Графские развалины

Вася выскользнул наружу, чуть не кубарем скатился по крутой осыпи каменных обломков. Не обращая внимания на намоченные ноги, перебежал речонку и лишь на другом берегу рискнул обернуться. Погони не было. Но… что-то шевельнулось в темном жерле пещеры. Васек побежал снова. Через десять минут, попетляв по кустарнику, исцарапав лицо и руки, он перешел на шаг. И только тогда заплакал – молча, зло, без всхлипываний. Шел, размазывая по лицу грязь и слезы. Пропал фонарь. Пропал мешок с инструментами, он не помнил, где и когда уронил его, – и за пропавшие зубило и кувалду отец без долгих слов возьмется за ремень…

Рассказывать кому-то о происшествии не хотелось. Да и что тут расскажешь? Напал, дескать, бомж с мечом? Или с саблей? Повертят пальцем у виска – свихнулся парень в своей пещере. Где вы видели бомжей с мечами? Финка еще туда-сюда. Но Вася не сомневался, что ножом это быть никак не могло, даже самым здоровенным, мясным или хлебным, – не могло…

…Человек, столь напугавший его, в погоню не бросился. Даже внутри пещеры – за его топот перепуганный Вася принял эхо собственных панических шагов. Человек двинулся к выходу чуть погодя и успел увидеть лишь исчезающую в кустах спину Передугина. Тогда он вернулся обратно. Двигался в темноте человек не менее уверенно, чем Вася, – очевидно, довольствуясь доходящими снаружи отсветами. Он присел на свое импровизированное ложе, положил поперек колен холодную сталь, надолго задумался. На улице стояло летнее тепло, но здесь было более чем прохладно. Человек не замечал этого. Холод его не пугал. Слабым местом человека был крепкий сон – и он предпочитал для ночлега укромные места. Это оказалось не столь уж укромным. Он-то думал, что если и сунется пацанье – то шумной компанией, издалека слышной… Но проклятый парнишка возник бесшумно, как привидение… В одиночку. Вернется с кем-нибудь? Или навсегда забудет сюда дорогу? Об этом стоило поразмыслить. Уходить с удобного для его целей места не хотелось…

…Вася Передугин возвращаться не собирался. Ну и пусть, ну и пусть не будет никаких Поповских пещер, пусть живут в этой дыре поганые бомжи и пусть она рухнет им на головы!

Но постепенно злость и обида за пропавшие труды начали менять его настрой. У Васи стали появляться некие смутные планы…

5

Кравцов свои шансы не переоценивал.

Он имел немалый опыт в практикуемых здесь боях без правил, да и на службе кое-чему научился, особенно в последний год, когда пришлось сменить должность командира ВРОБа (взвода ремонта и обеспечения) на несколько менее мирную, дабы осталось что ремонтировать и обеспечивать.

Но именно поэтому он знал – у одного шансов против семерых (считая Гнома – восьмерых) нет и не бывает. Если, конечно, дело происходит не в Голливуде и противники услужливо не подходят к мастеру кунг-фу поодиночке. Даже три-четыре не страдающих дистрофией пэтэушника могут отметелить любого черного пояса – кто-то зайдет сзади, собьет с ног…

Вариантов было два.

Попробовать решить дело словами, напирая на то, что обиженный Гном жив, здоров и трудоспособен. В лучшем случае дело могло закончиться двумя-тремя минутами позора и проставлением выпивки для всей компании. В худшем – парой выбитых зубов.

Либо, не обращая внимания на остальных, свалить, если удастся, вожака – благо тот за чужие спины не прячется. Повезет – шакалы после этого разбегутся. Не повезет – лучше и не думать, что будет, но парой зубов не отделаешься…

Семерка приближалась.

Решать стоило быстро.

Он быстро взглянул на Аду. Она прижалась к стене, смотрела на него. Кравцову показалось – оценивающе.

Он двинулся навстречу вожаку – не торопясь, усилием воли согнав напряжение с лица – не спугнуть, не насторожить раньше времени. И сам внимательно вглядывался в лицо противника, в глаза – мало кто способен не выдать взглядом и микромимикой удар за долю секунды до его нанесения.

Расторгуев за спиной грянул про Аляску. Вожак недовольно взглянул через плечо Кравцова на бармена – музыка вмиг смолкла.

В этот момент Кравцов ударил – легонько ткнул вожака в живот. Тот не остался в долгу – с размаху, звучно хлопнул ладонью по плечу. Затем они обнялись – не забывая, впрочем о похлопываниях. Потом отодвинулись, всматриваясь друг в друга.

– Алекс!

– Тарзан! Х-хе… Не узнал ведь, почти до конца меня не узнал… Да и я не сразу… Заматерел, заматерел…

– Почем помидоры, Алекс?

– Одна кучка – вся твоя получка!

Оба радостно захохотали.

Едва ли кто-то из шакалов понял, в чем смысл и соль их стародавней подколки, но все дружно заулыбались. Впрочем, шакалами они теперь не выглядели – так, обычные парнишки.

Лишь Гном глянул на Кравцова волком, массируя правый бок.

Алекс – глаза у него на затылке, что ли? – как-то заметил и взгляд, и движение. Повернулся, нахмурился.

– Извинись перед писателем, Гном. А потом пойди домой и займись онанизмом. Не порти вечер встречи.

А ведь Алекс-Сопля, пожалуй, Первым Парнем на деревне стал и до сих пор остается… никому другому такие слова непозволительны… – думал Кравцов, пока Гном мялся перед ним, выдавливая слова извинения:

– Ну… ты, это… не знал я… извини, в общем…

…Алекса старшие ребята, ровесники Кравцова, прозвали когда-то «Соплей» не за подверженность частым насморкам. Просто он предпочитал проводить время в их компании, будучи лет на шесть или семь младше, – и оказался единственным там сопляком-маломерком. Тем не менее занял в ней свое место, закрепился, получил какой-то статус… Не самый почетный, понятно, – часто приходилось выполнять роль мальчика на побегушках. Но «Соплей» тем не менее звали его лишь за глаза, и то не часто. В один из дней Сашка Шляпников решил, что будет он не Шуриком и не Саньком – но именно Алексом. И не сразу, но добился своего. Самым простым способом – никак не реагировал на любые иные обращения. Даже голову не поворачивал. Порой бывал бит за такое – авторитетные старшие пацаны сами решают, как кого кликать, – но стоял на своем. А за «Соплю» сразу лез в драку – с любым противником. Все в компании были сильнее и крупнее его, но предпочитали не связываться. Человек тоже крупнее разъяренной кошки, а поди, подступись. Драку взбешенный Алекс прекращал, только когда не мог уже подняться с земли. И вот, пожалуйста, – Первый Парень на деревне, причем в возрасте, когда почти у всех к этому титулу добавляется слово «бывший»…

– Не поверю, что писатель Кравцов в детстве раскачивался на лианах и бил себя кулаками в грудь с дикими воплями… Почему Тарзан? – спросила Ада спустя полчаса. Они сейчас втроем сидели через два стола от покинутой Алексом компании.

– Было одно дело… – туманно пояснил Кравцов.

– Да не канай ты под скромного, – сказал Алекс. – «Тарзанка» у нас оборвалась как-то. Высоченная, над Торпедовским прудом. Один пацан полез привязывать – и сверзился. Гнилой сучок подвернулся. Ладно хоть не поломал себе ничего. Ну остальные зассали. Меня подначивали – мол, самый легкий. А я им что, мартышка? Ну а Ленька залез – и стал Тарзаном.

– А я боюсь высоты, – сказала Ада. – Могу живыми мышами жонглировать и змею вместо ожерелья носить, а едва какой обрыв или хотя бы балкон в высотке – все. В глазах темнеет, сердце чуть не останавливается, дышать нечем…

– Бывает, – кивнул Алекс. – У нас вот один чувак не может штепсель в розетку всунуть или вынуть. Бздит двести двадцать огрести. Знает, что изоляция, – все равно бздит.

С Адой он держался как со своей знакомой – не слишком близкой. Но пару раз Кравцов заметил обращенные на нее взгляды Алекса, значения которых не понял.

– Лады, пойду я к своим, – сказал наконец Алекс, поднимаясь. – Выведу их прошвырнуться, засиделись. А вы посидите, готовка здесь клевая. И народу мало.

– Попробуем, – кивнула Ада. Поднялась тоже, сделала несколько шагов к стойке, стала изучать прейскурант горячих блюд.

– У Гнома с ней что-то было? – вполголоса спросил Кравцов.

– Эта кошка ходит сама по себе, – сказал Алекс, посмотрев на Аду тем же непонятным взглядом. – А Гном за девками вообще не бегает.

– Неужто голубой? – усомнился Кравцов.

– Не знаю. Не замечен. Так, пустой базар, – сухо сказал Алекс. – Может, в детстве не в тему со стога сиганул – елдаком на вилы? Но чувак душный… – И он повысил голос: – Гномик! А ты что тут отираешься? Я, кажется, сказал тебе куда-то пойти и чем-то заняться?

Гном, приткнувшийся к компании с краешка стола, поднялся и поплелся к выходу, опустив плечи.

– Шли по лесу гномики, оказались гомики! – глумливо выкрикнул в спину кто-то из парней.

Гном не обернулся.

Динамит себе такого никогда бы не позволил, подумал Кравцов, вспомнив лидера их компании. Так ведь и не расспросил о его гибели Пашку…

Мысль мелькнула мимолетная, почти случайная, ему и в голову не пришло позвонить прямо сейчас, не откладывая, Козырю и выспросить подробности той старой трагедии… Зачем, в самом деле?

Потом Кравцов часто жалел об этом.

Но было поздно.

6

Над Спасовкой светила луна – почти полная, лишь чуть-чуть пошедшая на убыль. Декорация для прогулок с девушкой самая романтичная.

Теоретически Кравцову надлежало уже бдить на посту, – но он надеялся, что гипотетические похитители ненаглядных Пашкиных эксклюзивных плит ночь для своих черных замыслов выберут безлунную. И заявятся попозже, заполночь.

Они (не похитители, Кравцов с Адой) шли по улице – главной и единственной, прогоны не в счет, – и говорили о чем-то, Кравцов сам не очень понимал – о чем. Происходящее было сродни писательству, когда он не осознавал, что пишет, когда порой приходилось читать только что набитый текст, как увиденный впервые. Наверное, он говорил именно то, что надлежало сказать, разговор не ломался, тек легко, не прерываемый тяжелыми паузами, но…

Но большая часть сознания Кравцова в нем не участвовала. Она холодно и отстраненно анализировала события этого вечера. А именно – поход в кафе «Орион».

ТАМ ВСе БЫЛО НЕ ТАК.

Вполне возможно, что обычному человеку все показалось бы достоверным, но не Кравцову. Ему часто приходилось разбирать по косточкам, по деталькам собственные сюжеты, ища и находя нестыковки, несообразности, неправильности.

Навык оказался вполне применим в реальной жизни.

Первой неправильностью стал Гном. Здоровый парень, явно не дурак подраться. Для заводки, для провокации выпускают обычно вперед совсем других – тщедушных, на вид – соплей перешибешь. Чтобы потом вступиться с полным осознанием своей правоты: маленького, мол, обидели! В компании Алекса такие – мелкие – имелись. По меньшей мере двое. Так почему Гном?

Далее. Алекс дал понять, что узнал Кравцова буквально за несколько секунд до того, как тот узнал Алекса. Что поднялся из-за стола и пошел навстречу неизвестному городскому лоху. Допустим. Но не так уж Кравцов неузнаваемо изменился за годы – и если Алекс знал, что писатель Кравцов в Спасовке, то должен был узнать его раньше. Они с Адой вошли, что уже привлекает внимание, шли к стойке под светильниками, по самой освещенной части зала… Если же Алекса никто о появлении Кравцова и о том, чем тот занимается, не известил, – отчего он почти сразу потребовал от Гнома извиниться перед писателем? Алекс и библиотека, Алекс и чтение книг – вещи несовместные.

И еще. Кравцов хорошо чувствовал речь, как письменную, так и устную, – и ему показалось, что, сидя с ними – с Кравцовым и Адой – за одним столиком, Алекс намеренно упрощал и огрублял свой лексикон. Слегка наигранными звучали его «елдаком на вилы», «зассали», «бздит»… Немного раньше – к Гному и к стоящему у стойки Кравцову – Алекс обратился чуть-чуть иначе.

Все эти построения могли объясняться обычной мнительностью.

Или – все произошедшее было срежиссированным спектаклем.

Но никто не готовит спектакль, не расставляет декорации и не собирает актеров, не зная – придет или нет единственный зритель…

Зрителя в нужную точку пространства-времени привела девушка Ада.

Наверное, та часть его сознания, что поддерживала легко текущий разговор, тоже отвлеклась на эти рассуждения. По крайней мере в какой-то момент он понял, что Ада молчит. И – что она остановилась. Он тоже остановился, повернулся к ней… И замер.

Девушка Ада исчезла. Просто исчезла.

Не было ее в этом ракурсе и в этом освещении.

Подняв лицо к лунному диску, стояла его жена.

Кравцов смотрел на нее молча и оцепенело. В голове крутились обрывки одной мысли: кладбище… сегодня днем… я проводил ее до кладбища…

А потом случилось то, что он видел лишь в кино и считал режиссерским изыском: когда персонажи ведут диалог, не раскрывая рта, не шевеля губами – но слышны их закадровые голоса. Но звучали голоса в голове Кравцова.

Зачем ты пришла?

Ты ведь звал, ты ведь сам хотел этого…

Но как… каким образом?!

Надо хотеть, надо очень хотеть, надо тянуть туда руку, чтобы за нее можно было ухватиться…

И… что там?

Там ничего… Пустота… Бездна…

Что мне делать?! Что мне сделать, чтобы…

Он не слышал ответа. Невидимая нить истончалась, грозила лопнуть. Она – Ада? Лариса? – чуть повернула голову, и он увидел, что…

Ты не Лариса!!! Ты… ты… Адель-Лучница?

Ответ не прозвучал. Лишь что-то вроде далекого «а-а-а-а-а» …

Наваждение исчезло так же неожиданно, как и явилось. Окончательно его развеял обыденный до банальности звук – начальные такты популярного шлягера, которые испустил мобильник, висевший на шее Ады. Именно Ады, – сейчас ни с кем другим спутать ее было невозможно.

«Алло? Та-а-ак… Мы же договаривались, Даниил, – в половине одиннадцатого быть дома!.. Ну пеняй на себя…»

Она отключилась, не попрощавшись. И сказала Кравцову, хоть он ни о чем не спрашивал:

– Брат. Несносный ребенок…

Он молчал.

– Позвонил, сказал, что… – Она сбилась, посмотрела на него. Спросила другим тоном: – Что-то случилось?

Да, случилось, подумал Кравцов. Много чего случилось. Но тебе, дорогая, этого не понять. Потому что ты не то призрак моей жены, не то персонаж моего же романа… А если честно, то писатель Кравцов просто свихнулся, так что вызови, пожалуйста, спецмашину, раз уж трубка в руке…

Внезапно он разозлился – на все эти загадки. На всю эту начинающую медленное кружение вокруг бесовщину. Но одну из чертовых загадок он разгадает. Здесь и сейчас.

– Зачем ты меня привела в «Орион»? – спросил он жестко.

– Как… ведь мы же…

Он отчеканил, бессознательно подражая одному из своих героев:

– Зачем. Ты. Меня. Туда. Привела.

– Потому что я хотела посмотреть на тебя! Да! Тот ли ты крутой мужик, что так и лезет из каждой твоей страницы?! Или похож на импотента, пишущего порнографию?!

Она замолчала. Дышала тяжело, прерывисто.

– Посмотрела? Как увиденное? Слабовато против финала «Битвы Зверя», правда? За целый вечер – ни одного трупа, каюсь. Если завтра пригласишь еще куда-нибудь, постараюсь исправиться. Прихвачу пару запасных обойм, и…

Он осекся, остановленный ее движением. Думал: обиделась. Но она улыбалась. И стояла очень близко. Потом сказала тихо:

– Там, в кафе, был вкусный салат… Правда, с луком, и я отказалась… Может, зря? Кравцов, ты вообще-то собираешься целовать меня сегодня?

Ну что тут можно ответить? У писателя Кравцова – редкий случай – слов не нашлось. Да они и не потребовались.

Шли по лесу гномики – I

Ученые-психологи считают, что все люди делятся на экстравертов и интровертов. Говоря упрощенно, первые жить не могут без компании, а в одиночестве скучают, хиреют, не знают, чем заняться, и испытывают склонность к суициду. Интроверты же, наоборот, на любом шумном сборище норовят забиться в дальний угол, сидеть там, не высовываясь, и быстренько уйти по-английски. А вот одиночество никак и ничем их не тяготит.

Андрей Гносеев, с малых лет известный как Гном, всех этих научных тонкостей не знал. И наверное, поэтому не был ни экстравертом, ни интровертом. Либо наоборот – был ими одновременно, в равной степени.

Он вполне уверенно чувствовал себя в мальчишеской компании. Не стал там, правда, заводилой и душой общества, но наравне со всеми, ничем не выделяясь, участвовал в затеваемых другими развлечениях.

Но точно так же мог проводить целые дни в одиноких играх.

Игры у него были странные.

– Пошли ко мне, – зачастую говорила его мать случайным собутыльникам (тогда Марьяна Гносеева пила еще не в одиночку). – Пошли, пошли, мой выродок до ночи на пруду с сачком просидит.

Любовь к сыну ее не тяготила.

Восьмилетний Гном часто сидел на пруду с сачком. У многих жителей Спасовки на задах участков, граничащих с полями, имелись небольшие прудики – для полива да и чтобы ребятишки не убегали слишком далеко искупнуться или поудить карасиков. У одних – большие, от войны оставшиеся воронки, другим водоемы выкапывал совхозный экскаваторщик, нанятый за бутылку.

Сетка сачка, сделанная из старого тюля, скользила среди подводных джунглей и захватывала в плен их обитателей. Пленных ждала незавидная судьба. У Гнома незаурядная изобретательность сочеталась с полным отсутствием детского умиления щеночками-котятками-птичками-рыбками. Что уж говорить о тритонах, водяных жуках и личинках стрекоз,

В сумерках наступала кульминация ловли. Гном снимал крышку с алюминиевого бидона-тюрьмы и приступал к судилищу. Возможный приговор существовал один, но способы его исполнения самые оригинальные. Поначалу механические, с использованием всевозможных оставшихся от отца инструментов, и огненные – мать и соседи без удивления и тревоги смотрели на пылающий у пруда костерок, мальчишки любят живой огонь, далеко от строений – и ладно.

Позже Гном открыл существование великой науки химии – не считая труда, лишь по этому предмету он прилично успевал в школе. Знания его простирались куда шире школьной программы. Едкие кислоты и щелочи, примененные к пленникам как внутренне, так и наружно, оказались гораздо забавнее банального расчленения. Использование самодельного термита придавало огненным казням новое качество.

Странно, но Гном как-то разделял интро – и экстравертивные стороны жизни. И ни разу не предложил в компании коллективно заняться своими одинокими играми. Конечно, мальчишки-сверстники тоже порой практиковали жестокие развлечения с животными, но достаточно случайно, нерегулярно, не делая из этого целую науку. Гном старался держаться от дилетантских опытов в стороне. Может, поэтому никогда не был схвачен за руку.

С годами хобби прогрессировало. Жуки и тритоны остались в прошлом. Появились мыши – Гном нашел на свалке мышеловку-клетку, не убивающую пленниц, и сделал по ее образцу несколько таких же. Потом птицы – для их поимки живьем он разработал целый ряд оригинальных конструкций – две или три оказались вполне работоспособными.

Свою первую кошку он сжег на тринадцатом году жизни. Обдумав предстоящую операцию медленно и обстоятельно (быстротой мышления Гном не отличался), он просчитал все: и способ ловли; и метод казни – не слишком быстрый, чтобы все хорошо рассмотреть и запомнить; и укромное место. И все равно чуть не попался. Не учел звуковые эффекты. Мышиный писк или истошное птичье чириканье не привлекают подозрительного внимания, тритоны и жуки вообще безгласны. Кошачьи же вопли разносились по округе так долго и с такой пронзительностью, что Гном сквозь них в самый последний момент услышал треск кустов и встревоженные голоса людей. Ноги удалось унести чудом.

Проблема требовала решения – оборванное на самом интересном месте развлечение понравилось Гному. Разрешил он ее глобально, с размахом, потратив на это несколько месяцев.

За полем, примыкавшим к их огороду, километрах в четырех, находилось место, называемое пацанами иногда «болотцем», иногда «леском», – торфяник, кое-где пересеченный отводящими воду канавами. По обширной территории густо росли невысокие, чахлые деревца, и поблескивали зеркалами воды небольшие водоемы-карьерчики – раньше на «болотце» добывали торф, потом забросили. Глубина карьерчиков казалась невелика, редко больше метра, но в дно, состоящее из торфяной жижи, длинная жердь уходила почти без сопротивления.

Люди – и пацаны, и взрослые – в «леске» бывали редко. Клюква здесь не росла, из грибов попадались лишь сыроежки – рыхлые, водянистые, почти сплошь червивые. Караси же – темные, почти черные, обитавшие в карьерчиках, на удочку отчего-то не клевали, а от надвигавшегося бредня немедленно зарывались в топкое дно.

Но Гном решил застраховаться и от случайных пришельцев. Свою базу он оборудовал на островке. С трех сторон его окружала вода самого большого карьера, с четвертой – непроходимая топь.

Именно через нее Гном проложил узкую и извилистую гать – проложил с умом, скрытно. Доски и бревна совершенно не выступали над болотной жижей. К началу гати Гном подходил каждый раз новым путем – чтобы не натоптать тропинку. Не зная секрета, на Кошачий остров попасть было невозможно.

Возведенный на острове капитальный шалаш и любовно оборудованное место казни с весьма замысловатыми устройствами скрывались за кустами, в самом центре полянки. Отходы предполагалось топить в болоте. Оставалась проблема бесшумной поимки и транспортировки кошек на остров. Здесь на помощь пришла старая добрая химия. Вернее сказать, действовал Гном методом алхимиков, последовательно пробуя на соседской кошке содержимое аптечки…

К августу подготовительные работы завершились. Кошачий остров ждал первую жертву. Но еще до того, как она появилась, в жизни Гнома произошло нечто, придавшее новый смысл его развлечениям.