Графские развалины

– фу-у-у… – разочарованно протянул Лисичкин. – Мышиное дерьмо какое-то откопали.

Ящик доверху наполняла труха непонятного происхождения. Непонятного – для Лисичкина. Стас определил сразу:

– Стружка. Сгнила вся… Что стоишь, давай выбрасывай! Да не лопатой, руками!

Запах от растревоженной трухи пошел нехороший. Подозрительный запах. Лисичкин всегда думал, что гниющее дерево пахнет по-другому, иногда даже приятно – например, в лесу, где запах гниющих ветвей и листьев называют отчего-то «грибным»… Сейчас же чувство возникло такое, будто он держит голову над кастрюлей с каким-то мерзким варевом, в самом пару. Голова кружилась, воздух казался наполнен множеством мелких жгучих кристалликов, терзающих не только нос – дышал Колька уже широко распахнутым ртом, – но и бронхи, и легкие.

Старик! – похолодел Лисичкин. Не об этой ли находке говорил подозрительный старик? О находке, которой они совсем не обрадуются… И Коле захотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда.

– Есть! – нащупал что-то Стас. – Твердое! И длинное!

– Винтовка? – радостно спросил Колька. Он враз позабыл о своих панических мыслях. Никак не мог старик видеть на два метра вглубь…

– Да нет, не винтовка, похоже на… – Стас недоговорил. Но тут Лисичкин и сам докопался.

…Это оказался все-таки гроб, лежавший в ящике под слоем истлевшей стружки. Самой стандартной формы, но металлический. Никаких украшений на гробу не было. Стеклянное окошечко в передней части тоже отсутствовало.

Странное дело – они нашли то, к чему так упорно стремились, но Колька ни малейшей радости не почувствовал. Лишь тревожное ожидание чего-то гнусного. И тон заговорившего Стаса был мрачен.

– Неужели генерал какой? – сказал он задумчиво. – Так вроде не гибли тут генералы в сорок четвертом… Может, другая важная шишка? Чиновник, скажем, из рейхскомиссариата восточных территорий… Да еще тут рядом испанцы квартировали, «Голубая дивизия»…

Сквозь тревогу Лисичкина пробилось удивление. Впервые он видел Стаса таким. Прежний Пинегин – решительный и не знающий колебаний – уже орудовал бы подходящим инструментом, вскрывая загадочную домовину.

И тут рассуждения Стаса прервал крик. Громкий, надрывно-тоскливый. Донесся он слева, от Спасовского кладбища – настоящего кладбища, с крестами и оградками.

Лисичкин издал тонкий писк и присел на дно траншеи. Крик не повторился. Стояла прежняя тишина, кажущаяся сейчас зловещей и опасной.

– Ш-ш-што это? – прошипел Лисичкин еле слышно.

Его испуг, как ни странно, помог Стасу взять себя в руки.

– Козодой это, Лисаяма-сан, обычный козодой. Они любят жить на деревьях старых кладбищ…

Разве у нас они водятся? – хотел спросить Лисичкин. И не спросил. Козодой, конечно же козодой… Колька выпрямился и почувствовал, что трусы и брюки в районе ширинки немного мокры. Совсем чуть-чуть. Он смущенно повернулся боком, хотя в свете фонаря Стас едва ли мог разглядеть крохотное темное пятно.

– Ладно, вскрываем, – сказал Пинегин.

– Может, не надо? Днем бы, со Скобой… Ты же сам говорил…

– Вскрываем, – отрезал Стас. – Чует моя задница, что это не то. Не захоронка… – Он нагнулся над гробом, провел пальцем по поверхности. – Что-то не пойму, что за металл. И не свинец вроде и не цинк… «Болгарка» бы не помешала, да подключить не к чему…

Непонятный металл оказался весьма мягким сплавом. И не толстым. Нож Стаса легко пробил его. Раздался легкий свист воздуха – гроб был герметичным. За пару секунд наружное давление уравнялось с внутренним. Под ударами молотка нож быстро продвигался по периметру крышки. Через несколько минут шов достиг достаточной длины.

Стас откинул крышку и издал странный звук – не то поперхнулся, не то задавил на корню матерную тираду.

В гробу лежал не скелет в клочьях истлевшего тряпья, как того стоило ожидать. Мертвец, чей покой они потревожили, выглядел похороненным несколько дней назад – хотя Лисичкин, конечно, лишь умозрительно представлял, как мертвецы выглядят там спустя несколько дней после похорон… Но и живым – уснувшим – лежавший в гробу не казался. Желтоватое лицо – высокий лоб, шрам на щеке, щегольская ниточка усов, закрытые глаза – казалось принадлежащим не спящему человеку, но персонажу музея восковых фигур. Награды на груди поблескивали, словно последний раз их начищали отнюдь не полвека назад.

– Как живой, – констатировал Стае очевидное. – Забальзамировали так уж забальзамировали.

– И мундир забальзамировали, да?! – истерично выкрикнул Лисичкин. – И ордена?

И он сделал шажок по дну траншеи – от гроба. Потом еще один.

– Сам видел – штука герметичная. Может, этот мундир только тронешь – трухой и рассыплется. Меня больше цацки интересуют… Надо понимать, в Германии, на настоящих похоронах, их бы отвинтили – и на подушечки, чин по чину…

Стас слегка нагнулся над гробом и стал разглядывать награды и знаки, комментируя вслух:

– Это эсэсман, оберштурмбанфюрер – типа подполковника по-армейскому… Но с обычным подполковником никто бы так не стал возиться. Непростая была пташка. А иконостасик интересный… Железный крест, два Рыцарских, один из них с подвесками… Золотая булавка для галстука с монограммой фюрера… Так… Знак «Пятнадцать лет в НСДАП», а выглядит мужик моложаво… А это что? А-а, висюлька за Дюнкерк, давно уже воевал. Странно, в сороковом черных эсэсманов на фронт не больно-то гоняли… Но мне особо вот этот иностранный орденок глянулся…

– Какой? – спросил Лисичкин, не делая попыток приблизиться к гробу.

– А вот… – Стас кивнул на левую сторону груди мертвеца. – Если это не рыжье с брюликами, то я ничего не понимаю в цацках. Удачно мы копнули, Лисман! При деньгах будем! А если у него еще гайки на пальцах остались… Сейчас поглядим…

Лисичкин, вовсе не интересуясь наличием у покойника перстней и прочих украшений, медленно пятился по траншее. Взгляд его не отрывался от лица трупа. Фонарь в руке Стаса двигался, и казалось, что губы мертвого эсэсовца слегка шевелятся. Как будто он пытается сдержать ехидную усмешку. Сдержать до той поры, когда резким движением сядет в гробу, и…

От Спасовского кладбища вновь донесся крик козодоя – если, конечно, это был козодой.

Колька понял, что его не влечет карьера гробокопателя. Абсолютно. Сегодняшняя ночь последняя. И денег за золото с бриллиантами ему не надо. Есть другие способы заработать.

Пинегин склонился над мертвецом, протянул руку… И упал внутрь.

Кольке показалось – за долю секунды до падения что-то метнулось к Стасу оттуда. Снизу. ИЗ ГРОБА.

Лисичкин хотел закричать – и не смог, в горле засел липкий ком – ни проглотить, ни выплюнуть. Хотел развернуться и побежать – тоже не смог, ноги словно вросли в мягкую землю.

Все произошло за считанные секунды – но для Кольки они тянулись целую вечность. Вечность Стас ворочался в гробу, нелепо дергая торчащими наружу ногами. Вечность издавал хрипящие, задавленные звуки.

А потом вечность кончилась.

Стас выпрямился, стоя в гробу на коленях.

Глотки у него не стало. Просто не стало – рваная дыра, мешанина из кровавых ошметков. Кровь тугими толчками выплескивалась из разорванной артерии. Грудь Стаса бурно вздымалась, рот раскрывался широко, как при истошном паническом вопле – но звуков не было. Лишь в такт немым крикам из кровавого провала горла вылетали алые капельки.

Затем Стас тяжело рухнул обратно. В гроб.

Тогда Лисичкин заорал. И побежал.

Он несся по траншее – быстро, неимоверно быстро. Несмолкающий вопль Кольки рвал на части ночную тишину – и больше ничего он не слышал. Сейчас, сейчас проклятая траншея кончится, он кубарем скатится по обрыву, и так же стремительно понесется вверх, к людям. К живым людям.

Хрусткий удар в затылок швырнул Лисичкина вперед. Он рухнул, ударился лицом о землю – и та раздалась, расступилась, приняла его в себя, он погружался глубже и глубже, странно, но залепленные суглинком глаза все видели – вокруг белели мертвые кости, много костей, черепа глумливо скалились его появлению, в их глазницах копошились мерзкие скользкие черви, а между ребер болтались заветные солдатские медальоны; вот же она, захоронка! – зачем-то обрадовался Колька, проваливаясь ниже, в совсем непроглядную черноту…

Потом не стало ничего. Даже темноты.

Часть первая
КРОВАВЫЕ МАЛЬЧИКИ

(26 мая 2003 г., понедельник – 31 мая 2003 г., суббота)

Глава 1
26 мая, понедельник, утро, день

1

– Твой комп скоро можно будет продать как антиквариат, – сказал Пашка-Козырь, пристыковав разъем к засунутому под стол системному блоку. Без особого осуждения, впрочем, сказал. – Я-то думал, что у известного писателя что-нибудь этакое, навороченное…

– Ну уж, какой известный… Разве что в перспективе. Перевалю тираж в сто тысяч – куплю сразу последний «пентиум», – пообещал Кравцов. – Хотя в принципе ни к чему. В игрушки я не играю, даже стандартного виндовского «минера» стер. Траектории баллистических ракет не рассчитываю. А для функций текстового процессора 386-го вполне хватает.

Он вставил штепсель в розетку, щелкнул клавишей. Не произошло ничего.

– Черт, растрясли все-таки, – встревожился Кравцов.

– Погоди, выключи. Я думаю, просто пробки вывинчены…

Паша вышел в соседнее помещение – крохотную кухоньку. Какая-нибудь излишне упитанная хозяйка вполне могла застрять там между тумбочкой с электроплиткой, холодильником и фанерным подобием буфета. Но Козырь, сухощавый и стройный, легко проскользнул в дальний конец помещения, к электрощиту и довернул две пробки. Холодильник тут же трудолюбиво заурчал.

– Включай, все в порядке, – вернувшись в «бригадирскую», сказал Паша. Именно здесь, на столе, они собрали главное орудие труда Кравцова – поскольку выписывать наряды и заполнять табеля тому не предстояло. Размерами «бригадирская» напоминала купе спального вагона – даже откидная койка казалась позаимствованной из «Красной Стрелы». Была она одна – ибо любому начальству, пусть и самого невеликого ранга, надлежит выдерживать дистанцию между собой и подчиненными. Остальные спальные места располагались в третьем и последнем помещении, самом большом по площади, – но туда Кравцов заглянуть еще не успел, озабоченный вопросом: как перенес дорогу компьютер? Конечно, все нужные тексты дублированы, но…

386-й загудел, на темном экране замелькали цифры.

– Ну вот, а ты боялся, – удовлетворенно сказал Пашка. – Я уж вез, как музейный сервиз. Любимую тещу так бережно не вожу.

Наконец на экране появилась майкрософтовская картинка.

– Долго грузится, – констатировал Козырь. – Поменяй хоть «мамку»… Ну что, продолжим осмотр апартаментов?

Они продолжили. Третья комната тоже напоминала о железнодорожном вагоне – но о плацкартном. Впрочем, ничего удивительного, дело как раз происходило в строительном вагончике. Хоть катался он и не по рельсам, но специфика наличествовала.

Койки, числом шесть, располагались в спальне для работяг в два яруса и оказались гораздо жестче бригадирской. Впрочем, имелось тут усовершенствование, для МПС никак не характерное, – две верхние койки были сняты со своих законных мест и помещены на самодельных подпорках между двумя нижними. В результате образовалось обширное ложе. Просто мечта эротомана.

– Кто же тут такой траходром отгрохал? – удивился Пашка. – Раньше не было… Не иначе как Валька Пинегин сексуальную революцию в Спасовке готовил, да не успел…

– Это который спился?

– Нет, который кирпич на макушку схлопотал, – помрачнел Пашка. – И зачем его на эти руины понесло ночью?

– Кстати, как он?

– Врачи говорят – жить будет. Скорее всего. Разве что заикаться станет да слюни пускать – опасаются, что кое-какие функции головного мозга нарушатся… Ладно, не будем о грустном. Продолжим.

И он продолжил экскурсию.

– Ну где холодильник и плитка, ты видел. Вон та дверца – бионужник на одно посадочное место. Постельное белье под твоей койкой, четыре комплекта. Если не пойдешь по стопам революционера-Пинегина, проблема визита в прачечную пока не встает. Вот тут – два масляных радиатора, на случай холодных ночей. Посуда – одноразовая, кстати, – в буфете на кухоньке, там же электрочайник. Телевизора, извини, нет.

– Я не смотрю телевизор. Разве что выпуск новостей раз в неделю.

– Тем проще. А то я уж подумывал – до встречи с тобой – прикупить антенну да приделать на крышу, и привезти какой-нибудь ящик – чтобы у сторожа от вечерней скуки рука к бутылке не тянулась… Но тебе, как я понимаю, скучать не придется. – Паша кивнул на компьютер.

– Не придется, – подтвердил Кравцов. И понадеялся, что не солгал. За последние месяцы он не написал и пары страниц.

– Ну что тут еще тебе показать? Хозяйство несложное, сам во всем разберешься… Да, вот что… Смотри: этот лист внутренней обшивки сдвигается, под ним – пульт сигнализации. Тумблер вниз – включена, вверх – выключена. Не забывай, пожалуйста, уходя включать, а в течение минуты после прихода отключать.

– А красная клавиша зачем? – поинтересовался Кравцов, изучая незамысловатое устройство.

– Тревожная кнопка. Нажмешь при чрезвычайной ситуации. Тогда не вохра с фабрики прибежит, а очень серьезные люди приедут. Очень.

– Круче, чем в стройбате? Знаешь, какая у тех присказка, если дело до разборок доходит? Говорят: нас драться и стрелять не учили, мы сразу в землю закапываем…

– Ты же, помнится, не в стройбате служил? Но присказка к месту. Ты уж понапрасну кнопку не дави…

– Не буду, – пообещал Кравцов. Он не представлял себе обстоятельств, при которых ему потребуется тревожная кнопка. Тогда – не представлял.

Через пару минут они оказались на улице – Кравцов сам запер дверь, осваиваясь с незнакомыми замками.

Погода стояла отличная. Весна в этом году запоздала, начало и середина мая были холодными, но в конце месяца природа, казалось, решила вернуть все недоимки по ясным и солнечным дням. Окружающие деревья – огромные столетние липы, оставшиеся от едва ныне угадываемого графского парка, – стремительно оделись зеленью, спеша наверстать вынужденную задержку. Молодая, яркая трава в два-три дня вытянулась и скрыла старую, пожухлую. И вода в пруду – не успевшая еще зацвести и подернуться ряской – выглядела теперь как-то иначе, не рождая у стоящих на берегу чувство стылости … В общем, пейзаж разительно изменился по сравнению с тем, что увидел Кравцов неделю назад, заскочив сюда проездом с Пашей.

Красно-серая громада графских развалин тоже смотрелась не так мрачно, как тогда. Двухэтажное разрушенное здание приоделось в зеленый наряд, на нем кое-где росли маленькие деревца и кустики – цеплялись корнями за почву, нанесенную ветром за годы в щели карнизов, торчали из зияющих проемов окон, в том числе и второго этажа, – очевидно, найдя пристанище на чудом уцелевших фрагментах перекрытий.

Кравцов окинул взглядом подопечную территорию и спросил:

– Все-таки: что я здесь буду охранять? И – каким образом? От ограды, по-моему, меньше половины уцелело…

На памяти Кравцова это была не первая попытка восстановить разрушенный дворец (понятное дело, воспоминания его касались лишь тех лет детства и юности, когда ему случалось подолгу жить в Спасовке). Ограда из серых бетонных плит осталась от какой-то очередной несостоявшейся реставрации – и, будучи в течение двадцати лет сооружением совершенно бессмысленным, помаленьку приватизировалась жителями Спасовки и соседнего поселка Торпедо на свои личные надобности.

– Придет время – и ограду подлатаем. А пока не завезли остальные материалы, объект, достойный охраны, тут один. Во-о-он, видишь, два штабеля?

Кравцов посмотрел – вдали громоздились положенные одна на другую бетонные плиты, на его взгляд мало отличавшиеся от своих собратьев, вертикально установленных в ограде.

– Это заготовлены перекрытия, – пояснил Козырь. – Обошлись они, между прочим, на порядок дороже обычных плит – нестандартные размеры, пришлось открывать спецзаказ на заводе ЖБИ… Со всеми вытекающими отсюда финансовыми последствиями. И если кому-нибудь тут придет в голову идея выкопать погреб с бетонной крышей, а выламывать плиту из ограды покажется хлопотно… Обидно будет. В общем, задача у тебя на настоящий момент простая – днем делай что хочешь: пиши, гуляй по окрестностям, езди в Питер… Но ночевать возвращайся сюда. Бдеть по ночам не стоит, такую махину без крана и грузовика не скоммуниздить, будут шуметь – проснешься наверняка. И нажмешь красную кнопку. Вот и вся работа. За семь тысяч в месяц, по-моему, просто курорт. Дом творчества. Кстати, не забыть бы записать твои паспортные данные – в следующий раз привезу заполненный договор.

Кравцов удивился. Цифру «семь тысяч» он услышал впервые. Как-то не всплывала она в двух предыдущих разговорах.

Паша посмотрел на часы.

– Слушай, старик, с Порецким, здешним муниципальным советником, я уже поговорил – но в четырнадцать ноль-ноль у меня деловая встреча в Царском Селе, в городской администрации… То есть два часа мне абсолютно нечего делать – ехать в город, а потом возвращаться бессмысленно. Нет светлых мыслей, как провести время? Можем заехать в мою халупу… Но там, честно говоря, хоть шаром покати. Вот начнутся каникулы – жена пацанов сюда на июнь вывезет. В июле-то, наверное, к морю двинут.

– У меня есть другая идея, – сказал Кравцов. – Давай прокатимся по Спасовке – по всей – потихоньку, не спеша? Лет пятнадцать ведь не был… Заодно расскажешь, что и как сейчас со старыми знакомцами…

– Нет проблем. Но маленькая просьба – если кого из знакомых встретим, не называй меня при них Козырем, о'кей? По имени-отчеству не стоит, но здесь и для них я давно не Козырь.

Вот оно как, подумал Кравцов. Что-то меняется в мире и в Спасовке тоже… Козырем Пашу прозвали отнюдь не за любовь к азартным играм. «Козыри» – наследственное, семейное прозвище, уходящее корнями в далекие предвоенные годы и постепенно вытеснившее в обиходе фамилию (когда кто-нибудь из приезжих спрашивал, где дом Ермаковых, то односельчане долго с удивлением чесали в затылках, потом вспоминали: а-а-а, Козыри! – и показывали дорогу).

– Понимаешь, – объяснил Паша, – вот у твоего отца, к примеру, прозвище было Сверчок. Ты это знал? Вот то-то, что и не знал. Как он в город подался да начальником стал – большим, по здешним меркам, начальником – никому и в голову не приходило к нему обратиться, когда приезжал: «Эй, Сверчок!» – даже приятелям стародавним. Сергей Павлович – и только так. Тут свой этикет, деревенский…

Зачем он это так подробно объясняет? – подумал Кравцов. Мог бы просто попросить… Может, ощущает себя прежним Козырем, несмотря на все успехи в бизнесе? По нынешней неписаной табели о рангах Паша, пожалуй, перегнал Кравцова-отца, упорным трудом, без каких-либо интриг и протекций поднявшегося до поста начальника монтажного управления…

Они подошли к машине Паши – темно-темно-вишневому «саабу». Кравцов спросил полуутвердительно:

– Недавно у тебя этот красавец?

– Три недели. А что?

– Да смотришь на него, как на молодую жену в медовый месяц…

– Знаешь, я никогда не шиковал, любые излишки в дело вкладывал. Ох и тяжело деревенскому пареньку вверх ползти… Был бы твой отец жив – подтвердил бы. Я еще три года назад на «мерседесе» ездил – на трехсотом. Зверь-машина двадцатилетней давности. Салатного цвета, пару раз битый, в общем сплошная «Антилопа-Гну». Но движок мощный, приемистый, работал у меня как часы… И подвеска для наших дорог куда пригодней, чем у современных моделей. А потом пришлось пересесть на более авантажную. Особенно как с англичанами по этому проекту связался… – Паша кивнул на руины дворца. – Иначе со мной они и разговаривать бы не стали.

Кравцов снова заметил – по писательской своей привычке замечать все – маленькую странность. Достаточно подробно (зачем?) расписав свою «Антилопу», Козырь ни словом не упомянул, на чем он ездил последующие три года – до покупки «сааба». Интересно, почему?

Тьфу, – мысленно сплюнул Кравцов. Ну ездил, ну не сказал… Ерунда какая в голову лезет. Вот что значит работать в жанре криминально-мистического триллера.

Но когда «сааб» выехал с полуогороженной территории бывшего дворца графини Самойловой и открылся прекрасный вид с Поповой горы на зеленеющую долину Славянки, Кравцов осознал и вторую странность: место действительно шикарное, зарплата тоже – если учесть почти полное отсутствие обязанностей. Почему же тут за несколько месяцев не удержались пятеро сторожей? Четверо банально и подозрительно быстро спились, пятый словил кирпич на голову… Ну ладно, несчастный случай можно отбросить, случайность есть случайность, – но первые четверо? Паша не похож на человека, принимающего на работу заведомых алкоголиков… Загадка.

Обстоятельства, которые привели на эту работу его, Кравцов предпочел в тот момент не вспоминать. Не хотел безнадежно портить настроение.

2

С Пашкой-Козырем они встретились тоже случайно, месяц назад.

Причем, что удивительно, – не в Спасовке и даже не в Питере, а в Москве, на Звездном бульваре. Вот уж случайность так случайность.

Пашка приехал в столицу по своим делам – проекту восстановления усадьбы «Графская Славянка» надлежало получить одобрение на федеральном уровне.

У Кравцова, честно говоря, особых дел не имелось. То есть, конечно, официально предлог для поездки существовал: зайти в издательство, где готовились к выпуску сразу три его книги – третья, четвертая и пятая. Последнюю он закончил полгода назад, раньше Кравцов писал очень быстро. Зайти, попробовать выцарапать хоть одну корректуру – дело практически нереальное для писателя, не живущего постоянно в Москве. По каким-то тайным законам книжного бизнеса (или только этого издательства) корректуры появлялись в редакции на считанные дни, автору давались без права вынести на срок и того меньший – их можно было лишь бегло, вполглаза просмотреть. Кроме того, стоило поговорить со штатными художниками, попенять на обложки первых двух, уже вышедших книг и высказать пожелания к оформлению следующих. Тоже достаточно бесплодное занятие. Никто и ничего специально рисовать для нераскрученного автора не станет, возьмут первую же хоть отдаленно подходящую картинку из слайдотеки – в лучшем случае. В худшем же обложка ничего общего с содержимым книги иметь не будет…

Короче говоря, Кравцов понимал, что бронтозавра издательских джунглей – «АСТРОН-ПРЕСС» – его визит никак не собьет с избранного пути работы с начинающими писателями. Все будет идти – вернее ползти – своим чередом. Не в Америке живем, где Стивен Кинг издал свой первый роман – и проснулся знаменитым. Вполне можно было воздержаться от поездки.

Но Кравцов поехал – в глубине души надеясь что-то переломить в себе этим вояжем. Свернуть с рельсов, ведущих в никуда, в пустоту…

Поехал – и встретил Пашку-Козыря.

Оба спешили – но проговорили, стоя на улице, минут двадцать. Не наговорились, вопросов друг к другу за годы накопилось изрядно. Выяснив, что оба возвращаются сегодня, но разными поездами, Паша уговорил Кравцова сдать билет – а на его «Стреле» проблем со свободными местами не возникало.

Потом было эсвэшное купе, мягкий стук колес, много коньяка (пьянели оба медленно и туго). И много разговоров. Оказывается, Пашка читал книги Кравцова. Все – то есть обе. И все журнальные публикации. Зацепился как-то взглядом за знакомую фамилию на лотке, купил, – понравилось. Еще бы, подумал тогда Кравцов, ведь половина действия первого романа проходила в некоем поселке, как две капли воды напоминавшем родную Пашину Спасовку. И Козыря весьма интересовало: как же детского приятеля угораздило попасть в писатели? Очень просто, сказал Кравцов: окончил институт, работал в оборонном НИИ – зарплата маленькая, перспективы туманные; ездил в командировки на объект в Казахстан – там уговорили послужить по контракту, звание лейтенанта после военной кафедры у него имелось; просидел на «точке» четыре года, делал то же, что и на гражданке, но получал куда больше – за должность, за звание, пайковые, за пустынность и безводность, за повышенное излучение гигантского суперрадара, за что-то еще… Козырь поинтересовался: а как это излучение на будущее потомство влияет? С потомством все в порядке, сказал Кравцов, – двое, мальчик и девочка, вполне нормальные и здоровые… При этих словах он помрачнел, и Пашка это заметил. Там же, на службе, начал и писать, продолжил Кравцов, в основном от скуки; кроме пьянки да блядохода, развлечений никаких не было… Писалось медленно, тяжко, теперь смешно читать те опусы. Потом демобилизовался – тоска заела, с двух сторон соленое озеро, с двух других – колючая проволока, а за ней пустыня, и так год за годом. На гражданке попробовал себя в бизнесе, вроде получалось, но писать хотелось все сильнее и сильнее… Пошел на литературные курсы к одному известному писателю… – Кравцов назвал фамилию Мэтра, и Пашка закивал: знаю, знаю… Через пару лет слепил из нескольких своих повестей забойный романчик, отправил в издательство – не «самотеком», понятно, кое-какие знакомства в тех кругах уже наработал, спасибо покойному Мэтру… Он умер? – удивился Козырь. Недавно вроде новая книжка вышла… Да, умер, – снова помрачнел Кравцов. А книжка – ерунда, Мэтр их строчил со скоростью швейной машинки, еще года три выходить будут; или дольше – если наймут пару литературных негров под известное имя. Посмертные, мол, рукописи… В общем, роман Кравцова приняли, и все завертелось.

Звучит как повесть со счастливым концом, сказал Пашка. Но что-то вид у тебя, дорогой друг, не счастливый. Даже наоборот. Словно за спиной у тебя что-то страшное, и оглядываться совсем не хочется…

Он, Козырь, всегда, с детских лет, отличался какой-то интуитивной проницательностью.

Кравцов медленно и сжато рассказал о Ларисе. О блондинке с синими глазами – ее он не разлюбил за десять лет брака и именно ей посвящал свои книги. Она тоже любила Кравцова, а еще – машины, риск и скорость, и судьба ей благоволила… Но этой зимой Ларисе не повезло – в первый и последний раз. Одна огромная несправедливая компенсация за все былые удачи… И Кравцов остался вдовцом с двумя детьми. Дети сейчас у тещи, и он оказался на положении субботнего папы, надеется, что ненадолго, – но пока что писать и приглядывать за двумя ребятишками одновременно не получается… Вот чуть подрастет старшая… Ладно хоть живут рядом, в трех остановках… А вообще он серьезно подумывает о том, чтобы найти на лето место егеря – есть же в области пустующие кордоны – хочет вырваться из квартиры, где буквально все напоминает о Ларисе. Плохо там отчего-то пишется… Да и зарплата егерская не помешает. В нашей стране профессиональный писатель может сносно прожить на гонорары не от изданий, а от переизданий, – а до этого Кравцову пока далеко…

Правдой это было отчасти. В городской его квартире писалось не просто плохо. Вообще никак.

Пашка задумался. Потом начал издалека: помнишь развалины в Спасовке? На горе, за Торпедовским прудом? Кравцов кивнул. Знаешь, что там было? Кравцов покачал головой. В детстве как-то не интересовался – графские развалины, и все. Дети вообще не страдают любопытством к некоторым вещам. Хотя и обожают совать нос во все дыры – в том числе и в пресловутые руины, зачастую становившиеся в минувшие годы местом опасных игр их с Пашкой компании. Такой вот парадокс.

Козырь стал объяснять с гордостью человека, недавно приобщившегося к новым и несколько чуждым для себя знаниям – и торопящегося ими поделиться. Развалины, оказывается, – исторический памятник. Загородный особняк графини Самойловой, возведенный в 1831 году по проекту Александра Брюллова – брата известного живописца, того самого, что написал «Последний день Помпеи»…

Кравцов слушал с удивлением. По его воспоминаниям, интересом к истории и архитектуре Пашка не отличался.

Козырь продолжал: в войну дворец разрушили. Сам помнишь, что уцелело, – покореженные стены, ни одного целого перекрытия. А сейчас запущен проект по восстановлению «Графской Славянки» в виде туристического комплекса. С привлечением иностранного капитала. И раскручивает его с российской стороны не кто иной, как Павел Филиппович Ермаков. Проще говоря – Пашка-Козырь. И есть у куратора проекта интересное предложение к писателю Кравцову. Потому что на лесном кордоне – потаскав воды, да порубив дрова, да справив кучу других дел по хозяйству (это не считая прямых обязанностей) – время для писательства не больно-то выкроишь.

Вот так все и началось.

3

В то же солнечное утро, когда Пашка-Козырь вводил Кравцова в служебные обязанности, сержант милиции Кеша Зиняков пребывал в настроении самом пакостном.

Его не радовал ясный день, встающий над северной столицей, раздражала толчея питерских улиц – особенно мерзкая после тихого провинциального Себежа, откуда Кеша прибыл три дня назад в составе сводного отряда псковской милиции.

Но особенно недовольство Зинякова вызывал покойный император Петр Первый. Того вообще многие не любили – как современники, так и их потомки: и казнимые стрельцы, и притесняемые раскольники, и обличающие тлетворное влияние Европы славянофилы, и чокнутый профессор Буровский, и даже буревестник контрреволюции – писатель Солженицын.

У Кеши претензия к Петру имелась одна, но глобальная. На хрена царь-реформатор заложил столицу тут, на невских болотах? Мог бы и в Москве поцарствовать. На худой конец, мог бы затеять дурацкую стройку лет на тридцать позже. Тогда Кеша уж точно не попал бы на идиотское трехсотлетие, неизвестно для кого задуманное – скорее всего, для гостей из пресловутой Европы, в которую император пытался проникнуть методом вора-форточника…

До кульминации торжеств оставалась неделя.

Значит, еще целую неделю четыре курируемых Кешей уличных торговца в Себеже будут выплачивать небольшую, но ежедневную дань непонятно кому, а то и попросту прикарманивать. И целую неделю осаду сердца красивой девушки с гордым именем Аэлита будет единолично вести Кешин лучший друг и злейший конкурент в амурных делах – сержант Вася Сиротин, капризом то ли судьбы, то ли начальства не угодивший в питерскую командировку.

Конечно, уличных торговцев и красивых девушек здесь тоже хватало. Но за первыми, обоснованно считал Кеша, уж кто-нибудь да надзирает. А на вторых Зиняков только посматривал издалека с провинциальной робостью…

В общем, он шел по своей зоне ответственности – небольшой площади между Витебским вокзалом и метро «Пушкинская» – с чрезвычайно мрачным видом, меланхолично поигрывая дубинкой. Агрегат сей, кстати, был модернизирован Кешей собственноручно – во внутренней полости перекатывались и ударялись друг о друга два больших шарика от подшипника. При любом, даже самом слабом ударе дубинка имитировала приятный уху треск ломающихся ребер…

Но в нынешней командировке применять «демократизатор» пока не пришлось. Черт их знает, этих столичных, кого тут можно метелить, кого нельзя. А от заведомых ханыг, в отношении которых сомнений не возникало, град Петра в преддверии юбилейных торжеств изрядно почистили.