Все цвета радуги. Книга вторая: Большая Степь

© Василий Лягоскин, 2020

ISBN 978-5-0051-1503-4 (т. 2)

ISBN 978-5-0051-0750-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Большая Степь – столица графства. Павлик Морозов

Может, кто-то и думал бы на месте Пашки, что не хотел он идти на эту экскурсию; чувствовал, что такая чудовищная катастрофа с ними произойдет. А вот он не думал и не чувствовал. С удовольствием пошел; тем более, вместо уроков. Сергей Николаевич, их классный, так классно такие экскурсии проводит. И сам все знает, рассказывает, и людей интересных зовет.

Вот и в этот раз – что может быть интересного в попах? А Сергей Николаевич пригласил такого, что все раскрыв рот слушали, как высоченный, весь в черном, поп, рассказывает про Владимирскую Русь, про сам Владимир, бывшую столицу, и про князей, что правили здесь когда-то. И не только одноклассники Пашкины, ребята и девчонки слушали, и поворачивались вслед за рукой этого батюшки, и смотрели на храмы владимирские, на Клязьму, на высоком берегу которой они и стояли, на смотровой площадке. И китайцы тут рядом крутились, щебетали на своем и фоткали все подряд, особенно друг друга на фоне Успенского собора. И другие – местные зеваки, и двое других попов тоже замерли, хотя знали, наверное, про это все не хуже «ихнего» батюшки.

А потом кто-то закричал; Ленка Баранова, наверное – она раньше всех все замечает. И все повернулись на ее крик, а потом туда, куда показывала ее рука; как раз в сторону Клязьмы. А оттуда летело что-то огромное и черное. Павлик набрал полную грудь воздуха, чтобы выпустить его, подхватить общий вопль, который становился все громче и громче. Но не успел. Выпустил, конечно, но уже лежа на холодной и мокрой траве. И кто-то рядом продолжал кричать.

– Опять Ленка, – прислушался Павлик; и тут же обрадовался, – а это Сергей Николаевич!

– Лена, прекрати кричать. Все уже прошло.

– Что?! Что уже прошло? – продолжала истерить, всхлипывая, Ленка. – и где мы теперь, Сергей Николаевич?

– А действительно, где?

Фигура классного выросла над травой, и Паша первым последовал примеру учителя. Вскочил, и принялся отряхивать себя – школьный пиджачок, брюки… от воды, которой тут, кажется, было пропитано все. И в воздухе тоже висела морось. Будто прилипла там, не падала. А сейчас принялась облеплять мальчишек и девчонок, стягивающихся в круг, центром которого был учитель.

А за этим кругом уже начали щебетать китайцы; кажется, все сразу.

– Вот это мы попа-а-али! – вдруг хохотнул рядом Максимка Погорелов по прозвищу Каланча; до прошлого года он был Горелым, но в свои двенадцать лет почти догнал по росту Сергея Николаевича, и стал Каланчой, – точно попали!

– Как попали, и куда? – строго спросил классный.

– Попали! – едва не завизжал от какой-то непонятной радости Каланча, – в другой мир попали. Я знаю, я читал! Про попаданцев. Нам надо теперь идти вниз по течению реки, пока на село или на город не наткнемся. А уж там мы разверне-е-емся…

– Никуда мы разворачиваться не будем, – осадил его радость Сергей Николаевич – вызовем сейчас спасателей, и будем ждать. Ну, или пойдем все вместе, чтобы никто не потерялся – и будем искать место посуше.

Все, как по команде, достали мобильники. И сам Сергей Николаевич тоже. И китайцы – по примеру школьников. И даже попы – они все трое тоже стояли здесь, в мокрых рясах. Увы – связи не было. Совсем. Даже одного кубика.

– Ну, я же говорил, – возбужденно запрыгал на месте Каланча, – точно попали. Сейчас еще надо на небо посмотреть – есть ли там следы от самолетов, и пошарить по окрестностям. Если пластиковых бутылок и другого мусора нет, значит…

Действительность подтвердила его слова самым кошмарным способом. Рядом вдруг возникли, и закружили вокруг толпы какие-то всадники. Они что-то весело (а может, злобно) кричали. Ни одного слова Павлик не понял. Судя по всему, никто не понял. А всадники прижимались к людям все ближе, сбивая их в одну плотную массу вокруг древнего русского князя на коне. Бронзового – того, что стоял прежде на смотровой площадке у собора, а теперь оказался вместе с ними здесь, в мокрой и холодной степи. Кто-то из них крикнул чуть громче, и кружение это остановилось. Один из незнакомцев спрыгнул с коня; так легко и непринужденно, что Паша невольно позавидовал. Он тоже хотел бы уметь вот так скакать по степи, даже без рук на руле, или как их там?…

– Уздечка, что ли? – отстранено думал Морозов, чувствуя, как заполняется страхом; теперь он дрожал именно от этого противного чувства, а не от сырой влаги, – надо было раньше спрашивать, у соседа, Миши. Или дяди Миши – никак не мог решить, как с ним говорить. Он тоже занимался конным спортом, и от него иногда пахло так же, как вот от этого…

Впрочем, сейчас пахло резче и противней; и как бы застарелый человеческий пот не шибал сейчас от всадника сильнее, чем лошадиный. Но главным был не запах. Главными были глаза – хищные, бесшабашные; готовые, наверное, на все. Вот так смотреть мог другой сосед, из второго подъезда. Имени его Паша не знал, но бабушки на скамейке у подъезда утверждали, что этот парень наркоман. Пашка пару раз пересекся с ним взглядами, и с тех пор старался обходить наркошу далеко стороной, как только замечал его зеленую курточку. В которой тот ходил круглый год.

И еще одна мысль, совсем, кажется, не к месту, ворвалась в голову – пока всадник подходил именно к нему, Павлику Морозову. Подходил медленно, вальяжно; по-хозяйски. И шарил цепким взглядом по лицам и фигурам, замершим перед ним – словно выглядывал кого-то. Этот взгляд остановился на секунду на его, Пашином лице, и мальчик задрожал уже совершенно открыто, крупной дрожью. А когда он (взгляд) скользнул мимо, и пришла эта самая мысль:

– Говорила же бабушка, чтобы куртку надел. Выпендрился, называется. Вон – та же Ленка сейчас, наверное, не мерзнет. А, нет…

Незнакомец остановился как раз перед Барановой, и Паша понял, как выглядел совсем недавно сам – вот так же его тело сотрясала крупная дрожь, и глаза несчастная жертва не могла отвести от всадника.

– Как в сказке, что читала мне бабушка Поля, – вспомнил вдруг Павлик, – про Маугли. Так, наверное, смотрели… как их там? Во – бандерлоги, на змея, Каа. А я тогда смеялся в подушку – чтобы бабушку не обидеть. Вот как это, оказывается, бывает.

Что-то, вернее, кто-то шевельнулся в неподвижной толпе. Павлик поднял голову; увидел лицо Сергея Николаевича, выражающее строгость и желание защитить всех их, своих подопечных. Паша почему-то понял именно так. А классный подтвердил, пока только на примере Ленки. Он шагнул к ней, обнял девочку так, что она сквозь мужскую руку не могла уже видеть этого жуткого мужика в мокрой коже, с саблей на боку, и еще чем-то, не определяемым пока. Паша даже собрался зажмурить изо всех сил глаза, чтобы не смотреть, как этот мужик; нет – парень, не старше двадцати пяти лет – вытащит свою саблю, и взмахнет ею…

Почему-то мальчик был уверен, что этот парень, ростом почти с Сергея Николаевича, а в плечах гораздо шире, спокойно, улыбаясь вот так же, как сейчас, сможет опустить свое острое оружие на голову классного, или Ленкину, или его собственную, Пашину. Но страшного не произошло. Степняк (в степи ведь мы, правда?) явно углядел кого-то в стороне, поспешил туда, но все так же важно, уверенно. И выцепил все же взглядом, а потом и рукой, так и не выхватившей оружие. Выцепил кого-то из китайцев. А точнее – китаянку; это Паша смог различить. Хотя одета она была в брючный костюм.

Что-то гневно залопотали ее соотечественники. Особенно один; родственник, наверное. Он даже вышел вперед, размахивая руками. Степняк тоже махнул – один раз, свободной, левой рукой. Но китайцу хватило. Он влетел в толпу, как шар в кегли, сбив с ног сразу несколько человек. А парень потащил за волосы китаянку, упавшую на траву и тихо подвывавшую от ужаса и боли. Недолго тащил. До того самого момента, когда на его пути вдруг выросла черная фигура. Тот самый батюшка, изъяснявшийся прежде вполне понятно, на хорошем литературном языке (так им училка в школе говорила, по литературе и русскому), начал что-то гневно выговаривать степняку, почему-то сейчас почти непонятно – на каком-то старославянском. Так в церквях молитвы читают. Сам Паша в храмы не ходил, но по телику видел. Редко, но видел.

Степняк вроде как испугался, даже жертву свою отпустил. А та, вместо того, чтобы рвануть, хотя бы на четвереньках, подальше, к своим, как упала, так и осталась лежать на мокрой траве, обхватив голову руками. И всадники, по-прежнему кружившие вокруг толпы, вдруг громко загалдели. Их строй сломался, и образовался новый – напротив батюшки, и двух его коллег, шагнувших вслед за ним из толпы. И в руках у всадников, у всех, кого отмечал испуганный взгляд Павлика, уже были луки, с наложенными на них стрелами.

А тот, кто и организовал вот этот конфликт, шагнул в сторону, и произнес короткое слово. Одно. Команду, наверное. И все всадники отпустили тетивы. Батюшка, чью грудь и живот, и левый глаз пронзили стрелы, еще постоял, воздев вперед и кверху правую руку, в которой был зажат здоровенный крест. Двое других упали сразу. А стоявший впереди священник еще попытался повести головой в их сторону – словно посмотреть напоследок оставшимся целым глазом. Но не случилось; как понял оцепеневший от ужаса Морозов, умер раньше. И повалился вперед очень аккуратно – опустившись сначала на колени, а потом завалившись так, что голова оказалась повернутой в сторону, и торчащий в глазу кончик стрелы с оперением не уперся в землю, и не сломался. Трава там, где лежали попы, была уже основательно примята, и потому Паше были прекрасно видны и три тела, и лицо священника, и его правый глаз, так и не закрывшийся, глядевший в мир с укором. Так Павлик решил. А степняк на этом не успокоился. Подошел к трупам, и вытащил из ножен какой-то здоровенный ножик.

– Кинжал, наверное, – отстранено фиксировало Пашино сознание; совершенно без его осмысленного участия, – зачем? Не видит, что ли, что они уже мертвые, убиты.

Все степняк видел и понимал. Стоял-то ближе кого другого – да прямо над телами и стоял. Вот он наклонился, и в несколько резких ударов отрубил голову священника. А потом наклонился над следующим…

– Опытный, – в мальчике словно проснулся сейчас кто-то чужой; взрослый и циничный, – не в первый раз, наверное, такую процедуру проводит.

Рядом, по обе стороны, издавали какие-то непонятные звуки девчонки. Да и пацаны не сдерживались. Нет – старались, конечно, орать не так громко, как хотелось. А степняк, переходя к третьему трупу, еще и повернулся, улыбнулся как бы не поощряюще – мол, орите, орите погромче; мне это даже приятно.

С лошадей спрыгнули еще трое. И эти явно были натренированы на такие вот действия – на убийство людей, и обращение с их останками, как с… Паша, вернее тот, кто фиксировал все, как на камеру телефона, даже не смог сразу подобрать слова; чтобы не обидеть погибших. А скулеж вокруг не утихал. Павлик сам едва сдерживался, сжав зубы что было сил. Степняки, между тем, сложили тела пирамидкой. Один даже выложил на верхнем отрубленные головы в рядочек; отступил на пару шагов, вроде как полюбовался на творение своих рук. А потом начал спорить о чем-то со старшим – тем, кто спрыгнул с коня первым. Но тот ответил спокойно, как-то с ленцой, и провел рукой кругом, показывая в степь, краев которой в измороси не было видно. Что уж там разглядел спорщик, Паша не понял, хотя тоже повел головой следом за рукой вождя степняков. Но спорщик явно успокоился, рассмеялся, и выкрикнул громче несколько слов.

– Имена, – понял кто-то за Павлика, – зовет, что ли?

На зов этого степняка откликнулись еще семеро.

– Сколько же вас всего? – задал Паша вопрос себе сам, а точнее тот, кто вдруг проявился в голове, – десятка три, не меньше. Но на нас всех даже десятка хватило бы. Да вожак один справился бы. Если только среди китайцев Джеки Чана нет. Или, там, Брюса Ли.

Никого подобного в ряду китайских туристов не оказалось. И они лишь молча глядели, как выводят из их рядов, и ведут куда-то в степь, за стену влаги, уже оформившуюся в самый настоящий дождь, восемь китаянок. Девятую, до сих пор лежащую на траве, так же за волосы потащил за собой вождь. Зачем их потащили? Павлик знал. И все вокруг тоже знали – не маленькие, по двенадцать лет уже многим стукнуло. Но раньше это знание было каким-то приятным, хотя и немного стыдным. Вполне понятным, в подробностях. Из интернета в первую очередь, как бы не боролась с этим явлением баба Поля. А вслух говорить об этом в школе решался только Каланча. И его жадно слушали. Даже девчонки, хотя морщились для виду, и старались отойти подальше. Но так, чтобы все-таки было слышно.

– Закладывали, конечно, Каланчу, – Паша постарался загрузить себя всего мыслями о недавнем прошлом, – ну так его и без того постоянно к директору вызывали. Но у Каланчи папа полковник полиции, в областном управлении работает. Макс, конечно, не хвалится этим, но все знают. И директор тоже… знал.

Сквозь не умолкающий скулеж Паша вроде расслышал в той стороне, куда увели пленниц, какой-то шум, даже вскрик. Но все тут же перебили другие, более громкие вопли. Это оставшиеся на конях степняки, перестроились в очередной раз. Теперь их строй представлял собой полуокружность, которая медленно, но неуклонно двигалась вперед, тесня чуть поредевшую толпу. Она все также не смешивалась – отдельно пятиклассники со своим учителем, китайцы с застывшими неподвижно лицами, и еще одна пара, явно русские. Пожилые мужчина и женщина, которым тоже захотелось полюбоваться в этот день сверху на Клязьму. Эти двое служили как бы прослойкой между другими, более крупными группами. У Паши даже не возникло мысли броситься вперед и в сторону; советчик внутри подсказывал, что ничем хорошим это окончиться не может. А вот у Каланчи, видно, такого подсказчика не было. И он рванул, выждав момент, вперед, забирая вправо, за пределы дуги из всадников. Которые вроде как расслабились, и двигались за пленниками негромко переговариваясь, а чаще просто смеясь. Как будто в таком вот боевом походе можно было расслабляться. Такая, совсем несвойственная пацану мысль тоже пришла в голову Морозову, когда он увидел, как за Максом рванули еще двое, или трое, и тут же замерли, а потом юркнули назад, в толпу, под крылышко Сергея Николаевича. Потому что перед Каланчой выросла фигура лошади с всадником, и последний взмахнул рукой.

– Не сабля! – выдохнул Паша, – плетка какая-то. Но все равно, наверное, больно.

Макс издал душераздирающий крик, и дернулся назад. Но толпа уже и сама догнала его, растворила в своих рядах. И там, в лице той самой тетеньки, пока незнакомой, принялась оказывать первую помощь. Прямо на ходу. А из всадников, включая того, кто вернулся сейчас в общий строй, никто и никак не показал своего отношения к произошедшему. Словно не было попытки побега, этого отчаянного крика Каланчи, и крови, которая текла сейчас из-под его ладоней, прижатых к лицу. А их старался отнять мужик из пары; тетечка же уже где-то раздобыла длинные полоски ткани, и готова была обматывать ими пострадавшего.

В толпе, где все перемещались хаотично, загораживая друг друга, весь процесс разглядеть было невозможно, да и по сторонам Павлик крутил головой, хотя ничего нового, кроме все того же моря мокрой пожелтевшей травы, видно не было. А когда он в очередной раз увидел Макса, тот уже угрюмо взирал на мир одним лишь левым глазом. Правый глаз, как и практически все остальное лицо было туго замотано тряпками; как сейчас присмотрелся Морозов, того же цвета, как платье незнакомой женщины. Стал ли короче у нее подол? Ответить Паша на свой вопрос не смог – трава мешала, и люди. А потом что-то новое почудилось ему в степи. Но, как не вглядывался, ничего обнаружить не смог. Глазами. Но нос явственно ощущал перемены. Какие-то запахи появились.

– Вроде дымком запахло. Не шашлычным, но все же… жилье, наверное, впереди. Может, Каланча все напридумывал? Может, выйдем сейчас к нормальным людям, где полиция, больница… Макс отцу своему позвонит; Ленка – своему папке, он у нее в городской администрации работает. Ага – так эти звери нас к цивилизации и выведут. Жди! К своему жилью они нас ведут. Надеюсь, не людоеды?

Пашку опять затрясло. Теперь уже безостановочно. Он вдруг громко, и неожиданно для себя самого, чихнул. И – словно плотину прорвало. Кругом тоже зачихали, закашляли. Морозов, высморкавшись прямо пальцами, поймал взглядом учителя. Сергей Николаевич растерянно крутил головой. К такому повороту событий он явно не был готов. Да такое вообще вряд ли кто мог представить!

Паше даже стало его немного жаль. Не так сильно, конечно, как себя – чего уж тут врать самому себе, но все же… За этот год, что Сергея Николаевича поставили руководить их классом, сам Павлик резко поменял отношение к учителям вообще. Вот из-за него, такого нескладного на вид, но умного, все знающего, а главное – уважающего своих подопечных, как равных. Это Паша чувствовал, не вникая в подробности; как и все остальные, наверное. Даже Каланча ни разу не съязвил в сторону Сергея Николаевича.

А впереди уже затемнели какие-то точки. И было до них… Павлик тяжко вздохнул. Идти по траве, что разрослась здесь по пояс, да под дождиком, да в первом ряду – чтобы примять немного ее для девчонок, что жались позади к Сергею Николаевичу… Паша себя героем не считал; и про девчонок подумал только сейчас. А вообще-то он шагал впереди, чтобы лучше видеть; вот подгоняло его какое-то чувство. Даже, точнее, надежда – что там, впереди, все образуется. Что их обогреют, накормят, позвонят. И баба Поля приедет, и заберет его с собой. И лечить будет от насморка своими настойками на травах, горькими, но реально изгоняющими хворь.

Жилье в степи предстало перед уставшими, едва переставляющими ноги пленниками в виде каких-то огромных кибиток, стены которых были сплетены все из той же травы. Это Павлик понял, когда они подошли вплотную, и пошли вдоль окружности этой стены – к выходу, или входу, что сейчас было правильней. Даже сквозь эту плотную, туго спрессованную преграду несло неприятным запахом. Павлика никогда не возили в деревню; обе бабушки жили в городе. Но что это так резко пахло скотом, его местом пребывания, он понял. Да и смрад этот не сказать, чтобы совсем не был ему знаком. Так пахло от передвижных зоопарков, что каждым летом оккупировали парки Владимира.

Наконец, толпа остановилась у темнеющего, чуть пугающего неизвестностью входа. Что за звери могли там ждать детей и взрослых? Но и внутрь Паше хотелось попасть – туда, где сухо и тепло. А еще писать хотелось неимоверно. По пути он постеснялся сделать это, как пара других пацанов, а теперь жалел об этом и терпел. Судя по тому, как перешептывались девчонки, наконец-то отлепившиеся от учителя, весь этот комплекс внутренних проблем был и у них. Степняки спешились. Ну, и другие подтянулись – почему-то все взрослые. И это не только он, Паша, заметил. Тот мужик, что помогал перевязывать Макса, пробормотал вполголоса:

– Какой-то стан полевой, что ли? Скотоводы. Юрт не видно, одни эти кошары. Но скота нет. Пасется, наверное, где-то.

Их начали запускать внутрь. По одному, тщательно обыскивая, и отнимая практически все, кроме одежды. Девчонки вскрикивали, и ругались громко, вслух; когда их лапали без всякого стеснения. Некоторые – та же Ленка, к примеру – так вообще матом завернула, таким отборным, совсем по-взрослому. А степняки – и обыскивающие, и наблюдавшие за этим занятием, только громко хохотали. Наконец, и Паша попал в пару сильных, и бесцеремонных рук. Но его обшмонали быстро. Отобрали рюкзачок школьный, а с ним планшет, мобильник и ножик. Хороший ножик; настоящий швейцарский мультитул, на двенадцать лезвий, включая ножницы и шило. Степняк, наверное, не сообразил, что держит в руках настоящее сокровище; бросил его в большой кожаный мешок, который уже заполнился наполовину.

Наконец его тычком в спину втолкнули внутрь. Там, в полутьме, действительно было сухо. И заметно теплее, чем на улице; ветра не было совсем. Но запах сухого помета здесь был густым, настоянным. И под ногами перекатывались какие-то катышки, покрывавшие земляной пол неравномерным слоем.

– Говно, – равнодушно констатировал Пашка, направляясь в дальний угол, – баранов каких-то, наверное.

Вообще-то у круглой в плане кошары, диаметром где-то метров в двадцать, никаких углов не было. Но писать-то хотелось! И не только ему. Рядом пристроился Каланча; еще двое. Потом и несколько китайцев подошли. Хмурых по-прежнему. Паша старался не коситься в сторону – туда, где девчонки образовали свой кружок, закрывая попеременно друг друга.

– Так, – резко, как выстрел прозвучал хлопок ладоней Сергея Николаевича, – запомнили все место, где сейчас стоите. Ну, или присели (он боднул головой воздух в направлении девчоночьих «посиделок»). Вот туда только и ходить. А в этих углах у нас будут, так сказать, спальные места.

Он показал теперь в ту часть стены, что примыкала к выходу, и продолжил:

– И главное – без паники. Сейчас главная задача – выжить. Что бы не случилось, просто выжить. А помощь придет, я уверен!

Вот Паша никакой уверенности не чувствовал. Нет, она была – в том, что его и других мальчишек и девчонок жизнь круто поменялась, и возврата к прежней не будет. А тут еще и тетка, что лечила Каланчу, подтвердила это невольно словами, которые она прошептала на ухо своему спутнику. Слишком громко прошептала, а у Павлика вдруг прорезался необычайно острый слух:

– Мы-то ладно, пожили свое. А что вот с этими ребятишками будет? Их-то за что сюда?

Первую часть этого выкрика души Паша часто слышал раньше, от бабушки Поли. Она тоже частенько смотрела так на него, и друзей, когда они играли во дворе. И от этого воспоминания парнишка проникся вдруг теплым чувством к этой женщине, да и к мужичку тоже, сейчас обнимавшему свою спутницу за талию

– Муж, наверное, – решил он, – дети там остались, внуки, быть может…

Но задавать эти вопросы он, естественно, не стал. Тем более, что Сергей Николаевич уже организовал общественные работы. Дети, а за ними и китайцы – в своей части «спальни» – принялись обустраиваться. Под этим громким словом сам классный понимал единственно возможное для них действо – сгребание в сторону куч сухого навоза.

– Тише, Максим, аккуратнее, – остановил Сергей Николаевич Каланчу, который, к удивлению Паши, первым ринулся в бой за чистоту спальных мест; принялся сдвигать кучи своими башмаками сорок второго размера (сам показывал, хвалился) так рьяно, что его фигура тут же окуталась едким облачком. По крайней мере, Макс и сам без команды рванул оттуда в сторону, и уже ближе к «туалету» расчихался по-настоящему.

Но место все же подготовили. Не стали делить на мужское-женское, просто разбились на расчищенном пространстве отдельными кружками – мальчишки вокруг Сергея Николаевича, и мужика, назвавшегося Виктором Федоровичем, майором в отставке. А девочкам что-то тихо рассказывала его жена, Альбина Александровна, которая по-прежнему работала медсестрой. Впрочем, бывший майор тоже, кажется, где-то подрабатывал. Они были москвичами, и во Владимир приехали к дочке и внукам. Так что Паша тут угадал. И теперь дед с бабушкой тихо радовались тому, что не взяли внучку с внуком на эту прогулку.

Сам Паша привалился спиной к упругой травяной стенке, и незаметно для себя задремал. А когда вынырнул из забытья, в кошаре уже царила ночная темень, и люди вокруг негромко сопели, вскрикивали, а иногда издавали и вовсе непотребные звуки. Он потянулся было сидя, скривился от онемения, которое охватило практически все тело, и аккуратно сполз на пол, ввинтился между телами, вызвав недовольное бормотание сразу двух своих соседей. Здесь было по-настоящему тепло, даже от пола не тянуло холодом. И он заснул теперь крепко, без сновидений.

Утро было тяжелым, беспросветным. Не хотелось вставать, но пришлось – бежать в тот уголок, который уже отгородили непонятно откуда взявшимися тряпками. От ужасного запаха они, конечно, не спасали, но присесть здесь без особого стеснения было возможно.

Потом он опять присел, как вчера, у стены. Дремал, и слушал вполуха рассказ неунывающего Каланчи. Тот – по собственной инициативе, или по просьбе остальных – как раз пересказывал какую-то книжку про попаданцев.

– Лихо как у него там получалось, – неторопливо думал Павлик, имея в виду главного героя рассказа Макса, – но нам такое не грозит. Да мы и не умеем ничего, дети еще. И инструмента с оружием, как у этого героя нет – совсем ничего. Даже ножик последний отобрали. А кормить тут будут?

Он даже встрепенулся, отозвавшись недовольной гримасой на громко заурчавший живот. А кто-то словно услышал его. Павлик почему-то вспомнил вчерашнего священника, и его двух спутников, оставленных в степи. Может, как это когда-то рассказывала баба Поля, и у них появились свои ангелы, или святые покровители, что заставили сейчас дикарей-степняков оторваться от своих дел, и принести им завтрак. Впрочем, эти мысли, которые был способен родить скорее взрослый ум, тут же вылетели из головы, как только до ноздрей донеслись запахи еды. Если быть точнее – жареного мяса. Четверо степняков внесли, чуть не кряхтя, два огромных котла. Обычных, с круглыми донышками, и ножками, приделанными так, что котлы эти не опрокинулись, когда их установили посреди кошары, и из них ничего не выплеснулось, хотя Паше даже с его места у стенки было видно, что обе посудины полны до краев.

– Не пожалели, гады, – невольно похвалил «гостеприимных» хозяев Морозов, – от души навалили.

Он котла исходил такой мощный дух жаркого, что не только Павлик, но и все вокруг едва не ломанулись вперед, к центру их теперешнего жилья, где под одной крышей и без перегородок совместилось все.

– В том числе вот и столовая, – опять совершенно по-взрослому подумал Павлик, – ага – Каланча, как всегда, первый.

Макс действительно вырвался вперед – хотя степняки даже не вышли еще из кошары. Один из них обернулся, сказал что-то, и все четверо засмеялись; как показалось Паше, совсем не обидно. А Каланчу, уже нацелившего свои руки в горячее варево, догнал общий окрик Сергея Николаевича и Альбины Александровны: «Стоять!». Макс замер на месте, и тут же подпрыгнул – это ему в спину впечаталась какая-то посудина, похожая на кружку, только без ручки. Это тот самый смешливый степняк швырнул ее прямо от двери. Кружку тут же приватизировала Альбина Александровна, а Сергей Николаевич встал грудью против потока голодных детей; китайцы пока не спешили.

Павел, вставший за девчонками, увидел, что во втором котле чуть колышется, замирая, вода. Вот из этой посудины женщина, взявшая на время завтрака-обеда власть в свои руки, и зачерпнула осторожно воды.

– Сначала руки мыть, – заявила она безапелляционно, – а ты, Виктор Федорович, сходи, попроси каких-нибудь приборов столовых. Хоть ножей, что ли?

– Да как же я попрошу? – даже растерялся бывший военный, – я же их языка не знаю.

– А ты жестами, жестами объясни, – посоветовала супруга, показывая левой рукой, словно что-то хлебает ложкой.

– Ну, попробую, – пожал плечами бывший майор.

Пока он отсутствовал, очередь на мытье рук продвинулась; так что и Паша этот моцион совершил. А когда повернулся к двери, там уже стоял ее муж с еще более растерянным лицом.

– Даже слушать не стали, – заявил он с обидой в голосе, – посмеялись и все. Велели сидеть тут и не рыпаться.

– Вот видите, Виктор Федорович, – с доброй усмешкой ответил ему Сергей Николаевич, – а говорили, что языка не знаете. Вон как успешно объяснились.

Майор, кажется, даже покраснел – Паше его лицо на фоне светлого пятна двери было видно не очень хорошо. А вокруг раздались смешки, которые перебил – в который уже раз сегодня – уверенный женский голос. На этот раз Альбина Александровна обращалась к китайцам:

– А вам что, особое приглашение нужно? Или вы русского языка не понимаете?

– Не понимают они, Альбина Александровна, – встал на защиту иностранных граждан Сергей Николаевич, – только по-своему.

– Они еще английский знают, – заявила вдруг Ленка Баранова, хвалившаяся на каждом шагу, что знает язык Шекспира, как родной.

Ее, знал Морозов, родители чуть ли не с пеленок дрессировали в иностранном языке. Но вот когда она успела пообщаться с иностранцами?

– А-а-а…, – догадался он, – так они же между собой переговаривались. Вот кто-то и решил, наверное, свой английский показать. А Ленка, настырная, все замечает.

– Ну, тогда помогай, – кивнул ей классный, – зови их сюда.

Баранова действительно быстро затараторила по по-ненашенски, а Пашу опять отвлек Каланча. Вообще-то это Баранова всех отвлекала, а Макс воспользовался, выловил из второго котла здоровенную кость с мясом.

– И не горячее уже, – сказал он, все же дуя на исходящий паром кусок, – фу, не соленое совсем!

Но вгрызаться в мосол не перестал. Ну и остальные подтянулись, встали в живую очередь, которой теперь командовал Сергей Николаевич. Настал черед и Павлика. В котле было еще больше половины, но поверхность, взбаламученная до него, состояла из толстого слоя жира. Вот в него и пришлось Павлику окунуть руку почти на всю ладонь, чтобы зацепить себе кусок. Маленький; по сравнению с первым, Погореловским, совсем крошечный.

– Бери еще, – кивнул классный.

Второй кус был покрупнее и пожирней. Мясо действительно было несоленым, но Паша умял оба куска, даже не заметил как. И встал еще раз, уже в совсем короткую очередь.

– А вы, Сергей Николаевич, – спросил он у классного, который все так же стоял у котла, рулил очередью, – поели?

А за спиной учителя стояли и Альбина Александровна, и Виктор Федорович. Паша тормознул очередь, показал в центр котла пальцем – берите, я после вас. Совсем по-взрослому; и другие взрослые его послушались. И лишь после того, как они выудили по куску себе – мужчины руками, а Альбина Александровна той самой кружкой, Павлик нашарил в едва теплой уже жиже приличный такой кусок. Вообще-то такого количества мяса паренек раньше не ел. Не так богато они жили с бабой Полей. Бабушка, конечно, готовила лучше всех, и борщ у нее получался… нигде больше Паша такого не пробовал. Хотя в гостях он мало где бывал, но случалось, было с чем сравнивать. Но в бабы Полином борще мяса было…

– Ну, как в том, первом, маленьком куске, – решил Морозов, – еще, что ли, поискать? Во – лучше бульончику попью, вместо сырой воды.

Так он и сделал; дождался, когда тетя Альбина (так он решил называть ее теперь) опорожнит свою посуду, и вежливо попросил попользоваться. Вперед всех, даже раньше Каланчи. А потом, отяжелев от обильной и тяжелой пищи, снова привалился к стене. И заснул. Потом был ужин, ничем не отличавшийся от обеда, и еще один долгий сон. Паша словно впал в спячку. Кто-то что-то говорил; чаще всего Сергей Николаевич. Ребята ходили по кошаре, пытаясь найти себе занятие. Каланча в конце концов перестал бубнить про своих попаданцев – потому что никто его уже не слушал.