Испытание близостью

Взрослые люди

Ну, вот и всё, окончен год,

простились вроде…

А он сидит, чего-то ждёт – и не уходит.

И теребит мои ключи

в ладони красной…

Но я молчу – и он молчит:

и так всё ясно.

Анна Полетаева

Ничто не предвещало грозу.

Был замечательный день, изумительный вечер, раскрашенный закатными переливами с оранжевым, алым и васильковым акцентом.

Такого огромного солнца, в половину неба, на фоне которого летела стая птиц, Сергей и Катя, кажется, никогда ещё не видели.

Настроение пело и плясало, тем более, что их ждали у подружки, которая наметила справить день рождения. Двадцать пять лет не каждый день случается.

У парочки ещё было время. Сергей уговорил жену досмотреть закатное шоу до самого конца. Натанцеваться они ещё успеют. Ведь пригасили к половине десятого. До Серены идти пешком не больше десяти минут.

Сергей прижал милую, празднично одетую супругу, притянул к себе её голову, поцеловал в ушко, в шею. Девушка поёжилась, посмотрела на мужа ласково-ласково, но словами выразила не восторг, а негодование, – причёску помнёшь, медведь.

– Как же хорошо мне с тобой, Катюшка, не представляешь. Так бы стоял всю жизнь на берегу этого пруда и не выпускал из рук своё счастье. Может, ну её, Серену, по телефону поздравим? Я так хочу побыть с тобой наедине. И вообще хочу, просто задыхаюсь от желания.

– Глупее ничего не мог придумать! Не обижайся, она моя лучшая подруга. Можно подумать, не успеешь наиграться в любовь. Будет тебе счастье, Серёженька, всё, что захочешь, будет… нужно немного потерпеть, дождаться, когда останемся одни. Мы же взрослые люди.

– Ждать, так ждать. Знаешь, Катюша, у меня беспокойство какое-то. Сам не пойму, что со мной происходит, но сердце щемит.

– Ерунда. Ты нарочно так говоришь, чтобы в гости не ходить. И не вздумай портить мне настроение ревностью. Танцевать сегодня буду, с кем захочу. Серенка гостей пригласила, жуть сколько. Оторвёмся по полной. У меня уже ноги в пляс пошли… от предвкушения хмельного азарта. Не сердись, любимый. Завтра всё возмещу… в призовом размере. Сегодня веселимся.

– Завтра так завтра. Как говорит моя мама – у бога дней много.

Гостей у подруги действительно оказалось много. Сергей почти никого не знал.

Катя сходу завелась, как электрический моторчик, забыв про мужа. Танцы и весёлые кампании она обожала.

Предчувствия не отпускали Сергея. Что-то изнутри настойчиво напрягало.

Катя увлечённо танцевала. Мужчины приглашали её наперебой.

Один танец она подарила мужу, но он не был любителем обниматься на людях под музыку, тем более без настроения, потому из этой затеи ничего хорошего не получилось.

Немного погодя, когда было произнесено много тостов, продемонстрированы подарки имениннице, поведение гуляющих стало приобретать пошловатый оттенок.

Кавалеры без стеснения прижимали в танцевальных движениях дам, оглаживали их крутые попки, что-то фривольное шептали, дотрагивались губами до чувствительных точек, вызывающих слишком откровенного характера восторг.

Люди все взрослые, имеют право. Тем более что семейная пара на этом празднике всего одна, он и Катя.

После очередного танца Сергей увлёк жену на улицу, подышать. Думал, что удастся уговорить завершить приключение на этой замечательной ноте.

Катя согласилась выйти. Её слегка шатало от выпитого спиртного.

Кто-то из гостей курил. Жена залихватски попросила мужчину угостить сигареткой, что было странно, она не умела курить.

Сергей узнал в нём одного из кавалеров, который настойчивее других кружил жену в танцах.

Жена уверенно подкурила у него, вдохнула едкий дым полной грудью и закашлялась. По её лицу потекли слёзы вместе с косметикой.

– Пошли домой, Катенька.

– Так и знала что попытаешься испортишь праздник. Не нравится, не мешай другим. Лично я остаюсь. Роман, проводите меня, – настойчиво потребовала девушка, – хочу танцевать.

Сергей отодвинул было в сторону провожатого, но получил неожиданный удар в солнечное сплетение.

Дыхание остановилось, в глазах померк свет. На некоторое время он отключился.

Жены и её агрессивного кавалера не было.

Удар от мужчины Сергей перенёс стойко, а от Кати…

Неожиданно засвистел ветер, налетая порывами, сгибающими деревья. В глаза полетел песок, мусор кружился в свете уличных фонарей. Молнии одна за другой засверкали поверх деревьев, затем раздались разрывы грома, хлынул дождь.

На втором этаже были раскрыты балконные двери, громкая музыка звучала в перерывах между раскатами.

Мокрый Сергей стоял, не решаясь ни на что.

Всё же нужно попытаться увести Катю домой. Она опьянела, сама не понимает, что делает.

На кухне и в зале жены не было. Гости по-прежнему веселились.

Сергей прошёл в дальнюю комнату и обомлел. Катя и танцор целовались, лёжа на диване. Рука мужчины шарила у Кати под юбкой. Они были настолько увлечены процессом, что никого не замечали.

– Что же, – с горечью подумал Сергей, – действительно взрослые люди. Нет смысла прерывать удовольствие, устраивать на людях скандальные сцены. Пусть развлекаются, если это единственная и основная цель их жизни.

Настроение… какое к чертям собачьим настроение! Мужчина шёл по лужам, не разбирая дороги. Сознание привело домой, куда же ещё.

Что он чувствовал? Этому невозможно дать определение. Сначала внутри бушевал ураган, сверкало и гремело. Долго, бесконечно долго. Потом всё прекратилось, разверзлась дыра, через которую заползала пустота.

Сергей пил крепкий кофе, чашку за чашкой. Такого мучительного похмелья у него никогда ещё не было.

Сердце стучало с перерывами, в голове шумело, в глазах сверкали концентрические круги, взрывающие мозг.

Как такое могло произойти! Катя, милая девочка. Ведь они были так счастливы вместе.

Сергей силился вспомнить что-то хорошее. Сознание настойчиво выдавало одну и ту же картинку: уверенные движения под платьем жены мужской руки.

От очередного глотка кофе его вывернуло наизнанку, потом сами собой потекли слёзы.

Ненадолго после этого Сергей забылся. Очнувшись, начал лихорадочно соображать, что делать.

Решения не было. Он знал лишь одно, что вчера ещё любил эту девочку больше жизни. И что теперь делать с этой любовью?

Мысли путались. Временами Сергей умудрялся себя убедить, что ничего трагического на самом деле не было, что ему показалось. Это было видение, мираж, галлюцинация. Что угодно, только не измена.

Он потерялся в пространстве и времени, витал в мареве фантазий. Когда приходил в себя, решал, что жить больше незачем.

В дверь позвонили. Настойчиво, длинно. Затем начали стучать ногами. Так могла требовать открыть только Катя. Его Катя.

Сергей машинально вставил ключ в замок с внутренней стороны, когда пришёл ночью. Увидев в глазке Катю, обрадовался было её возвращению, но память вернула на ментальный экран неприглядную сцену.

Его передёрнуло от брезгливого отвращения.

– Пусти, Серёжа! Пожалуйста, открой, – кричала Катя, – я тебя очень прошу… на надо поговорить.

Она барабанила в металлическую дверь руками и ногами. Было слышно, что она плачет.

Сергей не мог определиться, хочет ли её видеть.

Там, за дверью, была совсем другая Катя, женщина, которую он совсем не знает. Чужая, к которой ничего, кроме неприязни, здесь и сейчас чувствовать не мог.

– Серёжа, миленький, не бросай меня, не отталкивай. Давай поговорим… как взрослые люди. Я тебя очень прошу. Впусти, нельзя же выяснять отношения на глазах у всего подъезда. Да, я виновата, очень виновата, признаю. Но давай обсудим инцидент без свидетелей. Я всё объясню.

Сергей стоял за дверью в их общую квартиру. Не впускать жену было глупо, да и ни к чему действительно выносить сор из избы, превращая размолвку в публичное шоу.

Он открыл, стараясь не глядеть в сторону жены, развернулся, пошёл на кухню.

События происходили в автоматическом режиме, словно в дурном сне.

– Я знаю, ты всё видел. Прости, если можешь! Не знаю, что на меня нашло. Я поступила подло, гадко. Пойми, это была… как бы… совсем не я. Я понимала, на самом деле понимала, что делаю… но не могла остановиться. Мне хотелось чего-то тебе доказать, наказать что ли. Мной руководило чувство противоречия.

– Зачем мне всё это знать? Ты это была или не ты, но целовались вы на моих глазах. И рука в твоих трусах была настоящая. Да и стонала ты, катя, вполне натурально.

– Серёженька, любимый, я ничего не отрицаю. Да, я поступила гадко. Там, у Серены, было только начало. Я подчинилась этому мужчине, словно загипнотизированная. Мы даже не разговаривали. Он глазами и жестами приказывал, я соглашалась.

– Как у вас, взрослых людей, всё просто. Я больше половины года не мог решиться на робкий поцелуй, а ему ты не могла отказать после первого танца.

– Я же объясняю, это было наваждение. Сама не понимаю, как такое могло произойти, что это было.

– Подразумеваю, интимная связь между мужчиной и женщиной называется секс. Обыкновенные развратные действия, без любви, ради удовлетворения животной страсти. Видимо, подобные фантазии давно будоражили твоё воображение.

– Нет же, Серёженька, нет! Это была нелепая роковая случайность.

– С чем тебя и поздравляю. Если я ни о чём подобном не грезил, мне и предложений таких никто не сделает. Мысли, Катенька, материальны. Признайся хотя бы себе, что стечение обстоятельств, кажущаяся случайность, вполне закономерна.

– Тебе непременно хочется меня обвинить, выставить развратной, порочной, лживой?

– Помилуй, ты сама эту постыдную связь сделала достоянием общественности. Сначала у Селены, теперь здесь, в подъезде.

– Да, Серёженька, я дрянь… не сумела справиться с вожделением. Но я твоя жена… и хочу быть ей всегда. Пойми меня и прости! Я не такая на самом деле, вот увидишь. Я хорошая, верная.

– Похоже, Катенька, ты сама не знаешь, какая. Любой поступок только в первый раз тяжело совершать, потом даже самое неприглядное действие становится привычной обыденностью. Любопытство заставит тебя повторить острые ощущения. Возможно, возбуждение и сладострастие сильнее твоей воли. Я не знаю, если честно, не хочу ничего знать про механизмы измены. Мне просто противно будет  к тебе прикасаться.

– Ты меня больше не любишь, не желаешь даже попытаться простить!

– Мы же взрослые люди. Ты забыла добавить эту ритуальную фразу, которой можно всё объяснить. Да, мы сформировались, созрели. Можем себе позволить. Если доверие и верность, просто ничего не значащие слова. Нам лучше расстаться.

– Как, почему? Ты не можешь так со мной поступить!

– Ты же смогла. Я любил ту Катеньку, с которой счастливо прожил три года. Ты – самое прекрасное, что случилось в моей жизни. Теперь ещё и самое ужасное. Не знаю, получится ли пережить этот шок.

– Прости, миленький… я больше не буду!

– Меньше, как оказалось, тоже не будешь. Как думаешь, танцор тебя любит? Сомнительно. Зачем ему доступная женщина. Он про тебя уже всё знает. Теперь и я тоже.

– Каждый может оступиться, сделать ошибку. И что, сразу приговор и смертная казнь!

– Я тебя не гоню. Сама не захочешь со мной жить. Мы потеряли самое главное, что превращает обыкновенные эмоции в чувства, а чувства в любовь – доверие.

Больше супругам не о чем было говорить. Тем более, скандалить, спорить. Жизнь сама расставила всё по местам.

Развелись они через два месяца.

Покаяние

Мы можем навсегда прощаться

Полу-во-сне, полу-в-бреду.

Я всё равно к тебе приду:

Мне просто некуда деваться.

Вадим Хавин

Зойка любила дружка своего больше жизни, оттого и дразнила. Время пришло девчонке невеститься, да и смелая, дерзкая была чересчур: одевалась намеренно в короткие платьица, специально для Витьки, грудью упругой прижималась, волосами распущенными щекотала, чтобы аппетит у парня разбудить, о котором тот ни сном, ни духом. Коленки голенастые напоказ выставляла, подол до трусиков, как бы случайно задирала, за руку нежно брала, чтобы в глаза удобнее заглядывать, губы жадные до ласки подставляла.

Но, Витька – телок: мычит, глаза зажмуривает. Сердечко волнуется, стукотит. За метр беспокойный пульс услышать можно.

Зойке, конечно, приятно, но она взрослой стать решила, от своего желания не отступится. А уж коли игра в любовь в такую жаркую пору вошла, жди неожиданностей. Горячая кровь на такие безумства способна толкнуть – только держись.

Налюбоваться дружок не мог на узорчатые прожилки под её прозрачной кожей. Дрожал, как осиновый лист, когда невзначай прикоснуться к подружке доводилось. Млел, созерцая божественное цветение беспечной юности.

Нельзя! Мальчикам, вроде, можно до поры (выдерут да и только), чтобы опыт накопить, чтобы не опозориться, когда срок наступит, а девчонкам беда. Позор на всю оставшуюся жизнь. Витька не может так поступить, особенно с Зойкой. Они же с детства не разлей вода. Куда один, туда и другой. На селе все знали, что рано или поздно…

Знала и Зойка, что он застенчивый, робкий, мечтала, – сейчас поцелует. Разве от такого подарка можно отказаться! Не дурак же он.

Представляла, как сладко будет вдвоём, – любит ведь, чего ждёт? Вот она я.

За руку брала, в заросли лозняка поутру водила, подальше от любопытных глаз. Смело сбрасывала платьице, – гляди, любуйся. Вот здесь можешь дотронуться. И здесь. Всё-всё можно, даже то, чего совсем нельзя. Ну, же! Какой же ты у меня…

Зойка танцевала нагишом, руками ласково звала, – иди ко мне, любый.

Она была почти взрослая. Так все говорили. Вон, и грудь поспела, и кустик меж ног призывно топорщится. Расцвела девчонка, округляться начала, порозовела. Млеет в ожидании любви, трепещет от откровенного бесстыдства толпящихся в голове мыслей, от переполняющих кровь эмоций, от невнятного напряжения в груди и внизу живота.

Витька краснел, терялся, отводил в сторону зачарованный взгляд. По ночам грезил, позволяя в фантазиях всё то, чего не мог себе разрешить в Зойкином присутствии.

Его чувственность только пробуждалась. Ничего он ещё толком не понимал, но позывные взросления настойчиво о себе напоминали, наполняя незрелое тело нежностью и бурлящей кровью.

Только бы Зойка не узнала, какие мечты он себе позволяет! Не мог Витька подружку обидеть, не мог.

А Серёжка стесняться не стал. Задрал подол и опростался, причиняя при этом боль.

Не любил, “на дармовщинку” позарился. Любопытен через край. Жаден до грешных впечатлений. Чего не взять, коли плохо лежит. Девка-то в соку, ничего не соображает: из реальности-то выпала. Может и не вспомнит, когда в себя придёт.

Зойка была к нему равнодушна. Созрела прежде времени, это да. Так природа распорядилась, чтобы мальчишкам дать время окрепнуть: сил накопить, мышцы нарастить. А Витька малость старше был, что к чему представление имел: не она первая, не она последняя. Зов плоти.

Кто-то скажет, – чокнутая она, эта Зойка, суицидница. В психушке ей место, – и будет прав. Отчасти. Поскольку не сумел распознать душу тонкую. Девочка реальность с фантазиями перепутала.

Так бывает, когда напор гормонов в крови мысли в раскоряку ставит, а необузданный творческий потенциал, помноженный на развитую сверх меры впечатлительность, толкает в пропасть неизведанного.

Влюблённые девочки – натуры хрупкие, импульсивные. Натворят невесть чего в хмельном угаре сладкого влечения, вкушая по неопытности ворох запретных для их опасного возраста эмоций – не расхлебать опосля.

Вот и Зойка… дурочка, на крючок запредельной глупости попалась. Нет, чтобы успокоиться, подумать. Сразу в пропасть, чтобы не страдать. Как же это глупо!

Потом жалела, кляла себя за порочную беспечность. Поздно. Крапивное Серёжкино семя упало в благодатную почву, выпустило цепкие щупальца, разом и проросло.

Зойке в тот год, когда родила Никитку, едва семнадцать исполнилось. Сама дитя, до ставней оконноых дотянуться не может, ростом не вышла, а богатыря выродила. Боровичка голосистого с красной головкой почти пять кило весом.

Порвалась вся, но терпела. Все орут, а она молча муку адскую приняла: кару добровольно себе назначила.

Не дождалась любимого – получи!

Вспоминала чуть не каждый день, как Витька украдкой смотрел на острые её локотки, на узкие плечи с подвижными лопатками, на впалый животик, над которым нависали худосочные рёбрышки, которые можно было пересчитать поштучно.

Она ведь звала его тогда, – на, возьми.

– Время не пришло, Зоенька. Погоди, пока повзрослеем. Всё у нас будет. Как положено, по-честному. Только дождись.

Глупый. Не будет теперь ничего! Кто захочет связать жизнь с утратившей честь гулящей девкой.

Как же она ревела в тот день, когда Витька в областной центр учиться уехал, как упрашивала, – останься! Сгину без тебя.

Накрутила себя, чуть умом не двинулась.

Не послушал. Думал, блажит девка. А она чуть руки на себя не наложила, такова была сила потрясения.

Серёжка из петли вынул. Никому о том не сказал, но плату непомерную взял – невинности лишил, пока Зойка окончательно в себя не пришла. Девчушке тогда без разницы было: она с жизнью уже распрощалась. Семь бед – один ответ. Пусть делает, чего надобно, и проваливает.

Ведь знал, паршивец, что нельзя семенем разбрасываться, что осрамит девку, а замуж не позовёт. Недаром говорят, что охота пуще неволи. Больно велик был соблазн запретный плод сорвать, надкусить, сочной мякоти целомудрия отведать. Правда, слово дал, что никто о том не узнает. Но, шила в мешке не утаишь.

И Зойка не призналась, чей сын брюхо обживает, кто мальцу настоящий отец.

У Сергея к тому времени, когда живот у Зойки на нос полез, свадебка наметилась. По залёту нечаянному. Он и в этот раз хотел незаметно отползти, но не успел. Братья невесты вовремя сообразили, подсуетились. Руки-ноги не повредили, а портрет здорово разукрасили.

А ему как с гуся вода. Недёржанных девок на селе пруд пруди. Он теперь опытный, следов не оставляет. К тому ещё солдаткам да вдовам маета неприкаянности душу травит. Всем любви подавай. Хоть такой, развратной, коли другой для них нет. А есть ещё иная порода баб – любительницы жеребятины. Сами знаки подают, мало того – наливают за утоление порочного голода.

В деревне думали, что отец Никитки Витька. А он – ни сном, ни духом.

То есть, что родила, знает, про своё якобы отцовство – нет. Ему ли не ведать, что до сей поры невинный телок. Целоваться и то не выучился. Разве что в шею Зойкину губами впивался пару раз, да за ухом грелся. Но, то не в счёт. Это по-дружески, по-братски.

Горько ему, больно, что так несуразно вышло. Себя виноватит.

Закроет глаза, Зойка танцует. Для него. Танцует и зовёт.

Смешная, красивая, родная, в чём мать родила.

Тщедушная, маленькая, прозрачная, как уклейка, а грудь… он ведь только делал вид, что не смотрит. Как было удержаться от соблазна?

Всё как есть помнит. Грудь была настоящая.

Сколько раз Витька потом грезил, протягивая навстречу длинноногой танцовщице без покровов, к её бархатистой коже, к упругому бутону груди, размером с румяное яблочко, раскрытую ладонь, представляя, как прикасается к этой бесценной реликвии, как наливается священной энергией любви.

И застывал в ужасе, физически ощущая потерю, которой могло не случиться, будь он решительнее, смелее.

Упустил своё счастье! Сам упустил.

Может, стоило тогда поступиться принципами, забыть про традиции, про девичью честь и свою совесть, которая на поверку оказалась тяжким бременем, которая раз за разом возвращает воспалённую память в окаянное прошлое?

Сильны мы задним умом, когда ничего нельзя изменить. А ведь она звала, упрашивала, словно ей одной та любовь была надобна.

После техникума Витька уехал в Заполярье. Можно сказать, сам себя наказал.

Парень он видный. Девчонки вокруг табунами невестились. Женщины в соку, глядя на широкие плечи, сильные руки и цепкий взгляд, кто бессовестно, нагло, кто простодушно, застенчиво, предлагали любовь. Всякую, в том числе без обязательств.

Витька был поглощён единственной страстью: Зойкой бредил. Ночами в поту просыпался, криком кричал, прощения просил.

До сих пор Зойка его звала. До сих пор не отпускала.

Не выдержал. Всё для себя решил, поехал каяться.

Родители писали, что не было у Зойки с тех пор никого, словно эпитимью на себя наложила. Фотографию мальца прислали.

Никите шесть лет минуло.

Рыжий, кучерявый. В Серёгу Кучина, не иначе, лучшего некогда друга. У него одного на всё село кудрявая, как у ягнёнка, шевелюра красным золотом рдела.

Этот общеизвестный факт Серёжкин брак и сгубил. Как пошёл по селу слух о рыжем мальчонке, Варвара ему на порог указала. Братья скорости добавили. Хотели оскопить, да пожалели.

Тот к Зойке. Да куда там, – не было у мальчонки отца, и такого не нать. Опоздал, касатик. Да и не ужились бы мы. Без любви-то.

– Много радости любовь тебе принесла? То-то ты в петлю прыгнула. Без мужика в своём дому никак нельзя. Я же рукастый.

– Зато до баб охоч. Мне ещё этого сраму не хватает. Витька бы мальца не бросил. И по бабам не побежал бы.

– Много ты знаешь! Так может он того, и не мой вовсе?

– А и не твой. Что с того? Я ему каждую неделю красной краской кудри мажу, чтобы тебя осрамить. И себя заодно. Поди, поди вон, по добру, по здорову.

Удружил Серёга, нечего сказать. Но разве виноват он, что наградил отпрыска редким колером?

О том, что стало реальной причиной появления на свет Никитки, никто не ведал. Хоть в этом вопросе Сергей не подвёл.

Зойка, когда болела, заговаривалась, Витьку звала, прощения вымаливала.

Нормально, естественно, даже правильно, спрятаться в одиночество, зализывая кровоточащие сердечные раны. Но как долго необходимо и можно жалеть себя, оплакивать и лечить истерзанную, в порезах и ссадинах от необратимых потерь, но живую, готовую вновь и вновь возрождаться, душу: неделю, месяц, год… или весь дарованный природой срок осознанного бытия?

Разве можно казнить себя без срока. Преступников, и тех рано или поздно из заточения вызволяют. Зойка о том не раз и не два матери заикалась.

– Кто ж тебе, оторве, таку обиду спустит, блаженная? Забыть пора. Не пара ты ему. Не он тебя, ты его не дождалась, ты любовь предала, – корила маманя.

– Покаюсь. Глупая была. Некому было боль свою доверить. Даже тебе не могла. А вдруг он мне тот грех попустит? Ноги целовать буду. Выведай адрес у Ильиничны, письмо напишу. Обо всём. Мне шестнадцать годков было, чего я понимала-то! Нет у меня больше сил, себя казнить.

А Витька взял да сам приехал, словно раскаяние Зойкино почуял. Кто знает, может, у влюблённых неведомая связь через небеса налажена.

К родителям не зашёл, сразу к подружке на порог.

– Сына покажи, Никитку.

– Так не твой ведь, Витюша.

– Мы про то никому не скажем. Усыновлю, будет мой.

– Давно уж все догадались. Масть не скроешь.

– Примешь, простишь?

Зойка кинулась Витьке в ноги, – гада я окаянная, злыдня проклятущая, изменщица подлая. Нет мне без тебя жизни. Разум тогда помутился, не ведала, что творю, любый мой. Прости, коли гордость позволит со мной знаться, век грехи те отмаливать буду!

– Не блажи. Встань с колен. В том и моей вины в достатке. Будем вместе разгребать, чего наворотили по глупости. Ты ведь меня каждую ноченьку все эти годы звала. А я… дурья башка. Всё могло быть иначе. А-а-а, чего даром воду в ступе толочь. Того дивного дня не вернуть. Помнишь, как для меня танцевала?

– Как не помнить!

– Ну, жена, раз такое дело, коли обиды прощены, будем праздновать. Никитку зови, матерь с отцом. Всех зови. Мужчина в дом возвернулся. Заживём!

– Теперь-то меня не испугаешься, не побрезгуешь, в губы целовать?

– Зацелую. И не только. Только не теперь. Хочу, чтобы в первый раз, как тогда, на берегу, в ивовых зарослях. Чтобы с самого начала всё правильно. Дождалась-таки, любая моя! Сына хочу, дочку, семью большую. Тебя хочу, Зоенька! Ты же меня научишь?

– Сам управишься. Чтобы с бабой хороводиться, много ума не нать. Природа кругом соломки подстелила. На котов да иную живность глянь. Кто их той науке обучает? Да никак ты, соколик, до сей поры любви девичьей не познал!

Зойка расплакалась, прижалась к Витькиной груди, но осторожно, робко. Не верила до конца своему счастью.

– Как знать, как знать. Вдруг у меня ничего не выйдет?

Зойка прыснула в кулак, – и то верно. Вдруг? Стоит проверить, пока Никитос с маманей на ферме управляются. Время есть. Я и станцевать могу, не отяжелела пока. Или опять чё не так?

– Тебе бы всё хиханьки, дурища. А у меня сомнения. Боязно мне.

– Ничего не изменилось. Всё такой же телок. Как же люб ты мне, соколик!