Бриллиант Фортуны

Глава шестая,
в которой тетушка открывает глаза племяннику на истинное положение вещей

Вечером того же дня Алексей Каверин лежал в своей комнате, закинув руки за голову, и размышлял. Размышлял он о многих вещах – о том, есть ли что-то между великой княжной и Эльстоном, о Полине и ее новой роли фрейлины, о неожиданном появлении Видока и о том, что тот предпримет теперь, получив отказ помочь ему. Кто-то еле слышно поскребся в дверь.

– Entrez!^[7] – крикнул Алексей.

Он думал, что это будет миловидная русоволосая Жанна, та самая, кого Видоку будто бы до зарезу нужно было разговорить, но вместо горничной вошла рассыпчатая фрейлина, приставленная надзирать за там, чтобы Александра Михайловна вела себя благонравно и не выходила за рамки приличий.

– Вы лежите? Ничего, ничего, не вставайте…

Алексей сумрачно поглядел на нее. Варвара Федотовна улыбалась какой-то хитренькой, неприятной, заискивающей улыбкой, отчего ее лицо казалось еще более отталкивающим, чем обычно. «Что там Видок говорил про крокодила?» – смутно подумалось Каверину. Тем не менее он сел на диване и быстро пригладил растрепавшиеся волосы.

– Простите, Варвара Федотовна, я устал, и потом эта дорога…

– Я все понимаю. – Она села на стул возле него и легонько дотронулась своей клешней до его руки. – Не стоит извиняться.

– Этот… – внезапно спросил Алексей, – ботаник уже ушел?

– Мсье Сорель? Да. Занятный человек, не правда ли? Жаль только, что он ни в чем не разбирается, кроме своих цветов.

«Ну в этом, положим, вы совершенно заблуждаетесь», – подумал молодой человек.

– Я думала, вам будет интересно узнать, – после небольшой паузы сообщила Голикова, – что мсье Эльстон и ее высочество уехали кататься на лошадях.

– Одни? – быстро спросил Алексей.

– Нет. С ними эта… вторая фрейлина и Жермен, один из наших слуг. – Судя по тону Голиковой, она скорее удавилась бы, чем назвала Полину по имени.

– Понятно. – Каверин потер лоб, думая, какой бы еще вопрос задать. – Простите меня за откровенность, Варвара Федотовна, но… Ее высочество часто бывает одна?

– Никогда, – убежденно ответила фрейлина. – Я, вторая фрейлина или кто-то из слуг всегда находится поблизости.

«То ж самое мне говорила и Полина. Но тогда… Тогда и поводов для беспокойства нет», – подумал Алексей.

– Однако ее высочество подозрительно часто выезжает с этим Эльстоном, – продолжала Варвара Федотовна. – Могут пойти толки…

– Разумеется, – поспешно сказал Каверин. – Ну а сам Эльстон? Что вы можете о нем сообщить? Из какой он семьи, кто его родные?

Голикова недовольно повела плечами.

– В том-то и дело, сударь, что здесь решительно ничего не понятно. По его собственным словам, мсье Эльстон происходит из Австрии. Но, – многозначительным шепотом прибавила фрейлина, – когда я заговорила с ним по-немецки, он не понял ни слова, а потом заявил, что у меня ужасное произношение.

– Австрийская империя весьма обширна, – заметил Алексей. – Может быть, он чех, или венгр, или ломбардец?

И Чехия, и Венгрия, и Северная Италия с городом Миланом в ту пору принадлежали Австрии.

– Итальянец с фамилией Эльстон? – фыркнула Голикова. – Не смешите меня, сударь!

Алексей еще немного подумал.

– В городе о нем говорят что-нибудь?

– Ничего такого, что было бы нам интересно. Он явно обеспечен, живет на отдельной вилле по соседству с «Ла Вервен», но держит одного слугу, который ухлестывает за Жанной и то и дело носит ей записочки.

– Жанна – горничная ее высочества?

– Именно так, Алексей Константинович.

Положительно, едва ли не все в этом доме вертелось вокруг горничной.

– Хотел бы я взглянуть на эти записочки, – пробормотал Алексей с улыбкой.

Он произнес эти слова без всякой задней мысли, но Варвара Федотовна повела себя очень странно. Она сказала «гм», поднялась с места, выглянула за дверь, после чего тщательно закрыла ее и обернулась к Каверину, который не без удивления наблюдал за всеми этими приготовлениями.

– Теперь я вижу, что в Петербурге не ошиблись, послав вас сюда, – сказала омерзительная старуха, распялив рот в самой сладкой улыбке. – Держите.

И она извлекла из складок своей юбки небольшой сверток, который протянула Алексею.

– Что это? – спросил молодой человек в удивлении.

– Письма Эльстона княжне, – с готовностью отвечала фрейлина. – Которые она посылает через горничную, изображающую любовь к слуге Эльстона. Вы ведь сразу об этом догадались, да?

И она торжествующе поглядела на него.

– Но Полина… я хочу сказать, вторая фрейлина… – Алексей не мог опомниться от изумления. – Она уверяла меня, что между княжной и Эльстоном ничего нет!

– Вторая фрейлина знает ее высочество всего несколько месяцев, – заявила Голикова. – А я – с самого детства. Это всегда был скрытный, упрямый, своевольный ребенок. Вторая фрейлина уверена, что у ее высочества от нее нет тайн, только потому, что она понятия не имеет об истинном характере Александры Михайловны.

Алексей молча переводил взгляд с Голиковой на сверток и обратно.

– Могу ли я поинтересоваться, где вы достали эти письма? – даже не пытаясь скрыть резкость, спросил он.

– В бюро ее высочества, – с готовностью ответила старуха. – Она хранит их в особом ящичке, о котором вторая фрейлина понятия не имеет.

Алексей хотел было сказать, что это подло – читать письма постороннего человека, отправленные другому постороннему человеку, – но вспомнил, кто он сам, с кем разговаривает, для чего его прислали в этот мирный французский городок, и промолчал.

Нет, ему явно не к лицу было читать проповеди.

– А ее высочество… Я хочу сказать, разве она не заметит…

– Нет, – коротко ответила Голикова. – Ее высочество вернется с прогулки не ранее семи. До семи вы успеете их просмотреть?

Алексей ответил сквозь зубы: «Несомненно» – и протянул руку за письмами. Маленький сверток, пахнущий фиалковыми лепестками (наверное, они хранились в том же ящике), лег в его руку.

– Я бы хотел сам просмотреть их, – проговорил Алексей, не глядя на фрейлину. – Это дело… оно очень щекотливое и совершенно особенное.

Он и сам не заметил, как перешел на язык незабвенного графа Чернышёва.

– Я вас оставляю, – учтиво промолвила Голикова, приседая. – Так до семи, cher neveu^[8].

Она сделала еще один реверанс и скрылась за дверью.

Алексею хотелось выругаться, и он выругался. Но письма были у него, и другого выхода, кроме как ознакомиться с ними, у него не имелось.

Посмотрев на изящные бронзовые часы с херувимами, стоявшие на камине, офицер убедился, что у него в запасе час и десять минут. Преодолев себя, Алексей сел за стол, взял верхнее письмо и вытянул из конверта маленький белый листок.

Почерк Эльстона – грубый и при этом с множеством вычурных завитушек – ему не понравился, но стиль не понравился еще сильнее. Пышные, жеманные фразы следовали одна за другой, придаточные предложения наступали друг другу на пятки, и уловить истинный смысл написанного было весьма и весьма нелегко.

«Ваша ангельская доброта»… «Ваше отзывчивое сердце»…

Наконец Алексей понял, что речь шла о собаке Эльстона, которая невзначай забралась в соседний сад, принадлежавший княжне, и наделала там переполоху. С этого и началось знакомство Александры Михайловны и мнимого австрийца.

Каверин развернул следующее письмо. Стало быть, снова они встретились у мадам де Сен-Люк на вечере, где представляли живые картины.

«Вы столь же добры, сколь и прекрасны…»

Глупец, в бессильной злобе подумал Алексей, какой глупец! Вот из-за этих вежливых и, в сущности, ничего не значащих фраз мне и придется убить тебя, как куропатку!

Третье письмо. «Я рад, что мой подарок пришелся вам по душе…» Подарком была шкатулка из слоновой кости.

Четвертое письмо. «Ваши глаза сияют, как звезды, во мраке моего существования…» Пятое: «Вы – принцесса моих грез. Я знаю, что надеяться мне не на что, но все же надеюсь…» Шестое: «Я понимаю, что нам суждено быть только друзьями». Седьмое: «Из всех дам, присутствовавших в театре, вы были самой прекрасной, вы затмили их, как солнце затмевает бледные светила…"

Н-да-с. Ну, раз уж дело дошло до солнца, придется мне, милый мой, и вправду тебя убить, тут уж ничего не попишешь.

Алексей просмотрел оставшиеся письма. В сущности, все они были повторениями предыдущих. Каверину они показались претенциозными и неискренними, но он знал, что на молодую, легко возбудимую натуру они оказали бы совсем иное действие. Ведь княжна бережно хранила их в потайном ящичке своего бюро, о котором таки пронюхала пронырливая Варвара Федотовна, и писала на них ответы.

Без десяти семь фрейлина заглянула к своему «племяннику», и тот молча вручил ей письма, сложенные в том же порядке, в котором он их получил.

– Вы прочли? – не удержалась старая доносчица. Ее глаза горели любопытством.

– От первого до последнего слова, – холодно ответил Каверин, не желая вдаваться в подробности.

– И каково же ваше мнение обо всем этом?

Алексей усмехнулся, и, заметив эту усмешку, Варвара Федотовна невольно насторожилась. Точно так же усмехался ее отчим, который бил ее мать смертным боем во все время их недолгой женитьбы.

– Я полагаю, вы поступили совершенно правильно, сударыня, отписав обо всем куда следует. Теперь этим делом займусь я, а господин Эльстон очень скоро пожалеет, что затеял все это.

– Я на вас рассчитываю, сударь, – серьезно сказала Голикова.

– Я счастлив это слышать, Варвара Федотовна. Всегда к вашим услугам, дорогая… тетя.

Фрейлина вышла. Алексей вздохнул, потянулся, лег на кровать и поудобнее устроился.

«Так, с этим делом все ясно: Полина оказалась неправа. Интересно все-таки, что тут делает Видок? Правду он сказал нам о своем расследовании или нет? Неужели он всерьез думает, что можно найти хоть что-то, да еще спустя почти полвека?»

Когда Жанна через полчаса заглянула к Алексею, чтобы узнать, не нужно ли ему чего-нибудь, он уже крепко спал.

Во сне ему привиделся Видок, который бегал по Парижу с огромным пистолетом в руках. За ним в свою очередь гонялись преступники, но он ловко хватал их за шиворот и засовывал в шкатулку из слоновой кости, которую извлекал из кармана. Потом он выстрелил в Каверина, достал шкатулку и открыл ее. Внутри лежала груда бриллиантов. Видок разразился демоническим хохотом, проглотил их и удрал в подземный ход. Фалды его фрака летели за ним по ветру, как два воздушных змея.

* * *

Великая княжна Александра Михайловна села за фортепьяно и откинула крышку. Мгновение – и из-под ее пальцев потекла восхитительная соната, рекой божественных звуков растекаясь по комнате, всей вилле и прилегающему саду.

Фрейлина Голикова тихо застонала. Все утро у нее болела голова, а от музыки боль стала еще сильнее. Наверняка противная девчонка села играть нарочно, чтобы досадить ей, Голиковой. Так оно, в сущности, и было. Посреди труднейших пассажей княжна нет-нет да и поглядывала на фрейлину: что, проняло тебя, старая чертовка?

У княжны были свои основания злиться на Варвару Федотовну. Вернувшись с прогулки, княжна заглянула в бюро и заметила, что письма Эльстона лежат в ящике не так, как обычно. Она сразу же догадалась, кто рылся в ее вещах, и теперь наслаждалась маленькой домашней местью. Аллегро, аллегро! Ах, у Варвары от огорчения даже нос стал красным! Ну-ка, еще громче, еще выразительнее!

– Ах, ваше высочество! – простонала Варвара Федотовна, изнемогая. – Как вы дивно… восхитительно играете!

Княжна в ответ только лукаво улыбнулась. Несчастная фрейлина тихо сползла с банкетки и поспешила к дверям. У нее возникло впечатление, что голова вот-вот разлетится на миллион кусков.

Княжна закончила сонату и начала играть ноктюрн Шопена.

– Жанна! – неожиданно позвала она.

Горничная, протиравшая пыль в соседней комнате и через полуоткрытую дверь слушавшая игру молодой хозяйки, немедленно явилась на зов.

– Да, ваше высочество?

– Мадемуазель Полина еще не вернулась? Она обещала привезти от мадам Лантелин шелк для вышивания.

– Нет, ваше высочество, ее еще нет.

– А как там наш гость? – осведомилась княжна безразличным тоном.

– Молодой офицер? – уточнила Жанна. Она подумала и сказала: – По-моему, он всем доволен.

– Жанна, я не об этом, – сказала Александра. – Какое впечатление он на тебя произвел?

– Он гораздо приятнее своей тетки, – решительно сказала Жанна, настрадавшаяся в свое время от придирок Варвары Федотовны. – Но у него грустные глаза.

– Правда? – заинтересовалась княжна. – А я и не заметила. Что он сегодня делал, ты не знаешь?

– Утром гулял немного, потом был на конюшне, смотрел лошадей. Ему понравился Сомерсет, тот, который в яблоках.

– Сомерсет совсем дикий, – недовольно заметила княжна. – И вообще плохо объезжен.

– Не знаю, – беспечно сказала Жанна, – но с офицером был как шелковый. Даже конюх удивился.

Ноктюрн меж тем уже успел сбиться на какой-то невнятный прелюд. Княжна заметила это и рассердилась на себя.

– Можешь идти, – сказала она горничной.

– Да, ваше высочество, – ответила Жанна, приседая.

«Мало ей мсье Эльстона, – подумала она, выходя из комнаты, – так теперь еще офицера подавай! Какая вы кокетка, ваше высочество!»

В своей комнате Алексей достал шпагу и повертел рукой так и эдак, прилаживаясь к эфесу. Издалека до него доносилась мелодия – кто-то играл на фортепьяно. Каверин опустил руку и заслушался. Он догадался, кто сидит за инструментом. Закончив ноктюрн, княжна неожиданно принялась за бравурную мелодию польки.

«Жаль ее, жаль, – думал охваченный смятением Алексей. – Первая влюбленность, юг, ощущение свободы вдали от родителей, от постылого двора… Даже босиком можно ходить, когда старая фрейлина не видит. (Он улыбнулся, вспомнив, в каком виде встретил вчера княжну.) А я должен убить его. Это разобьет ей сердце, бедняжке… Но – приказ есть приказ, тут уж ничего не поделаешь».

Он вложил шпагу в ножны и убрал ее с глаз долой. Теперь он почти жалел, что больше не находится на Родосе, где его на каждом шагу могли подстеречь и зарезать. Там игра велась хотя бы честно. Он был с опасной миссией в опасной стране, он выполнял свой долг, и если бы выполнил его плохо, ему пришлось бы пенять на себя. А здесь ему не приходилось, в сущности, ничем рисковать. Все предельно просто. Приехать, разобраться на месте и при малейшем подозрении – уничтожить. Сегодня вечером они встречаются за картами, и сегодняшний вечер решит судьбу Эльстона, – хотя сам Эльстон еще не подозревает об этом. Да, сегодня вечером…

Глава седьмая,
в которой двое воспитанных людей договариваются, как им уладить разногласия

– Вы, кажется, незнакомы, господа… Полковник Вадье. Господин Каверин, русский офицер.

– Рад познакомиться с вами, мсье… Поправляете здоровье?

– Некоторым образом.

У полковника, пожилого плешивого мужчины с мясистым лицом, украшенным седой щеткой усов, оказалось на редкость крепкое рукопожатие.

– Милости просим в нашу компанию… Это Лабрюни, доктор.

– С доктором мы уже знакомы, – заметил Алексей, отвечая на поклон вертлявого человечка.

– Мсье Майель… Граф де Сен-Люк… Господин Мертелли из Венеции…

Алексей кивал, улыбался, жал руки. Все эти лица были для него лишь скучной декорацией к основному сюжету драмы, который вел черноволосый самодовольный Эльстон, стоявший в нескольких шагах от него.

Были здесь и дамы – провинциальные сильно подержанные кокетки, как их определил про себя Каверин, пара перезрелых девиц на выданье, две-три болтливые старухи в чепцах по моде Ancien Régime^[9], а то и Louis Quatorze^[10]. Девицы поглядывали на Алексея с интересом, кокетки – с еще большим интересом, но ему не было дела ни до тех, ни до других.

«За картами часто вспыхивают ссоры… Придраться к пустяку, а потом… На позицию, господа! Шпаги. Секунданты. Доктор – тот же Лабрюни, например. Нет, Лабрюни не годится, еще разболтает. Шаг в сторону, финт и точный удар. Мгновенная смерть. Мучиться он не будет. Да, письма… Письма, которые княжна писала Эльстону и которые Чернышёв приказал изъять и доставить в Париж, барону М. Ничего, выкупим у слуги Эльстона, вряд ли тот будет возражать. Вот только собаку Эльстона жалко. Останется, бедная, без хозяина, кто ее к себе возьмет? Умрет, наверное, с горя. С преданными собаками такое часто бывает…»

Одна перезрелая девица села за фортепьяно, другая затянула дурную пародию на арию. Алексей слушал, нацепив на лицо маску вежливого восхищения. Та, что за фортепьяно, старалась изо всех сил, инструмент кряхтел и стонал, но все же – как далеко было им обеим до искрометного исполнения великой княжны этим утром, как далеко! Дистанция огромного размера…

Аплодисменты. Престарелая дама роняет слезу. Другая, ее подружка, безмятежно храпит, склонив голову в чепце набок. Родос, Родос, хочу на Родос, где горы, и развалины рыцарских замков, и ослики с кроткими глазами, и небо сине#е сапфира.

– Вам понравилось, мсье? – спрашивает Эльстон.

– Я восхищен, – отвечает Алексей не моргнув глазом.

Хозяин дома потирает руки. Эге! Похоже, скоро сядем за карты.

– Не перекинуться ли нам в карты, господа? – спрашивает полковник Вадье. – Вы играете, господин офицер?

– Почту за честь составить вам компанию, – отвечает Алексей, кланяясь.

Доктор Лабрюни оживляется, едва заслышав о том, что будут играть. По повадкам Каверин чует в нем заядлого картежника.

– Я с вами, господа, – восклицает доктор, – я с вами!

И маленькая компания, возглавляемая полковником Вадье, удаляется в гостиную на втором этаже. Вместе с Вадье уходят доктор, Эльстон, Каверин, мсье Майель, пузатое недоразумение в человеческом облике, и еще двое гостей.

"Прекрасно, – думает Алексей, – чем больше свидетелей, тем лучше».

Лакей приносит в уютную гостиную большие подсвечники, и на стенах оживают гротескно-устрашающие тени присутствующих. Каверину на мгновение чудится, что он разглядел среди теней силуэт странного существа в балахоне и с косой в руке, но он одергивает себя, понимая, что это лишь его разыгравшаяся фантазия. «Видок сказал бы, что у меня чересчур много воображения… Ну и пусть».

– Играем, господа! – торжественно провозглашает полковник Вадье.

Его лысина отсвечивает розовым в трепетном пламени свечей. Этот совершенно заурядный с виду человек неожиданно становится большим и важным, как какой-нибудь индийский будда. В его лице появляется неизвестно откуда взявшаяся властность, движения становятся скупыми и значительными.

– Ваши ставки, господа…

Карты розданы. Золотые монеты с глухим стуком ложатся на покрытый сукном стол. «Интересно, почему я так спокоен?» – размышляет Алексей. Ему приходилось в своей жизни видеть достаточно людей азартных, да и сам он, пожалуй, был человеком с горячей кровью. Однако карты не будоражили его, не будили волнения, – скорее даже наоборот: при виде их он становился сосредоточенным и собранным. Никакой комбинации – ни той, что сулила полное поражение, ни той, что гарантировала верное богатство, – не удавалось вынудить его пульс биться хоть чуточку быстрее. Каверин был для них недосягаем, и все тут.

Он сделал ход – вполне обычный, вполне благоразумный при пришедшей к нему сдаче – и поглядел на доктора. Тот мучительно обдумывал, какой картой пожертвовать, и даже мелкие бусинки пота выступили на его покатом, морщинистом лбу. Нет, этого Алексей решительно не понимал. Он отвел глаза и поймал взгляд Эльстона, который исподтишка следил за ним. Это маленькое открытие неприятно поразило Каверина. «Уж не подозревает ли Эльстон чего-нибудь? – спросил он себя, а потом: – Но откуда он может знать?»

– Ну так как же, господин доктор? – спросил Вадье, деликатно покашливая.

Лабрюни наконец решился. С видом мученика он метнул на стол червонную даму. Игра продолжалась.

Алексей проиграл, потом выиграл. В половине шестого выбыл первый игрок, за ним, сославшись на неотложные дела, поднялся с места и мсье Майель. За игральным столом оставалось пять человек. Пару раз заходила полковница, госпожа Вадье, и тактично удалялась. Каверин решился на рискованный ход. К счастью, его никто вовремя не раскусил, и молодой человек сорвал банк.

– Однако, – сказал обескураженный полковник, – это было сильно!

– Да вы везунчик, мсье! – заметил доктор Лабрюни. Судя по его разгоряченному, покрасневшему лицу, он отдал бы в это мгновение всех своих пациентов, свой университетский диплом и все клистиры, которые он когда-то ставил знаменитой герцогине Б., только чтобы оказаться на месте Алексея.

– Говорят, везет в картах – не везет в любви, – с улыбкой заметил Эльстон, и это оказалось большой ошибкой с его стороны.

Всю игру Эльстон молчал, раскрывая рот лишь для того, чтобы объявить очередной ход, и Каверин уже отчаялся найти какой-нибудь повод, чтобы прицепиться к чертовому фату и, раздув ссору, вызвать его на дуэль. Но тот вел себя в высшей степени благоразумно, а игра его тоже оказалась безупречной. Если бы он плутовал, передергивал или использовал хоть какие-нибудь трюки из богатейшего арсенала шулеров, Алексей мигом раскусил бы их и раздул бы неслыханный скандал; но тут ему не повезло. Эльстон казался на редкость честным, спокойным и положительным молодым человеком, с которым и поссориться-то толком не из-за чего. Поэтому, услышав совершенно общую фразу, которую, однако, можно было истолковать по своему усмотрению, Каверин воспринял ее как дар свыше и незамедлительно вцепился в нее.

– Прошу прощения? – спросил он учтиво-холодным тоном, который в свете означает, что собеседник сморозил немыслимую глупость. Таким же тоном, наверное, реагировал бы Онегин на сообщение, что Татьяна все-таки решила бросить мужа и переехать к нему.

Эльстон перестал улыбаться и с удивлением взглянул на него.

– Это такая пословица, мсье, разве вы не знаете?

– Я не об этом, – еще холоднее промолвил Алексей. – Извольте объясниться, на что вы только что намекали, мсье.

Полковник Вадье нахмурился. Уже одно слово «намекали» порождало в его душе нехорошие предчувствия, – а в XIX веке это слово значило отнюдь не то же, что теперь.

– Господа, – попробовал было вмешаться доктор, – может быть, нам лучше выпить? Мускату, например…

– Я ни на что не намекал, – бросил Эльстон Каверину. – Я просто сказал то, что пришло мне в голову. Вот и все.

– В самом деле? – вкрадчиво осведомился Алексей. – Интересно, почему вам пришло в голову именно это?

Эльстон покраснел.

– Странный вопрос! – вспыхнул он.

– Не менее странный, чем ваше замечание, мсье, – парировал Каверин. Он чувствовал себя в ударе. Похоже, он наконец на верном пути.

– Я не обязан давать вам отчет в моих словах, сударь, – осадил его Эльстон.

– А я не обязан терпеть ваши оскорбления, – тут же нашелся Алексей.

– Но у меня и в мыслях не было вас оскорбить! – защищался Эльстон.

«Ага, пошел на попятную. Испугался», – сообразил Каверин.

– Однако же вы это сделали, – наседал он, – и поэтому я требую извинений.

Эльстон вспылил.

– Не вижу причин, почему я должен извиняться перед… перед… – он искал подходящие слова и не находил.

– Господа, – мягко вмешался полковник, – простите меня, но вы, по-моему, ступаете на очень зыбкую почву. Мсье Эльстон и в мыслях не имел вас обидеть, господин офицер.

– Мсье Эльстон, – повернулся к полковнику Алексей, – позволил себе нелицеприятный намек, который слышали все присутствующие. Поэтому я не уйду отсюда, пока не услышу от него извинений.

– А по-моему, вы просто не в своем уме, – бросил Эльстон высокомерно.

Доктор Лабрюни испуганно замер. Каверин, осознавая всю важность момента, очень медленно поднялся с места.

– А вот это, – сладко пропел он, сузив глаза, – уже серьезно, мсье.

– В самом деле, – решительно сказал полковник. – Такие слова людям чести не говорят.

Сам бывший военный, он мгновенно встал на сторону Каверина. «Отличный секундант», – мелькнуло в голове у офицера. Доктор Лабрюни только вздохнул и укоризненно покачал головой.

– Будьте уверены, – промолвил Эльстон, очень бледный, – я сумею ответить за свои слова.

– Вот и прекрасно, – процедил Алексей. – Полковник, вы свидетель, что мне было нанесено оскорбление. Мне очень жаль, что это должно было произойти именно под крышей вашего дома, но ни вы, ни я ничего не можем с этим поделать.

Эльстон помрачнел.

– Как оскорбленная сторона, вы вправе выбирать оружие, – напомнил полковник.

– Шпаги, – ответил Каверин. – Встречаемся завтра утром, в семь часов. Кроме того, поскольку я посторонний в этом городе, я никого не знаю здесь… я прошу вас оказать мне честь быть моим секундантом и проследить, чтобы все происходило по правилам.

Полковник Вадье чопорно поклонился.

– Можете положиться на меня, мсье.

Он выпрямился и подкрутил усы.

– Мсье Эльстон? – спросил он.

– Это какое-то ужасное недоразумение, – устало промолвил тот. – Хорошо. Я попрошу дю Трамбле быть моим секундантом.

– Прекрасно, – одобрил полковник. – А как насчет доктора?

Все взоры невольно обратились к Лабрюни. Тот заметно смешался.

– Право же, господа… У меня нет необходимого опыта…

– Бросьте, Лабрюни, – добродушно промолвил полковник. – Лично я живу в этом городке уже двадцать лет и могу с чистой совестью засвидетельствовать, что вы являетесь лучшим лекарем на сто лье в округе. Составите нам завтра компанию? Я мог бы попросить Гужона, но он такой сухарь… С вами мне будет спокойнее.

– Ну что ж, – нехотя промолвил Лабрюни, – раз вы так считаете… Хорошо.

Вадье обернулся к пятому игроку, фамилию которого Алексей не запомнил. Это был рябой, невзрачный человек с крупно вырезанными ноздрями. Сидевший на нем сюртук был ему явно великоват.

– Мсье дю Плантье, мы рассчитываем на вашу скромность. В делах такого рода вовсе не обязательно, чтобы все вокруг знали о том, что готовится. Лишние толки совершенно ни к чему.

– Будьте спокойны, мсье, – сипло отвечал рябой дю Плантье. – Я не скажу ни слова ни одной живой душе.

Полковник Вадье важно кивнул.

– Вот то-то же. Сегодня я встречусь с дю Трамбле и обо всем условлюсь. А господам перед встречей я рекомендовал бы хорошенько выспаться.

Алексей молча кивнул и стал собирать свой выигрыш. Самая тягомотная часть его работы осталась позади. Теперь надо только филигранно завершить дело, и можно возвращаться домой.

– До свидания, господин полковник, и спасибо за чудесный вечер, – сказал он. – До скорого свидания, мсье Эльстон, – многозначительно добавил он.

Эльстон метнул на него хмурый взгляд и отвернулся. Каверин и доктор удалились. Им было по дороге, и, кроме того, Алексей хотел попросить Лабрюни ничего не говорить великой княжне. Но Лабрюни не стал даже заходить на виллу, а просто попрощался с офицером и зашагал своей дорогой.

Примерно в то же самое время рябой человек, одетый в дурно сидевший на нем сюртук, сел в простую карету без гербов на дверцах. Внутри было довольно темно, и оттого дю Плантье не видел лица того, кто сидел в карете.

– Ну что? – осведомился его собеседник глухим низким голосом.

– Все, как вы и думали, патрон, – доложил дю Плантье почтительно. – Он поссорился с Альфредом за картами и вызвал его на дуэль.

– Когда встреча? – проворчал невидимый.

– Завтра утром в семь часов.

– Пфу! Больше ничего?

– Нет, патрон. То есть да. Я проиграл шестнадцать луидоров.

– Наверняка не шестнадцать, а шесть. Хорошо, Жако. Ступай.

– А как же дуэль, патрон? Что с ней делать?

– Ничего. Да и смотреть там будет не на что. Мсье Эльстон быстро перенесется на небеса, вот и все… Ты пробовал подкатиться к служанке?

– Жанне? Пробовал.

– Ну и как?

– Без успеха, патрон. Похоже, что у меня внешность не очень…

– Не только внешность… Ладно, это я так. Иди.

– С Жанной продолжать работу?

– Конечно. За что я тебе плачу?

Рябой кивнул и вышел из кареты.

– Трогай, – приказал кучеру глухой голос.

Лошади застучали подковами по мостовой. Человек в карете поставил свою трость вертикально и положил обе руки на набалдашник, после чего уперся в них подбородком. Мимо неспешно протекали дома Ниццы.

– Да, – промолвил человек наконец, – это будет нелегко.