Псы Господа

5.

Ничего внятного они не услышали: неразборчивые отдельные слоги. Затем женщина закричала – пронзительно, долго. Затем умерла. На сей раз окончательно – экраны монитора пересекали ровные линии, в окошечках застыли нули. Лишь датчики температуры свидетельствовали – тело продолжает стремительно нагреваться: сорок два градуса, сорок три, сорок четыре…

Пытаясь остановить развивающийся по экспоненте процесс разложения, они опустили-таки тело в холодную воду, высыпали туда сколотый из морозилки лед. Тщетные попытки… Мягкие ткани на глазах теряли структуру, отслаивались, расползались в отвратительное полужидкое месиво. Запах в ванной стоял тошнотворный и усиливался с каждой минутой, пришлось надеть респираторы…

Наконец всё закончилось.

От уникального трофея осталось немного – ванна, наполненная густой жидкостью, мерзкой даже на вид; скелет, ничем не отличающийся от обычного человеческого; видеофильм, зафиксировавший весь процесс…

Все экспресс-тесты, что они успели провести, дали отрицательный результат. Столь похожее на женщину существо не было новой разновидностью известной Конторе нелюди – но чем-то принципиально новым.

Операцию они провалили с треском, мысленно констатировал Лесник. И нечего оправдываться перед собой и начальством: мол, пришлось столкнуться с неведомым и совершенно неожиданным. Грош цена полевому агенту, не умеющему справляться с неожиданностями.

– А те двое? – вспомнил вдруг Ройтман. – Если они – тоже?

Трупы мужчин в спешке оставили лежать на полу личного Славкиного гаража. Едва ли они повторили посмертную судьбу своей спутницы, но убедиться в том стоило немедленно…

До гаража прогулялись втроем – открыв в квартире все форточки и включив кухонную вытяжку на полную мощность. Местный воздух, до сих пор раздражавший Лесника – постоянно чудился легкий запах сланцевой пыли – теперь казался напоенным ароматами альпийских лугов.

Мертвецы обнаружились на том же месте. И в том же состоянии. Слава облегченно вздохнул – уборка в противогазе не потребуется. Спросил:

– А кем она была? Вы таких встречали?

– Не приходилось, – покачал головой Лесник. – Можно окрестить вновь открытый вид. Но что-то не хочется увековечивать свое имя. Предлагаю назвать попросту – русалкой.

– Русалки – миф, – веско сказал Костоправ. – Все классики в один голос говорят: нет русалок и никогда не было. И кентавров не было. И гарпий.

– Знаю я твоих классиков… – протянул Лесник с нескрываемым скепсисом. – Один ошибется, а другие повторяют, как попугаи. Вспомни историю с Аристотелем и восьминогими мухами.

Леснику вдруг подумалось: отчего теоретики Инквизиции столь упорно отрицают существование русалок, водяниц, мавок, лобаст, берегинь, лоскотух? А заодно ундин, сирен, хе-бо, мемозин, су-кызлары, ахти, хы-гуаше, мерроу… и прочих, и прочих – как только не именовали обитающих в воде женщин разные народы мира. Оттого лишь, что инквизиторы ни разу с ними не сталкивались? Не причина, чтобы напрочь отметать саму возможность существования…

Но будущим полевым агентам в Академии вдалбливали четко и однозначно: нет русалок. Нет и не было. Миф. Фольклор. Хотя сплошь и рядом Конторе приходилось иметь дело с существами, почитаемыми за миф официальной наукой и большинством граждан. Пусть не всегда и не во всем они соответствовали своим фольклорным двойникам – но реальная первооснова легенд и мифов всегда прослеживалась четко. И на памяти Лесника дважды приходилось сталкиваться с тварями, ранее неизвестными, не описанными, не классифицированными…

Так почему же?

Дела минувших дней – I
Академия. Подмосковье, осень 1927 года
Псковская область, деревня Лытино, лето 1892 года

1927 год…

До чего же они не походили на семинаристов, коим Алексею Николаевичу приходилось читать лекции четверть века назад. Те, давние его ученики, были шумные и непоседливые, порой озорные… Любили сбить с толку неожиданным, провокационным вопросом – уводящим далеко в сторону от предмета лекции.

Эти же…

Молчаливые – никакого постороннего шума в аудитории. Плечистые, коротко стриженные, очень серьезные, на футболках – кимовские значки. И – ничему не удивляются. Вообще. Ни странным вещам, звучащим с кафедры, ни тому, что излагает их человек в сутане священника – да еще и обращается к слушателям: «милостивые государи»… Сами же всегда называют отца Алексия «товарищем Соболевым». Без какой-либо, впрочем, издевки. Приказано изучить всё, что знает недобитый контрик, – изучают, слушают внимательнейшим образом, старательно записывают в тетради, вежливо задают вопросы – исключительно по существу.

Но Алексей Николаевич был уверен: прозвучит приказ увести его в подвал, поставить к стенке и расстрелять – уведут, поставят, расстреляют… Так же спокойно и уверенно, без лишних эмоций.

Наверное, для Инквизиции, – идеальные солдаты. И всё же порой отец Алексий сомневался – такими ли должны быть служители того, что он считал богоугодным делом…

Он поднялся на кафедру, привычно поприветствовал «милостивых государей», привычно обвел аудиторию взглядом… И зацепился за лицо, которое никак не ожидал здесь увидеть. Богдан Буланский… Сидит в первом ряду, словно и впрямь приготовился внимательно слушать. Разве что перо и конспект не приготовил.

Что, интересно знать, привело начальника Оперативного управления в Академию, на самую заурядную лекцию?

Лекцию о русалках…

* * *

1892 год…

Приходилось ли вам, милостивые государи, сводить знакомство с трубочистом? Не с персонажем сказок Андерсена, норовящем жениться на принцессе, а с настоящим, реальным деревенским трубочистом? Алеше Соболеву не доводилось, по крайней мере, до этого лета. Родительский дом в Ржеве не был оборудован новомодным калорифером – старое доброе печное отопление – но коим образом удаляется накопившаяся в трубах сажа, Алеша не имел понятия. Как-то не задумывался над этой проблемой.

Лытинский трубочист звался Броней – с таким имечком к принцессам и в самом деле лучше не приближаться. Впрочем, по имени Броню в Лытино и окрестных деревнях называли редко, благо имелось у него прозвище, даже целых два.

Во-первых, звали трубочиста Банщиком – оно и понятно, с его работой или в баньку ходи чуть не каждый Божий день, или Арапом прозовут.

Второе же прозвище образовалось от названия главного Брониного орудия труда.

Представляло оно из себя короткую, с руку длиной, цепь, на один конец которой крепилась круглая гиря – весом фунтов двенадцать, а то и все пятнадцать. Чуть выше на той же цепи имелся «ёрш» – преизрядная кольцеобразная железная щетка. К другому же концу была привязана длинная веревка.

Наверняка воспетые Андерсеном трубочисты называли предмет сей словом иностранным и благозвучным. Алеша подозревал, что и в российских столицах именуют его иначе, чем Броня. Но тот звал попросту – шуры́га. И прозвище имел – Шурыган.

…Про встречу свою с русалками-берегинями Броня рассказывал, поминутно поминая любимую шурыгу… И, по обыкновению местных жителей, безбожно «чёкая».

– А барыня-то у них, ясно дело, тока деньгами завсегда платит, чёб стаканчик, значить, поднести – ни в жисть. Ну чё, я, значить, тогда чуток крюка дал – к Ермолаичу забежал, значить. А к ему тем разом таку казенную привезли – ох, люта, прям будто шурыгой по голове бьёт! Ну чё – я, значить, стакашок хватанул, другой хватанул, дальше бреду, шурыгой, значить, помахиваю: ан тяжко шагается, косятся ноги чёй-то, в голове гудит-звенит – ну прям те благовест пасхальный! К Чугуйке, значить, вышел, малый чуток до моста не добрел – тут и они! Как кто, барич? – берегини ж! Не то с-под бережку, не то прям с воды выскочимши! Штук семь, а то и вся дюжина! И голышом до единой, тока волоса срам и прикрывають! Ну всё, думаю, – пропадай душа христьянская… У моста омут-то глыбкий, уволокут – поминай как звали… А они, значить, вокруг вьются, смеются заливисто, руками манют – к нам, мол, иди! А я уж и не прочь – прям как тридцать лет скинул; парнем когда холостовал, по овинам да сеновалам с девками, значить, обжимался – и то запалу такого в портках не помню… Так ведь и пошедши к ним уже! И сгинул бы, да казенная, чё у Ермолаича откушал, выручила – заплелись ноги-то, шурыга с рук выскользнумши, по сапогу – хрясть! И охолонул, как пелену с очей смыло… Не дам, дочки сатанинские, душу на поругание! Шурыгу схватимши – и ей давай крестить их по чём придется! По голове хрясть! – и нет головы! По ноге, значить, хрясть! – пополам нога! Да чё толку: всё зарастает, как было, прям на глазах же… Обессилемши я совсем, и пропал бы тут – да под горой Лытинской петух заорал. Будто ангел в трубу дунул – распылились враз чертовки, как и не было… Вот ведь каки чудны дела у нас случамши…

Алеша Соболев слушал рассказ Шурыгана и уже жалел о четвертинке казенной, тайком позаимствованной из теткиной кладовой. Качал головой – не то, совсем не то…

* * *

1927 год…

– …Таким образом, – продолжал отец Алексий, – культ рыбохвостой богини Атаргатис, заимствованный в Сирии, в третьем веке от рождества Христова распространился практически по всей территории Римской империи…

Сидят, записывают… Ни единого возмущенного вопроса: да на хрена ж нам давно забытые боги давно рухнувшей империи?

Буланский тоже слушает внимательно. На удивление внимательно… Насколько известно Алексею Николаевичу, теоретические вопросы интересуют Богдана мало. Появится, дескать, новая нечисть – уничтожим, при чем тут рыбохвостые богини…

– …Чаще всего святилища Атаргатис располагались неподалеку от храмов родственного рыбьего бога Дагона, чей культ был позаимствовал у филистимлян…

Он мог многое рассказать по этому вопросу. Очень многое. Потому что начал изучать его ровно тридцать пять лет назад – задолго до того, как заинтересовался прочими персонажами русского фольклора.

* * *

1892 год…

Мать расстраивалась:

– Да что же Алешенька в библиотеке-то опять засел? Мало в своей семинарии над книгами горбился? Приехал раз в году отдохнуть, и опять книжной пылью дышит. Погулял бы на природе, развеялся…

Ее младшая сестра Евдокия – всего-то на девять лет старше семинариста Алеши Соболева – улыбалась лукаво.

– Не волнуйся, Глаша, гуляет он на природе, еще как гуляет… Да только на прогулки выбирается, когда мы с тобой уже спать ложимся. И сдается мне, по утрам у него губы не от комаров припухшие… А в библиотеке, думаю, отсыпается на диванчике.

Мать смотрела недоуменно, не верила… Для нее Алешенька и в семнадцать лет оставался ребенком… Она ошибалась.

Но ошибалась и Евдокия. Алеша не отсыпался в библиотеке, он трудолюбиво разбирал старинный, с титлами, шрифт, делал выписки, переводя на современный язык наиболее архаичные выражения:

«…В ину пору корабль плывет, хоша по обнаковенной воде, но зато по сторонам-то его бесперечь выныривают чудища: от головы до пояса человек, от пояса до ног – рыбий плес. Вынырнет то чудище, встряхнет длинными волосами, индо брызги на версту летят, да закричит глухим хриплым голосом: „Фараон!" Это фараоновы воины, что за Мысеим гнались, да потонули и сделались получеловеками…»

Алеша откладывал перо, задумчиво качал головой… Не то, совсем не то…

* * *

1927 год…

– А теперь слушаю ваши вопросы, милостивые государи, – привычной фразой завершил лекцию Алексей Николаевич.

И первым же прозвучал вопрос, которого он ожидал. И на который заготовил ответ – подробный, развернутый. Заготовил давно, когда только еще начинал работу над подготовкой курса лекций о нелюди и нежити.

– Скажите, товарищ Соболев, – спросил паренек из второго ряда, – вы нам не раз разъясняли, что если про какое существо во всем мире малограмотный народ байки сочиняет – значит, неспроста. Значит, есть оно и в жизни, пусть и не совсем похожее… А русалок, получается, нету? Почему? Может, не ловили их просто? Может, поискать как следует надо?

– Видите ли, милостивый государь… – отец Алексий сделал короткую паузу, посмотрел на Буланского. И все дальнейшие слова предназначались именно для начальника Оперативного управления:

– Дело в том, что у ВСЕХ мифических существ действительно имеется некая реальная первооснова. Но не всегда сия первооснова служит объектом нашего интереса. С давних пор люди встречались с млекопитающими семейства дюгоней, обитающими в южных водах: с ламантинами, сиренами, и собственно дюгонями… А у самок упомянутых ластоногих существ молочные железы крайне напоминают женскую грудь – размером и месторасположением на теле. Если учесть, что ламантины и сирены любят неподвижно лежать на воде, спиной вниз, нежась на солнышке, – то происхождение легенд совершенно очевидно. Издалека, с борта корабля или с берега, означенных животных принимали за женщин. При попытке подплыть или подойти ближе – наблюдаемые якобы женщины ныряли, демонстрируя задние ласты, весьма напоминающие рыбий хвост. Именно такова первооснова мифа, никоим образом к нашей компетенции не относящаяся. Семейство дюгоней достаточно подробно изучено зоологической наукой… Аналогичных примеров при желании можно вспомнить предостаточно, милостивые государи: носороги, ставшие прообразом легендарных единорогов; относительно недавно вымерший гигантский страус моа, рассказы о коем породили птицу Рух арабских мифов…

Курсанты слушали внимательно, записывали. Богдан Буланский задумчиво кивал головой – не то рассказу отца Алексия, не то собственным мыслям…

* * *

1892 год…

Отец Геннадий басит:

– Воистину удивительно, юноша, что с такими помыслами вы духовную стезю выбрали. Вам бы, право, мирскими науками заняться, ибо как раз они всему доказательства ищут, по полочкам всё раскладывают…

Алеша настаивает:

– И все-же, отче, как понять границу, грань между чудом Божьим и сатанинским? Если бы в дом Лазаря допрежь Иисуса пришел жрец халдейский, и сказал бы: «Встань и иди!» и встал бы Лазарь, и пошел, – как мы расценили бы чудо сие?

– Как бесовское наваждение.

– Наваждение рассеиваться должно в свой срок – не от крика петушиного, так от молитвы искренней… А если бы не рассеялось? Если Лазарь так бы живым и остался?

– Значит, случилось бы чудо – не знак Божий, но искушение диавольское. Ибо каждому человеку свой срок на земле положен, а мертвых подымать лишь Сыну Божьему дозволено…

– То есть, глядя на результат чуда: встретив на дороге Лазаря, коего вчера мертвым видели, – не можем мы сказать, от Бога или Сатаны оно? Не важно, ЧТО сотворено – важно КЕМ и ЧЬИМ ИМЕНЕМ??

Взгляд священника становится неприязненным. Отвечает он после долгой паузы:

– Не знаю, юноша, к чему вы разговор наш подвести желаете. Да и знать не хочу. Одно скажу – христианин истинный к Господу не умом, но сердцем стремится. И лишь сердцем понять способен – от Бога или от лукавого то чудесное, что порой и в нашей юдоли узреть случается…

* * *

1927 год…

После лекции Богдан пришел в преподавательскую, молча уселся на стол, закурил папиросу…

Спросил после долгого молчания:

– Скажи, Леша, ты уверен в своих выводах касательно русалок? Полностью уверен? А то ведь я как-то в бытность в Синоде встречал младенца с жабрами…

– Живого младенца? – удивился отец Алексий.

– Заспиртованного… Возил один немец цирк уродов по западным губерниям…

– Думаю, Модест тебе лучше объяснит, отчего такие младенцы порой появляются на свет и почему неспособны к жизни… Точнее, его ты лучше поймешь, Даня, – ибо Божье попущение для тебя пустой звук.

– Уже объяснил, – хмыкнул Буланский. – Наплел, нагородил: дескать, люди все от рыб происхождение ведут, вот порой от дальних родичей и вылезает атавизм – то хвост, то жабры… Теоретик. А у меня вопрос-то конкретный, жизненный…

– Какой именно? – Алексей Николаевич постарался, чтобы слова его прозвучали достаточно равнодушно.

Богдан опять помолчал. Наверное, не очень-то хотел посвящать еще одного «теоретика» в тонкости оперативной работы. Но ответил-таки.

– Дело с археологией связано… Французы раскапывали храм Дагона – того самого, про которого ты мальчишкам сегодня рассказал. Второй раз, кстати сказать, – первая попытка полвека назад случилась… В Палестине копали, в сотне верст от Эль-Кудса. Был в их нынешней экспедиции мой человечек, переслал копии материалов… Там интересная вещь обнаружилась – туннель, в главное святилище ведущий. Ныне-то сухой, а вот в древние времена водой был полностью залит. Причем чуть ли не восемьсот сажен тянется. А другого хода в святилище нет. Зато рисуночки на стенах имеются интересные – как бабы с рыбьими хвостами туннелем тем плавают. Вот я сижу и думаю: как жрецы к алтарю без водолазных костюмов добирались? Поневоле младенец с жабрами на память пришел… Археологи что-то там с арабами местными не поделили – и свернулись, дело не закончив. Человечек мой настаивает: свою, мол, экспедицию посылать надо. А я сомневаюсь – это сколько ж людей и денег потребуется… Стоит ли?

– Ты хочешь потратить массу сил и средств, чтобы узнать двухтысячелетней давности секрет жрецов? Есть трактат третьего века от рождества Христова – «Опровержение всех ересей» святого Ипполита. Там порой такие «чудеса» жрецов описываются – с полным объяснением механики их исполнения – что, полагаю, трюк с якобы хождением под водой на их фоне не интересен.

– Может и не интересен… А может, наоборот… Потому что одна ниточка с той Палестины в наши палестины, российские, протянулась.

– Какая? – спросил Алексей Николаевич, стараясь дышать ровно, размеренно – сердце билось часто, тревожно. Он догадывался, что сейчас ответит Буланский.

– Жил один поляк обрусевший во времена Александра-Миротворца… Владислав Навицкий. По чину-званию – помещик Псковской губернии, а по натуре – авантюрист полнейший. Родился бы на сто лет раньше, точно шею бы свернул в каком мятеже или рокоше. А так всё место найти себе не мог… Учился в Петербурге, в Университете – выгнали. Не за политику, за дуэль, – едва отец сумел его от уголовного суда отмазать. Уехал в Ниццу, здоровье поправлять, – и там тоже история с ним какая-то грязная приключилась. Затем осиротел, прожил полгода в имении, женился даже – но опять не усидел на месте, снова махнул во Францию, поступил в Эколь Техник, – и оттуда выгнали, не знаю уж за что… Тогда-то он и примазался к первой французской экспедиции, что храм Дагона копала. Наукой та компания не сильно озабочена была – золотишко храмовое искали, еще что ценное… Нашли чего или нет – неясно, статьи в научные журналы не посылали, музеям добычу не предлагали. Такая вот история…

– Смутная история…

– Да уж… А продолжение у нее еще более смутное. Потому что учудил Навицкий по возвращении вот что: отгрохал в имении храм Дагона в миниатюре. И крестьян в новую веру обращать удумал. По окрестным деревням тут же слухи о русалках да о сатанинских шабашах поползли – мужичкам-то сиволапым всё едино, что Дагон, что Сатана… Сам понимаешь, что во времена Победоносцева за такие штучки грозило… До Синода известие дошло, но Десятое присутствие вмешаться не успело. Местные власти сами управились. Храм разнесли по камешку, Навицкого – в Иркутск пожить, мозги проветрить, имение – под опеку. Что с паствой его обращенной сделали, уж и не знаю. Розгами, надо думать, полечили хорошенько. Но никто толком разбираться не стал, чем именно жрец новоявленный в своем храме занимался.

Алексей Николаевич слушал, затаив дыхание. Буланский сказал с нешуточным сожалением:

– А больше ничего мне про то темное дело не известно. И свидетелей-то не найти, даже стариков-старух древних – империалистическая да гражданская перемешала народ, перебаламутила, имение в семнадцатом мужички сожгли, деревню – ЧОН в двадцать первом, как бандитское гнездо…

– А что стало с Навицким?

– Сбежал из ссылки, махнул в Америку через Берингов пролив. По слухам, мыл золото на Аляске, потом вроде в Африку подался. И погиб в Трансваале – опять же по слухам – во время англо-бурской войны… Жена его вроде бы церковь на свои средства возвести собиралась – грехи мужа искупить… Вот я и думаю: стоит ли историю старую на свет вытаскивать?

– Не стоит, Богдан, – сказал отец Алексий твердо. – Ничего там серьезного не раскопаешь. Блажь сумасбродного барина. Много тварей человекоподобных существует Божьим попущением – но воднодышащих нет среди них и не было.

– Нет так нет, – поднялся со стола Буланский. – Попущениям небесным я не сильно доверяю, а тебе – вполне. Раз «товарищ Соболев» сказал – не положено бабам хвост носить и под водой плавать – стало быть, и не поплывут, захлебнутся. Отправлю депешу в Париж – не будет, мол, экспедиции… Хотя все же любопытно мне: что за чертовщину Навицкий оттуда вывез. Хоть бы мемуар какой, подлец, оставил…

* * *

1892 год…

Шепот – торопливый, страстный.

– Не надо, Лешенька, не надо ничего спрашивать, не положено людям знать про такое, и ты не спрашивай, просто люби меня, милый, люби, люби, люби-и-и-и…

Ночь прохладная, но кажется жаркой. И его губы уже не задают вопросов… Пальцы перебирают неправдоподобно пышные волосы, затем – неумело, по-мальчишески – ласкают упругую грудь, ласкают всё обнаженное тело. Избегают лишь касаться боков чуть ниже подмышек – чтобы не задеть невзначай трепещущие жаберные крышки…

* * *

1927 год…

Дверь за Богданом закрылась. Алексей Николаевич облегченно перевел дух.

На всё Божья воля – значит, не суждено было Дане разузнать, что Евдокия, жена помещика Лытина, ближайшего соседа Навицких, приходилась родной сестрой Глафире Петровне Соболевой…

Алексей Николаевич всегда испытывал к Буланскому изрядное уважение. Но на сей раз он недооценил дотошность и упорство Богдана.