Королева Бланка

– Как раз то, что нам и нужно было, – отозвался другой.

– Герцог Пьер и де Ла Марш будут нам благодарны за такого союзника, – прибавил третий. – Глупый Тибо…

И все трое рассмеялись.

…А повозка все катила себе по грязной ухабистой дороге, качаясь и скрипя всеми своими суставами, и казалось, дорога эта не кончится никогда. Бланка устала думать. Она почувствовала, что сын смотрит на нее. Повернула голову. Он и в самом деле смотрел.

– Мама! Ты у меня как Богородица… охраняешь меня.

Она тихо улыбнулась, обняла его, прижала к себе.

– Кому же быть с тобой рядом как в минуту радости, так и опасности, если не твоей матери, сынок?

Он крепко обнял ее, зарывшись лицом в мантию на меху.

– Ты у меня самая лучшая. Я люблю тебя!

Она заплакала. А сын не видел и не чувствовал, как ее слезы капают ему на затылок.

Глава 5. Завещание покойного короля

На следующий день после коронации в Большом зале королевского дворца в Сите собрались знатные люди королевства. Не все – те, что присутствовали на похоронах и были в Реймсе. Одни приняли свершившийся факт как должное, другие хмурили брови, выражая этим пока что молчаливое недовольство. Одни – преданные трону, другие – своим интересам. Два раза уже эти последние задавали вопрос королеве: когда выпустят узников из Лувра? Сегодня они собирались задать этот вопрос в третий раз. После коронации он должен решиться в их пользу.

Речь шла о Рено Булонском, графе де Даммартене, и Фернане Фландрском. Рено и Филипп Август были друзьями. Король даже произвел Даммартена в рыцари и женил его на своей кузине. Но Рено, никогда не упускавший своей выгоды, разорвал брак и женился на наследнице графов Булони. Таким образом Рено предал короля, и Филипп, возненавидев его, за пару лет до Бувина отнял у него сеньорию Мортен в Нормандии, которую незадолго до того подарил ему. В отместку граф переметнулся к английскому королю и принял активное участие в подготовке похода против французского государя. А Фернан Фландрский негодовал: ведь он в свое время купил этот феод у короля за большие деньги! Его окружение разделяло обиду графа. И лишь только речь зашла о вооруженном выступлении против французского монарха, Фернан тотчас предал его.

На совете присутствовали: канцлер Франции Герен, архиепископы Санса и Буржа, епископы Шартра, Нуайона и Бове, графы де Сен-Поль, Монфор, Невер, виконт де Тюренн и другие. Те же лица, но не элита знати, которая игнорировала похороны и коронацию. Во главе собрания вдовствующая королева, справа от нее юный король, слева духовенство.

– Что скажет государыня Бланка Кастильская? Каким будет состав Королевского совета? – задал первый вопрос граф Овернский.

Бланка ответила, сразу же обозначив свою позицию:

– Ныне я всего лишь королева-мать. Решения принимает монарх.

– Однако ввиду несовершеннолетия короля дела государства должны находиться в ведении лиц, назначенных его опекунами, – подал голос виконт де Тюренн. – Мы желаем знать, кто эти лица. Назовите их имена. Они есть среди нас?

– Среди вас таких лиц нет, – обвела зал глазами Бланка.

– А, по-видимому, это те, кто не соизволил явиться на коронацию? – съязвил сир де Блуа. – Что же, король доверяет им больше, чем нам?

– Не говорит ли их отсутствие о том, – прибавил сир де Бурбон, – что они не желают видеть королем сына покойного Людовика Восьмого? Быть может, им по душе пришелся бы другой монарх, скажем, Филипп Строптивый? Ведь брак с Агнессой Меранской признан Папой Иннокентием законным.

– Юридически, ваше величество, статус Филиппа как брата покойного Людовика и дяди нынешнего короля вполне легитимный, – сказал Тюренн. – Не ему ли собираетесь вы передать бразды правления?

– Вот, значит, кого выбрали опекуном? – усмехнулся Сен-Поль. – Того, кто решил, что ему нечего делать на коронации? Может быть, он сам мечтает стать королем? Если так, то он опоздал. Ему надо было явиться в период междуцарствия, удобнее момента и быть не может.

– Но спросим государыню, мать нынешнего короля, – резонно оборвал реплики граф Невер. – Что думает по этому поводу она? Насколько нам известно, покойный король Людовик не оставил завещания. Он просил лишь беречь своих детей, а Бланке Кастильской отвел роль только матери юного короля, не больше. Ответьте же нам, ваше величество, кто будет опекуном вашего сына до его совершеннолетия? Если его дядя, то почему его нет с нами? Если он отказывается… а ведь он вправе отказаться?

– Еще бы, ведь когда-то его считали бастардом, – заметил граф де Суассон. – Видимо, смутное воспоминание об этом периоде заставило его отринуть даже саму мысль о воплощении в жизнь планов, касающихся оспаривания короны.

– Так это или нет, – продолжал Невер, – мы хотим знать, что думает нынешнее правительство в лице королевы-матери и высших представителей духовной власти об опеке над малолетним королем?

– Дадим слово его преосвященству, – подняла руку Бланка, утихомиривая этим жестом нараставший ропот, – но вначале я скажу несколько слов, правоту которых подтвердят присутствующие здесь представители духовенства. Вы спрашиваете, кто будет опекуном? Я вам отвечу. – И в наступившей могильной тишине она твердым голосом объявила: – Королева Франции Бланка Кастильская, мать нынешнего короля!

Ропот возобновился. Теперь зал шумел, как растревоженное осиное гнездо. Ее собирались отвергнуть, Бланка понимала это. Первая причина – иностранка. Но это в подоплеке, об этом они не скажут. Вторая – салический закон, отмененный королем Хильпериком.

– Женщина не может править королевством! – выкрикнул один граф, за ним другой, третий. – Такова «Салическая правда» еще со времен Хлодвига.

Бароны продолжали бушевать. Бланка не мешала им. Она знала, что ответить, она была готова к такому возражению. Теперь она терпеливо ждала, когда уляжется волнение.

Но Готье Корню решил опередить ее. Он не меньше королевы-матери был осведомлен в этом вопросе, к тому же его слово как главы франкской Церкви будет иметь, несомненно, больший вес. Он ударил посохом об пол и, приковав к себе всеобщее внимание, стал говорить.

– Государством правит отныне новый король Людовик Девятый, а вовсе не женщина, – произнес он во вновь наступившей тишине. – Под словом «государство» имеются в виду земельные владения, которые могут наследоваться только по мужской линии. Указанная глава «Салической правды» была отменена королем Нейстрии Хильпериком Первым, внуком Хлодвига, тем не менее франки по сей день свято чтут закон их предка. Преимущество в наследовании престола всегда остается за мужским потомством. Традиция ни в коей мере не нарушена и ныне, как это и было до сего дня. За примерами далеко ходить не надо: так было при Лотаре и его матери – королеве Герберге; так же при юном Филиппе Первом, когда его опекуншей, согласно завещанию короля Генриха, стала его мать Анна Русская. А потому заявляю: Бланка Кастильская, Божьей милостью королева Франции и мать юного короля, является опекуншей своего малолетнего сына до его совершеннолетия.

– Какой же возраст имеется в виду? – задал резонный вопрос де Сен-Поль, не знавший, по-видимому, что опекуном Филиппа I был граф Фландрии. – Ведь, как известно, закона о совершеннолетии не существует. Филипп Первый начал править один, когда ему не исполнилось еще четырнадцати, а его правнук Филипп Второй – в четырнадцать лет.

Этим вопросом бароны готовили себе место при короле через какие-то два года. Но Бланка, внимательно наблюдавшая царствование своего свекра, а потом супруга, разрушила их надежды. Она напомнила, что с 1215 года, согласно указу ее мужа – принца Людовика, возрастом совершеннолетия во всем французском королевстве считается двадцать один год. Примеров достаточно: графы Бургундский, Шампанский, Бретонский.

Бароны приуныли – впереди целых девять лет!

– Так кто же войдет в Королевский совет? – не вытерпел один. – Ведь именно он должен избирать опекуна малолетнего короля. Так что власть королевы-матери ничем не подтверждена.

Архиепископ дождался наконец своего часа:

– Все так, если бы не существовало завещания.

– Завещания? Но где оно? Его нет! Умирающий король говорил только об окружении своего сына заботой и его короновании.

– Вот оно! – торжественно произнес Готье Корню, извлекая из складок мантии свернутый в трубочку пергамент. – Вот документ, в котором покойный король Людовик Восьмой огласил свою волю. Именно он дает право королеве-матери Бланке Кастильской быть опекуншей своего сына до его совершеннолетия.

Воцарилось молчание. Казалось, бароны присутствуют при отпевании покойника. Недвижные фигуры, словно сошедшие с полотна живописца, сидели перед теми, в чьих руках находилась ныне судьба государства.

Внезапно графы задвигались, замахали руками.

– Такой документ должен быть удостоверен тремя свидетелями и на нем должна стоять подпись короля и королевская печать! – выкрикнул граф де Сен-Поль, за ним другие.

Архиепископ похвалил себя за проявленную им предусмотрительность. Он знал, что именно такие требования будут выдвинуты, едва он покажет пергамент. Он сумел убедить короля поставить свою подпись перед самой кончиной, а потом Герен с превеликим удовольствием приложил к документу королевскую печать.

– Вначале, в присутствии всех находящихся здесь лиц, будет мною оглашена воля покойного короля, – спокойно сказал он. – После этого желающие смогут убедиться в подлинности и легитимности документа, который по оглашении его будет храниться в тайниках Луврской башни.

Снова наступила тишина. Все глядели на архиепископа, уже понимая: то, что он сейчас прочтет, поставит крест на их честолюбивых планах.

Медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, Готье Корню стал читать документ:

«Мы, король Людовик Восьмой, по зрелом размышлении и находясь в здравом уме, пожелали и решили вверить нашего сына Людовика заботе и опеке над ним его матери – Бланке Кастильской, покуда не достигнет наследник возраста совершеннолетия. Вышеозначенной королеве-матери, нашей супруге, а также нашим близким друзьям вверяем мы королевство и попечение обо всех своих детях.

Людовик VIII, король Франции

Документ составлен в ноябре 1226 года при свидетелях, коими являются:

Архиепископ Санса Готье Корню

Епископ Шартра Готье, бенедиктинец

Епископ Бове Жиро де Вильер».

– Согласно каноническому праву завещание имеет силу, если составлено в присутствии двух-трех свидетелей, которые находятся здесь, – заканчивал архиепископ свое выступление. – Они перед вами. – Поворотом головы он указал на двух епископов. – Своей клятвой на кресте святые отцы подтвердят законность сего документа, не подлежащего сомнению в его подлинности.

Сказав так, архиепископ бросил выразительный взгляд на обоих прелатов. Те тотчас поклялись, приложившись губами к распятию, висевшему на груди патрона.

– Святая Церковь встала на защиту миропорядка в государстве французском! – гулко объявил архиепископ и обвел присутствующих грозным взглядом.

Никто не проронил ни звука. Доказательства были неопровержимыми. Гарантом тому – Церковь, которой не верить было нельзя.

Молчание затягивалось – имелся повод к размышлениям. Документ яснее ясного говорил сам за себя. Возраст совершеннолетия обозначила королева-мать, ныне опекунша. Завещание составлено по всем правилам, в нем указано главное – «по зрелом размышлении и находясь в здравом уме». Придраться не к чему. Отныне славолюбивые замыслы доброй половины присутствующих баронов зависели либо от испанки, с которой не так-то легко найти общий язык, либо воплотить их в жизнь поможет… мятеж – то, что неизбежно происходило при каждом опекунстве в те далекие времена.

Желая убедиться воочию в том, о чем им только что было прочитано, бароны зашевелились и один за другим стали подходить к столу, на котором лежал пергамент. Внимательно смотрели, читали, разглядывали подписи, королевскую печать и отходили. Иные стояли дольше, чем следовало бы. Вчитываясь, наклонялись все ниже, ниже… Ничего не стоило схватить со стола завещание и порвать его в клочки. Может быть, кому-то и приходила в голову подобная мысль, однако никому не хотелось после этого оказаться в темнице или быть сразу же казненным по обвинению в государственной измене. Вдвойне глупой окажется такая смерть, если это всего лишь копия, а подлинник уже стережет Луврская башня. Именно об этом думали присутствующие, поглядывая на архиепископа, выглядевшего абсолютно спокойным, точно он предусмотрел такой поворот событий. Кстати говоря, именно так все и происходило: Готье Корню опасался подобной выходки – игра шла нешуточная.

Смотрины кончились. Бароны отошли от стола. Молчали. В молчании таился вопрос. Значит, королева-мать. Пусть так. Но и при ней должен быть Королевский совет. И вопрос прозвучал:

– Кто же войдет в совет? Кто станет советником королевы-матери и юного короля?

Архиепископ обвел всех тяжелым взглядом.

– Вы слышали текст завещания. Там ясно сказано: королевство и заботу о детях покойный король завещал друзьям своим и короны. Никто из вас не должен сомневаться в этих людях, когда прозвучат в этой зале их имена. Это епископ Санлиса и первый министр королевства отец Герен; второй министр Бартелеми де Ла Руа; советник маршал и шамбеллан Жан де Нель. Остальных назовет ее величество королева-мать.

Бланка поднялась с места и, гордо вздернув подбородок, объявила:

– Маршал граф де Монфор, коннетабль сир де Бурбон, архиепископы Санса и Буржа, епископы Нуайона, Шартра и Бове. Все названные люди, исключая духовных лиц, вольных в своих действиях, отныне будут жить в королевском дворце. Вероятно, к ним прибавятся еще двое-трое. Прочие, не названные, остаются вассалами короны, готовыми в случае опасности встать на защиту границ нашего королевства.

– Нам хотелось бы знать решение нового правительства касательно двух узников Луврской крепости, – прозвучал вопрос, который у многих давно уже рвался с языка. Задал его сир де Блуа. – Помнится, покойный король Людовик обещал выпустить их. Теперь это должен сделать его сын. Я говорю «должен», потому что так повелось давно: при коронации обязательно отпускают заключенных на свободу. Это их право на помилование. Так поступает каждый новый монарх.

И в упор, с едва заметной усмешкой барон посмотрел на юного Людовика. Мальчик растерялся, покраснел и беспомощно поглядел на мать. Она тотчас «дала графу пощечину»:

– Ввиду малолетства короля обращаться следует к его матери. Опекуншей являюсь я, и все вопросы решать мне! Запомните это и не допускайте в дальнейшем подобных оплошностей.

Сир де Блуа опустил глаза, сглотнул слюну, лицо пошло пятнами.

– Прошу простить, государыня, я, кажется, забылся.

– Не будем ссориться, сир де Блуа, но и не забывайтесь впредь. Что касается узников, то его величество не намерен нарушить традиции. Пленники будут отпущены на свободу, король дает в этом свое слово.

Людовик поднял взгляд на мать и кивнул.

Рено Булонский так и не дождался свободы. Он умер в конце года, незадолго до Пасхи. Отныне графом Булони становился Филипп Строптивый, дядя юного короля, носивший этот титул, покуда Рено сидел в темнице. Этому дяде еще Филиппом Августом и Людовиком VIII были пожалованы земли и замки, конфискованные у Рено в пользу короны сразу же после битвы при Бувине.

Ферран Фламандский (или Португальский, как его еще называли по его происхождению) после уплаты выкупа был вскоре выпущен из тюрьмы. Он принес оммаж новому королю.

– Так все и было? – спросила Бланка у архиепископа, когда бароны покинули зал и с ней осталось только духовенство. – Король и в самом деле продиктовал такое завещание?

– Так это или нет, но ничто не посмеет оспаривать его подлинность, – тонко улыбнулся в ответ Готье Корню.

– Тем более, что все это или почти все было оглашено в присутствии знатных людей королевства, – прибавил бенедиктинец Готье, преданными глазами глядя на архиепископа.

– Мы рады, что воля покойного короля была исполнена, – смиренно молвил Жиро де Вильер и молитвенно сложил руки на груди. – Сам Господь защитил помазанника Своего от происков его врагов.

Герен, старый Герен, верный слуга трона вот уже 46 лет^[11], усилил впечатление от сказанного:

– И служит сие, как и мы служим, грешные, к вящей славе Господней, на благо и процветание королевства Французского.

Глава 6. Этапы прошедшего пути

Оставшись одна, Бланка, в сопровождении Бильжо, направилась в свои покои. Войдя, подошла к окну и устремила взгляд вдаль, на правый берег Сены. Перед ней полуразрушенная каменная арка Пипина, родоначальника династии Каролингов, и всегда оживленная улица Сен-Жермен Л’Оссеруа; она тянется от Шатле до Луврской башни. Дальше – сеть маленьких городских улиц, которых почти не видно из-за домов. За ними аббатство Святого Иннокентия с кладбищем, и фонтан, первый в Париже. Левее – рынок Ле Аль. Из начавших сгущаться сумерек взгляд выхватывает позорный столб, за ним, северо-восточнее, часовню Сен-Жак де Л’Опиталь и за ней ворота Сен-Дени. За городской стеной, детищем Филиппа Августа, видны вдалеке колокольня и шпили церквей и башен аббатства Сен-Лазар с его фермой и лечебницей. Это последнее, что может видеть глаз из королевского дворца в Сите, если не считать монастыря бенедиктинок слева, на холме Монмартр, и высоких башен Тампля – справа.

Бланка не смотрела ни влево, ни вправо. Плотно сжав губы и широко раскрыв глаза, застывшая, точно окаменевшая, глядела она прямо перед собой в серую даль, на чернеющие в этой дали башни аббатства. Мысли унесли ее далеко, во времена ее далекого отрочества, когда ей было всего двенадцать лет…

1200 год. Сколько событий произошло тогда! С Франции был снят интердикт: Филипп Август признал наконец Ингеборгу своей женой; затем брак Изабеллы Ангулемской с королем Иоанном, похитившим невесту прямо из-под носа у жениха. Что же еще произошло в этом году?.. Стена! Ограда вокруг Парижа по правому берегу Сены. Ее закончили наконец. А вот и самое главное – брак с принцем Людовиком. Ему исполнилось тогда тринадцать. Как это было?.. Легкая улыбка тронула губы Бланки. Она стала вспоминать…

Инициатива исходила от Алиеноры, бабки юной Бланки. Она прибыла в Кастилию вместе с Гийомом, епископом Лизье; ему надлежало препроводить невесту в Нормандию. Не обошлось и без королевских послов, троих, тех, кому свекор Филипп в особенности доверял.

Жизнь принцесс (а их было две) не отличалась разнообразием: целыми днями молитвы. Они просили Бога избавить Испанию от проклятых мусульман, которые затопили даже Гибралтар. Лишь под вечер девочкам позволяли послушать жонглеров и полюбоваться представлениями бродячих актеров. Прибытие посольства из Франции обрадовало принцесс: хоть какое-то разнообразие. Посмотреть на людей из другой страны, послушать их – и то радость! Одну из них должны были увезти в Нормандию, обе знали об этом. Похоже, старшую, – Бланка на два года моложе нее. Сестре будет вдвое горше, ведь теперь она останется одна.

Брак этот династический, а значит, важный. Английский и французский короли заключили мирный договор, одно из условий которого – это сватовство. Альфонс Кастильский, муж Элеоноры, дочери престарелой королевы-матери, не возражал: его дочь – королева Франции! Чем не удачный альянс?

Обеих сестер привели и поставили рядом друг с дружкой. Смутившись и порозовев, девочки опустили глаза. Потом осторожно подняли взгляды. Нет, ничего, вовсе не страшные дяди, напротив, очень даже любопытно на них посмотреть.

Послы тоже их разглядывали, время от времени тихо переговариваясь между собой. Им больше, по-видимому, понравилась та, что старше. Волосы, конечно, у обеих – вороново крыло, глаза тоже – по два блестящих уголька. Но на этом сходство и кончалось. У первой, старшей, было добродушное, круглое лицо с чуть вздернутым носиком, с веселыми, без конца бегающими туда-сюда глазами. На губах – легкая приветливая улыбка; пальцы рук, сложенных на животе, в беспрестанном движении. Лицо второй принцессы овальное, губы на нем поджаты, глаза холодно, не мигая, устремлены на послов. Нос тонкий, прямой, как стрела, волосы собраны на затылке в пучок. Руки – по швам, ни один пальчик не шелохнется, словно принцесса стоит в строю по команде «смирно».

Одеты сестры тоже по-разному. Старшая – в розовом платье с вызывающим квадратным вырезом на груди; шею украшает ожерелье из жемчуга. Кроме того, слева на платье приколота брошь в виде бабочки с распростертыми широко в стороны алыми крыльями; в них также вкраплены жемчужины. В ушах у принцессы серьги – два сверкающих изумруда. На голове белая шапочка, украшенная разноцветными камешками. У сестры – ни жемчужин, ни камешков. Платье застегнуто наглухо, на груди тоже брошь, но это не бабочка, а коричневый жук с раскинутыми в стороны лапками (не сосчитать, сколько их) и четырьмя маленькими рубинами на спине. Ворот платья блестит позолотой, а в ушах – по крупному аметисту в золотой оправе.

Роста принцессы одного, словно под общей планкой росли, да и стать у обеих одинакова – не худенькие и не полные. Глаза у первой чуть дальше от переносицы, чем следовало бы; у второй – наоборот, чуть ближе.

Послам приглянулась первая. За ней, собственно, они и приехали. Король с королевой сразу поняли, что дочь пришлась им по вкусу – еще бы, ведь французы глаз с нее не сводят. Оба – отец и мать – переглянулись с улыбками: ну, кажется, удастся пристроить дочку, да еще не куда-нибудь, а отдать в жены французскому принцу, сыну Филиппа Августа, самого сильного и мудрого короля, как говорят о нем повсюду.

Осталось узнать имя. Послы уже радостно потирали руки: король будет доволен, а имя наверняка красивое, королевское, иначе и быть не может.

Несколько смутившись, король произнес:

– Уррака.

У послов вытянулись лица, стерлись улыбки с губ. Пресвятая Дева! Где это видано, чтобы у королевы Франции было такое имя! Да их на смех поднимут! Куда вы ездили, кого вы привезли? Люди будут хохотать до упаду, а потом станут высмеивать принцессу в своих стишках. А король – тот просто выставит их за дверь и отправит за другой принцессой… Кстати, как ее зовут? Упаси Бог, если и тут имя времен Тутанхамона.

Альфонс Кастильский уже не смущался. Второе имя должно понравиться, он был уверен в этом. И назвал его:

– Бланка.

Вытягивание лиц прекратилось. На губах заиграли улыбки. Такую не стыдно привезти во Францию. Настоящее королевское имя! А что моложе, так это даже лучше – почти ровесники они с будущим женихом.

Так решилась ее судьба. Потом они поехали в Нормандию. Бабка, помнится, осталась в Фонтевро и больше уже не показывалась оттуда. Несколько дней спустя будущую супружескую пару познакомили наконец друг с другом, а потом состоялось венчание. О, сколько надежд вселяли в сердца людей этот брачный союз и связанный с этим мирный договор между двумя державами, между непримиримыми врагами. Ведь отныне с войнами, тешили себя люди, покончено будет навсегда…

Но оказалось, то были лишь слова да подписи…

Ей очень понравился супруг. Оба страстно полюбили друг друга, и в 1205 году Бланка родила девочку, которая, однако, не прожила и года. Супруги долго оставались безутешными, но пару лет спустя родилась вторая девочка. Увы, не прошло и нескольких месяцев, как она тоже умерла. По двору поползли слухи о проклятии. Дошло до народа. Он молчал. Жалел, сочувствовал – кто знает? Но молчал, переживая, видимо, с молодой принцессой ее горе.

Потом, опять-таки спустя два года, родился сын Филипп. Она хорошо помнит, как радовались они тогда с Людовиком, особенно в день бракосочетания мальчика с юной графиней Агнес. Но через год после свадьбы смерть забрала к себе и третьего их ребенка. Ему было тогда почти девять…

Он родился в 1209 году. Что происходило тогда? Чем еще запомнился этот год? Бланка стала вспоминать. Ах да, незадолго до этого где-то на юге убили легата Кастельно, и Папа, сыпля проклятиями, словно громовержец, обрушил на еретиков армию крестоносцев во главе с Симоном де Монфором, доверенным человеком в деле защиты интересов короны.

Филиппу Августу не до этого, он занят борьбой с Плантагенетом, хотя ему и советуют обратить внимание на Юг. Если бы не Кастельно, вероятно, там до сих пор не утихали бы дебаты. Но легат был сторонником решительных мер. «Только огнем и мечом возможно истребить эту заразу!» – убеждал он свое окружение – папских посланцев. За что и поплатился жизнью. Чем окончилась кампания – всем известно.

Безье, Каркассон, что-то еще… Массовая резня, костры, виселицы… Десятки тысяч убитых! Все то, что угодно Святому престолу, наместнику Бога на земле. Цветущая, плодородная, культурная Окситания, страна трубадуров, рыцарей и их прекрасных дам, превратилась в груду развалин, и заполыхали повсюду сотни пожарищ, окутывая Лангедок трупным запахом…

Год 1213-й. Она родила близнецов, которые умерли в этот же день и в один час. Смерть подбиралась уже и к ней, никто не гарантировал ей жизнь. Слишком много крови ушло из нее. Побежали за священником. Тот уже принялся читать отходную. Людовик стоял на коленях, рядом с ним сын Филипп. Оба плакали, прощаясь с нею. И она уже прощалась – с ними, с жизнью, со всем… Как не хотелось умирать! Ведь ей совсем недавно исполнилось только двадцать четыре года… Но тут вдруг подвели к ней какую-то женщину. Старая, седая, вся в морщинах, на фурию похожа. Подумала тогда Бланка: «Уж не из ада ли это посланница за мной явилась?» А та тем временем быстро отдавала распоряжения. Все вышли, осталась лишь она, умирающая, и еще две или три женщины. И тут эта старуха приступила к врачеванию. Что она делала – лишь Богу известно, только Бланке вдруг стало так больно, что сознание вмиг покинуло ее. И подумалось всем, что это конец… Но на другой день Бланка открыла глаза. Еще болело где-то внутри, тянуло, жгло, но теперь ей стало лучше, она чувствовала это. Она даже произнесла несколько слов, хотя еще вчера не было сил даже рта раскрыть.

– Разве я еще не умерла? – спросила она тогда у этой женщины, которая поила ее каким-то питьем.

– Теперь тебе это уже не грозит, милая, – ответила ей старуха.

– Уж не монах ли это? Он всё бесов отгонял.

– Так отогнал, что священник начал читать отходную молитву, – усмехнулась знахарка.

– Но как же я выжила? Как победила болезнь?

– Благодари эту женщину, принцесса, – сказали ей повитухи, указывая на старуху. – Кабы не ее искусство, то уж отпевали бы тебя.

– Кто ты? – повернула Бланка лицо к знахарке. – Кем послана? Как тебя зовут?

– Прознала про твою беду, вот и пришла, – только и ответила на это старуха, потом снова стала врачевать, дала выпить еще целебного питья, и опять Бланка провалилась в глубокий сон.

Когда очнулась, старухи рядом уже не было, – ушла она, наказав повитухам, что делать, как и чем поить больную. И не узнала бы имя своей спасительницы молодая принцесса, если бы одна из женщин не сказала ей, что зовут эту старуху Милзандой, а живет она в деревне, как говорили – где-то недалеко отсюда. Полмесяца спустя король Филипп приказал разыскать эту женщину и привести во дворец. Прочесали сотни деревень чуть ли не до самого Орлеана, но знахарки и след простыл. Только имя ее осталось в памяти у Бланки, его и произнесла она сейчас с благодарностью, со слезами на глазах. Имя той, перед кем она пала бы на колени, целуя подол ее платья.

В этом же году, чуть позже – она помнит это, – битва при Мюре. Вновь крестоносцы пошли на еретиков и – очередная победа де Монфора! В этот день пал на поле боя король Арагонский, защитник прав и вольностей южного дворянства. Говорили, что в ночь перед битвой, надеясь на чудо, альбигойская знать предоставила монарху своих жен и дочерей, надеясь таким образом сверх меры ублажить его, но не подумав, что этим до крайности истощит его силы.

Дальше Бувин… Бланка тонко усмехнулась. Английский король собрал стаю из жалких псов. Оттон рассчитывал на него в своей борьбе, которую он вел с Папой за главенство в христианском мире. Граф Булонский был просто куплен, как продажная девка в базарный день. Остается Фландрия. Что ж, мотивы поведения фламандцев нетрудно понять: в конце концов, они боролись за свою независимость; кроме того, Англия была давнишним торговым партнером Фландрии (англичане поставляли сюда шерсть).

Итак, битва при Бувине 27 июля 1214 года… Блистательный памятник ее свекру Филиппу, разбившему коалицию врага. Ее муж очень помог тогда своему отцу, загнав Иоанна обратно в Ла-Рошель, откуда он с позором уплыл домой. Император Оттон бесславно бежал с поля боя вместе с фламандцами, а король взял в плен двух предателей – Рено Булонского и Феррана (Фердинанда) Фландрского. Уж как рад был Папа Иннокентий! Его извечному врагу надавали тумаков: оборвалась политическая карьера Оттона IV!

Наименьший ущерб понес король Иоанн. Бесконечным грабежом знати этот недалекий правитель до крайности озлобил ее против себя, развязав в своем королевстве настоящую гражданскую войну. В 1215 году бароны заняли Лондон и двинулись против Иоанна. Они заставили его принять их требования, среди которых был отказ следовать за ним на завоевание Пуату. Кроме того, знать отказалась платить щитовую подать взамен военной службы и потребовала применения в государстве законов короля Генриха I. Так появилась на свет «Великая хартия вольностей», которую, впрочем, Иоанн спустя несколько месяцев отменил. Знать выступила против него, изгнала его из города и позвала к себе Людовика Французского. Ему быть королем Англии, ибо он женат на племяннице изгнанного короля, дети которого, согласно приговору за убийство Артура Бретонского, не имели прав на престол. Рим долго сопротивлялся, но в конце концов уступил. Людовик высадился на английском побережье и направился к Лондону. Неожиданно помогла Шотландия. Ее кажущаяся независимость не давала шотландцам никаких гарантий. Их король принес даже оммаж французскому принцу. Но тут неожиданно умер Иоанн. Поистине, лучшее, что он смог сделать для своего королевства – это умереть. И Бог, увидев это, оборвал нить его жизни. Ловкие бароны спешно короновали его сына, десятилетнего Генриха, а Людовика попросту выгнали, да еще и набросились на него, так что несостоявшийся монарх едва успел унести ноги.

Таким был английский поход супруга; Бланка хорошо помнила то время, ведь прошло всего десять лет. А еще, примерно тогда же, IV Латеранский собор запретил ордалии – этот варварский, чудовищный по своей сути обычай установления виновности обвиняемого либо его оправдания этаким «Божьим судом». Испытания водой, огнем, раскаленным железом – все отошло в прошлое, осталась лишь одна из форм такого суда – решение судебных дел в поединках, с оружием в руках.