Пылающий лед

2. Облагораживающий труд на свежем воздухе

– …доходы колхозников от общественного хозяйства намечается увеличить за пять лет на двадцать четыре тире двадцать семь процентов. О как! В точку! У нас тут, сталбыть, колхоз? Хозяйство общественное, так? Значит, вырастут доходы, верно говорю!

Дед Матвей поднял палец к небесам, словно призывал в свидетели не то ангелов небесных, не то верхолазов, пережидающих лихие времена в каком-нибудь спейс-отеле. Затем продолжил чтение:

– На развитие легкой и пищевой промышленности, а также сферы бытового обслуживания в десятой пятилетке направляется свыше тридцати мильярдов рублей, на шесть мильярдов больше, чем в предыдущей!

Он дочитал до конца страницы (вернее, до конца половинки страницы), оторвал ее от книги, давненько лишившейся обложки, стал ладить самокрутку. Бумага была древняя, желтая и ломкая, крошилась при неосторожном обращении, но дед привык и справлялся ловко. Закурил и продолжил тему:

– А у нас тут, сталбыть, что? Легкая и пищевая промышленность, точно. Вот нам мильенчик с тех мильярдов и пришлите, в хозяйстве сгодится!

Пищевая-то она, конечно, пищевая, да не такая уж легкая… Есть ли занятие более мерзкое, чем вручную, словно в каменном веке, вскапывать тяжелую глинистую землю? Вскапывать, чтобы зарыть в нее картошку, а осенью, под проливным дождиком, корячиться, выкапывая клубни обратно?

Несколько лет назад Алька, городской мальчик, выросший среди асфальта, бетона и пластиковых газонов, наверняка ответил бы отрицательно на сей риторический вопрос.

Полный бред, сказал бы тогдашний Алька, пытаться что-то вырастить на истощенной почве, из которой люди за века и тысячелетия вытянули все, что смогли. Фабрики искусственной еды работают бесперебойно, и что за беда, если якобы картофельные чипсы делают из не пойми какой водоросли, коли на вкус они такие же, как баснословно дорогие натуральные? Ну ладно, почти такие же…

Но за прошедшие годы городской мальчик превратился в сельского юношу (в юношу – по законам природы, а в сельского отнюдь не своей волей), и теперь у него имелся совсем иной ответ на тот же вопрос: да, бывает кое-что и похуже, чем тяжкий труд с опостылевшей лопатой. Например, обед на исходе зимы – три те самые картофелины, разделенные на четверых едоков. Сваренные в мундире и в мундире же съеденные, чтобы ни крошечки продукта не пропало… Мышцы, конечно, после дня копания-сажания болят о-го-го как, но это все же лучше, чем постоянная голодная резь в желудке.

Примерно так думал Алька, оторвавшись на короткий передых от монотонной работы: воткнуть в землю штык лопаты, перевернуть пласт земли, разбить его несколькими ударами на комки, отбросить в сторону корешки полыни, одуванчиков и прочих сорняков, снова воткнуть, снова перевернуть… Лучше так, чем подыхать от голода, спора нет. Но лишь чуть-чуть лучше.

Дед Матвей, наоборот, работал в охотку. В феврале совсем уж помирать собрался старый, не вставал почти с лежанки, а пригрело солнышко – ожил, снова на ногах, сыпет шутками-прибаутками, строит великие планы: вот уродится картофь, да подрастет коза Машка, да случат её, сталбыть, по осени с козлом, да пойдут козлятки… И заживут они как люди, а не как псы, по свалкам промышляющие.

Алька вздыхал. Псы по пригородным свалкам теперь не промышляли. Их уже самих того… промыслили… Уцелели только те, что подались в леса, подальше от городов, и ведут натуральную волчью жизнь. Зимой слышали вой – вдали, за Плюссой, а собаки там выли или волки, не понять. Да и нет, наверное, никакой разницы для того, кто повстречается в недобрый час с оголодавшей стаей.

Дед не унимался:

– А картофь уродится, сталбыть, лишку на брагу поставим да на сало сменяем. А бражка, сталбыть, доспеет – тут и свадебку можно справить, а, Настена? В город за женихом ехать будешь или тут приглядишь?

Он улыбался во все свои шесть уцелевших зубов, переводя взгляд с Настены на Альку. Последнее время брачная тема весьма занимала деда Матвея. Он даже сам пытался подбивать клинья к немой Анжеле, вроде бы как в шутку, но вроде как и нет. Весна, гормоны торжествуют. Вроде бы какие уж там гормоны у старого, а вот поди ж ты…

Настена молчала, аккуратно резала семенную картошку, отделяя полукругом верхнюю меньшую часть с глазками – ее и сажали, остальное шло на еду, к весне запасы совсем истощились. Работа тонкая, отхватишь лишнего – и не прорастет кормилица, все труды понапрасну.

– Или вот Ибрагиша, чем не жених? – не унимался дед. – Все же наш, русский, хоть и омусульманенный. Считай, холостует мужик, всего две жены, а ему по Корану аж четыре полагаются! Будешь третьей, а четвертой Анжелку засватаю, калыму наберу, заживу, как верхолаз на острове!

Алька искоса наблюдал за девушкой, за ее реакцией на подначки старика. Ну да, ей уже девятнадцать, а ему семнадцать только летом стукнет, но… Но был у Альки план на дальнейшую жизнь, хорошо продуманный бессонными голодными ночами. И Настена занимала в этом плане очень большое место. Правда, сама она о том пока не знала. Однако чуть позже Алька наберется духу и обязательно ей все выложит…

– Ну ладно, внучата, перекурили да и за работу, – сказал Матвей, поднимаясь. – Эти две сотки до вечера, хошь не хошь, добить надо.

В двух коротких фразах дед умудрился соврать трижды. Во-первых, курил только он, зловонную до одури самокрутку, в содержимом которой табачные крошки составляли ничтожное меньшинство.

Во-вторых, внуками Настена и Алька ему не приходились, не говоря уж о немой Анжеле – полтинник на вид тетке, не меньше, хоть разум, будто у восьмилетней. Но времена такие… жизнь прибила друг к другу, живут.

А в-третьих, насчет двух соток дед явно лукавил. Никак не меньше трех с половиной было в новой делянке, которую он затеял дополнительно вскопать и засадить этой весной…

Но делать нечего, надо так надо. Алька снова взялся за свою ископаемую лопату. Ископаемую в прямом смысле слова – откопали ее здесь, расчищая фундамент одного из домов нежилой деревушки, названия которой никто из четверых не знал… Дед отскоблил от ржавчины, насадил на новую рукоять и сказал, что еще послужит, железо на инструмент раньше добротное пускали, не то что нынешние металлопластики – одна видимость, сталбыть, для настоящей работы непригодная.

Но поднапрячься и осилить к вечеру проклятую делянку не довелось. Немая замычала вдруг, заугукала громко-громко, показывая рукой вдаль и вверх.

Километрах в пяти, над вершиной нависшего над Плюссой холма, показались клубы черного дыма. День выдался ветреный, и дым стелился, прижимался к земле, но виден был хорошо: дед в свое время не пожалел трудов и свалил несколько больших деревьев, закрывавших вид на холм, – изрядно пришлось потрудиться, без пилы-то, с одним лишь небольшим плотницким топориком…

Алька хорошо знал, что горит. Покрышки и другие куски ненужной резины, уложенные в старую железную бочку совместно с сухой растопкой. Точно такая же бочка есть и у них – но место здесь низкое, и укрыта та бочка на вершине высоченной старой сосны, а сама сосна обустроена так, что вскарабкаться на нее можно быстро и просто – где петля веревочная с верхнего сука свешена, где зарубка на стволе, ногу поставить, или ступенечка деревянная приколочена…

А эту бочку поджег хромой Ибрагим, что жил с двумя своими женами у реки, в заброшенном, развалившемся и кое-как восстановленном домишке не то бакенщика, не то паромщика… И означал сигнал одно: тревога, чужаки! Не просто чужаки – опасные, вооруженные. Но самое главное – идущие сюда, к давно заросшей лесом деревеньке, не нанесенной на карты. Иначе Ибрагим бочку бы не запалил, просто рассказал бы потом, что шлялись, мол, чужие… К нему изредка забредали самые разные люди – рыбак, поневоле у реки сидит, издалека виден.

От них к Ибрагиму вела тропа. Или от Ибрагима к ним, с какой стороны взглянуть. Малозаметная такая тропка, специально старались не натаптывать, но встав на нее, с пути не собьешься…

Игривость и веселость мгновенно улетучились из голоса деда, когда он произнес:

– Дождались, сталбыть. Сподобились… Ну, внучата, что делать, сами знаете, не раз сговорено. Начинайте, не мешкайте.

3. Атака по всем правилам

Давно, в полузабытом детстве, мать называла его Збышеком, – свое настоящее имя он не забыл, но хранилось оно в дальнем, редко посещаемом уголке памяти.

В его последней – в очередной последней – «балалайке» было прошито фальшивое имя Стефан Карски, совместно со столь же фальшивой биографией. Таких имен и биографий сменилось много, все не упомнить, да он и не старался запоминать сброшенные личины.

Много лет его звали Апачем, и это прозвище он носил с гордостью, потратив немало трудов и времени на то, чтобы им действительно стоило гордиться…

А вот когда его называли тритоном, Апач не любил. Тритоны – воспоминания о них хранились в том же дальнем уголке памяти, где покрывалось пылью имя Збышек, – тритоны это нечто мокрое, мерзкое, земноводное, что ловят марлевым сачком в грязном болотце и помещают в стеклянную банку-тюрьму… Самое подходящее название для обитателей цифрового болота. Для земноводных, возомнивших себя богами. Но не для Апача, не для одинокого воина, идущего своим путем.

Покойный Чайка был гением, спору нет, по крайней мере написанный им в Африке р-вирус мог создать лишь гений. Но тысячи и миллионы последователей?! На них отблеск гениальности не упал…

Когда-то очень давно косматое существо, больше похожее на обезьяну, чем на человека, додумалось привязать камень к палке, и это стало гениальным прорывом. Но многочисленные последователи существа, тут же с энтузиазмом начавшие разбивать друг другу головы с помощью гениального изобретения? Они гениями не стали. Они остались обезьянами. С каменными топорами, но обезьянами.

А тритоны хуже обезьян. Значительно хуже. Отчасти похожи – обезьяны, если очутятся вдруг в вычислительном центре или вырвутся из клеток в лаборатории, тоже разгромят и изгадят всё, до чего дотянутся. Но в джунглях, в своей законной экологической нише, обезьяна сама добывает себе пищу и служит пищей кому-то другому, леопарду или питону, – короче говоря, является необходимым звеном в пищевой цепочке.

Тритоны ничего созидать и добывать неспособны, они могут лишь разрушить и украсть созданное и добытое другими. Паразитизм в чистом виде. Но есть простой биологический закон: суммарная масса паразитов не может превышать массу организма, на котором они паразитируют. Иначе погибнут все – и организм, и его паразиты… Нарушать этот закон никому не дано, даже самозваным пророкам Цифры. Сорок Два попытался нарушить, и что получилось? Где сам «пророк»? Где его клевреты? Если кто и выжил в жесточайших синдиновых ломках, сидят сейчас по укромным углам и пытаются понять: почему же все так плохо закончилось, если все так весело и хорошо начиналось? А некоторые головы не ломают – пошли в услужение к недавним злейшим врагам, танцуют перед ними на задних лапках за порцию синдина… Новое шоу в цирке уродов – дрессированные тритоны, спешите видеть!

В общем, Апач не считал себя тритоном. И р-вирусом не пользовался принципиально.

Синдин… с синдином сложнее. Без него не обойтись. На работе – не обойтись. Но становиться рабом наркотика Апач не собирался. И не стал. Никогда, ни одной дозы он не принял просто так – чтобы расслабиться, чтобы снять стресс, чтобы просто кайфануть, наконец… Возможные последствия перебоев в поставках синдина он оценил одним из первых – и немедленно вложил все свободные деньги, сделал внушительный запас. Этот запас не растрачен до сих пор, Апач не поддался искушению продать его по пятикратной, по десятикратной, а под конец и по двадцатикратной цене.

Когда – и если – нынешняя операция успешно завершится, можно будет бесплатно раздать оставшийся синдин всем желающим. Зарабатывать на жизнь трудом ломщика больше не придется…

При мысли о своей доле в грядущем куше Апач мечтательно улыбнулся.

…Рыболовное судно они атаковали по всем правилам военной науки: артподготовка, дымовая завеса, под ее прикрытием – отвлекающий удар, затем высадка десанта.

Несколько снарядов из безоткатки, выпущенные Абдельфаридом, легли очень удачно – все судно заволокло густыми клубами дыма. Дым был не простой, густо насыщенный микроскопическими и раскаленными полиметаллическими кристалликами, – любые датчики, любые прицелы у неведомого противника должны были на время ослепнуть и оглохнуть. А у каждого, кто рискнул бы без противогаза вдохнуть задымленный воздух, немедленно приключились бы серьезные проблемы со здоровьем. Не летальные – снаряды эти разрабатывались не для военных, для полицейских операций, – но когда из глаз ручьем текут слезы, а все тело сотрясают приступы жесточайшего кашля, много не навоюешь.

Одновременно с газодымовой атакой вперед устремился один из «Гепардов» – пустой, управляемый Апачем в телеметрическом режиме. Несся он фактически по прямой линии, а второй «Гепард» – за его штурвалом сидел сам Геллуэй – приближался к сейнеру тоже на полном ходу, но скрытным зигзагом, максимально используя мертвые зоны, образованные складками местности. В отдалении, на холме, Олаф был готов отработать из безоткатки по любой обнаружившей себя огневой точке – уже боевыми снарядами, естественно.

И все оказалось напрасным.

Никто не стрелял по пустому «Гепарду». И второй тоже завершил свой путь беспрепятственно. Никто не встретил огнем четверку бойцов (два из них – в «саранче»), устремившихся в прорезанное в борту отверстие. И тройка, заходившая с тыла, через выбитые иллюминаторы надстроек, никакого сопротивления не встретила…

Некому оказалось сопротивляться.

Установленный во вскрытом трюме комплекс «Кадет-7М» функционировал в автоматическом режиме и все наземные цели попросту игнорировал.

В общем, получилась тренировка. Отработка взаимодействия в условиях, близких к боевым. Геллуэй остался доволен: весь его маленький отряд по итогам учения заслужил оценку «отлично», все двенадцать человек. Даже тритон, надо признать, выполнил свою задачу четко и грамотно. Что, впрочем, на его судьбе никак не отразится.

Апач, кстати, совсем не походил на стереотипный образ ломщика, который так любят эксплуатировать сценаристы и режиссеры стереосериалов. Экранный ломщик всегда хилый и слабосильный, а то и вовсе калека, передвигающийся на инвалидном кресле. Апачу же отнюдь не приходилось компенсировать в виртуальных баталиях свою немощь в реальной жизни – парень рослый, плечистый, накачанный. И стреляет неплохо, и в рукопашной не подкачает. Клад, а не ломщик…

Даже немного жалко закапывать этот клад здесь, на бывшем дне бывшего моря.

Но придется.

…Подходы к локатору и к огневой позиции комплекса его владельцы заминировать не позаботились. Едва ли причиной была их небрежность и дилетантская самоуверенность. Скорее, неплохое знание реальной обстановки.

Геллуэй себя дилетантом не считал, не задерживались дилетанты в его нынешней профессии – быстро становились или грамотными специалистами, или трупами. Однако и для Геллуэя столкновение с конкурентами здесь, посреди непролазных илистых болот, оказалось полной неожиданностью. Авиаразведка – да, более реальна, и от нее пришельцы застраховались.

Сухопутный путь сюда Геллуэй прокладывал два месяца, неторопливо, осторожно, устраивая замаскированные склады горючего в кораблях, самых неинтересных с точки зрения скаута-кладоискателя, – «Гепарды» идеальное средство для передвижения по илистой топи, но горючее пожирают в баснословных количествах. Вероятность того, что кто-то еще занимается той же самой работой и нацелился на те же места, Геллуэй считал пренебрежимо малой. И в расчет не принимал.

Но даже самая малая вероятность не есть нулевая, подтвердит любой математик, – именно эта взяла да и осуществилась весьма поганым образом. Радовало одно: Геллуэй о неприятном факте уже знал, а неведомые конкуренты – нет.

Изучал «Кадеты» Абдельфарид, как главный специалист по военной технике. Ни слова не говоря, все облазил, ощупал, чуть ли не обнюхал… Долго исследовал металлический пенал, опустевший после пуска ракеты. Отвинтил крышку распределительного щитка, задумчиво рассматривал провода и контакты – опять-таки молча, никак не комментируя свои действия.

Апач откровенно скучал. Работой комплекса в автоматическом режиме управлял примитивнейший процессор, только и умеющий опознавать обнаруженные цели да выдавать команду на запуск ракеты, – у «мозга» кухонного мультикомбайна и то больше функций. Ломщику высокого класса зазорно подключаться к такому агрегату.

– Старые, списанные, – сообщил наконец швед. – Не армия.

– Зачем? – спросил было Геллуэй, увидев, что Олаф прикручивает крышку щитка, аккуратно уложив на место уплотнительную прокладку.

Но тут же сообразил – зачем. ЗРК, как ни парадоксально, работает не только на своих хозяев. На отряд Геллуэя тоже. Страхует от того, что в игру неожиданно вступит третья сила. Прилетит, например, кто-нибудь на боевом вертолете, позарившись на чужую добычу, – а тут для него наготове два оставшихся «Кадета». Разве плохо?

– Месяц, – сказал швед, вытирая руки тряпкой.

– Э-э?? Что – месяц? – переспросил Геллуэй.

– Месяц назад все это установили. Плюс-минус неделя. Скорее плюс.

И швед замолчал, посчитав, что прочие его наблюдения и выводы к делу не относятся. Какая, в самом деле, разница, в каком году и на каком заводе произведен комплекс?

Но время установки комплекса – информация крайне важная. Значит, месяц назад конкурирующая фирма уже по меньшей мере локализовала место работ. А возможно, и приступила к ним… И вполне может статься, что те работы близки к завершению. Геллуэй практически уверил себя в том, что цель у него и у конкурентов одна: «Истанбул».

О том, что конкуренты могли не только начать, но и завершить операцию, Геллуэй не разрешал себе думать. Если его ждет скорлупа от съеденного ореха – опустошенный корпус «Истанбула» – проще всего достать «дыродел», приставить к виску и на практике проверить все теории о загробной жизни. Люди, кредитовавшие его экспедицию, выстрел в голову считают чересчур гуманным методом воздействия на несостоятельных должников… Фантазия у них богатая, и фильмы о последних часах злостных неплательщиков смотреть без содрогания невозможно.

…По корпусу сейнера загрохотали подкованные ботинки. Чересчур быстро загрохотали, по мнению Геллуэя. Кто-то очень спешил сюда, прямо-таки бежал со всех ног… Очередная поганая новость?

Вниз спрыгнул Фигаро – опытный, проверенный в деле боец, но склонный воспринимать происходящие в жизни события чересчур эмоционально.

– Там… Там… – Слов у Фигаро не нашлось, и он широко раскинул руки, изображая нечто большое.

– Что? Что там? Сейф с «Куин Мери»? Говори толком!

– Во-о-о такие! Здоровенные!!

Геллуэю захотелось его пристрелить. Очень сильно захотелось. Но он сдержался.

– Тьфу… Тараканы у тебя в голове здоровенные, придурок… Что нашел-то?!

Окончательно закипеть и если не выстрелить, то хотя бы отвесить подчиненному пару затрещин Геллуэй не успел – подошел Валет, обследовавший вместе с Фигаро окрестности сейнера на «Гепарде», больше для проформы, чем в надежде отыскать что-то интересное.

Этот доложил четко:

– Следы. Чуть в стороне, где ил немного подсохший. Ведут отсюда на запад.

Четко, но ничуть не более понятно…

– Что за следы? Чьи следы? – изумился Геллуэй.

Ни на вездеходе, ни на танке здесь далеко не уедешь, аппараты же на воздушной подушке, вроде их «Гепардов», своей «юбкой» никаких заметных следов не оставляют.

– Две широкие колеи, – сказал Валет. – Никогда таких не видел. Вроде и не от колес, и не от гусениц…

Решение пришло мгновенно. Наплевать, на чем они тут ездят, на каких аппаратах неизвестной конструкции. Гораздо важнее – куда. К «Истанбулу», куда же еще…

Значит, условия задачи меняются: нет нужды вести кропотливые поиски, проверяя, какой из скрытых под слоем ила кораблей окажется искомым. Эту часть работы выполнили другие, и главный козырь теперь быстрота. Более чем вероятно, что здесь, на сейнере, установлен тревожный датчик – и он уже послал короткий условный сигнал, выделить который на фоне помех может лишь специальный фильтр. Тогда хозяева ЗРК уже едут сюда. Причем не слишком быстро – техника, оставляющая следы в болотной топи, слишком быстро передвигаться не может, законы физики не позволяют. А «Гепард» выжимает на форсаже семьдесят пять узлов, если же считать на сухопутный манер, в километрах, цифра получается еще больше… Есть шанс напасть на врага, пока он разделил свои силы, и уничтожить по частям. Алгоритм атаки только что отработан на сейнере – отчего бы не повторить?

– Собирай людей! – приказал Геллуэй шведу. – Все по «Гепардам», броники и «саранчу» не снимать!