Издержки бесплатного лечения? В таком случае это надо выяснить прямо сейчас. Поэтому я задал вопрос об операции – почему мне ее не назначают. И получил исчерпывающий ответ – опухоль находится в анатомически неудобном месте (на стыке миндалины и корня языка), и в этой ситуации наиболее целесообразно начать лечение именно лучами. Никаких полунамеков или контекстных смыслов в его ответе я не уловил, но во мне поселился червь сомнения в таком подходе, да и возможностях самой больницы. Она, по отзывам, уступала многим региональным, не говоря уж о столичных. Однако в том момент у меня не было выбора, и оставалось положиться на то, что было предложено. По крайней мере, утешал я себя, облучение сдержит рост опухоли (читал где-то!), а там будет видно.
В таком неопределенном расположении духа возвращался домой. Я не винил медиков за бесстрастность в отношении пациентов, потому что оценил масштабы людских злоключений, с которыми им приходится иметь дело ежедневно. Но было немного досадно, что столь ценная для тебя жизнь попадет на ленту конвейерных операций и так не защищена от непрофессионализма или равнодушия врача. Здесь она лишь звено производственного процесса, призванного продлить ее существование. Сначала такое «открытие» будоражит уязвленное самолюбие, а потом начинаешь понимать: никто не будет тебя рассматривать под микроскопом и учитывать внутреннее содержание, тем более – твои претензии на особое отношение.
Вернувшись домой, я рассказал о своей поездке однокласснице и она тоже согласилась со мной по поводу слишком легковесного подхода медиков к лечению. У нее появились те же сомнения и вопросы, что и у меня, видимо, наши представления о лечении рака, почерпнутые из интернета, были схожи. Я уже отмечал – мы думали одинаково об одних и тех же вещах, как будто кто-то направлял наши помыслы по одной колее. Но в отличие от меня, смирившегося с создавшейся ситуацией и решившего следовать назначенной врачами схеме лечения, она продолжала искать ответы на не проясненные вопросы. И нашла. В Интернете она прочла, что в соседнем курортном городке в санатории работает выездная бригада врачей из онкологического центра соседней области, славящегося тем, что там лечатся даже жители столицы. Таня сразу связалась с санаторием и за приемлемую плату записала меня на прием к хирургу, ЛОР-онкологу из прибывших в ту клинику.
Через два дня мы явились на место осмотра. В здравнице к нам отнеслись очень дружелюбно, в кабинет к доктору мы вошли вместе (в отличие от нашего центра, где в кабинеты родные не допускались). Я взял с собой материалы по болезни и направление на госпитализацию. Врач-онколог, довольно молодая женщина, по национальности испанка, произвела очень приятное впечатление. Она внимательно выслушала нас, изучила историю болезни и приступила к осмотру. До сих пор никто из медиков, к которым я попадал, не осматривал «болячку» так тщательно. Пальцами в резиновых перчатках прощупала все, находящееся во рту: язык, миндалину, стенки горла. Она сказала, то опухоль не такая уж и маленькая, сосредоточена на миндалине и корне языка. Ближайшие лимфоузлы воспалены, но признаков поражения раковыми клетками не замечено. Далее сказала, что назначенное лечение абсолютно верное, точно такое же было бы назначено у них. Оборудование для лучевой терапии в российских больницах идентичное, в дальнейшем, если потребуется операция, то лучше делать ее в нашей клинике, у нас и опыта и авторитета много больше.
Для меня этот прием был очень полезен. Во-первых, впервые меня предметно осмотрел специалист высокой квалификации. Во-вторых, были рассеяны сомнения в правильности назначенного лечения. Чего греха таить, это сомнение лишало меня сил и грузило нервную систему. А так, благодаря моей Тане, я был избавлен от ненужных переживаний и стал спокойнее готовиться к госпитализации. Конечно, о полном покое не могло быть и речи, человек, ложащийся в больницу с раковым диагнозом, не может быть уверен в своем завтрашнем дне, и периодически меня посещал страх скорой смерти.
В эти дни у меня регулярно всплывали воспоминания о моем лучшем друге молодости Мише Киселеве. Мы учились вместе в институте, жили в одной комнате в общежитии. Представляете, что значит прожить несколько лет вместе в тесной общаговской комнате, четыре человека на двадцати квадратных метрах? Это означало безграничное доверие друг к другу, общий стол, деньги – либо были, либо их не было ни у кого. Вместе жили, учились, ездили в стройотряды. Получалось, что мы не расставались круглый год – за исключением праздничных отлучек к родителям. В институте у нас была военно-морская кафедра и после завершения учебы все желающие уходили служить на флот. Так поступил и мой друг, который попал на Северный флот. Тогда не было интернета и мобильных телефонов, а писать письма не хватало времени да и ленились. В результате, постепенно утратили связь на долгие годы.
Нашлись только на страницах соцсетей, взаимной радости не было предела. Миша еще служил, но на берегу, был капитаном первого ранга, один раз мы даже увиделись в живую, в аэропорту, но конечно мечтали о длительной встрече где-нибудь на отдыхе. И вдруг как гром среди ясного неба – он пишет мне, что серьезно болен, у него оказался рак легких. Миша умер через полгода, ребята, общие знакомые, которые жили рядом и навещали его, рассказывали, что держался он как настоящий офицер, без признаков слабости. Пусть земля ему будет пухом! Так из-за треклятого рака я лишился лучшего друга, едва обретя его через годы. Это произошло более десяти лет назад, и все эти годы я мысленно представлял, каково было ему уходить из жизни – на пике сил, карьеры, при этом не допуская никакой слабины. Если раньше я переживал за своего друга, можно сказать, от второго лица, то сейчас, получив роль главного героя в раковой саге, я мог отчетливо представлять мучительную досаду, которую он испытывал, понимая, что дни его сочтены, – не давая воли чувствам, не показывая вида окружающим.
Все-таки устрашает не сам факт физической смерти, а сопутствующие переживания за исчезновение того, что я понимаю под своей сущностью. Очень тяжело на первых порах представить рождение нового дня, в котором тебя уже не будет, становится жалко себя и нестерпимо обидно за столь короткий срок отпущенный жизни, в которой многого не успел сделать. А в моем случае, в отличие от тех, кто достаточно ровно шел по дороге жизни, каждый новый день давал возможность наверстать что-то упущенное. Близость скорой смерти для меня означала потерю шанса собственной реабилитации и не засчитанную попытку остаться в людской памяти с положительным имиджем. Думаю, любой человек найдет свои аргументы, чтобы с глубокой досадой воспринимать близость скорой смерти.
В этих строчках я рассказываю о переживаниях, которые испытывал в тот конкретный момент. Тогда для меня было аксиомой утверждение, что все люди одинаково боятся смерти. Но иногда жизнь подкидывает нам такие сценарии, что мы перестаем бояться даже смерти, и начинаем относиться к ней спокойно. Подобное произошло и со мною, но позже, а пока мое бытие было заполнено томительным ожиданием начала лечения. Я понимал, что во многом благодаря себе затянул сроки его начала, и теперь с азартом прожженного игрока ждал продолжения экстремальной партии с возможным летальным исходом.
Будучи больным онкологией, начинаешь понимать, что этот недуг в корне отличается от всех болезней, которыми ты переболел ранее, прежде всего категоричной постановкой дилеммы – выживешь или нет? Если прежние хвори расценивались как временные, локальные неисправности организма, которые неизбежно отступят и жизнь продолжится без существенных перемен, то сейчас понимаешь, что эта «болячка» изменила твой мир. Он уже не будет прежним! Произошел излом, и остаток будущности пройдет под знаком этого события. Болезнь воспринималась мною как некая сущность, незванно вселившаяся в тело, с которой можно вести односторонний разговор. К этому времени все мои доводы в ее адрес были исчерпаны, она продолжала развиваться и побеждать. Но окончательно падать духом я не собирался, потому что в рукаве имелся джокер – предстоящая лучевая терапия. По крайней мере, я надеялся на этот козырь, а это уже немаловажно – располагать спасительной надеждой. И я держал этот козырь в рукаве, чтобы в нужный момент – как я на него надеялся! – предъявить его своему врагу внутри меня. Такие мысли помогали пережить тот сложный период времени.
IV.
Наконец подоспело время отправляться в больницу. Я попросил своего близкого друга отвезти меня на своей машине, и он даже проводил меня до вестибюля радиологического отделения №3 (ЛОР), после чего я стал погружаться в новый неведомый мир, где понятие «рак» имеет будничный смысл. Весь персонал этой небольшой вселенной являл из себя что-то сверхъестественное, из-за того, что они бросали вызов страшной болезни. Я уже упоминал, что в бытность моего хождения по кабинетам поликлиник любое упоминание об онкологии вызывало заметную реакцию у медперсонала: у них менялся тембр голоса, исчезало даже подобие на улыбку, люди становились серьезнее. Одним словом, был заметен страх даже от возможности общения с онкобольным. И ты поневоле подхватывал эту беспокойную волну ожидания чего-то страшного. Здесь же, в специализированном центре, медики были спокойны, царила атмосфера рабочей повседневности. Она позволяла не акцентироваться на исходе смертельного заболевания, а думать о благоприятном финале.
Но не все новые пациенты разделяли мой оптимизм, чему я был неоднократным свидетелем. Одна молодая женщина, почти девчонка, с вещами ожидая оформления на больничное место, не могла сдерживать охватывающей ее истерики. Она то замолкала, то, вздрагивая всем телом, давилась рыданиями. Кровь стыла в жилах от этой картины. Я забыл о собственных проблемах и был преисполнен жалости к этой девушке: в отличие от меня она еще не успела пожить, когда к ней нагрянула беда.
Находясь в больнице в общей сложности пятьдесят дней с небольшими перерывами, я больше не встречал эту девушку – больница большая. Но помнил ее все время и искренне желал удачи. Как показало время, такие реакции были присущи только новичкам, в дальнейшем пациентов связывала общая невзгода, которая не позволяла считать себя одиноким и обиженным, а общее горе и сносилось легче. И это несмотря на то, что о возможной смерти пациенты говорили. Но здесь, я думаю, присутствовал элемент лукавства – умирать никто не планировал, хотя бы в обозримом будущем.
Мое вселение не обошлось без курьезов, будь рядом моя Таня, она сказала бы, что «нечистый» продолжает свои козни. Когда я, спустя несколько часов, дождался своей очереди в кабинет заведующего радиологическим отделением, который из-за ремонта кабинета вынужден был поминутно отлучаться, выяснилось, что я пришел не туда. Оказалось, я явился к заведующему отделением радиологии №2, а с моим диагнозом нужно было в радиологию №3, которая, так же из-за ремонта, была разбросана по больнице!
Но все образумилось, я попал в кабинет завотделением радиологии №3, где мне назначили лечащего врача, к которому я сразу отправился. Им оказалась молодая, очень приятной наружности врач-радиолог Виктория Юрьевна. В ту минуту я почувствовал кожей, что моя жизнь теперь в руках этой хрупкой девчонки. Забегая вперед, скажу, что оказался прав – от ее добросовестности во многом зависел результат лечения. Я немного растерялся, так как был наслышан, что наша бесплатная медицина не бывает бесплатной до конца, и почти все «бесплатные» пациенты стараются купить себе некоторые преференции. А растерялся потому, что смутил меня образ той, кому следовало, по законам жанра, заплатить. Умом понимал, в нашей стране от несанкционированной платы почти никто не отказывается и подобное вознаграждение стало негласной нормой, но «проклятое» советское воспитание шептало, что этой подачкой унижаю своего потенциального спасителя.
В конце концов прагматизм реальности взял верх и я, пусть робко, но сунул пятитысячную купюру под бумаги, лежащие на столе моего доктора. Затем извиняющимся тоном прокомментировал свой жест – мол, пусть это будет небольшой благодарностью за хлопоты, которые я доставлю своими проблемами… К тому же, мне будет так гораздо спокойнее, из чего вытекало, что в первую очередь это нужно мне. Из таких противоречий соткана наша действительность: с одной стороны такие как я негодуют от того, что на каждом шагу нас пытается обобрать государство и созданная им система, с другой – сами поощряем такие поборы, да еще и чувствуем себя виноватыми при этом. Правда, для меня в этом случае есть громадное смягчающее обстоятельство: действо происходило на рубеже жизни и смерти, а тут моральные принципы существенно теряют свою твердость. В отличие от меня, моя «спасительница», хотя и выразила видимость возражения против подношения, оставила купюру на определенном мною месте, отнеслась к этому сдержано и переключилась на главную тему.
Я абсолютно не ставлю ей такое поведение в укор, это поколение воспитано существующей реальностью, к тому же у меня нет на это осуждение морального права – фактически при попустительстве таких как я и возникла эта действительность. Но на тот момент меня занимали другие мысли. Я слушал рассказ доктора о предстоящих сеансах лучевой терапии и не мог взять в толк – неужели так лечится рак? Или наша медицина уже опустилась ниже плинтуса? Было от чего задуматься. Судите сами. За время, предшествующее госпитализации, осматривающими меня врачами не было ни одной попытки изучения самой опухоли, как то УЗИ, компьютерная томография. Фактически диагноз, который держала в руках врач-радиолог, был поставлен в самом общем виде, на основе теоретических сведений, без конкретики о размерах опухоли, о том, на какие соседние области она успела распространиться. И сейчас, прочитав эту куцую историю, врач рассказывал, как будут бороться с болезнью, делая акцент на технической стороне процесса. Я сам инженер и мне было любопытно узнать о принципах, на основе которых уничтожается опухоль, но это в каком-то общем случае. А что будет конкретно с моей болячкой, оставалось только гадать и полагаться на удачу. Хотя, справедливости ради, отмечу, что, слушая рассказ доктора о подробностях предстоящего лечения, сделал для себя неожиданное открытие, после которого оказался в некотором замешательстве, не зная, радоваться ему или огорчаться. Как я узнал, моя судьба отныне будет зависеть от людей, остающихся за кадром разворачивающихся событий. Это инженеры-физики, обслуживающие установку лучевой терапии, в моем случае – линейный ускоритель электронов.
Вначале эти специалисты с помощью томографа получают объемное изображение опухоли, затем изготавливают индивидуальную фиксирующую маску, с помощью которой та часть тела, которую необходимо облучать, плотно фиксируется на рабочем столе установки. В моем случае маска фиксировала голову и шею и не позволяла никаких изменений в положении во время сеанса лучевой терапии. На этой же маске находились метки, точки отсчета координат раковой опухоли. То есть ее координаты были привязаны к маске, и эти данные позволяли вычислительной системе установки управлять обстрелом электронными пушками злокачественного новообразования. Она била электронными пучками по местам расположения опухоли с точностью до миллиметров! Конечно, сразу таких подробностей врач мне не сообщал, но общий принцип предстоящих процедур я понял и сделал для себя вывод, кто будет играть главную роль в этом процессе. Как и в жизни, герои почти всегда находятся на заднем плане.
Я полагаю, что теперь читателю понятна противоречивость моего отношения к появившимся фактам. С одной стороны, мне, как поклоннику точных наук, импонировала мысль, что лечить мою болезнь будут передовой, основанной на достоверных расчетах, методикой. С другой стороны – кто будет делать эти самые расчеты, если принять во внимание положение дел в нашей обветшавшей системе образования? Все инженеры, работающие в радиологии, были молоды, и ясно, что из их дипломов еще не выветрился запах типографской краски. Я не столько ставил под сомнение их профессиональные навыки и способности, сколько отношение к труду, работе. А если основным мерилом их деятельности является не творческое удовлетворение и гордость за результаты труда, а бабло, которое за это получишь? В результате любая неточность, вызванная халатностью, и вкравшаяся в подготовку данных для компьютера лучевой пушки, обернется тем, что смертоносные для раковой опухоли электронные лучи где-то будут бить мимо, а оставшиеся в живых клетки опухоли дадут начало рецидиву болезни с еще худшим прогнозом.
Так или иначе, но на тот момент выбора уже не было, да и времени уже не оставалось, слишком затянулась церемония подготовки к активному врачеванию заболевания.
Моя болячка уже пышно «цвела» присущими только ей мрачными оттенками красок, и если раньше я чувствовал, что моему организму не достает самой малости для победы над хворью, то теперь рак своими клешнями все крепче подгребал меня в свои объятия: стал терять вес, быстро наступала усталость. Одной таблетки обезболивающего лекарства уже не хватало на сутки, чтобы поберечь изрядно подсевший желудок, я был вынужден несколько часов терпеть боль. Время иллюзий прошло, стало очевидно, что без сторонней помощи меня ждет скорая и верная гибель.
На сердце камнем лежала постоянная тревога. Я не представлял, чем может закончиться лечение. Поэтому разговор с врачом, который впервые рассказал, как будет проходить лечение, подействовал на меня словно бальзам на рану, возродив надежду. Если раньше я мысленно представлял людей, лечившихся от онкологии, обреченными на гибель, то теперь, оказавшись в таком же положении и получив достоверную информацию по проблеме, ощутил в себе решимость бороться с болезнью и победить. Такова природа выживания: если появляется хоть небольшой шанс, человек будет использовать его до последней возможности.
Я тоже всецело уверовал в результат предстоящих процедур. Мне представлялись картинки того, как ускоренные магнитным полем электроны будут бомбардировать «зло», захватившее часть моего тела. Чем не готовый сюжет для фэнтези?
Я говорил, что в связи с ремонтом меня поселили в хирургическом отделении, на восьмом этаже больницы, в палате, которую выделили для ЛОР-пациентов радиологии. Это угнетало. Дело в том, что у пациентов ЛОР-радиологии внешние признаки болезни не так заметны, тогда как больные хирургического отделения, прооперированные по поводу опухолей внутренностей, являли из себя печальную картину. Сами операционные находились на девятом этаже, откуда периодически спускали на лифте каталки с прооперированными людьми. Наша палата находилась аккурат возле этого лифта, и приходилось видеть глаза этих несчастных. В них читались удовлетворение и надежда на удачу. Каждый из них верил в свою звезду, в то, что именно он попадет в статистическую часть везунчиков, которым операция существенно продлит жизнь. Тягостное впечатление производило и множество молодых пациентов. Мои и без того слабые силы уходили на сопереживание им, заболевшим в расцвете лет. Некоторые из них даже не успели создать семьи, родить детей. В дальнейшем совместное пребывание на краю пропасти размыло границы наших различий, а сама болезнь стала восприниматься спокойно, по-деловому что ли.
За несколько дней, проведенных в больнице, мне сделали уйму анализов. Тщательное УЗИ опухоли и соседствующих с ней областей показало, что она локализована в одном месте. Близлежащие лимфатические узлы воспалены, но следов повреждения раковыми клетками не имеют. Я не случайно употребил выражение «тщательное УЗИ», потому что еще никогда мне не проводили исследование с такой скрупулезностью. Несколько раз за время сеанса врач вызывал коллег для совместного обсуждения тех или иных возникших вопросов. Только через час было составлено подробное описание результатов. В целом мои опасения о распространении опухоли на соседние области из-за затяжки лечения оказались, к счастью, напрасными. Это был первый обнадеживающий факт с момента постановки диагноза, и я с радостной надеждой принял его к сведению. Моя вера в выздоровление укрепилась.