Детсовет. Потустороннее в колледже

Глава 5

Бабушкины страшилки

1

Девчонки, напившись чаю со свежими пирогами, переместились к небольшому столику поиграть в шахматы и поболтать. Произошедшее за день продолжало их будоражить. Есть темы, которые будоражат настолько, что люди обсуждают их даже спустя десятилетия.

– Интересно, нашли Читову или нет еще?

– Да куда она денется, было бы очень странно, если такая, как она, куда-то делась, – с раздражением произнесла Инна. Уж она-то натерпелась придирок от этого «ведущего преподавателя»: то запятую в планах не там поставила, то консультацию для двоечников не назначила.

– Да чисто по-человечески жалко, – возразила Надежда, пожав плечами.

– Я тебя умоляю, – Инна закатила глаза. – По-человечески можно относиться к человеку, но не к танку, который прет по головам. Сколько студентов ушли из-за нее, без образования остались! А начальник факультета прыгает перед ней на задних лапках, боится слово сказать.

– Потому что бесполезно что-то говорить. Помнишь Кудрявцева? Ну да, пропускал он занятия, но ведь не просто так – у парня мама умерла. Сколько раз я ходила к Читовой, как просила за него! Ведь мы, педагоги, должны учитывать тяжелые обстоятельства студентов!

– Я тебе больше скажу: я подралась с ней из-за него.

– Да ну!? Как? – подруга округлила глаза и с недоверием посмотрела на Инну.

– Да было у нас сборище, по-моему, к восьмому марта. Выпили, как водится. Я начала ей говорить, что она поступает бесчеловечно. Ну, слово за слово, я ее ударила, она меня. А толку от этого? Все равно отчислила. Потом, я слышала, бабушка Кудрявцева ей звонила, и отец приходил. Бесполезно! Отчислила, и глазом не моргнула! У самой ведь сын, как она не боится, что бумеранг прилетит?

– Ну что ты, она своим сыном хвастается, какой он замечательный, какой подарок она себе сделала! – презрительно фыркнула подруга.

– Да сомнительный там такой подарочек, толстый, страшный, наглый хам – весь в нее, – брезгливо поморщилась Инна.

Римма Павловна не особенно вслушивалась в их разговоры. Перед ее мысленным взглядом стоял высокий молодой человек в сером халате с волнистыми волосами до плеч… Кто знает, как сложилась бы ее жизнь, будь обстоятельства хоть чуть-чуть помягче?

2

Новый, 1952 год, двенадцатилетняя Римма встретила на вечере в своей родной школе, из окон которой были видны корпуса завода имени Сталина, в компании одноклассников, их родителей и учителей. Впрочем, родители Риммы одновременно были и учителями этой школы: папа преподавал историю, а мама – математику.

Ребята перешли в шестой класс, и теперь для них была организована не просто елка с детскими атрибутами, а своеобразный вечер, с торжественной частью, праздничным столом, речами, веселыми песнями.

Через пару лет они уже будут блистать на балу для старшеклассников. Вот когда можно будет прийти в нарядных платьях и костюмах, танцевать и вести себя совсем по-взрослому, может, даже разрешат в честь праздника подкрасить ресницы и губы. Но самое главное, все они станут к тому времени комсомольцами!

Все пути будут открыты: на демонстрациях они будут идти в ногу с такими же товарищами и кричать «ура»; кто захочет, станет вести яркую интересную жизнь активиста; хочешь, езжай после школы на новую стройку, хочешь – покоряй пустыни и осваивай целину. А война начнется, тогда ты в первых рядах, с оружием в руках, пойдешь защищать нашу великую родину.

И Римма, и все ее подруги, друзья и одноклассники смотрели в будущее широко открытыми, счастливыми глазами. Они смотрели вперед с надеждой и не уставали думать, как же им повезло родиться в такое время и в такой стране!

После праздничного вечера веселая толпа высыпала на улицу, но никому не хотелось идти по домам. Среди родителей подавляющее большинство были, конечно, мамы. В послевоенное время папы были редкостью. На весь класс папа был у Риммы, у Вики Ивашовой, да еще у одной девочки, Кати. Но Катин папа не приходил на школьные собрания, он вернулся с войны после тяжелых ранений, часто болел, и видели его редко.

Родители Риммы остановились поболтать с мамами ее одноклассниц, а она сама обсуждала с друзьями и подругами в сгущавшихся сумерках планы на вторую четверть – в какой театр они сходят с классом, какие книги прочитают. Вечером ждет праздничный ужин дома, придут гости. Завтра на уроки не надо, первое января – красный день календаря.

Если бы кто-то в ту минуту сказал Римме, что своего папу она не увидит ближайшие несколько лет, а в эту родную, светящую мягким светом из окон, школу, вообще никогда, никогда! – не вернется, она бы просто расхохоталась в ответ и ни капельки не поверила.

Римма Павловна так глубоко задумалась, что мысленно перенеслась в прошлое, переживая те дни вновь…

– Римма, пора домой! – услышала она теплый мамин голос.

– Мама, папа, – девочка подбежала к родителям, – а можно Катя с нами пойдет? Я обещала дать ей почитать «Робинзона Крузо», и заодно мы хотели обсудить…

– Да нет, извините, нам домой пора, – сказала немногословная хмурая мама Кати.

– Как жалко! Катя, ну ты тогда завтра приходи, хорошо?

– Приду обязательно, – пообещала подружка.

В темноте двора никто не встретился, люди давно хозяйничали на кухне, готовясь к встрече Нового года. В слабоосвещенном подъезде курили у окна двое соседей, с которыми все трое вежливо поздоровались.

Открыв входную деревянную дверь коммуналки на втором этаже, семейство оказалось в просторном коридоре, из которого двери вели в квартиры жильцов. Вот здесь было шумно.

Большинство соседей были женщины – кто мужа не дождался с фронта, кто не успел и замуж-то выйти, – носились, занятые готовкой; один из немногочисленных мужчин разговаривал по телефону, другой вешал на гвоздь огромный таз после стирки. Приятные запахи еды из кухни смешивались с неприятными – из ванны и уборной.

Отгремели куранты, наступил новый, 1952 год. На самом видном месте повесили табель-календарь с изображением кремлевской башни и алых знамен. Гости давно разошлись. Мама выключила свет и, как всегда перед сном, весело хлопнула в ладоши:

– Спать, всем спать!

Родители легли спать в своем углу за ширмой, Римма нырнула под одеяло на своей узкой кровати с железной панцирной сеткой. Поначалу сон не шел. Громко тикали часы с будильником, кружились снежинки за темным окном. Девочку переполняли планы на будущую счастливую жизнь. Плавно мысли перетекли к учебе. В третьей четверти она обязательно вырвется в отличницы! Не так уж это и сложно, если учесть, что во второй четверти у нее всего лишь три «четверки» – по алгебре, геометрии и биологии. Она даже зубами скрипнула. Кому-то математика дается легко, как семечки раскусить. Ей же с первого класса приходилось точные науки покорять, словно неприступные скалы.

А еще она забросит танцевальный кружок в доме пионеров и запишется в шахматный, по совету мамы, которая всегда говорит, что надо учиться мыслить логически и развивать мозги.

Глаза ее в темноте заблестели, хотелось встать с кровати и куда-то бежать, что-то делать, к чему-то стремиться. Закончить шестой класс с отличием – это не шутка! Как же ее будут чествовать в школе – конечно, дадут почетную грамоту, отправят делегатом в другую школу делиться опытом, а потом и вовсе дадут путевку в Артек! О, перед глазами Риммы засверкало южное море, высокие шелестящие кипарисы, веселые отряды с горном и барабанами… а потом стало клонить в безмятежный сон.

Как вдруг, проем окна осветил яркий свет, и она услышала звук подъехавшей машины. Девочка проворно выбралась из-под одеяла, ступила босыми ногами на холодный пол и на цыпочках подбежала к окну. Внизу, прямо перед их подъездом, рычала мотором большая черная машина, включенные фары охватывали заснеженные деревья и сарай в тупике двора. Блестящая дверь машины хлопнула, из нее выбрались трое человек в форме и зашли в их подъезд.

Римма отвернулась от окна и застыла на месте, как вкопанная. Стало очень страшно. В сонной тишине дома раздавался грохот тяжелых сапог по каменным ступеням, словно кто-то вбивал гвозди молотком. Что это за люди и куда они направляются? За ширмой слышно было, как зашептались родители.

Раздался пугающий и резкий звонок в их дверь. Мама в одной ночнушке выскочила из-за ширмы. И почти сразу же в дверь их комнаты заколотили мощные кулаки. Наверное, кто-то из соседей не спал и успел открыть входную дверь в квартирный тамбур.

Мама открыла, и в комнату ввалились те самые трое мужчин в форме. Без тени смущения включили свет и прошли в грязных сапогах на середину комнаты.

– Вы Гольдман Павел Алексеевич? – уточнили у отца, который вышел из-за ширмы в ночной пижаме.

– Да, – сонно и с непониманием оглядел вломившихся отец. Как все близорукие люди без очков, он выглядел каким-то беспомощным.

– Классный руководитель Сусанны Певзнер, – медленно и как будто с упреком произнес один из мужчин.

– Да, но… – удивленно замялся отец.

– Объяснять будете на допросе, – прервали его, – наше дело – изъять запрещенную литературу.

– У нас нет никакой запрещенной литературы, и взгляды Сусанны я никогда не разделял.

– Не разделяли, но знали? – въедливо уточнил говорящий.

Отец виновато потупился:

– Узнал, когда ее арестовали.

– Так, ладно, зовите понятых.

За дверью комнаты к тому времени собралась целая толпа любопытствующих: кто в халате и с бигуди, а кто в одной ночнушке прибежал посмотреть на чужое горе.

Комнатка была небольшая, и обыск не занял много времени. За пару часов перетряхнули все книжные полки, перевернули все шкафы и даже постели. Конечно, ничего запрещенного не нашли. Однако, отцу все же велели собираться.

Римма смотрела на происходящее широко распахнутыми глазами и чувствовала, как дощатый пол плывет под ее ногами. Она смотрела на людей, и не понимала, кто они и что происходит. Неужели такое может быть наяву – чтобы в их приличную комнату с прозрачным тюлем на окнах могли войти в грязных сапогах какие-то люди в форме? Чтобы ее отцу, порядочному человеку и учителю с большим стажем, могли предъявить какие-то непонятные обвинения?

Отца повели на выход из квартиры. Мрачные лица конвоиров отпечатались в памяти ребенка навсегда. Они выглядели окаменелыми бездушными масками, пугающими Римму до дрожи.

– Там разберутся, я скоро вернусь, – дрогнувшим голосом сказал отец, обернувшись в дверях.

И мама, закрывая ладонями рот, чтобы не расплакаться, побежала за ним по коридору. Папа хотел обернуться вновь, обнять маму, но ему не дали. Так и остался в памяти дочери на ближайшие годы его взъерошенный, как у пойманного зверя, затылок.

Мать и дочь вернулись в свою комнату и прильнули к окну. Они смотрели, как отца запихивают на заднее сиденье, провожали взглядами отъезжающую машину, а из глаз струились тихие слезы отчаяния.

До утра никто не постучался в их дверь, никто из друзей или соседей не пришел хотя бы спросить, не нужна ли помощь в наведении порядка после обыска. И когда забрезжил неяркий зимний рассвет, никто не зашел, не позвонил, словно они перестали существовать или заболели ужасно заразной болезнью.

Наутро весь околоток уже знал о произошедшем, но никто, никто не позвонил и не пришел, даже Катя за обещанным «Робинзоном Крузо».

– Доченька, помоги мне собрать вещи, – сказала мама в один из следующих грустных дней.

Римма подумала, что они будут просто наводить порядок, раскладывать все по местам, но мама имела в виду другое. Книги и вещи пришлось складывать в мешки и узлы. На следующий день мать пошла в школу и забрала оттуда документы – свои и дочери, потом договорилась с водителем грузовика, чтобы он отвез их в подмосковный город Клин, к бабушке и дедушке.

– Может, зря уезжаем? – повзрослевшая Римма всю дорогу, трясясь в кузове грузовика, с сомнением смотрела на мать, – папа вернется, а нас дома нет.

– Вряд ли он вернется, – горько усмехнулась мама, – знаешь, кто такая Сусанна?

– Знаю, это же девочка, которая училась в папином классе, а потом куда-то пропала.

– Она организовала литературный кружок в доме пионеров, но они там не только книжки читали, а строили планы, как уничтожить членов правительства.

– Как? – поразилась Римма. – Быть такого не может!

– Я тоже так думала, но…

– Их расстреляют? – ужаснулась Римма, выпалив самое худшее предположение.

– Не знаю, скоро суд, там и вынесут приговор.

– А наш папа тут при чем?

– Он классный руководитель, обязан был знать, чем дышат его ученики.

– А нам что будет? – Римма была уже не маленькая и знала, что может ожидать членов семьи врага народа.

– Теперь уже ничего, не переживай, – мама ласково погладила ее по плечу и даже улыбнулась. – В Клину никто ничего не знает, и мы никому не скажем, правда? Свою фамилию я не меняла из-за диплома, и тебе мы правильно догадались не давать отцовскую еврейскую фамилию. Ты, как и я, Мещеркина.

– А что говорить бабушке и дедушке?

– Я сама им скажу – якобы разошлась с мужем, в Москве оставаться не пожелала. А потом и спрашивать перестанут.

Все так и получилось, как предсказывала умная мама. Пожилые родственники приняли хорошо, лишних вопросов не задавали. Сама она устроилась учительницей в местную школу, дочь пошла туда же. Иногда женщина ездила в Москву, чтобы отправить оттуда очередное письмо с запросом в инстанции о судьбе такого-то, якобы от имени сестры, с просьбой прислать ответ на главпочтамт до востребования.

Но прошло полгода, а никаких вестей не было. Еще через год мама случайно узнала, что Сусанну и еще двоих главарей кружка расстреляли. Всем остальным, проходившим по делу, дали разные сроки – кому десять лет, а кому и двадцать пять. Вскоре умер суровый правитель, на его место встал другой, с новыми взглядами, и многих заключенных реабилитировали и стали выпускать из тюрем раньше срока. А вестей об отце все не было и не было. Сколько бы не ездила мама на главпочтамт.

Весной 1956 года она разослала письма в несколько разных инстанций, указав на этот раз свое имя и адрес в Клину – времена наступили спокойные, шла политическая оттепель. Вскоре пришел официальный ответ: «Гольдман Павел Алексеевич содержится в психиатрической больнице номер пять Хабаровского края, в городе Советская Гавань».

3

Вахтерша Майя Михайловна сидела в дежурной рубке и болтала с подружкой по телефону.

– Да все уже ушли, никого нет, – говорила она в трубку, – даже директор с Валерием Ивановичем и те ушли. Лица на них не было. Представляешь, Читову так и не нашли. Завтра с утра опять начнут искать. А может, дома объявится. Да-да, директор связался с ее мужем… А что муж… Муж говорит, домой не возвращалась. Да и машина ее до сих пор на парковке. Ой, да я тоже так думаю – спряталась где-то, не знает, как людям в глаза поглядеть. Небось, подружка где-нибудь неподалеку живет, вот у нее теперь и отсиживается. Хотя, – Майя Михайловна почесала карандашом затылок, – она же связанная была, по рукам и ногам, уползти и то не получится… Ты уверена? А кстати, да! Не морским же узлом они ее связали! Конечно, развязалась и убежала! Но я одного понять не могу. Ребята точно видели двух призраков… Ты думаешь? А кстати! Ты, как всегда, права! Конечно, это не призраки. Мужики самые обыкновенные с зоны сбежали, бабу сто лет не видели, да и уволокли ее куда-нибудь. Как же я за нее рада, – затряслась от смеха вахтерша, – наконец-то хронического недолюбита не будет, хоть на людей кидаться перестанет! Ой, давай пока прервемся, директор на сотовый звонит!

Из трубки мобильного телефона тут же донесся злобный крик Антона Егоровича:

– Почему опять до вахты никто дозвониться не может!? Почему мне в такое время звонят и жалуются? Вы что там, трубку неправильно положили? Или трепались с кем-то по телефону? Последний раз вас предупреждаю!

– Поняла, виновата, простите, это в послед… – начала оправдываться женщина, но из трубки уже шли короткие гудки.

Тяжело вздохнув, Майя Михайловна посмотрела на часы и пошла на обход – обычная вечерняя процедура.

Она вышла на крыльцо. Обошла вокруг здания, внимательно осматривая окна – не оставили ли их открытыми, не забыли ли выключить свет. На колледж неумолимо наступала ночная тьма, становилось прохладнее. Территория была пустынной, но вдалеке видно было, как в пятиэтажках загорался свет в окнах – а это значит, что у нормальных людей закончился рабочий день и они вернулись в свои дома.

Вахтерша, сетуя на свою работу, вошла в вестибюль и привычно закрыла двери на все замки. До утра сюда никто не войдет, только патрульные курсанты раз в час пройдут мимо, и все. Осталось обойти этажи, и можно устраиваться на диванчике спать. Сначала она поднялась на самый последний этаж, проверила все кабинеты, включила свет в коридоре, потом так же, без усердия, проверила остальные этажи.

Спустившись обратно в вестибюль, Майя Михайловна направилась к окнам, чтобы поправить криво висящий тюль.

– Ох! – вскрикнула она вдруг и схватилась за сердце, не дойдя до окон каких-нибудь нескольких шагов.

С той стороны в окно заглядывал какой-то человек. Он приставил ладони между лицом и стеклом, чтобы получше разглядеть, что происходит внутри. Силуэт четко вырисовывался в свете фонарей – это был высокий худой мужчина в халате, с волнистыми волосами до плеч. Точь-в-точь привидение, которое описывали ребята!

Правду говорят люди – в моменты великих потрясений мы начинаем вспоминать даже такие моменты из далекого детства, про которые, казалось бы, давно забыли.

Вот и у Майи Михайловны вдруг встала перед глазами ее бабушка, которая сидела бесконечными зимними вечерами у печки, ловко орудовала спицами и не спеша рассказывала ей, тогда еще совсем маленькой, разные истории, совершенно непонятные ей в том возрасте и всплывшие в памяти сейчас в другом свете.

– Есть правильные покойники – те, кто умер от старости, – рассказывала ей бабушка. – А есть неправильные – те, кто замерз, утоп, сгорел, разбился или убил кто-то. Они свой век не изжили, вот и маются на земле, пока не придет их срок. Сколько их не зарывай, а земля не принимает, наутро гроб все равно окажется сверху могилы. Поэтому и не зарывали таких неправильных, а просто закладывали – ветками, камнями, хворостом. И назывались они «заложниками», от слова «заложить».

Маленькой Майе было страшно до жути, но и интересно, аж дух захватывало. Не может это быть неправдой, бабушка ведь взрослый человек, а взрослые не врут.

– Самое опасное, когда в «заложника» вселяется злой дух, – продолжала бабушка, – тогда он превращается в упыря, приходит к скотине и пьет из нее кровь.

– Но для людей же это не страшно.

– Страшно. Вот сдохнет корова, и молока у людей не будет. Есть еще русалки – они под воду утянуть стараются. Смотри, в воду ночью не заходи, да далеко не заплывай.

– Не буду, бабушка. А еще в кого они могут превратиться?

– В жердяя могут, в игошу. Жердяй ходит по ночам и в окна заглядывает. В поисках жертвы рыщет. Тощий и неприкаянный, пугающий и жуткий. Кто с ним глазами встретится, того ждет смерть. Уведет за собой в топи, или в дымку туманную. Поэтому запомни: окна на ночь надо занавешивать! Или игоша встретится, нечистый, загубленный и неприкаянный, рыщет по подворьям и домам, жалобно плачет и зовет к себе. Услышишь – не ходи! В омут утащит и поминай как звали!

Майя Михайловна крепко зажмурилась и помотала головой, прогоняя непрошенные воспоминания. Осторожно открыв глаза, она увидела, что за окном никого уже нет.

«Так, спокойно! – приказала Майя Михайловна сама себе. – Надо срочно звонить на вахту общежития, пусть посылают патрульных, чтобы проверили территорию. По округе шляется не пойми кто, может, и правда, сбежавшие уголовники».

Вахтерша повернулась, доставая мобильник, и замерла.

С гулким стуком мобильник выпал из рук на каменный пол. Но Майя Михайловна не обратила на него внимание. Ее взгляд был прикован к стеклянным входным дверям. За ними маячила та же мрачная, неподвижная фигура в темном халате, а глаза в темноте поблескивали и смотрели прямо на нее!..

Глава 6

Не доброе утро

Антон Егорович Брюсов был с самого утра на взводе. Он сидел у себя в кабинете, за полированным столом, в своем шикарном мягком кресле и ждал, когда придут на экстренное совещание начальники факультетов и главный воспитатель…

…Вчера он ушел домой самый последний, ночью почти не спал, в пять утра с больной головой поднялся. Перед дверями колледжа он стоял в утренней темноте и прохладе, когда еще двери были закрыты. Стучать в стеклянную дверь или позвонить на вахту? Но тут его заметила вахтерша и побежала открывать.

– Что за кавардак творился ночью? – рявкнул директор, входя. – Вы зачем переполошили патрульных среди ночи? Меня подняли ни свет ни заря!

Майя Михайловна засуетилась, побежала в рубку, схватила приготовленный лист бумаги.

– Вот, Антон Егорович, подпишите заявление, пожалуйста. Вот, вот здесь, – она протягивала ему ручку.

Директор пробежал глазами текст заявления и швырнул бумагу вахтерше чуть ли не в лицо.

– У меня своя ручка есть, «Паркер» за двадцать тысяч, – и стремительно пошел к центральной лестнице.

Майя Михайловна бежала за ним до самой приемной, чуть ли не со слезами умоляя подписать заявление на увольнение. Когда директор наконец остановился перед своей дверью и грозно взглянул на пожилую женщину, она была уже сама не своя от отчаяния.

– Ну, не подписывайте, я тогда просто на работу перестану приходить! – в сердцах выпалила она. – Увольняйте за прогулы, только мне все равно, я давно на пенсии.

Директор неожиданно смягчился:

– Майя Михайловна, голубушка, да поймите вы уже наконец, не бывает привидений, не бывает! Вы, наверно, тоже всю ночь не спали? Идите домой, отдохните, выспитесь. У вас же график сутки через трое? Ну вот, через трое суток совсем по-другому будете на мир смотреть. Тогда и поговорим.

Он включил свет и прошел в свой кабинет. Там стоял стол для заседаний с уютными кожаными креслами, его рабочий стол, шкафы для документов. Подставка со знаменами – государственными и морскими. В углу кабинета – неприметная дверца.

Дверца эта вела во внутренние помещения директорского кабинета, о которых знал лишь он сам и его секретарша. Помещения предназначались для приема высоких гостей и отдыха самого начальника. Сразу за дверцей была первая комната: просторная, оформленная в пастельных тонах гостиная-столовая. В правой ее части, недалеко от окна с голубыми занавесками, стоял большой обеденный стол с узорной скатертью и десятком удобных стульев на изогнутых ножках. Справа от стола у стены располагался красивый старинный буфет, через стекла которого красовались расписные блюда и чайные сервизы. У другой стены стоял уютный диванчик, над которым висела картина с парусником. Рядом с диванчиком стояли два кресла, а между ними журнальный столик.

Следующая дверь вела в подсобные помещения. Справа была кухня – царство секретарши, в которое директор никогда не совался. Слева – полноценный санузел с душем и туалетом в кафеле, всегда надраенный и благоухающий. После кухни и санузла была еще одна дверца, совсем уж неприметная – туда даже гостей не приглашали. Раз в неделю заходила секретарша сменить белье и навести порядок, да директор – когда хотел отдохнуть. Большое окно здесь было украшено полупрозрачными шторками, стояла двуспальная кровать, зеркальный шкаф и комод.

Если бы Антона Егоровича кто-то спросил, не считает ли он подобные удобства расточительством, он бы в ответ столько всего рассказал! Ведь он начальник крупного заведения, именно он за все несет ответственность. А как было в годы войны, когда начальники буквально ночевали в своих кабинетах? А в сталинские годы, когда за невыполнение плана могли расстрелять?

И рассказал бы реальную историю из жизни начальников в годы сталинских репрессий.

В 1937 году в Хабаровскую филармонию пришло из Москвы распоряжение – подготовить праздничную программу к двадцатилетию Великой революции. Так, чтобы и масштабные концерты, и выездные бригады, и во всех парках и скверах были иллюминации, украшения и оркестры. Два месяца оставалось до седьмого ноября, и два месяца директор не выходил из своего кабинета, готовя праздничную программу. Сроки так поджимали, а столько всего надо было успеть отшлифовать, довести до совершенства! И каждый работник понимал, куда и на сколько уедут ответственные лица в случае срыва праздника.

В конечном счете, праздник прошел благополучно, а вот директор его не увидел, буквально за сутки до начала умер от инфаркта прямо на рабочем месте.

Вот и скажите после этого, легко ли им, начальникам, живется и какие условия для работы необходимы? Антон Егорович застонал, как от зубной боли, вспомнив вчерашний день. Какие-то олухи из Министерства дали власть безмозглым детишкам, те натворили дел, упекли непонятно куда ведущего преподавателя, а кому теперь за все отвечать? Ясно, что ему, директору, за все отдуваться!

Из приемной до него донесся скрип половиц. Кто бы это? Опять вахтерша чокнутая?

Антон Егорович вышел в приемную. Возле стола секретарши переминалась с ноги на ногу библиотекарша Валентина Петровна, полная высокая женщина с короткой стрижкой и в очках.

– Здравствуйте, – она робко показывала на стол секретарши, – а Лидии Ивановны еще нет?

– Здравствуйте, нет. А вы чего в такую рань? – удивился Антон Егорович.

– Да мне заявление оставить на подпись.

– Какое еще заявление? – вкрадчиво спросил Антон Егорович. От предположения у него аж лысина взмокла.

– На увольнение, – сказала женщина и вся затряслась, из глаз ее неожиданно покатились слезы.

Да что они все, с ума посходили!? Второе заявление за утро! Валентина Петровна столько лет здесь работает, она и библиотекарь, и библиограф, и уборщица. Каждый день после основной работы остается и моет полы на всем этаже. Зарплата библиотекаря маленькая, а вместе с подработками более-менее получается. Уф, от переживаний стало жарко! Распустив узел галстука и расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, Антон Егорович попытался применить ту же тактику, что и с вахтершей:

– Что случилось? Вы нашли что-то получше?

– Нет, – видно было, что женщина очень расстроена.

– А что случилось? – повторил вопрос директор. – Опять сын что-то набедокурил? Хотя, как это связано с увольнением? Да вы присаживайтесь, рассказывайте.

Валентина Петровна, насколько он знал, была в разводе (а может, и вовсе никогда не выходила замуж) и в одиночку тянула сына-подростка. Рано уходила на работу, поздно возвращалась, по выходным подменяла знакомую продавщицу в бутике. Воспитывать сына было некогда, все время уходило на то, чтобы заработать деньги для него же.

Понятно, что сын рос сам по себе, как помидор на грядке. Хотя нет, помидоры рачительные хозяева регулярно и поливают, и пропалывают, и удобрениями балуют. А сыну Валентины Петровны не доставалось ни материнской ласки, ни твердого отцовского надзора. То он попадал под чье-то дурное влияние, то не мог за себя постоять в школе и поэтому нещадно прогуливал уроки, то его поймали за курением, то вывели одни «двойки» в четверти.

Бедная во всех смыслах мать не могла уже дождаться, когда ее Владька закончит девятый класс, и можно будет его пристроить в родной колледж. Она держалась за это место. Держалась всеми четырьмя конечностями и зубами, вцепившись в него накрепко. И внезапно пришла с заявлением на увольнение?

– Вы думаете, я хочу уходить с насиженного места? Но ведь другого выхода нет! Я уже несколько лет мучаюсь, на работе – когда заставляю себя спуститься в книгохранилище, и дома, когда ложусь спать и не могу уснуть, – Валентина Петровна очень смущалась при виде представительного директора, поэтому говорила сбивчиво, дрожащим голосом. – Вы же знаете, что книгохранилище у нас находится в подвале? В общем, огромное помещение, где хранятся книги, много книг, четыреста тысяч экземпляров. Все помещение заставлено стеллажами от пола до потолка. Там есть окна, которые почти полностью находятся под землей, и свет с улицы проникает лишь через верхнюю фрамугу. Можно даже увидеть лес и услышать щебетание птиц.

– Знаю я эти окна, – директор вспомнил, как курсанты на субботнике очищали приямки от скопившегося за зиму мусора. А с середины осени до середины весны там вечно все завалено снегом.

– Первое время мне очень нравилось там. Я часами изучала фонд, поправляла рубрикаторы, не могла надышаться особенным запахом старых фолиантов. Я ведь обожаю свою профессию, среди книг я как рыба в воде. Но вскоре… Я не заметила, в какой момент и как именно это началось, но мне в моем любимом книгохранилище вдруг стало жутко.

– Отчего же жутко? – нахмурился директор, понимая, к чему клонит визитерша.

Валентина Петровна взглянула робко, сквозь слезы, на директора.

– Я чувствую, как за мной кто-то наблюдает из-за стеллажей. Посмотрю в ту сторону – вроде нет никого. А ощущение такое, что бежать оттуда хочется. Иногда слышу стук – как будто на мерзлую землю что-то тяжелое кинули. В подвале всегда очень холодно. Я все книги, которые сдали читатели за день, а их немало! – расставляю по местам буквально за полчаса. Сначала на подъемнике сортирую их по разделам, потом спускаю вниз. Меня как будто что-то гонит – быстрей расставить, раскидать по местам и опрометью, по лестнице, наверх.

– А наверху вы себя хорошо чувствуете?

– Да, там мне спокойно.

– А почему вы говорите, что дома не можете уснуть из-за подвала?

– Потому что боюсь засыпать, мне часто снится, будто ночь, а меня заперли – или нечаянно закрыли, – в подвале. Будто свет не получается включить, и я там одна, в темноте, медленно умираю от страха.

– Может, взять еще одного человека в библиотеку, чтобы вам не было страшно? Но тогда, боюсь, ваша зарплата станет меньше. Мне кажется, у вас боязнь больших помещений…

– Я просила читателей спускаться со мной в подвал, якобы помочь донести тяжелые книги, тоже думала, с людьми будет не страшно.

– Ну и как? – флегматично протянул директор.

– Знаете, вроде такой жути не было, просто некомфортно, и все, такое ощущение, будто опереться не на что. Но зато потом, уже наверху, меня начинали преследовать воспоминания о том, как мы с человеком туда спускались, и тогда приходило осознание – в тот момент из-за стеллажей кто-то наблюдал за нами двоими.

Час от часу не легче! Отправить Валентину Петровну на осмотр к психиатру? Но в конце мая была медкомиссия, и был психиатр, и, по его мнению, все сотрудники здоровы.

– Я думала, на каникулах отдохну, и все пройдет, но нет. Такие же тяжелые ощущения от подвала. Да еще самочувствие стало ухудшаться. А вчера, вы ведь знаете, за колледжем, как раз у окон подвала, видели призраков. Я вечером разговорилась с соседкой, а та мне и говорит: «А ты знаешь, что на месте вашего колледжа раньше было кладбище?»