (кричит). Ты лжешь!

Орест. Клянусь тебе божественной душой моего отца Агамемнона: я – Орест.

Молчание.

Ну? Чего ты ждешь, чтоб плюнуть мне в лицо?

Электра. Как я могу? (Смотрит на него.) Этот прекрасный лоб – лоб моего брата. Эти сверкающие глаза – глаза моего брата. Орест… Ах! Лучше бы ты оставался Филебом, а моего брата не было б в живых. (Робко.) Ты прежде жил в Коринфе?

Орест. Нет, меня воспитали афинские буржуа.

Электра. Как молодо ты выглядишь. Ты когда-нибудь сражался? Этот меч у твоего пояса – он тебе служил когда-нибудь?

Орест. Никогда.

Электра. Мне было не так одиноко, пока ты не назвал себя: я ждала того, другого. Я думала всегда о его силе, а не о своей слабости. А теперь ты здесь, Орест – это ты. Гляжу я на тебя и вижу, что мы – сироты. (Пауза.) Но я люблю тебя, знаешь, крепче, чем любила бы его.

Орест. Пойдем, если ты меня любишь; бежим вместе.

Электра. Бежать? С тобой? Нет. Судьба Атридов решается здесь, а я из рода Атридов. Я тебя ни о чем не прошу. Я больше ни о чем не могу просить Филеба. Но я остаюсь здесь.

В глубине сцены появляется Юпитер, прячется, подслушивая.

Орест. Электра, я – Орест… твой брат. Я тоже Атрид, твое место – рядом со мной.

Электра. Нет. Ты мне не брат, я тебя не знаю. Орест умер, тем лучше для него. Отныне я буду почитать его божественную душу, как чту души отца и сестры. А ты, ты – претендующий на родство – кто ты, чтоб называться Атридом? Прошла ли жизнь твоя под сенью убийства? Ты был, вероятно, спокойным мальчиком, тихим, рассудительным – ты был гордостью приемного отца, – чисто умытым мальчиком, доверчиво глядевшим на мир блестящими глазами. Ты доверял людям, потому что они тебе широко улыбались, столам, кроватям, ступенькам лестниц – потому что это верные слуги человека; ты доверял жизни, потому что был богат, потому что у тебя было много игрушек; тебе случалось думать, что мир не так уж плохо устроен, что погрузиться в него так же приятно, как в теплую ванну, сплошное удовольствие. А я в шесть лет была служанкой, я ничему не доверяла. (Пауза.) Уходи, прекрасная душа. Мне прекрасная душа ни к чему: мне нужен был сообщник.

Орест. Неужели ты думаешь, что я тебя оставлю одну? Как сможешь ты тут жить, утратив последнюю надежду?

Электра. Это мое дело. Прощай, Филеб.

Орест. Ты меня гонишь? (Делает несколько шагов, останавливается.) Разве я виноват, что не похож на разъяренного солдафона, которого ты ждала? Его ты взяла бы за руку, ты сказала бы ему: «Рази!» Меня ты ни о чем не просишь. Господи, да кто же я такой, если собственная сестра отталкивает меня, даже не испытав?

Электра. Ах, Филеб! Я никогда не смогла бы возложить подобное бремя на твое сердце, не ведающее ненависти.

Орест (подавленно). Ты хорошо сказала: «не ведающее ненависти». Ни любви. Тебя я мог бы полюбить. Мог бы… Но как? Чтоб любить, чтоб ненавидеть, надо отдаться чувству. Как прекрасен полнокровный человек, человек, который крепко стоит на ногах среди своих владений и отдается в один прекрасный день любви или ненависти, – он отдает вместе с собой свои земли, дом, воспоминания. А кто я? Что могу дать я? Я едва существую: из всех призраков, блуждающих сегодня по городу, я – самый призрачный. Я испытал призрачные увлечения, преходящие и бесплотные, как пары. Но я не знаю, что такое тяжелая страсть живого человека. (Пауза.) Позор! Я вернулся в родной город, и сестра отказывается признать меня. Куда же мне теперь? Какого города мне стать наваждением?

Электра. Разве нет города, где тебя ждет девушка с прекрасным лицом?

Орест. Никто меня не ждет. Я скитаюсь из города в город, чуждый всем и самому себе, я ухожу, и город смыкается за мной, как тихие воды. Вот я покину Аргос, какой след от меня останется? Разве что горечь разочарования в твоем сердце?

Электра. Ты рассказывал о счастливых городах…

Орест. Что мне до счастья. Я хочу, чтоб у меня были мои воспоминания, моя почва, мое место среди жителей Аргоса.

Молчание.

Электра, я не уйду отсюда.

Электра. Филеб, уходи, умоляю тебя. Мне тебя жаль, уходи, если я дорога тебе. Ты здесь не найдешь ничего, кроме горя, а мне твоя невинность будет только помехой.

Орест. Не уйду.

Электра. Так я и позволю тебе остаться здесь, чтоб ты мне докучал своей чистотой, чтоб я робела твоего суда? Зачем ты упрямишься? Ты здесь никому не нужен.

Орест. Это моя последняя надежда. Ты не можешь отнять ее у меня, Электра. Пойми: я хочу быть человеком откуда-нибудь, человеком среди людей. Подумай: раб, когда он проходит, усталый, не в духе, сгибаясь под тяжестью ноши, понурив голову и глядя себе под ноги – только под ноги, чтоб не упасть, – даже этот раб – в своем городе, как лист в листве, как дерево в лесу. Аргос окружает его, весомый, теплый, полный самим собой. Я хочу быть этим рабом, Электра, я хочу натянуть город на себя, завернуться в него, как в одеяло. Не уйду.

Электра. Проживи хоть сто лет меж нас, все равно останешься чужим, одиноким, как путник на большой дороге, даже хуже. Люди будут смотреть на тебя искоса, не поднимая глаз, они будут понижать голос при твоем приближении.

Орест. Разве служить вам так трудно? Мои руки годятся, чтоб защищать город, у меня есть золото, чтоб помочь нуждающимся.

Электра. Нам не нужны ни военачальники, ни благотворители.

Орест. Тогда… (Делает несколько шагов, опустив голову.)

Появляется Юпитер, глядит на него, потирая руки.

(Поднимает голову.) Если б я хоть понимал все ясно. Ах, Зевс, Зевс, царь небесный, я редко обращался к тебе, и ты ко мне не был особенно благосклонен, но будь свидетелем – я всегда стремился только к добру. Теперь я устал, не различаю, где зло, где добро, я нуждаюсь в том, чтоб мне указали путь. Зевс, неужели царский сын, у которого отняли родину, в самом деле должен свято покориться изгнанию – и, втянув голову в плечи, убраться подобру-поздорову, уползти, как собака, на брюхе? Такова твоя воля? Не могу поверить. И, однако… однако, ты запрещаешь проливать кровь… Ах, при чем тут кровь, я сам не знаю, что говорю… Зевс, молю тебя: если ты предписываешь мне покориться и подло унизиться, дай знамение, потому что я окончательно запутался.

Юпитер (про себя). За чем же дело стало: к твоим услугам! Абраксас, абраксас, це-це!

Вокруг камня возникает сияние.

Электра (хохочет). Ха-ха, сегодня чудеса как грибы после дождя! Видишь, до чего полезно быть набожным, Филеб, и испрашивать совета богов! (Надрывается со смеху.) Добродетельный молодой человек, набожный Филеб: «Подай мне знак, Зевс, подай мне знак!» И пожалуйста – вокруг священного камня появляется сияние. Убирайся! В Коринф! В Коринф! Убирайся!

Орест (глядя на камень). Значит… ЭТО – добро. (Пауза. Не отрываясь, смотрит на камень.) Тихонько смыться. Тихонько. Всегда говорить «простите» и «благодарю»… Значит, это? (Пауза. Не отрываясь, смотрит на камень.) Добро. ИХ добро. (Пауза.) Электра!

Электра. Ступай, ступай, живо. Не разочаровывай мудрую кормилицу, склонившуюся к тебе с Олимпа. (Замолкает, озадаченная.) Что с тобой?

Орест (изменившимся голосом). Есть и иной путь.

Электра (в ужасе). Не строй из себя злодея, Филеб. Ты испрашивал повеления богов: теперь ты знаешь их волю.

Орест. Повеления? А, да… Ты говоришь о свете вокруг этого большого булыжника? Этот свет не для меня, мной теперь никто не может повелевать.

Электра. Ты говоришь загадками.

Орест. Как ты вдруг удалилась от меня… как все изменилось! Меня окружало нечто живое и теплое. Оно умерло… Как все пусто… Ах, какая пустота, какая беспредельная пустота, насколько глаз хватает! (Делает несколько шагов.) Опускается ночь… Стало холодно, ты не находишь?.. Но что же это… что же это умерло?

Электра. Филеб…

Орест. Я сказал тебе, что есть и иной путь… мой путь. Ты не видишь его? Он начинается отсюда и идет вниз, в город. Надо спуститься, спуститься к вам, вы – на дне ямы, на самом дне… (Подходит к Электре.) Ты – МОЯ сестра, Электра, этот город – МОЙ город. Сестра МОЯ. (Берет ее за руку.)

Электра. Пусти! Ты делаешь мне больно, я тебя боюсь – и я не принадлежу тебе.

Орест. Знаю. Пока еще не принадлежишь: я слишком невесом. Я должен взвалить на плечи тяжкое преступление, которое потянет меня на дно – в самые глубины Аргоса.

Электра. Что ты задумал?

Орест. Подожди. Дай мне проститься с моей невесомой чистотой. Дай проститься с юностью. Бывают вечера в Коринфе, в Афинах, вечера, пьянящие песнями, запахами, – они отныне не для меня. Не для меня рассветы, пьянящие надеждой… Ну ладно, прощайте. Прощайте. (Подходит к Электре.) Пошли, Электра, взгляни на наш город. Вот он – красный на солнце, кишащий людьми и мухами, погруженный в тупое оцепенение послеполуденного жара; его стены, крыши, запертые двери – все отвергает меня. Но я должен овладеть им. С сегодняшнего утра я чувствую это. И тобой тоже, Электра, я должен овладеть. Я овладею вами. Я обращусь в колун и рассеку надвое эти упрямые стены, я вспорю брюхо этим домам-святошам, так что запах жратвы и ладана вырвется наружу из разверстых ран; я обращусь в топор, я врежусь в самую сердцевину этого города, как врезается топор в сердцевину дуба.

Электра. Как ты изменился: глаза твои больше не светятся, они потускнели, померкли. Увы! Ты был таким мягким, Филеб. А теперь ты говоришь со мной, как тот, другой, говорил в моих снах.

Орест. Послушай: все эти люди дрожат в своих темных комнатах, окруженные дорогими покойниками, но представь, что я возьму их преступления на себя. Представь, что я хочу заслужить титул «похитителя угрызений совести», что я вберу в себя покаяние всех: и покаяние женщины, изменившей мужу, и покаяние торговца, уморившего мать, и покаяние ростовщика, обиравшего насмерть своих должников! Скажи, разве в тот день, когда на меня обрушится больше угрызений совести, чем мух в Аргосе, – все, чем угрызался город, разве в тот день я не заслужу права гражданства среди вас? Разве я не почувствую себя дома – в этих залитых кровью стенах, подобно тому как мясник в окровавленном фартуке чувствует себя дома в своей лавке, среди кровоточащих туш, только что им освежеванных?

Электра. Ты хочешь искупить за нас грехи?

Орест. Искупить? Я сказал, что вберу в себя покаяния всех, но я не сказал, как поступлю с этими кудахтающими курами: может, я сверну им шею.

Электра. А каким образом ты возьмешь на себя наши злодеяния?

Орест. Вы только и мечтаете от них отделаться. Царь и царица насильно заставляют вас помнить о них.

Электра. Царь и царица… Филеб!

Орест. Боги свидетели, я не хотел пролить их кровь.

Долгое молчание.

Электра. Ты слишком молод, слишком слаб…

Орест. Неужели ты отступишь теперь? Спрячь меня во дворце, вечером проведешь меня к царскому ложу и увидишь, слаб ли я.

Электра. Орест!

Орест. Электра. Ты впервые назвала меня Орестом.

Электра. Да. Это ты. Ты – Орест. Я не узнала тебя, я ждала тебя не таким. Но эта горечь во рту, этот привкус лихорадки – я тысячу раз ощущала его в моих снах, – я узнаю его теперь. Итак, ты явился, Орест, и твое решение принято, и я, как в моих снах, на пороге непоправимого поступка, и мне страшно – как во сне. О миг, которого я так ждала и так боялась! Отныне минуты будут цепляться одна за другую с механической неотвратимостью, и у нас не будет роздыха, пока оба они не упадут навзничь, и лица их будут подобны раздавленным тутовым ягодам. Сколько крови! И ее прольешь ты, ты, чей взгляд был так мягок. Увы, никогда уж мне не видеть этой мягкости, никогда не видеть вновь Филеба. Орест, ты мой старший брат и глава семьи, обними меня, оборони – мы идем навстречу великим страданиям.

Орест обнимает ее. Юпитер выходит из своего убежища и крадучись удаляется.