С этими словами Иавал вытянул вперед обутую в сандалию грязную ногу, с въевшимися в крупные икры кожаными ремнями. Чуть заметная припухлость подтверждала слова мужа. Сарра пощупала ногу.

– Ой! – Скорчил гримасу Иавал.

– Да ничего страшного, потерпи. Я попробую отыскать палку, как-нибудь доковыляем до стана.

– Какую палку? Какая палка? Где ты тут видишь палки? Тут ветки порядочной нет, а ты палку. Да и когда мы доковыляем? Смотри, солнце совсем высоко. Да я скорее сдохну по дороге, чем доберусь! Нет, Сарра, не дойду. Иди сама, приведи охламонов, небось, от жары и лени все попрятались!

– Да скажи им, два дня жрать не будут, если не поспешат! – Крикнул уже вдогонку уходящей Сарре.

Сел. Потер вспухающую стопу, силясь унять боль. Потом отполз в полупрозрачную тень от жухлого куста и растянулся на колкой, жухлой траве.

«И зачем только он поперся в такую даль?» – полезли в голову мысли.

«Ну? А кто еще проверил бы ловушки? Послать этих бездельников, работников? Так, даже если и была бы добыча, то эти вечно голодные паскуды все равно ее б не вернули. Живьем бы сожрали. Вот, если бы Изя был с ним» – мечтательно подумал Иавал.

Но Изя был далеко.

Сколько времени прошло, с тех пор как Изя отправился с братьями и работниками в путь? Пять дней? Нет, пожалуй, уже шесть. А сколько обычно нужно каравану добраться до Черных гор? Дня три-четыре. Да там уходит дня два-три, чтобы добыть руду, да потом, на обратном пути надо зайти за черными камнями. А они хоть и недалеко, но все равно еще несколько дней. Так что, если ничего не случится, то дней через десять караван вернется.

Если? А ведь прошлый раз караван уже шел домой, и на тебе! Эта давняя скотина, этот Исав со своими выродками из поганого стана, перехватил караван. Руда ему была не к чему. Всю вывалил и разбросал. А вот скотину, рабов, кайлы железные забрал. Изю избил. Его потом едва живого принесли на себе братья. Долго старый Кун выхаживал, да и Сарра сколько ночей не спала. Но ничего, обошлось. А вот обиду Изя на Исава затаил крепкую. Да только силы то у нас не равны. Смирился пока что. Потом, когда совсем полегчало, ездил с братьями к тому стану, собрал разбросанную руду. Удалось из нее выплавить немного железа. Но мало. Торгаши из Озириса не согласятся поменять это железо на зерно и скот. Вот, если Изя благополучно вернется с караваном, тогда другое дело.

А железо он научился выплавлять хорошее. И равных ему в этом трудном деле далеко вокруг не было. Он и сына обучил. Конечно, ему еще далеко до отцовской хватки, но торгаши Та-уина железо, выплавленное им, охотно меняют. К сожалению, не всегда у него получается. В таких случаях у Иавала прибавляется работы, чтобы превратить полужелезную массу в железную чушку. И все равно потом железо получается плохим. Из него уже наконечника ни для стрел, ни для копья не выкуешь. Крошится и разлетается под ударами молота. А ведь осколки то очень твердые, да и не ржавеют вовсе. Я ими руду крошу. Руда крошится, а этим осколкам хоть бы что.

– Да, железо я варить умею. – Блажено улыбнулся Иавал.

Учил его этому мудрому и сложному делу еще дед. А деда, когда он был совсем молодым, учил кто-то неведомый, который пришел издалека, из земель заходящего солнца. Дед у него все допытывался, откуда Чужак так много знает. Чужак вначале махал рукой в сторону захода солнца и отмалчивался. Но потом его как прорвало. Он долго и подробно рассказывал об этой странной земле. Но еще больше о своем исходе оттуда.

2

Племя Чужака, как и многочисленные другие, жило в землях, которые когда то были благодатным местом. Многие реки текли по тем землям с полуночных гор. И все реки впадали в большое-большое озеро. В этих землях их племена возделывали землю, выращивали большие урожаи, пасли стада и ловили рыбу. По ту сторону этого огромного озера простирались бескрайние степи, и почти не было рек. В этих степях жили другие племена. Они не умели возделывать землю, но пасли огромные стада. Разделяло наши племена озеро. И мы почти ничего друг о друге не знали. А вот соседям к восходу солнца на окраине озера они сильно досаждали своими набегами.

Потом настали трудные времена. Песчаные бури с земель полуденного солнца все чаще и чаще проносились над озером и нашими землями. Урожаи гибли, пасти скот становилось все труднее и труднее. Озеро мелело и с другого его берега все чаще и чаще стали появляться свирепые львы, а потом и стада племен, живших на том берегу. Как могли мы от них отбивались. Но они свирепостью превосходили нас, и мы вынуждены были покинуть берега пересыхающего озера и двинуться вдоль мелеющих рек в полуночную сторону, к горам.

Его племя пасло в основном мелкий скот, и было одним из первых, которое стало гонять этот скот в горы. В горах на полуденной стороне горячие ветры тоже высушивали траву, к тому же склоны гор, густо поросшие кустарником, почти не оставляли места для пастбищ. А вот за перевалами на полуночной стороне были прекрасные луга с сочной высокой травой. Туда мы и начали гонять скот. И там люди племени начали встречаться с кем-то, похожими на людей. Но если подойти к ним ближе, от схожести оставалось мало. Эти другие были значительно выше и массивней обычных людей. И выглядели они необычно. Были покрыты странными сияющими одеждами, которые полностью скрывали их тела. Лиц не возможно было различить в переливающемся ярком сиянии, исходившем от них. И плевались они огнем и ослепительным светом. Они были злые. Если кто-нибудь отваживался подойти слишком близко, то они поворачивались, сверкал огонь и храбрец в момент исчезал. И передвигались они как-то странно. Вернее совсем не передвигались. Просто в том месте, где только что стояли, внезапно растворялись, таяли, сияние меркло, тела становились прозрачными и совсем невидимыми. И в то же время в другом, не очень отдаленном месте, появлялась какая-то неуловимая призрачная тень, затем она стремительно приобретала форму, плоть и наливалась светом и сиянием. И вот нечто стоит в другом месте в той же позе и с тем же поворотом, что и на прошлом месте.

Но этих странных людей, которых прозвали Сияющие, было мало. Гораздо больше было других. Эти другие были совсем как люди. Только очень высокие, голубоглазые и светловолосые. Одеты были тоже как то необычно, в легкие светлые покрывала, лишь наполовину скрывающие их красивые стройные тела. Они были несравненно добрее и великодушнее. Они тоже не любили, когда к ним бесцеремонно близко приближались. Но никогда не делали большого зла. Просто останавливали взгляд больших глаз на тебе, пристально смотрели, и ты как завороженный, помимо своей воли останавливался и пятился назад. Между собой высокие люди говорили тоже на совершенно непонятном языке. Но, как ни странно, когда они обращались к нам, мы их прекрасно понимали.

Появлялись они всегда группами в больших ладьях. Эти ладьи сначала плыли по реке той стороны откуда-то издали и затем у подножья гор подходили к берегу, приподнимались и продолжали плыть низко-низко над землей прямо по воздуху. Никаких весел, паруса на них не было. И, тем не менее, они плыли. Плыли, с каким странным тихим стрекотом. Плыли они всегда к горам. У подножья гор ладьи опускались. Люди выходили и шли вверх. Там у них были большие и длинные пещеры, в которых они добывали руду. Руду и пустые камни сбрасывали из пещер вниз. Здесь, внизу, была, пожалуй, самая тяжелая работа по погрузке руды в ладьи. Чтобы поменьше себя утруждать этим малопривлекательным занятием, они быстро сообразили, что наше любопытство может быть хорошо использовано. И все, кто приходил со стадами, с большим удовольствием принимались таскать глыбы руды на борт ладей.

Сияющие почти всегда появлялись после начала работ. Чаще всего они стояли в стороне, как бы наблюдая. Но иногда приближались. В эти моменты Высокие как по команде прекращали работы и спускались к ладьям. Нас они немедленно отправляли на приличное расстояние от ладей, и один из Высоких оставался приглядывать за нами. Когда Сияющий появлялся перед Высоким, они все опускали в почтительности головы, только один из них, по-видимому, старший, после приветствия начинал о чем-то говорить с Сияющим. Звуков их голосов почти не было слышно. Да и говорили они между собой на странном языке, отдаленно напоминавшем суетливое чириканье птиц. Пока старший разговаривал, остальные стояли молча, склонив головы. Разговоры длились недолго. В конце визита Сияющий поднимал руку и двумя перстами как бы благословлял остальных. Сразу после этого сияние вокруг головы становилось ослепительно ярким, и Сияющий исчезал. Наше изгнание заканчивалось, и работа закипала вновь.

После погрузки руды начиналось самое интересное. Так повелось, что за работу Высокие всегда щедро расплачивались. Фруктами, тканями, стеклом, бронзой, медью, железом, и многими-многими нужными предметами. Но давали они всего понемногу. Чтобы заинтересовать Высоких стали пригонять к пещерам скот, предлагая его взамен. Но Высокие наотрез отказывались брать живой скот. Только свежезабитый, да и то без шкур. И вот перед отходом ладей на берегу рек разворачивалось массовое забитее скота и его потрошение. Это действие, начавшееся стихийно, без вмешательства Высоких, которым явно претила массовая резня, быстро переросло в последующем в ритуал жертвоприношения. Среди нас появились даже особые люди, которые могли, и только они одни могли совершать ритуальные действия над животными. Называть их стали Посвященные. Такое название они получили и потому, что с Высокими общались в основном они одни. Многих из Посвященных Высокие знали лично и относились к ним чуть ли не запанибратски, и настолько, что со временем кое-кто из Посвященных побывал на ладьях в тех землях, куда уплывали Высокие. Такая поездка произвела на них потрясающее впечатление. Однако на все расспросы, где они побывали и что видели, неизменно отвечали «В Эдеме, в мечте». Что было их мечтой, нам было не понятно. В конце концов, у большинства мечта сводилась к обилию пищи и отсутствию необходимости ежедневно заниматься изнурительной работой. Да вот еще женщины.

Так потом и порешили, что Эдем и есть то место, в котором всего полно и совершенно не надо трудиться. И этот Эдем находится там, в полуночной стороне, куда уплывали Высокие.

С Посвященными Высокие часто вели беседы, это они почти их всех обучили, как делать разные удивительные вещи. А чтобы знания не забывались, Высокие придумали знаки и обучили Посвященных, как писать эти знаки на тонкой коже, на глиняных табличках, и потом воспроизводить текст по этим знакам.

Со временем скот перестали гонять на жертвоприношение в горы. Высокие сами на маленьких лодках по воздуху привозили свой товар к поселениям. Там, среди шатров во всех поселениях были жертвенники, на которых Посвященные потрошили животных и затем забирались Высокими в обмен на товар.

Это настолько вошло в жизнь, что когда в каком-либо племени случалось несчастье – поля не родили, а скот подыхал, да так, что скота даже для жертвоприношения не было, то в отчаянии приносили в жертву детей своего племени, которые все равно погибали от голода. И когда в первый раз случилось такое, то появились другие. Появились Сияющии. При их внезапном появлении толпа в ужасе оцепенела. Первыми не выдержали женщины, со стенаниями и просьбами, ринувшись к ногам Сияющего. Реакция последовала мгновенная и жесткая. Ослепительная вспышка света и первые ряды женщин в мгновение ока были испепелены. Остальные застыли в ужасе. Еще некоторое время стояния и Сияющий вместе с ребенком, принесенным в жертву, растворился в воздухе. Толпа, потоптавшись, тоже стала расходиться с немым унынием по шатрам. Но чудо произошло. В каждом шатре появилась еда, а в некоторых даже мелкий скот. Много ли надо, чтобы чувство безысходности и отчаяния сменилось бурной несдерживаемой радостью. Весть об этом чуде мгновенно разнеслась по всему племени и дальше. И даже гибель десятка женщин была воспринята как мизерная плата за чудо спасения от голодной смерти. Так, или примерно так, родился еще один самый жестокий ритуал приношения детей в жертву. И почти всегда Сияющие помогали. Но люди в своей жадности способны зайти далеко. И когда то там, то тут стали происходить жертвоприношения просто в надежде поживиться, то расправа над Посвященными была жестокая. Все Посвященные, принимавшие участие в таких кровавых ритуалах, просто испепелялись. Эта суровая ответственность, их возможность взывать к Сияющим, их умение производить массу удивительных вещей, грамотность и знания сделали Посвященных особыми людьми в племенах. Отдельной кастой.

Посвященные, в свою очередь охотно привлекали людей племени к своим работам, обучали их. Это они научили отца Чужака варить металл, разбираться в рудах. А от своего отца это искусство познал и Чужак. Он умел делать и многое другое. Но, так как он дела делал с людьми племени, то попытка повторить все в одиночку не всегда удавалась. Так он мог варить совершенно удивительную вещь – стекло. Но всегда им был недоволен. При виде того, что у него получалось, им овладевало желание все разбить, раскрошить. И только немое изумление, и трепет окружающих, который вызывал его изделие, останавливал разрушительные желания.

А другие, которые могли делать эти удивительные и прекрасные вещи, сгинули там, в далеких теперь землях на заходе солнца. Сгинули в те страшные дни, когда померкло солнце.

3

Он выжил. Выжил ли кто еще, он не знал. Ведь кроме его племени, в тех землях были и другие. И их было много.

Он же выжил благодаря тому, что в тот день отец упросил караванщика взять сына в поход за рудой в горы. Руда была в пещерах. Но до них надо было идти узкими горными тропами, через перевалы, несколько дней. Там, с другой стороны вереницы гор, где открывался захватывающий дух вид на широкую зеленую степь, лежащую у подножья гор, и были те самые пещеры. Дальние вершины гор, упиравшиеся в небо, ярко выделялись белизной вершин плавно переходящих сначала в песочно-зеленое окаймление, а затем и в сплошную зеленную массу растительности. Пещеры темными провалами были в изобилии разбросаны то тут, то там, хоть и низко, но на довольно крутых склонах гор, обращенных к степи. Караванщик отправил меня одним из первых к ближайшей пещере, приказав собирать внутри ее все камни, которые найду, и скатывать их вниз по склону. Часть ишаков с торбами под руду он оставил у подножья горы.

У края пещеры руды не было. В глубину пещеры свет проникал плохо, и глазам нужно было время, чтобы пообвыкнуть. Когда руду добывали Высокие, то из пещер лился свет. А сейчас в ней было почти темно. Кайлы для скалывания породы с собой не было. Но пол пещеры был густо усыпан кусками отбитой породы. Он не стал таскать к краю пещеры все подряд. Отец научил его разбираться в камнях, чтобы чуть ли на ощупь отделять рудную породу от пустой. Кропотливо выбирая казавшиеся ему в полумраке нужные глыбы, стал усердно их стаскивать к краю и скатывать вниз. Во время очередной ходки в глубину пещеры ее внезапно осветило ярче дня. Но ненадолго. После яркой вспышки тьма в пещере стала еще более плотной. Испугавшись, побросал камни и поспешил к краю пещеры. Сначала даже и не понял, что вышел из пещеры. Только что был яркий солнечный день, и зеленовато-бурая степь с голубой лентой реки от подножья гор до горизонта простиралась перед ним, залитая солнцем, а теперь какая-то темная клубящаяся мгла, застилая и солнце, и небо, катилась по этой степи к горам, с ужасающейся стремительностью и свирепостью. От ужаса он на мгновение застыл, силясь понять увиденное. Затем опомнился и бросился вглубь пещеры. Спустя некоторое время тугая волна воздуха догнала его, с оглушительным ревом толкнула в спину. Опрокинув навзничь, понеслась над ним и, ударившись в совсем недалекую стену пещеры, на мгновенье замерла. Голову, тело при этом так сдавило, что потемнело в глазах и остановилось дыханье. Через мгновенье волна воздуха со сводящим с ума воем и свистом потянулась наружу, таща за собой весь мусор пещеры и его тщедушное тельце. В ужасе он судорожно цеплялся за пол, за ускользающие камни, и, раздирая в кровь пальцы, силился остановиться. Воздуха сразу перестало хватать. Он задыхался, глаза лезли из орбит, уши заложило до болезненного звона, внутренности выворачивались наружу. Внезапно все стихло. Пещера враз наполнилась пылью. Он потерял сознание.

Когда очнулся, вокруг было темно. Почти рядом в близком проеме края пещеры яркими точками звезд просвечивало ночное небо. Теплый воздух с едким запахом гари и дыма проникал снаружи внутрь пещеры. Тело ныло. Голова была как чугунная, пальцы рук ныли от саднящей боли. Но он был жив. Эта наполнявшее тело боль, слабость, спекшиеся от жажды губы, все говорило о том, что он жив и еще поборется за право оставаться в этом внезапно ставшем для него чужом и враждебном мире. Превозмогая боль и слабость, шатаясь, встал и, цепляясь за стенку, подошел к краю пещеры. Внизу, у подножья пугала своей чернотой земля. Под светом звезд от нее поднимались смутно угадываемые струи дыма. Местами, то тут, то там вспыхивали красноватые колеблющиеся огоньки пламени, мерцали искорки. Но больше всего поразило неестественное ровное голубое сияние, исходившие со стороны степи. Сияние простиралось по всей линии горизонта, оно было ровным, призрачным, безжизненным, пугающим. И всю эту картину дополнял бурлящий грохот огромной массы воды, несущейся с гор по руслу некогда спокойной речки и в темноте ночи широко разливающейся по степи ровной чернотой, гасящей далекие сполохи степного огня. Грохот бурлящей внизу воды вызвал не только страх, но и разбудил желание пить. Но вокруг под ногами слоем лежала пыль, внутри пещеры ничего разглядеть было невозможно. С трудом опустился на пол, прислонившись к стене. От пережитого и боли голова пошла кругом.

Проснулся или пришел в себя, когда косые лучи солнца высветли соседнюю скалу и отблески от нее осветили свод пещеры. Некоторое время не мог понять, где он и что с ним. Потом вспомнил. Взглянул на степь и ужаснулся. Степь, вчера еще наполненная жизнью, зеленью кустарников и золотистой сушью переспелой травы, сейчас до горизонта простиралась залитая грязно-коричневой мутной водой. Река исчезла. Внизу бескрайним потоком катилась масса грязной воды, но уже без того грохота и шума, который был ночью.

Подполз к краю пещеры и выглянул наружу. До воды было не так уж и далеко. Ишаки сгинули. Слева бесконечной чередой поднималась цепь гор, вчера еще сиявшая видом темной зелени на ее склонах и белизной снегов на вершинах, сегодня же безжизненной темно-коричневой громадой гор вздымалась, подпирая небо. Там вдали было видно, как изо всех ущелий и расселин вытекали потоки воды, блестевшие в лучах восходящего солнца светлыми дрожащими ленточками. Они то и пополняли этот, несущийся внизу поток.

От этого вида бескрайне разливающейся воды и горьковато-едкого запаха дыма, все еще стоявшего в пещере, пересохло во рту. Вспомнил о котомке. Он ее вчера заботливо укрыл от лучей палящего солнца внутри пещеры, за камни. Поднялся, пошел к тому месту, где оставил котомку. Каждый шаг давался с трудом. К тому же при каждом шаге поднималась и висела в воздухе мелкая горькая пыль. Екнуло сердце, а что если котомку вчера стянуло наружу, вниз? От этой мысли даже вспотела спина. Но судьба оказалась хоть в этом милостивой. Котомка, заваленная мелкими камнями и пылью, находилась почти там, где он ее вчера оставил. Напряжение отчаянья сменилось облегчением, почти радостью. Непослушными, саднящими пальцами, стал лихорадочно пытаться развязать котомку, чтобы вытащить из нее бурдючок с водой. После долгих усилий удалось справиться с задачей и достать желанный тугой бурдючок. Почти бессознательно припал к нему, делая большие жадные глотки теплой воды. И только, когда он заметно полегчал, опомнился, вспомнив о простиравшейся за спиной залитой водой степи и о необходимости как-то выбираться из этого ада. С тоской заглянул в котомку. Вчера она казалась такой большой и тяжелой, и так тяжело ее было тащить вверх, в пещеру. А теперь словно сжалась, уменьшилась до отчаяния. Грустно перебрав небогатую провизию, решился перекусить куском вяленого мяса. Привычно рука потянулась к ножнам на поясе и застыла. Пояса с великолепным и тщательно отделанным им с большим трудом ножом, на нем не было.

Вскочил на ноги и принялся обшаривать пол пещеры. Пещера была большой, к тому же сбоку штольней уходила куда-то в таинственную глубь горы. В эту штольню он ни разу не заглядывал, поэтому зона поиска ограничивалась самой пещерой. Но все равно искать пояс было неимоверно трудно, так как при каждом шаге поднималось целое облачко мелкой пыли с горьким едким запахом гари. И откуда только она в таком количестве взялась в пещере, в которой еще вчера ее вовсе не было?

Долгие поиски ничего не дали. Пояса не было. Видимо вчера, когда его тащило по полу наружу, пояс оторвался, и его вынесло из пещеры, как и кучу мелких камней. С упавшим сердцем и ощущением, близким к полному отчаянию, достал кусок мяса и грязными от пыли руками, превозмогая боль от израненных пальцев, принялся рвать кусок на части, силясь оторвать от него часть, которую можно было бы съесть сейчас. С трудом, но затея удалась.

Усевшись на краю пещеры, стал жевать. Перед ним простиралось до горизонта необъятное пространство грязно – коричневой воды. Такого ее количества он никогда раньше не видел. Она бескрайней безжизненностью отделила его от вчерашнего дня, от всего того, что составляло его сущность, от родных, от друзей, от той надежды и опоры которым была его племя, его поселение в этом большом враждебном мире. Чувство безысходности, потерянности внезапно овладело им. На глазах навернулось слезы. Его словно грубо взяли и швырнули в этот ужасный затопленный мир. Но он то жив. И у него есть еда, вода. Он еще поборется за право существования даже в этом враждебном мире. Вместе с остатками еды в душе стало подниматься и крепнуть острое желание назло всему выкарабкаться из передряги. Побороться еще за свое место под солнцем.

А солнце то уже высоко стало, пока он занимался поисками и потом куксился на краю пещеры. Вдали, на горизонте, с той стороны, откуда он пришел, темной полоской туч обозначилась линия горизонта. Нет! Надо торопиться. Еще не хватало, чтобы его в этом поганом месте застала бы непогода. Но куда и как идти, если внизу широким потоком катит грязная река? Еще раз внимательно глянул вниз. Там внизу, почти по краю потока широким уступом гора, в которой была его пещера, уходила куда-то в бок. Это вселяло надежду, что по этому уступу он сможет покинуть свое убежище. Больше раздумывать не стал и, подхватив котомку, стал спускаться на уступ.

Уступ, вчера еще покрытый зеленью трав, теперь представлял маленькую полоску выжженной земли. Идти по этой земле было легко. Но черная пыль, поднимавшаяся при каждом шаге, висела долго в неподвижном воздухе. От едкого запаха гари становилось горько во рту и все больше и больше хотелось пить. Уступ, огибая гору, повернул за почти отвесную стену, оставив реку за спиной. Уступ упирался в неширокую лощину, зажатую между двух гор. На склоне лощины гари не было, сохранилась даже трава и отдельные кустарники.

4

Идти по траве, высокой и жухлой, было трудней, но зато не было едкого вкуса гари. Часто приходилось огибать неожиданно возникающие препятствия, к тому же бесконечные, пусть и некрутые подъемы и спуски сильно замедляли ход. Солнце, выкатившись почти к зениту, накаляло воздух и окружающий мир зноем. И в тоже время в его яростном сиянии ощущалось что-то необычное. Свет от него исходил как бы красноватый. Нет, явно глазом этого не было видно. Но ощущение, что мир вокруг наливается краснотой, все больше и больше крепло в душе. Взглянув на небо и приглядевшись, заметил, что со стороны захода солнца по небу простерлись белесые языки прозрачной облачности, сливаясь у горизонта в темную полосу облаков. Полосы по небу ползли достаточно быстро. Уже через пару холмов ощущение нестерпимой жары спало. Но чувство жажды все равно осталось. В бурдючке еще булькало немного воды. Желание ее выпить было нестерпимым. Но все, что он мог позволить себе сейчас, только слегка смочить потрескавшиеся от жажды губы и чуть-чуть разбавить во рту противную тугую слюну. Появление кустарников за очередным перекатом вселило тайную надежду на скорую встречу с водой. Он попытался жевать казавшиеся сочными листья отдельных кустарников, но кроме чувства горечи во рту не прибавилось других ощущений. Можно понять его радость, когда он увидел, продираясь сквозь очередную череду кустарников один, совершенно красный от покрывавших его ягод. С опаской попробовал одну их них. Мякоть была немного сочной, с терпким привкусом, сладковато-мучнистой. Внутри была крупная продолговатая косточка. Несмотря на терпкость, вкус ягоды манил. Но что это была за ягода, он не знал. Присел под кустом. Подождал отдыхая. Вроде бы никаких болезненных ощущений в животе не возникло. Решительно поднялся и стал лихорадочно обирать куст. Поначалу, срывая пригоршню ягод, тут же отправлял ее в рот. Давясь косточками, обсасывал ягоды и выплевывал, торопясь запихнуть в рот свежую порцию ягод. Но сильный вяжущий привкус быстро набил оскомину, да и жажда как-то унялась. Развязав отощавшую котомку, он стал набивать ее ягодами. За этим занятием он не сразу заметил, что стало как-то сумрачно. Небо заволокли плотные тучи.

«Похоже, будет гроза» – подумалось ему. Крутя головой, поискал, где бы укрыться. Однако вокруг были только невысокие кусты. Там, вдали за далеким спуском виднелась скалы. Но до них все-таки было далеко, чтобы успеть до грозы. Решил никуда не идти, а соорудить шалаш. Благо сухих веток от кустов вокруг было предостаточно. Несмотря на обилие материала, только-только успев под красным кустом закончить строительство шалаша, как рванул ветер, едва не разметав его убогое укрытие, и вслед за ним ослепительно сверкнуло, тут же раздался оглушительный раскатистый грохот и стеной хлынул ливень. Сверканье молний, грохот грома, шум ливня создавали ощущение бушующего за ветками шалаша ада. От ужаса вначале вжался в набросанные на землю ветки. Но гроза бушевала долго. И надежда, что и в этом аду можно выжить, все больше и больше проникала в душу.

Шалаш от ливня, стеной сваливающегося с небес, защищал слабо. Промок почти сразу. Но струи воды, просачивающиеся сквозь щели шалаша, были теплые и хорошо освежали разгоряченное тело, смывая пыль, гарь, пот и въевшуюся в кожу сажу. Немного пообвыкнув к разгулу стихии, бушевавшей за стеной шалаш, поднял голову к одной из струй, прорывавшейся сквозь щель шалаша, и стал взахлеб пить восхитительную влагу небес, с наслаждением утоляя всю накопившуюся за день жажду.

Потихоньку грохот громовых раскатов стал отдаляться. Да и молнии уже не сверкали так часто. Ливень явно переходил в дождь, все еще довольно сильный, но уже не прорывавшийся струйками сквозь щели шалаша. В шалаше стало светлее. Через некоторое время шум дождя почти стих. Выглянул наружу и ничего не узнал. Стремительные потоки ревущей, перекатывающей камни воды неслись по склону, обходя островок земли с кустом и его жалким убежищем. Небо было сплошь затянуто низкими черными тяжелыми тучами. Шел мелкий моросящий дождь. Воздух, еще совсем недавно раскаленный, тяжелый, сухой, теперь был прохладным и сырым. Вокруг стремительными мутными ручьями, перекатывая мелкие камни, неслись потоки воды, увлекая за собой кучу веток травы и другого мусора. От сырости воздуха, мокрой одежды становилось холодно. Надо было что-то делать, чтобы не замерзнуть. С тоской оглядевшись вокруг, перепрыгивая ручьи, стал собирать пучки мокрой травы и веток и стаскивать их к шалашу. Эта работа немного согрела.

Но день заканчивался. Темнота, прячущаяся в ущельях далеких гор, вывалилась наружу и быстро погасила остатки дня. Едва успев кое-как натаскать в шалаш травы и веток, уже в почти полной темноте стал пытаться хоть как-то устроить себе ночлег. Трава была скользкой, мокрой, холодной и грязной. Из травы торчали ветки, больно упиравшиеся в тело. Повозившись еще какое-то время, удалось зарыться в эту сырую кучу, свернуться сжаться в комок. Так было чуть теплее. Усталость, мучения и переживания дня быстро сдернули осознание окружающего мира. Веки сомкнулись, и он погрузился в сон.

Сколько спал, сказать было трудно, проснулся от острого ощущения холода. Все тело била дрожь. Открыл глаза, Темнота, но не та полная, черная, когда засыпал. А призрачно прозрачная. Выглянул из шалаша и замер. Небо, усыпанное яркими переливающимися звездами, простиралось над головой. Воздух застыл, тишина было полной, осязаемой. Только время от времени раздавалось цоканье осыпающихся редких капель с высоких ветвей соседних кустарников. Дрожа всем телом и стуча зубами от холода, выбрался наружу. И вдруг в отдалении, среди кустов, нет скорее над невысокими кустами, возникло бледное сияние. В этом дрожащем пятне света отчетливо проступили контуры человека. Человек был странного вида, в струящейся всеми цветами радуги ниспадающей одежде, скрывающей все его тело, кроме рук и головы. Даже, несмотря на сравнительно большое расстояние до него, он казался большим. Одной рукой он как бы придерживал края ниспадающей одежды, в другой был длинный сияющий предмет. Очень похожий на ножи его племени, только несравненно длиннее. Лица на таком расстоянии невозможно было разглядеть, тем более что от головы исходило достаточно сильное ровное сияние. Но почти физически ощущался пристальный взгляд, направленный на него.

«Сияющий?!» – пронеслось в голове. Вроде бы да, но слишком отличен от тех, которых ему доводилось видеть у гор.

Легкое движение руки с сияющим ножом, и по земле, кустарникам огненными сполохами побежала надпись, и в голове, нет, не в ушах, а именно в голове прозвучало: «Иди и передай свое уменье».

Еще движенье рукой и сполохи исчезли, только струя теплого воздуха от них обдала тело, враз высушив одежду и согрев тело. Еще мгновенье, и видение поблекло и растворилось. И если бы не сухая одежда, то он был точно уверен, что все ему померещилось. Но тело и одежда были сухими, и это укрепляло сознание в реальности свершившегося.

12 3 4 Kolejny

Эхо времени

Глава первая

1

2

3

4

Osoby, które czytają tę książkę, przeczytały również