Топографический кретин

– Оля-Оля, о-ля-ля, вспомни, милая, о своей девичьей чести! – взвыл он дурным фальцетом, и это переполнило чашу Якова – и не только чашу терпения. Он заржал, набросил на Олечку её блузочку, или кофточку, или что там на ней было пару минут назад, и стремительно покинул помещение. Физиология взяла верх над самой собой.

Олечка Якова так и не простила, но это недолго его волновало: друг Карасин очень вовремя осознал своё рок-н-ролльное предназначение и устроился работать. Прямо рядом с его домом построили среднюю школу, и Карась заделался в ней ночным сторожем. Не кочегарка, конечно, но тоже статусно.

К тому же, помимо роскошной конуры с диваном, столом и электрочайником, в его распоряжении оказались километры коридоров, по которым можно сколько угодно гонять на японском мотороллере и – самое главное – классы для подготовишек. Кроватки в них, конечно, были крошечные, но, сдвинутые вплотную, открывали такие горизонты, что на их фоне маловнятная Олечка с её метаниями между смущением и нимфоманией терялась моментально и таяла бесследно, как растворяющийся в рассветном небе быстрокрылый самолет.

20 февраля

Полураспад

Слишком рано для цирка,

Слишком поздно для начала похода к святой земле.

Борис Гребенщиков

Еще один праздник; что-то они зачастили. На этот раз мой день рождения.

– Что тебе подарить? – спросила она.

Этот подарок за гранью возможного.

– И скажи, будешь ли ты праздновать: мне нужно решить дела на работе. И понять, идти ли вечером на йогу.

Конечно-конечно, я обязательно скажу. Остается только понять, что именно праздновать. Молодой коллега, узнав, сколько мне исполняется, с присущим ему простодушием и воодушевлением заявил:

– О, поздравляю, в этом возрасте, говорят, жизнь начинается снова.

Правду говорят, коллега, истинную правду. Потому что продолжаться жизни уже некуда. Видимо, пора – снова. Только с нова не получается. Живу, как обычно.

Вот ведь глупость написал. Как обычно – это как? И можно ли жить, как необычно?

Вообще-то, наверное, можно – взять и в космос полететь или, наоборот, океан пересечь. Ну или в его глубины забуриться. Хотя времена Гагарина, Хейердала и Кусто прошли, чего уж тут необычного. И в любом случае это всего лишь поступок, а вовсе не жизнь, да и многие великие, говорят, в свободное от подвигов время нередко поколачивали женщин или закладывали за воротник.

А я так и не научился ни пить, ни бить, и все, что мне остается, – это делать вид, что все в порядке. Business as usual, как говорят англичане, когда все разваливается на куски. Я, похоже, неплохо справляюсь с ролью бизнеса-эз-южл. По крайней мере, так мне казалось до сегодняшнего дня. А сегодня коллега Лера, поздоровавшись со мной, как-то очень возбужденно заявила:

– Господи, ну и видок у тебя! – Правда, быстро осознала, что сморозила, и тут же исправила ситуацию: – Мы все тут выглядим, как заморенные селедки, но ты как-то особенно ужасно.

Не зная, что на это можно ответить, я просто улыбнулся. Но Леру, кажется, такая реакция не удовлетворила, она проводила меня осуждающим взглядом. Теперь, наверное, она не даст мне взаймы, когда разбогатеет. А в том, что разбогатеет, сомнений нет: Лера два раза в неделю покупает билеты национальной лотереи и еще время от времени играет в евромиллионы. И каждый раз обходит всю контору и обирает желающих на фунтик-другой: формирует трест в целях повышения шансов. И два раза в неделю полконторы потирает руки в предвкушении баснословного барыша и возможности, наконец, уволиться с любимой работы.

Я увольняться не собираюсь и миллионов не жду: я не играю. Не из снобизма и не потому что жалко фунтика-другого – я на кофе каждый день по семь-восемь выбрасываю, – а потому что не хочу лишать коллег надежды. Ибо, скооперировавшись со мной, они точно будут обречены пахать до пенсии. Известно ведь: удача, как снаряд, дважды в одну воронку не падает.

Мне фортуна уже улыбнулась однажды. Может, конечно, улыбнется и еще разок, что ей стоит, но одиннадцать лет – это даже не цикл зодиака, так что рановато еще искушать судьбу. И уже нет смысла.

Хочется вернуть то самое как обычно. Подари мне мою жизнь на день рождения.

Отскок. Ее прошлогодняя открытка

Дорогой мой, любимый!

С днем рождения, милый мой.

Главное – будь всегда здоров, а счастье у нас и так есть.

Я тебя очень-очень люблю!

Твоя…

О том, что я в лотереи не играю, знает даже активистка Лера – и обходит меня со своей мошной стороной. А может, она не только об этом знает? С чего вдруг этот утренний комплимент?

Да нет, все гораздо проще: видок у меня и впрямь отменный. Нервные клетки здесь ни при чем, это просто конец зимы. В последние годы с весны до осени я, как заправский итальянец, разве что не сплю в темных очках: кожа как-то странно реагирует на солнце – вокруг глаз появляются темно-красные пятна, как у алкаша, веки набухают и морщинятся, как у хамелеона. Да я и есть хамелеон – стараюсь показать всем вокруг, что business as usual, хотя на самом деле полный швах. Ну и ладно, не их это дело, пусть скажут спасибо, что не гружу, пусть радуются и ни о чем не догадываются.

Не догадываются?

Ближе к вечеру позвонил из Москвы Гаврила, поздравил с днем рождения и восторженно поведал об изгнании с большого телеканала общего знакомого, которого Гаврила давно числит в своих недругах. Потом пообещал нагрянуть как-нибудь в Лондон с необъявленным визитом, а напоследок сказал:

– Ну, передавай привет своей бэби. У вас ведь все в порядке, вы по-прежнему вместе?

Ответа Гаврила не дождался: международная мобильная связь иногда обрывается на полуслове.

Снова в школу

Угол атаки

Карась в своей средней школе трудился ночь через две, и ночь через две в его сторожке собиралась компания, единственной относительно постоянной составляющей которой был зеленоватый портвейн или того же оттенка пиво в больших стеклянных банках – это если работал ларёк по соседству. А если не работал, звали Савву. Человек он, конечно, не самый компанейский, но его карманы всегда были туго набиты заранее измельчённым, просушенным и просеянным гербарием, который с успехом компенсировал присутствующим отсутствие как бы янтарного напитка.

Состав присутствующих, в отличие от типа и цвета зелья, варьировался изрядно. В школе у Карася побывали, кажется, все: абитуриенты и институтки, аспиранты и учитель труда С. Б. Водолей, моряки торгового, рыболовецкого и военно-морского флотов, ответственные работники, торчки и фотохудожники, бывшие и будущие уголовники, музыканты разных направлений и Алик Аликович Худогин. У него был рост примерно метр двадцать, тяга к весёлым компаниям, прозвище Хотдогин и слава человека, которого по общаге №1 лично носила на руках Ираида Вершинова. Студентка Ираида обладала эпическими габаритами и умением напиваться до такого состояния, что её сторонилась даже Дядя Галя, которая вообще-то не боялась ничего.

Дядя Галя проводила дни в бытовке четвёртого этажа в задумчивой позе, прикуривая одну беломорину от другой. На Дяде Гале всегда был байковый халат, мужские сандалеты коричневого дерматина на босу ногу да лыжная шапочка, в которой многие подозревали латентную балаклаву, но уточнять не пытались: Дядя Галя к общению не располагала. И когда она сама, без приглашения к разговору, вдруг поведала общаге №1 о рандеву Ираиды с Аликом Аликовичем, ни у кого не зародилось и тени сомнения в правдивости повествования: обвинить Дядю Галю в наличии фантазии было бы действом не менее безумным, чем попытка объяснить тайну рождения сына человеческого происками безродного еврейского плотника.

Ираида Вершинова, со слов явно потрясённой рассказчицы, случайно наткнулась на Алика Аликовича в коридоре и тут же водрузила его к себе на грудь, а на вялую попытку сопротивления отреагировала спокойно и где-то даже философски.

– Забудь об этом думать, мой мальчик, – сказала она, пришепётывая из-за свисающего с губ тлеющего бычка.

Потом отбросила в сторону шнур трёхпрограммного радиоприёмника «Орфей-301», который по пьяной лавочке принимала за беспородного, но всё равно любимого щенка, расправила юбку свободной рукой, подтянула гольфы и понесла Хотдогина по коридору, вышагивая в ритм самолично исполняемой речёвки:

– Раз-два, я твоя женщина! Три-четыре, ты мой мушщина!

О том, что случилось с ними дальше, Дядя Галя умолчала. Потому что выдумывать не умела, а правды не знала: парочка свернула на лестницу, а лестницу из бытовки не видно. Но, наверное, ничего страшного не случилось, потому что студентка Вершинова впоследствии ещё неоднократно выгуливала радиоприёмник, а Алик Аликович был раз или два замечен в Карасинской школе.

В общем, в школе бывали все, и всех бывало помногу, но, конечно, больше всех там бывало девушек – как легкого поведения, так и наоборот. Одна из них – Юля, тогда ещё Антоненко, имела обыкновение бывать всюду, где радостно. За безотказный нрав про Юлю говорили, что она – Робин Гуд: у богатых берёт, бедным даёт. Но потом Юля образцово утёрла нос злопыхателям: сменила фамилию на Мылову и, изложив на бумаге всё, что сумела вспомнить о своей жизни, стала суперзвездой отечественного детектива.

Однажды Яков с Клином посчитали по календарю и решили, что как раз наступает ночь через две, а значит пришло время навестить Карася. Сказано сделано, и вот они уже в троллейбусе, лезущем в гору по Партизанскому проспекту, и жизненный тонус тоже неуклонно вверх, потому что в руках авоськи с чудом добытыми в соседней стекляшке и теперь многообещающе позвякивающими флаконами, в карманах свернувшиеся в ломкие стручки трупики базарной корюшки, а рядом три незнакомые фемины, о чём-то перешептывающиеся и бросающие на них интригующие взгляды.

– Ой вы гой еси красны девицы, не хотите ли развлечься по окончании одного и в преддверии другого ответственного учебно-экзаменационного дня? – нарушили двое товарищей не сильно, в общем, обременительную тишину.

– А что за развлечения в головах ваших, добры молодцы?

– А развлечения чудные воистину. Кворум интеллигентствущий, субстанции рекреативные в ассортименте, музыка опять же непопсовая, напитки респектабельные да закусь под стать. И всё это в горницах умытых, в светёлках ухоженных. Не пожалеете, очаровательницы!

– А не за горами ли не за долами ли тот терем, в который нам уже так хочется попасть? – не стали кочевряжиться барышни.

– Да что вы, как можно, до него чуть-чуть совсем, рукой подать. Вот мы уже прямо в его направлении и транспортируемся, – заверили Клин и Яков. – Как раз через четыре остановки те палаты и есть. На улице сердечного друга Махатмы Ганди, крупного русского мыслителя и мирописца Льва Николаевича Толстого, который, как известно, очень любил детей под балалайку.

– Уж не за школу ли Карасина ведете вы свой сказ многословный? – насторожились собеседницы.

Яков списал подозрительность на счёт улыбки друга Клина, огромной, златозубой и, должно быть, ужасно эротичной.

– За неё, обворожительницы, именно что за неё! А вами откуда про школу ту слыхано?

Ничего не ответили на это девы, а только покинули троллейбус на первой же остановке, ровно три штуки не доехав, даром что стоп-кран не сорвали. Репутация, как известно, впереди человека идёт.

Но Карась в какой-то момент сумел обогнать даже её, собственную репутацию. Народ все ещё пёр табуном в овеянную легендами школу на Толстого, но обламывался на корню, потому что сторож досрочно ушёл на повышение, устроившись – опять же ночь через две – охранять спорткомплекс «Мастак» на улице другого литературного классика, не такого русского, но тоже изрядно великого: Николая Васильевича Гоголя.

Тут и интерьер был побогаче, и удобства не сравнить, и публика, соответственно, посолиднее. Место нищих студентов и измождённых анашистов заняли румяные представители нарождающегося мелкого бизнеса и прочие бандиты невысокого полета. И, конечно, снова были феминки, которые с ещё пущим удовольствием стали навещать первого в городе ловеласа, обладающего теперь практически персональным по ночам тренажёрным залом и заодно финской парилкой с кленово-ясеневым предбанником.

С Лесей, рослой, на совесть сколоченной шатенкой, Яков познакомился два часа назад на каком-то вернисаже, куда заглянул с целью убить время перед походом в «Мастак». Яков с самого рождения был убеждён в том, что физкультура опасна для здоровья, и в спорткомплексе его интересовали не эспандеры и уж точно не велосипеды, у которых педали сколько ни крути, всё равно далеко не уедешь, потому что какие-то умники предусмотрительно привинтили их к полу.

В тот зимний вечер Карасин был один. То есть не без посетителей, а – один. И, конечно, сразу приметил красивую спутницу Якова. Но претендовать на новую подружку старого приятеля ему претило, поэтому он просто каждые десять минут с подчёркнуто беззаботным видом заходил в сауну, а потом яростно забрасывал в себя коньячные дозы на борту ледяного мини-бассейна.

Яков париться не торопился. Он завёл Лесю в какую-то массажную, где стояла вполне располагающая кушетка, но им почему-то больше понравилось непонятно откуда взявшееся в недавно построенном здании старое кресло оранжевой расцветки с обшарпанными подлокотниками из прессованной фанеры. Потом, посетив наконец парилку и недобросовестно-эротично завернувшись в простыни, они закусывали золотыми балтийскими шпротами обжигающе-ароматный кавказский напиток. А ещё потом, затягиваясь пахучей американской сигаретой и бросая взгляды на душевую кабинку, в которой за полупрозрачной занавеской, как луна за светлым облаком, нежилось под хлёсткими струями гладкое, ладное Лесино тело, Карась сказал Якову негромко:

– Хорошая девушка.

– Угу, – ответил он.

– Дала?

Вопросы такого рода всегда казались Якову немножко неджентльменскими, и он ничего не ответил, только вытянул губы, улыбнулся загадочно и округлил глаза, сделавшись похожим на самого Карася. Но тут вспомнил одно обстоятельство и посерьёзнел.

– Слушай, мы там кресло…

– Ну?

– Да ничего, в общем…

– Ну не жуй сопли, раз начал. Что кресло?

– Оно, короче, развалилось.

– Как развалилось?

– Ну как… Ножки разъехались.

– Ого, – оценил сторож. – Что за кресло-то?

– Да стояло там какое-то… Дерьмо, в общем, а не кресло.

– Ну и хрен с ним. Слушай, Колян, а мне она даст?

– Да я как-то не спрашивал…

– Спросишь?

– Сам спроси, маленький, что ли.

– А ты как?

– Отлично, Колян, я просто отлично, нема проблема.

Они всегда называли друг друга колянами в минуты прилива дружеских чувств, а Яков в этот момент как раз такой прилив и ощутил: шутка ли – так вот запросто простить порчу казённого имущества, за которое Карась, наверное, несёт материальную ответственность.

– А тебя это не напряжёт?

– Да ты что, Колян, я её впервые вижу.

– А у тебя резины лишней нет случайно?

У Якова случайно была, но Карасю она не пригодилась, вследствие чего модно, но не слишком тепло одетая красивая девушка Леся в четыре часа ветреного ноябрьского утра начала ловить такси на улице писателя Гоголя, а сторож Карасин, откупоривая новый коньяк, занялся методичным, как на уроке анатомии, перечислением частей тела, в которые, по его разумению, следовало бы засунуть неуместную разборчивость отдельно взятых девушек и наследственную безрукость всех без исключения сборщиков кресел.

27 февраля

Полураспад

Море уходит вспять

Море уходит спать

Как говорят инцидент исперчен

Любовная лодка разбилась о быт

С тобой мы в расчете

И не к чему перечень

Взаимных болей бед и обид

Владимир Маяковский

Не знаю, с чем это связано, но вчера удалось завести почти откровенный разговор. А может, знаю. Она начала собираться на очередную тусу, которая, как я подозревал, закончится в очередном клубе и путь на которую мне в очередной раз будет заказан.

Она прихорашивалась, а я, развалившись на кровати, чтоб удобнее было любоваться ее телом, нудил.

– Ну почему, почему мы не можем поговорить по-человечески?

– Почему не можем. Мы сегодня весь день разговариваем.

– Но когда я задаю любой вопрос, касающийся твоей жизни, ты сразу меняешь тему.

– Я всегда была скрытной, с самого детства. Наверное, в следующей жизни буду разведчиком.

– Разведчики действуют в отношении недружественных государств, – соврал я. – Ты считаешь меня врагом?

– Нет, я считаю тебя очень близким, родным человеком.

– Зачем же скрываешься? Зачем лжешь или утаиваешь правду? Ведь это, в общем, одно и то же.

Она глотнула минералки из большой бутылки, что всегда стоит у нашей кровати, потому что мы соблюдаем рекомендации врачей и диетологов, а они советуют пить много жидкости.

– Затем, что мне не нравится, когда меня пытают.

Она снова поднесла бутылку к губам и набрала полный рот воды. Есть у нее такая привычка: прежде чем проглотить воду – или сок, или чай – покатать ее во рту туда-сюда, как делают киношные дегустаторы вин.

– Я не пытаю. Я всего лишь хочу знать, что происходит с тобой. А ты прячешься.

Она отрицательно помотала головой, вытянула губы и выпустила на мой голый живот четверть литра холодной негазированной воды. Которая долетела до меня мощной струей, не расплескавшись по пути. И рассмеялась, утирая капли с подбородка:

– Ой, не получилось!

Да уж я заметил, что не получилось. Девчонки они и есть девчонки: даже прыснуть водой изо рта – так, чтобы рассеялось, наподобие детской брызгалки, – и то не умеют.

– И все же зачем ты прячешься?

– Ты тоже не все говоришь.

– Например?

– Например, про Анжелу. Сначала говорил, что это твоя коллега, а когда она позвонила тебе и наткнулась на меня, ты сказал, что она пишет диплом и нуждается в твоей консультации, помнишь?

Отскок. Шлепки по паркету

Наша служебная квартира, в которую селят командируемых – меня в данном случае, – у метро Коломенская, на шестнадцатом этаже.

Странная такая квартира. Вроде по отдельности все ее элементы более или менее соответствуют каждый своему предназначению – двери открываются и закрываются, пылесос, телевизор и стиральная машина включаются и выключаются, диван раскладывается и складывается, на балконе можно курить, а на кровати – хоть и неудобно – спать, из горячего крана течет теплая вода, а из холодного менее теплая, но вместе эти ингредиенты как-то не складываются во что-то, что хотелось бы назвать жильем, пусть даже и временным. Хотя на полу лежит вполне себе паркет, а на входе в подъезд сидят (вернее, в ночное время тоже, как и паркет, лежат, только на кушетке) тетки-консьержки.

Они меняются еще более регулярно, чем мы с коллегами, командируемые из Лондона в Москву, а потому никак не могут запомнить, кто из нас в какой квартире ночует. Или могут, но тогда, значит, прикалываются, задавая при каждом входе-выходе один и тот же вопрос:

– А ты, сынок, у меня в сто первой живешь? Ах, в сотой? Ну хорошо, хорошо, ступай покудова.

Сегодня с утра на консьержном месте восседал какой-то пролетарий с носом и ушами. Наверное, муж одной из теток, потому что спросил:

– А ты, сынок, у меня в сто первой живешь? Ах, в сотой?

Прищурился хитро и добавил:

– А хто ж у тебя там по вечорам-то босыми пятками все по полу-то шлепает, а? Ну хорошо, хорошо, ступай покудова.

А ничего так у них прослушка налажена.

– Ну так что с Анжелой?

Правда, было такое. Полжизни назад.

– Ну, вспомнила! Да я за последние несколько лет ни звука от тебя не скрыл, ни жеста, не говоря уже о чем-то серьезном. А ты?

– А что я? Чего вот я тебе не говорю? – она снова потянулась к бутылке.

– Ничего. Ни куда ты ходишь, ни с кем ты туда ходишь…

Ага, опять губки бантиком… Прицеливается.

– Только попробуй! Врежу!

От неожиданности она проглотила заряд.

– Ты сможешь ударить женщину?

– Не женщину, а разведчика.

Она смеется. Я продолжаю нудить.

– Ну что, ответишь ты мне хоть на один вопрос?

– Какой?

– Куда ты ходишь?

– В город.

– Я понимаю, что не в деревню.

– Да уж, в деревню ты у нас ходок.

Присела рядом на кровать, потянулась будто ко мне. Оказалось – к тумбочке, за какой-то косметикой. Подумала, ответила:

– Я хожу в центр города Лондона.

– А с кем?

– Со многими людьми.

– А можно назвать имена?

– Можно. Келли. Путридий. Иногда Тоня Задвигина. И еще, ты их не знаешь.

– А все-таки?

– Дима. Костя. Таня.

– Маленькая, с сиськами?

– Нет, другая. – Опять засмеялась. Прилегла рядом, потянулась, притронулась. – Ой, а чего это у тебя пузо мокрое?

– Описался от неожиданности, что ты со мной разговариваешь. И с кем у тебя самые близкие отношения?

Подумала немножко.

– С Келли.

Детский сад, вторая четверть.

– А из мужчин? Кто из них потенциален?

– Да никто!

– То есть уже не потенциален, а реален? И кто же?

Опять я за свое.

– Один голубой, у другого подруга. У Путридия жена.

– Кому это мешает, у тебя тоже муж.

– Это другое.

– Другое?

Кивает.

– То есть ты еще никого не завела?

– И пока не собираюсь. Я же говорю, хочу побыть одна. Понять себя.

– Скажи еще, что и тебя никто не пытается завести.

– Пытаются, чуть не каждый первый пытается. Не из этой компании, а так – на улице, в кафе, в магазинах…

В другой комнате засвистел мой телефон. Гаврила из Москвы. Общего знакомого убили, Был человек – молодой еще человек, талантливый журналист, выбившийся в люди из глубокой амурской провинции, – и нет человека.

Нет человека.

Так мы и не договорили. Не успели: она ушла тусить, а вернулась домой, когда я уже спал. Хотя заснуть не мог очень долго.