Дай бог каждому
Моя любовь – короткий промежуток
От счастья до плацкарты в неизвестность,
А осень бдит в любое время суток,
Спасибо ей за преданность и честность.
Алексей Окулов
Мариночка Лапина считала себя очень счастливой женщиной. Она вообще была человечком солнечным, жизнерадостным, добрым.
– Кому-то за всю жизнь ни одного разочка не удаётся влюбиться, а я… в меня до Вениамина Андреевича трижды влюблялись. Однажды, чуть было, замуж не выскочила. Дурочку одну малахольную пожалела. Забеременела она от моего Лёнечки, аккурат накануне нашей свадебки. Не змеюка же я подколодная – ребятёнка отцовского надзора лишать. Поплакала у жениха на плече и благословила его на отчий подвиг. Хороший он был, Лёнечка. А любил как! Вспомню – мурашки по телу. Ну да ничего – пережила, справилась. Слава богу – не последняя баба на селе.
Вениамин, начальник поездной бригады, улыбчивый такой, шустрый (состав в том рейсе не спеша петлял через всю страну), востроглазый, видный, заприметил Мариночку на одном из полустанков, где она покупала жареные семечки, варёный картофель, да малосольные огурчики.
Было на что обратить внимание: фигурой, умением плавно нести над землёй многочисленные женские прелести, и чувственным очарованием, Мариночку природа не обделила. К тому же коса до пояса, пронзительный, застенчиво-смиренный взгляд, скромное обаяние молодости, миловидное личико, и вообще, не женщина картинка.
Резкий гудок неожиданно возвестил отправку. Женщина вздрогнула, замешкалась. Ступени тамбкра высокие, неудобные, покупка россыпью в переднике Проводница шумит, руками машет.
Пришлось Вениамину доброе дело справить – спрыгнул, подсобил.
Как глянул Вениамин снизу вверх под подол, где о чём-то греховном семафорили цвета девичьего бесстыдства чистенькие до одури трусики, как приподнял во весь рост спелые, налитые здоровой упругостью ягодицы, так и влюбился без памяти. Только Мариночке о том ни слова не молвил: ходил – наблюдал, пока оказия не представилась словом перекинуться.
Был он не робкого десятка, причём при должности. Проводницы, что доверие его заслужить, повинность постельную по очереди к нему несли. Особенно Венька любил замужних баб с шикарными бюстами и крутыми бёдрами, хотя сам был сухонький, жилистый, поджарый.
Накатанный железнодорожный маршрут, свои в доску проводницы, каждую из которых он что ни рейс – объезжал не единожды за дозволение хитрить по мелочи, торговать на остановках.
Таковы были правила, которые сам же и устанавливал.
Начальник бригады – величина. Без него прыщ на носу ни у кого в составе не вскочит, потому скучать ему не приходилось.
Вениамин и сам выше головы не прыгал. Какой смысл влюбляться в первую встречную, рисковать должностью и здоровьем, когда вокруг цветник из проверенных лапочек без комплексов, но со справками о состоянии здоровья?
Особенно ему Варька Пронина нравилась – подмахивала здорово, никогда не кочевряжилась: как вздумается начальнику, такую позу и примет. Иногда сама что-нибудь эдакое, заковыристое, любила продемонстрировать. К тому же певунья знатная, и не пьянела.
Она и сейчас за Венькой едва не по пятам ходила. Привычка – вторая натура. Любила она это сладкое дело, хотя замужем была за двухметровым бугаём с плечами как у кузнеца-молотобойца.
Мариночка показалась ему слаще, особенно после того как подержал в ладонях всю мощь её сочных ягодиц.
Спал и видел Вениамин, как освобождает нежные дамские плечики от покровов, как чувственно шарит в поисках неземного наслаждения по объёмным холмам, спускаясь в долину сладострастия.
Представлял, словно наяву, как укладывает скромницу на заветную кушетку, которая до мелочей приспособлена к приёму дорогих гостей, как медленно стягивает ненужный, даже вредный на ложе любви последний аксессуар, скрывающий желанную щёлочку от нежного интимного вторжения.
Приставучих проводниц, будь они неладны, гнал в этот раз взашей, – не до вас, шалавы! Работы много.
На одном полустанке даже цветы купил. На всякий случай.
Случай представился. Мариночка пошла в вокзал – книжку купить в Союзпечати. Путь долгий, будет, чем коротать дни и ночи.
– О, а у меня в купе целая библиотека. Про любовь тоже есть, приключения всякие, детективы. Милости прошу к нашему шалашу. У меня и гитара имеется, музыка на любой вкус. А то можно в ресторане посидеть. У меня там скидка приличная – по должности положено. Можно винца пригубить, или, к примеру, водочки. Соглашайтесь, милая незнакомка.
О том, что сладкие прелести миловидной прелестницы мерещились в иллюзорных приключенческих сценах, прокручиваемых в воображении бессонными ночами, Вениамин умолчал. Показать себя с лучшей мужской стороны он был мастер. Разговорным жанром тоже владел в совершенстве.
Главное – найти способ без ненужных подозрений залучить проказницу, заманить в райские кущи, без разницы чем, а коли наживку заглотит – бери голыми руками. Такой приз он ни за что не упустит.
Вениамин был в меру симпатичен, обаятелен, потому не заставил Мариночку насторожиться. Почему бы нет – подумала она? Дорога длинная. Винца она тоже с удовольствием откушает под хорошую закуску, тем более, даром.
Относительно “даром” женщина не особенно обольщалась, скорее не придавала значения стоимостному значению обменного эквивалента. Ведь мужской интерес, каждой понятно, вращается вокруг аппетитных округлостей и прочих, вполне земных сфер влияния.
Не девочка. Физкультпривет в постели с улыбчивым и галантным собеседником может стать не только приятным, но и полезным дополнением к утомительному путешествию.
Ехала она через Владивосток, проведать маму. Туда-сюда – более шести суток в одну сторону только в вагоне. Самолётом быстрее, но дорого.
Щедрое предложение не без интереса было принято.
Сначала парочка долго парилась в тамбуре: привыкали друг к другу, покуривали, знакомились.
Губы у Вениамина оказались чертовски сладкими, руки умеренно наглыми и умелыми.
Рукосуйство, объятия и поцелуи рождали удивительной силы волнующие каждую восторженную клеточку вибрации.
Навязчивые желания требовали физического воплощения, но уступить сразу – потерять достоинство. Нужно выдержать марку, дать понять – ценный приз нужно заслужить. Вот только стоит ли с разбега ложиться под скорый поезд?
Была – не была, решила Мариночка и нырнула в омут бесстыдно сладостного азарта. В конце концов – не каждому дано жить исключительно в любви. Иногда нужно просто уступить хорошему человеку – расслабиться и получить удовольствие вместе с другими попутными плюшками в виде праздничного продуктового меню и приятного во всех отношениях общения.
Вениамин прикасался к ней дрожащими руками, нежно щекотал горячим языком во рту, а в ушах начинал нарастать ритмичный гул, низ живота набухал приятной слякотью, и голову обносило, как давно уже не приходилось испытывать, и вообще могло никогда больше не случиться.
– Вениамин, – из последних сил сопротивляясь соблазну, спросила Мариночка, – у вас семья имеется?
– Скрывать нечего – женат, по любви между прочим, двух детишек воспитываю. Но я человек честный. Знаете, у мусульман очень строгий семейный кодекс, но когда мужчина в дороге – ему многое дозволено. Воздержание для нашего брата весьма опасное мероприятие. Можно домечтаться до простатита, или ещё хуже. Нет у меня желания, Мариночка, обманывать вас. Конечно, я не мусульманин, но дорожные послабления чту свято. Вы мне так понравились, так понравились! Из столицы едете, значит, рядом с мегаполисом живёте. Может даже мы соседи.
– Под Ярославлем обитаю, в Мышкине.
– Надо же! И я оттуда, вот так встреча! Да нам сам бог велел переспать, любовью поделиться. Давай, милая моя девочка, обмоем наше знакомство. И это… переселяйся уже ко мне. С полным, так сказать, пищевым и прочим материальным довольствием. Дадим шороху, землячка! Мышкин! Надо же! А я-то думал – чего меня так шарахнуло: спать не могу, есть не могу – хочу и всё тут. Видно духом родным от тебя повеяло. Вино будем пить или водку?
– Давай уж, Веня, без предисловий. Соловья баснями не кормят. Веди в свой дворец, познакомимся ближе, там и решим.
– Неужто, и тебя зацепило? Как я рад, как я рад! Нет в жизни случайностей, который раз убеждаюсь. Мне тебя бог послал, не иначе.
Радости особой с разбега не случилось: видно переволновался бедолага.
Мариночка, гладила скакуна, успокаивала, – отдохни, соколик. С каждым может случиться. Вот баба-дура. Нужно было водочки махнуть для храбрости, а я сразу быка за рога. У меня на такой случай средство есть, только особо не серчай. Особенное средство – не каждому мужику по нраву.
Вениамину лекарство понравилось, лечебный эффект и того слаще показался.
Дальше его уговаривать не пришлось: скакал до самого Владивостока как подорванный.
– Долго гостевать собралась?
– На весь отпуск. Через две недели обратно.
– Меня дождись. Христом богом молю. Ты теперь для меня первая женщина на Планете.
– А эти? Я же вижу как на тебя проводницы зыркают, особенно Варька из третьего вагона. А жена?
– Жену не брошу, не обессудь. А эти… с их не убудет, а мне малая радость. Не ревнуй, с тобой ни одна из этих мокрощёлок не сравнится.
– Неужто, влюбился?
– Это другое, Мариночка. Ты как пирожное с абрикотиновым кремом. Чем больше ешь – тем слаще. Но хлебушка тоже хочется.
– А мне каково! Мне-то обидно. Замуж, жуть как хочется. Детишек хочу нянчить.
– Тю, детишек я тебе сколь угодно настрогаю. У меня все бабы с первого разу залетают.
Так они ни до чего серьёзного и не договорились, но мечтать Мариночке никто не запрещал. Чего она в башке у себя понавыдумывала – целый роман с продолжением. Джэн Эйр отдыхает.
Если любит, думала она, от той бабы ко мне переметнётся, никуда не денется. Тут ведь что важно – каким боком поворачиваться, как подмахивать, как хвалить да глазоньки закатывать.
Обратная дорога вдвое слаще показалась.
Венька вовсю мёл хвостом: ублажал девульку и днём и ночью, подарками завалил.
Мариночка даже думать боялась, что ещё пара дней и закончится их дорожный роман ничем.
Быть такого не может!
Потому, не сомневаясь, и выкатила любовнику ультиматум, – жениться должон. Беременна я от тебя, вот!
– Кто же против живого ребятёнка, люба моя. Рожай на здоровье. Буду к тебе с визитами наезжать, деньжат время от времени подкидывать. У меня тут, на составе, бизнесов много. Прокормлю.
– Э-э, так не пойдёт! Ты к ней, к супружнице нынешней наезжай, а со мной жить налаживайся.
– Я тебя предупреждал: семья – святое. Любовь и обязательства – не одно и то же. Я мужчина православный, в церкви венчаный. С другими бабами проказничать только в рейсе дозволено. Не обессудь. Тут тебе ничего не обломится. Пиши свой адрес. В рейс – хоть каждый раз с собой брать могу. Дома подобными шалостями не балуюсь.
– Какие же вы все, – сокрушалась Мариночка, – непостоянные. Только одного от нас, женщин, вам и нужно, а как до дела – сразу в кусты.
Вот и четвёртый раз, пока молодая, красивая, повезло доброй женщине влюбится. Будет теперь о чём с дитём желанным поговорить, о чём рассказать, когда подрастёт да вопросы каверзные задавать начнёт.
Не в разврате и мерзком лицемерии малец зачат, от большой любви, в согласии духовном на свет появился.
Мариночка не в обиде на милого да любого. Замечательный человек Вениамин Андреевич Кулешов. Кто же виноват, что вера и высокие моральные принципы не дозволяют ему распутничать. Денег он присылает, слава богу, не скаредничает, её саму время от времени близостью радует.
Каждому бы так в жизни повезло.
Вот такая любовь
Ветру в твоих руках, вестнику катастроф,
я отдаю слова и шелуху от слов –
чувства, которых нет, радужный лепесток,
трещины на земле, выбитой из-под ног.
Оль Костюченко
Григорий Иванович сам не понял, когда и как это случилось.
Обыкновенное вроде имя – Ка-тень-ка, а как ласкает слух: словно негромкое журчание ручья на перекате или ласковое дыхание ветра в летний тенистый полдень, когда лежишь на краю духовитой земляничной поляны с закрытыми глазами, вслушиваясь в разнообразие удивительных звуков жизни, которую с высоты человеческого роста невозможно заметить. Хорошо-то как!
В подобные минуты хочется от избытка счастья кричать, но согласитесь – довольно глупо орать о том, что тебя накрыла нечаянная эйфория за рулём автомобиля, ведь никто не услышит, поэтому Григорий запел, – Катя-Катерина, маков цвет, без тебя мне сказки в жизни нет. В омут головою, если не с тобою! Катя-Катерина, эх, душа – до чего ж ты Катенька хо-ро-ша! Ягода-малина-а-а Катя-Катерина-а-а…
Зажмурив на мгновение глаза, мужчина от избытка чувств затаил дыхание, силясь вспомнить запах любимой женщины, трепетно-сладостное ощущение взаимных прикосновений.
Тело на яркие визуальные образы мгновенно ответило приступом возбуждённого блаженства. Его мягко обволокло сладостно пьянящим дурманом, настойчиво навевающим чувственные грёзы.
Казалось бы, полчаса как расстались, а Григорий Иванович уже живёт томительным, волнующим предвкушением теперь уже новой удивительной встречи.
Впереди дорога длиной в три сотни километров. Есть время помечтать.
С воображением он дружен, тем более теперь, когда судьба преподнесла столь щедрый подарок.
Катенька вдвое моложе его.
Вдвое! Представить сложно.
Да он бы и сам не поверил, но ведь это самая настоящая реальность, которой можно восхищаться, которую можно потрогать… и не только.
Есть, конечно, повод задуматься: кроме разницы в возрасте и разделяющего их нечаянно страстную любовь расстояния, существуют непростые, даже очень хитрые, усложняющие жизнь закавыки, но сейчас о досадных препятствиях и морально-этических издержках так не хочется думать.
Жена… и две дочки.
Да… с ними-то он сросся воедино. Разрубить этот гордиев узел будет ох как непросто.
Ладно, не стоит о грустном. Есть тема гораздо интереснее – милая, обаятельная, застенчивая и такая кроткая малышка Катенька.
Она всегда, понимать надо – всегда, независимо от обстоятельств, от собственного настроения, такая ласковая, такая жизнерадостная и весёлая, такая… удивительно нежная. А с какой тоской и тревогой во взгляде прощалась на этот раз. Словно боялась предательства.
Глупышка, разве возможно в здравом уме и при памяти отречься от настоящего чуда, от подарка судьбы!
Катенька… такая нежная! Такая застенчивая, впечатлительная, доверчивая… и ранимая.
Лиза поймёт, должна понять (она ведь добрая), что разбрасываться настоящими чувствами в нашем немолодом возрасте, когда судьба неожиданно преподнесла чудо самой настоящей любви, особенно такой трепетной, ни в коем случае нельзя.
У неё ведь всё есть… точнее, всё было: больше двадцати удивительно счастливых лет дарили мы друг другу супружеское блаженство. И я ни разу… ни-ни! На меня можно было положиться. И доверять. И верить.
Никто не виноват, что чувства выцвели, что делиться по большому счёту больше нечем. Разве что болячками и отвратительным настроением.
Неужели не сумею найти убедительные слова?
Мы всегда понимали друг друга… с полуслова.
Григорий Иванович на мгновение усомнился в искренности и убедительности аргументов, которые мог предъявить, но Катенька, его Катенька – это сокрушительное обоснование, самая весомая, самая неопровержимая причина необходимости пересмотреть устаревшие, утерявшие хрупкое равновесие жизненные стратегии.
Кто знает, сколько ещё дней полноценного счастья отпущено каждому из нас. Нужно жить настоящим… которое никогда не повторяется, за которое нужно цепляться руками и ногами.
Может быть и Лизе когда-нибудь (а почему нет) повезёт. Встретит, допустим…
Господи, о чём это я… в её-то годы: с багажом стереотипов, условностей, предрассудков. С мешковатой дородностью, выцветшими как рисунок на ситцевых занавесках глазами и волосами, с постоянно больной головой, опухшими суставами.
Назойливые мысли усилием воли были почти отодвинуты на задний план, проскакивали лишь фоном, поскольку нет ничего важнее для человека, чем гармонизация отношений с самим собой.
Принцип приоритетов никто не отменял. В любых обстоятельствах необходимо выбирать и окучивать самое значимое. Логичнее всего отдать предпочтение самому ценному, призовому источнику энергии – страстной любви. Это будет рационально, правильно. Как ни крути.
Так уж бывает, так уж выходит: кто-то теряет, а кто-то в это же время находит. Кому как повезёт.
Так было всегда. В конце концов, Лиза справится. Да и я помогу… если что. Мы ведь не чужие друг другу.
Григорий Иванович вытащил из бардачка шейный платок, который тайком позаимствовал у Катеньки. Как символ чарующей гармонии, духовного и физического единения, как крохотную частичку её магической юной гравитации, насыщающей пробудившееся ото сна мужское эго могущественной живительной силой в неизбежной разлуке.
Пьянящий аромат неповторимо чувственных воспоминаний, сохранившийся на невесомой ткани, вновь настроил на приятную романтическую волну, одарив впечатлительное воображение красочными фантазиями.
Последняя ночь была восхитительно сладкой, невыносимо яркой. Григорий как бы помолодел, вернулся в молодецкое прошлое. Ничего похожего прежде, в той жизни, от которой теперь необходимо избавиться, не случалось.
Катенька поражала покорностью, нежностью, необыкновенно пылкой страстью – тем, чего так не хватало в размеренно-скучной семейной жизни всё последнее время. Возможно, причиной полного интимного раскрепощения и обворожительной женственности стал предшествующий этому событию откровенный разговор: Григорий поклялся вернуться не любовником – суженым.
Той ночью он был удивительно красноречив, неправдоподобно убедителен. Да и как не поверить в его благородство: ведь он у девочки оказался единственным, первым.
Любовники весь вечер наивно откровенничали, радостно обнимаясь в беседке, у пруда с парой неразлучных белоснежных лебедей; бурно обсуждали невероятное будущее в её стареньком родовом домике, утопающем весной в зарослях жасмина и разноцветной сирени, кипенно цветущих в садике вишен и яблонь, облепленных одуревшими от такой щедрости шмелями, пчёлами и бабочками.
Катенька млела от близости, светилась неподдельным счастьем, отчего Григорий Иванович сам себе казался молодым и сильным.
Возможно, не только казался: ночь была удивительно неистовой, по-настоящему бурной. Настолько неудержимого, ненасытного себя он не мог припомнить, как ни силился.
Лиза никогда не была особенно страстной, тем более в последние годы. Григорию было с чем сравнивать.
Конечно, жену он тоже хотел. Хотел всегда, потому что любил. Пройти мимо Лизы и не обнять, не прислониться, не запустить под подол шаловливую руку было немыслимо.
Но Катенька – это совсем иное, это, если хотите – волшебство!
Катенька, как стремительный водоворот, от одного взгляда на который кружится голова; как гравитационная аномалия, как чередование невесомости и перегрузки. Как необузданная, своенравная стихия, от которой нет, и не может быть спасения. Но от которой, совсем-совсем нет желания спасаться.
В бушующий неистовой ненасытностью эпицентр страсти Григорий Иванович погружался добровольно, с превеликим удовольствием.
Представляя ту волшебную ночь, ту безумную греховную оргию, сладость от безудержного слияния, мужчина вновь не на шутку возбудился.
Пришлось остановиться, чтобы усмирить избыточное давление капризно настойчивой плоти.
День к тому часу уже проснулся. Травы напитались росой, берёзовая поросль дурманила сладким с непередаваемо пикантной горчинкой запахом молодой листвы, в вышине заливисто пел жаворонок, наверняка рассчитывающий на трепетный отклик.
Вот она – настоящая жизнь! Что ещё нужно мужчине, чтобы встретить неминуемую, старость, которая холодом дышит в затылок!
Рано, рано думать о дряхлости, когда тебя со всех сторон окружают чудеса, когда прожитый в любви и радости день позволяет запросто сбросить годы жизни.
Сына нужно будет растить. Как без сына-то! Это не обсуждается.
– Иваном назову, как батьку. Наследником будет. Распишемся с Катериной – заживём! Дом поправлю, цветов кругом насажу, мастерскую обустрою. Работать не пущу – пусть наслаждается свободой. Лодочку купим, ружьишко. Веранду пристрою.
Ехать вдруг дальше расхотелось.
Может воротиться? Семь бед – один ответ. Катенька так обрадуется, так обрадуется!
Нет, так нельзя, словно бегу от чего. Во всём нужен порядок. Девчонки, жена – они ведь не чужие. Сначала нужно о их будущем подумать.
Дочери бросились на шею, стоило только отворить дверь. Лиза тоже ждала – соскучилась.
– Довольно Гришенька по командировкам тебе мотаться. Пусть молодые стараются. Тебе ведь сегодня на работу не надо? Вот и правильно. У меня котлетки, картоха толчёная, квашеные огурчики. Селёдочку малосольную по такому случаю купила, наливочку брусничную выстудила. Отобедаем, спать ляжешь. Я отгул взяла, тоже с тобой поваляюсь. Гришь. А Гришь… только честно скажи… ты меня любишь?
– Давай о любви потом. Неловко интимные игры на глазах у детворы затевать. У меня к тебе разговор есть. Серьёзный. Не для детских ушей.
– Мне, Гришенька, тоже есть чем поделиться. Смотри, чё я тут навязала, нравится?
– Кому это, игрушечные что ли? Вроде Юлька с Алёной из кукольного возраста вышли. Тебе-то наливать или как?
– Или как, Гришенька, или как.
– не приболела ли часом? Так наливочка супротив любой хвори первое целебное средство. Не пьянства ради, а здоровья для.
– Так-то оно так… но иные хвори недугом-то и не назовёшь. Ты пей, пей, устал ведь с дороги.
Лиза как-то странно себя вела: ничего не ела, настороженно, вопросительно глядела на мужа, одновременно сияя внутренне, словно девка на выданье, и краснела, – вкусно, Гриш? Я так старалась.
– Так кому милипусечных носков-то наваяла? Девкам что ли приданое готовишь? Так рановато вроде. Не поспели.
– Я ещё вроде сама в силе. Сорок пять – баба ягодка опять.
– Ополоумела, родная! Ягодка, твою мать… переспелка. Хотя, с какой стороны глянуть.
– Так плохо выгляжу?
– Не так, чтобы очень. У меня на тебя аппетит завсегда есть. Но… тут, понимаешь, такое дело… не знаю, с какого бока приступить.
– Какое такое дело! Натворил чего?
– Не сейчас, Лиза… не здесь. Говорю же – вопрос деликатный, серьёзный. Не для чужих ушей. Я, пожалуй, ещё рюмаху накачу. Девок… гулять отправь. Юлька, егоза, жениха пока не подцепила?
– Нам теперь, папочка, не до женихов. Будет и без того чем развлечься.
– Ишь ты! Чем же таким важным, что на женихов времени недостанет?
– У мамки спроси. Мы молчать поклялись.
– Лиз, это чё тут за заговор, что за восстание пупсиков: этим вертихвосткам положено знать, а мне нет! Вот возьму ремень, всыплю всем троим по первое число, тогда точно замуж никто не возьмёт.
– Девочек бить негоже. У меня, Гринь, это… того… двенадцать недель.
– А у меня сорок шесть лет. Что с того?
– Сын у нас будет. Беременна я… мальчиком… вот. Ты рад?
– С ума сошла, какая к едреней фене беременность… сын, говоришь, ну и дела… и от кого!
– Ты чё, старый, совсем ополоумел! От тебя, знамо дело. Вот и я говорю, что дела. Всем таперича заботы хватит. Пора тебе папочка с командировками завязывать. Мне одной теперь не управиться. А ты о чём хотел поговорить?
– Да я это… так… не срочно теперь. Дай твою новость переварить. Сын, значит… мальчик… наследничек. Как назовём-то?
– Мы же давно сговорились: Ваняткой будет, как твой батька.
– Ну да, ну да… Ванечка. Конечно же… как иначе.
– Ты никак расстроился, Гриш? Я тоже поначалу огорчилась. В толк не могла взять… как сподобилась. Мы ведь с тобой того… только по праздникам. И потом… столько лет не предохранялись, вроде и ни к чему. Природа своё дело знает – когда, кому, чего и сколько. Думала, что отстрелялись. А тут… поди ты! Так оно может и лучше. Заскучали мы с тобой от прозы жизни, наелись досыта тоскливого однообразия, в любви разочаровались. Застряли… между прошлым и будущим. Крушение иллюзий, кризис среднего возраста, депрессия, мать её. Одиночество вдвоём. Я не хочу, ты не можешь. Всё как у всех. Не мы такие – жизнь такая. Мне ведь тоже, как и тебе, лихо. Я же вижу, как ты маешься.
– И ничего я не маюсь. Устал, вот и всё.
– А лицом побелел, словно напугался. Может, ты не хочешь… сына-то… или не веришь, что твой?
Лиза сжала губы, принялась моргать, вот-вот заплачет.
У Григория Ивановича кошки на душе скребут, да так противно. Свить бы сейчас петлю… для себя.
Сын!
Какой мужик в здравом уме да при памяти от наследника откажется.
А Катенька, с ней-то как! Она же доверилась.
Беда! Хоть разорвись, хоть лопни.
Что делать-то, быть-то как!