Самая страшная книга 2023

Всю дорогу Леша поглядывал в зеркало заднего вида, хотя лучше бы ему этого не делать. Он мельком увидел, как Лида прижимает к тещиным глазам влажные салфетки, а потом аккуратно отковыривает гной.

– Нашлась, – говорила Лида. – Как хорошо, что нашлась. Я уж думала, все.

Леша мысленно молился. Почему, думал он, никто до сих пор так и не сходил в церковь.

Не успели зайти в квартиру, как Лида бросилась к детям в гостиную. Дети не пропали, и не пропал запах влажных пеленок и мочи. Леша прислонился затылком к стене, закрыл глаза. Все это время он надеялся, что глюки отпустят. Ошибался.

Затем Лида увела мать мыться. Леша обошел квартиру, но нигде не нашел няню. При этом вещи ее, – бежевое пальтишко, сапоги, платок в цветочек – аккуратно лежали на тумбочке в коридоре. На звонки она тоже не отвечала.

Лида завела в кухню вымытую, переодевшуюся тещу, с уже открытыми глазами, ожившую и сделавшуюся такой, какой она была раньше. Теща тут же взялась за ужин, бойко рассказывая о темных и кроваво-красных больничных коридорах, в которых она плутала долгое время, пока дочка не поймала ее за плечо и не вытащила.

– Морок такой, морок!

Вскоре кухню наполнили запахи жареной картошки и свежего кофе. За ужином Леша выпил стопку водки, из запасов. Потом хлопнул еще две и отправился мыться перед сном.

Он стоял под душем, закрыв глаза. В голове шумело. Дверь открылась и закрылась. Шевельнулась занавеска. Сзади прислонилась жена, обвила руками, поцеловала в шею.

Так они стояли молча несколько минут. Лида сказала:

– Я хочу еще раз съездить завтра в больницу.

– Зачем?

– Хочу пообещать папе, что, если он умрет, я его тоже найду и верну обратно. К нам. Мы же семья. Мама его уже простила, мы обсудили.

– Мне казалось, нам хорошо вдвоем, – ответил Леша, подумав. – Ну, до того, как решили завести ребенка. Мы были счастливы.

– Мы и сейчас счастливы! – подхватила Лида. – Стало еще лучше! Представляешь, сколько я теперь детей найду и спасу? Оттуда, из темноты и больничных коридоров! Бедных и потерявшихся детей.

Леша не ответил.

Среди ночи он проснулся от того, что кто-то громко чавкал. Леша привстал на локтях и увидел, что оба ребенка сидят на полу. Из темноты в углу они наполовину вытащили мертвую няню. Девочка обгладывала ее пальцы на левой руке, а мальчик, забравшись на грудь, щипал няню за губы.

Леша встал с кровати. Дети не обращали на него внимания, они были увлечены. Он медленно обошел их, заглянул в темноту. Воздух там был сперт и душен, пахло гниющей влагой. Леша шагнул ближе, вытянул руки, но пальцы не уперлись в стену комнаты. Пальцы погрузились в плотную темноту, как в желе.

Это был глюк, определенно, но Леша пока еще не мог проснуться. За его спиной чавкали и похрустывали. Леша пошел в темноту с вытянутыми руками, ожидая рано или поздно упереться во что-нибудь, но темнота поглотила его. Вокруг проступили очертания коридоров с высокими потолками и деревянным полом. Доски поскрипывали под ногами.

Леша куда-то свернул, потом еще раз, завертелся на месте, не понимая, куда идти и как отсюда выбраться. Темнота шевелилась, будто влажное покрывало на ветру.

От страха подкосились ноги, Леша плюхнулся на пол и увидел вдруг прямо перед собой курносого лысого мальчика лет десяти.

– Потерялись? – спросил мальчик с сочувствием. – Все, кто потерялся, попадают сюда. Место такое. Но вы не бойтесь. Ваша жена нас вытащит. Она умеет, мне рассказывали. Вытащит вообще всех.

– Вас тут много? – Леша увидел, что губы у мальчика потрескавшиеся, с запекшимися полосками крови.

– Достаточно, – мальчик ухмыльнулся и протянул раскрытую ладошку. – Пойдемте. Соберем остальных. Чтобы ваша жена не бегала туда-сюда. Ей же нельзя утомляться, верно? Она еще не поправилась.

Леша взялся за влажную и холодную ладонь. Хотелось проснуться на кровати, обнять Лиду и согреться. Но вместо этого он поплелся, ведомый мальчиком, по коридорам неизвестного мира. Из черноты вокруг, казалось, на него смотрят и ухмыляются десятки и сотни потерянных детей.

Антон Темхагин. Луот-хозик

I

Буров пустым взглядом пялился в грязную ледовую корку под ногами – в голове ничего, никаких мыслей, зацепок и идей. Будто стылым северным ветром все выдуло, ни капли не осталось. И надо думать, да не хочется.

Рядом к холодному кирпичу у подъезда приклеился Федотов, бледный, как сам этот дом. Его заметно потряхивало, а порой до Бурова доносились неприятные и раздражающие звуки – это его помощник в очередной раз блевал и потом долго отплевывался.

Старлей и сам ощущал противную тяжесть в желудке, но скорее не от той картины, что увидел буквально минут двадцать назад, а вообще от всей ситуации. От неизвестности. Тошно, когда ты должен что-то делать, от тебя чего-то ждут, но сам ты не знаешь, с какого конца браться за дело.

А с таким делом Буров точно столкнулся впервые.

Еще утром оно не казалось таким уж необычным. На звонок ответил привычно бодрый Федотов, так что Буров узнал историю в пересказе помощника. Звонила бабка из пятого дома на Морской улице – ночью ее доставал буйный сосед, орал пьяные песни и чем-то гремел. Потом вроде затих, но к утру весь дом разбудили истошные крики, удары, звон – короче, целая какофония. Пока сообразили позвонить в полицию, все уж закончилось, но проверить-то надо, вдруг чего!

Буров и так знал, что никакого «вдруг чего» не будет. Опять кто-то нажрался до белочки и пошел вразнос. Вообще ничего удивительного для Старо-Рыбацкого, где бухало почти все население, причем в это время года – особенно исступленно, с оттягом, как говорится. В Большом городе (так Буров называл про себя Мурманск) говорили, что у населения во время полярной ночи случаются обострения депрессии, подавленное настроение и прочее. Постоянно темно, грустно и тягостно.

Там, в Большом городе, может, так оно и было. В Старо-Рыбацком куда проще – тут из депрессии не выходили и в полярный день, а грусть-тоску по обыкновению заливали бухлом. Темнота и тяжесть на душе – это не что-то преходящее, это обычное состояние для местных жителей. Привычное. Ну и что, что полярная ночь? Тут и так всегда снег, холод, грязь и разруха. Ночь или не ночь. Только лишний повод выпить.

До дома на Морской добирались пешком – служебный уазик почти всегда простаивал без дела. Как говорил Федотов – если в России и есть проблемы с дорогами, то в Старо-Рыбацком таких проблем нет, потому как и дорог тоже нет. И не было, пожалуй, никогда. Даже в проектах.

Впрочем, и ездить тут почти некуда – весь поселок можно обойти за час максимум. Может, больше, если по пути придется отбиваться от злобной стаи бродячих собак. Хотя в таком случае можно и вовсе никуда не дойти.

Буров ежился от ветра, постоянно поправлял шарф. Не сказать что холодно, но ветра с моря пробирали, да старлей еще и приболел на днях – его знобило, и непонятно, то ли это от стужи, то ли температура лезет. Федотов легко шагал рядом, только искоса порой поглядывал на начальника.

Дверь подъезда не запиралась уже лет двадцать. О домофонах или хотя бы кодовых замках тут никто и не слышал – зачем они нужны, если в поселке все друг друга как облупленных знают, да и брать в домах нечего. Дверь тонко заскрипела, когда Буров толкнул ее, и с таким же писком запахнулась за спинами участкового и его помощника.

Света от тусклой лампочки без плафона хватало только для того, чтобы разглядеть в полумраке бетонные ступени и не споткнуться. Пахло сыростью и пылью. Участковых уже ждали – дверь одной из квартир на втором этаже распахнута, на ее пороге стояла бабулька: бесцветные глаза горели предвкушением развлечения. Наверное, лучшего за последние несколько лет ее жизни.

– А я уж слышу, что идете, Матвей Иваныч, жду вот. Чаю хотите?

Буров только отмахнулся.

– Ну какой чай, Тамара Васильна, дела. Кто тут у вас дебоширил?

– Да этот вот, – бабка ткнула сухим пальцем в потолок. – Верхний. Орал все утро, чертяка поганый.

– Разберемся, – буркнул Буров и потопал дальше с видом давно замученного работой человека. Не сказать что работа на самом деле его тяготила, старлей относился к ней равнодушно – приятного мало, но в общей атмосфере Старо-Рыбацкого, в тягучей хмари северного захолустья, это не воспринималось как-то особенно близко к сердцу, лично. Работа и работа. Как у всех.

Но почему-то ему нравилось вести себя вот так – немного пафосно, что ли, изображать матерого полицейского, который в своей жизни навидался такого, что о-го-го… Не понять обывателям. И это действовало – местные видели в нем героя очередного ментовского сериала на ТВ и больше уважали. Буров и сам не сразу заметил, как из-за этого стал еще сильнее походить на киношный образ, нахватался вот этих шаблонных фразочек, вроде «разберемся». В чем тут разбираться?

На третьем этаже кроме дебошира никто не жил. Дома в поселке пустовали наполовину, нередко и целые этажи забрасывали. Здесь, насколько помнил старлей, обитал Ванька Петрухин, тот, что с Рыбзавода. Хотя можно и не уточнять – тут все с Рыбзавода.

Свет на площадке не горел – лампочку просто выкрутили. Буров прошагал к старой рассохшейся двери, бухнул по ней пару раз кулаком. Тишина. Ну точно, отсыпается, зараза.

– Ванька, открывай, поговорить надо! – зычно крикнул Буров и посильнее пнул дверь.

Никто не ответил.

– Вот су…

– Матвей Иваныч, тут лужа какая-то, – перебил старлея Федотов.

Помощник стоял позади и разглядывал пол. Немного порывшись в кармане, Федотов достал телефон, ткнул на кнопку фонарика. Площадку залил холодный свет.

– Мать твою! – только и вырвалось у Бурова.

Старлей стоял точнехонько посередине темно-алой лужицы, вытекающей из-за двери Петрухина. Слабый металлический запах ударил в ноздри – и как сразу не заметил?

– Матвей Иваныч, случилось что? – это подала голос бабка со второго этажа. Она потихоньку поднималась по лестнице, ее седая макушка уже появилась чуть выше перил последнего пролета.

– Тамара Васильна, не надо сюда, – отозвался Буров. – Сань, проводи ее обратно. Сань!

Федотов застыл, но через секунду неуверенно кивнул и развернулся к лестнице. А старлей тем временем соображал, что делать дальше.

Двери тут толстые, тяжелые. Но старые. И замки все старые. Попробовать выбить? Открывается внутрь вроде. Ну…

Буров собрался и мощно приложился плечом к двери. Что-то хрустнуло, поддалось. Есть контакт! Еще толчок, второй (плечо заныло, но не беда) – ветхий косяк разлетелся в щепки, старлей по инерции чуть не влетел в квартиру.

– Саня, сюда, быстро!

Пока Буров доставал из сумки фонарик, Федотов уже добрался до порога и дышал в затылок. Светить телефоном в квартиру он не решался.

Старлей щелкнул фонариком. Кругляш света появился на полу коридора – Бурова замутило, а Федотов хрипло выругался.

От порога в комнату по давно выцветшим доскам пола тянулась бордовая полоса, исчезавшая за углом. Буров нервно сглотнул. К металлическому запаху добавились перегар, табачный дух и еще что-то неприятное, но пока неосознанное. Здорово повеяло холодом.

– Сань, за мной. Вперед не лезь, – собственный голос показался ему сиплым и тихим.

Федотов и так не собирался куда-то идти, он столбом застыл за спиной старлея. Буров ткнул его локтем в бок – не спи!

Табельный ПМ сам собой лег в руку – ощущение, которое Буров уже подзабыл. Да лучше бы и не вспоминал.

Участковый щелкнул выключателем, но свет не загорелся. Чертыхнувшись, старлей шагнул в комнату.

Было похоже, что в однушку Петрухина закинули гранату, а то и не одну. Вся скудная обстановка была поломана и развалена по комнате ровным слоем, превратившись в неоднородную мусорную массу из досок, битого стекла и тряпок. Остатки старой люстры валялись в углу, из потолка сиротливо торчали провода. Диван разорван в клочья, шкаф лежит на полу – дверцы вырваны с корнем. И кровь везде. Размазана так, словно ею пытались вымыть пол.

Поток холодного ветра заставил Бурова съежиться и дернуть плечами. Одно окно оказалось выбито полностью, вместе с рамой – оттуда и дуло. Второе, как это ни странно было в таком хаосе, уцелело. Кровавый след забирался на подоконник и тонул в куче осколков.

– Сань, быстро гони на улицу. Сань, слышишь меня? Федотов, мать твою!

Федотов мыслями был где угодно, но только не здесь. Он робко заглядывал в комнату, переминаясь на пороге. Буров в который раз выругался.

На лестницу помощника он тащил чуть ли не за шкирку. Наказал охранять дверь и не пускать бабку и остальных жильцов (их взволнованные голоса уже слышались внизу). Сам же побежал на улицу – окна квартиры Петрухина выходили на заснеженный пустырь за домом. По пути поймал испуганный взгляд Тамары Васильевны – только тогда и вспомнил, что все еще крепко сжимает в руке пистолет.

На улице Бурова зазнобило пуще прежнего. Фонарик выключать он не стал – тьма вокруг такая же, как и в квартире. Лезть по сугробам не хотелось, старлей проваливался по пояс, снег быстро забился в ботинки. Как только Буров завернул за угол, то сразу понял – тащился он не зря. Под окном Петрухина что-то чернело, а снег вокруг был разбросан, да так, будто постаралась стая медведей.

Пятна крови. Везде. Алое впиталось в чистый снег, окропило белое полотно. Старлей подобрался к стене дома, старясь не наступить на битое стекло. В нескольких квартирах горел свет, виднелись головы любопытных.

«Пусть смотрят, черт с ними», – подумалось с невесть откуда взявшейся злобой.

Дрожащий луч фонарика (Бурова трясло от всего разом – холода, температуры и, наверное, все-таки от страха) высветил поле боя – другие слова на ум не приходили. Здесь как будто и правда сражались – снег разворошен, кровь, вот только следов не видно. Если Петрухин упал, то где он? А если его кто-то унес, то где следы? Сам Буров оставил за собой четкий путь человека, который упорно лез через сугробы. Не ошибешься. Здесь же – все перевернуто, но дальше ничего. Ни следа.

Взгляд ухватился за что-то темное, мелькнувшее среди кровавых пятен прямо под окном. Буров шагнул поближе, посветил фонариком. Перед глазами поплыло.

Прямо у кирпичной стены, чуть припорошенная снегом, лежала оторванная по локоть рука.

II

Домой Буров вернулся поздно – уставший и опустошенный. После убогого подъезда мрачной трехэтажки и унылой до одури дежурки собственный домик казался раем. Небольшой, но уютный – им с женой и дочкой хватало. Небогато, конечно, но все лучше тех советских развалин, в которых ютилось большинство жителей поселка. В этом плане Буровым повезло – этот дом построил еще отец супруги, Маша в нем родилась и выросла, а после свадьбы получила в качестве подарка. Сам же батя переехал в типовую однушку, чтобы не мешать молодоженам. Щедро, сам Буров такого от внешне сурового тестя не ожидал, но что там, дело прошлое. И тесть-то помер давно.

Жена с дочкой уже спали, так что старлей тихонько прошмыгнул на кухню, поставил на плиту кастрюлю с водой, а как закипело – накидал туда пельменей из морозилки. Жрать хотелось жутко, хотя еще с час назад он о еде и думать не мог.

Все казалось ему каким-то бредом. За почти двадцать лет службы ничего особенного в Старо-Рыбацком не приключалось. Пьяные драки, утонувшие рыбаки, дебоши, разбои порой – привычно и обыденно. А что тут?

Опрашивать соседей Петрухина пришлось самому – Федотов впал в состояние амебы, только глазами тупо лупил и шатался без цели. Пришлось отослать его домой. У Бурова тоже холодком внутри веяло, но о работе он не забыл. Хотя и бесполезно все оказалось – никто ничего толком не рассказал.

Ну да, был сначала шум, пьяные песни. Потом затишье. Ближе к утру удары, громкие крики, звон стекла. Около семи где-то, хотя тут показания разнились. Но все быстро закончилось – тогда Тамара Васильевна позвонила в дежурку (не сразу), а около девяти Буров и Федотов подгребли к подъезду.

Петрухин мелькал накануне – был веселый, ничего не предвещало. Бухал часто, никого это не удивило. Что еще? Да, окна. Никто в окна утром не смотрел. Что бы ни происходило на пустыре за домом, этого никто не видел. Да и не увидели бы – темнота, фонарей там нет. А со включенным светом все равно в окне кроме своего же отражения ничего и не рассмотришь.

Буров выловил пельмени в тарелку, достал из шкафчика бутылку, налил рюмку водки. Пил он редко, но сейчас не видел другого выхода. Рюмка точно не помешает.

Так вот. Что же там случилось утром? Вряд ли Петрухин один такое устроил – нереально все разломать, да еще так быстро (а соседи говорят, что шум и крики были ну минут десять от силы). И этот след на полу… Кого-то явно тащили – окровавленного, причем, как показалось старлею, от двери к окну. Значит, Ванька был не один. Хотя все равно чепуха получается – ну зачем все в доме разносить? И как?

Буров мрачно жевал пельмени, слепо уставившись в стену (свет он включать не стал – хватило фонарика). Мысли наслаивались одна на другую. Получалась вязкая каша.

И главное – куда делся Петрухин? Точнее, бо́льшая его часть. От воспоминаний о руке у Бурова свело желудок, а пельмени запросились обратно. Руку пришлось запихать в пакет (старлея тогда чуть не вывернуло) и отвезти в больницу на хранение. Там она подождет, пока приедут умные головы из Большого города.

Чья вообще это работа? Собак? Медведя? Все возможно – собак тут тьма, медведи заходят. Но если так – то где следы? Хоть чьи-то? Не могли же они просто испариться, эти собаки. Или улететь. Снегопада, чтобы засыпать следы, утром не было.

– Вот куда не глянь, везде хрень получается, – пробубнил Буров себе под нос.

В город он позвонил сразу же. Но пока без толку – январь, дорогу к поселку завалило намертво, каждый год одна картина в это время, пока все расчистят – несколько дней пройдет. Ждать долго, но делать-то что-то надо! Не сидеть же просто так.

Завтра надо сходить на Рыбзавод, найти знакомых и друзей Петрухина. Родственников у него в поселке нет. Узнать, чем жил, с кем дружил, чем занимался помимо работы и пьянок. Буров хотел еще днем туда забежать, но не успел – навалилось всего, еще и Федотов скис не вовремя.

Щелкнул выключатель, глаза резануло светом.

– У кого тут ночной дожор? А?

Жена зашла на кухню, кутаясь в серый теплый халат. Положила ладошку ему на плечо, чмокнула в щеку. Буров улыбнулся. Украдкой спрятал за чайник пустую рюмку из-под водки.

– Да работы завались, поесть не успел. А ты чего не спишь?

Маша хмыкнула.

– Спала, пока какой-то боров не завалился на кухню и не стал греметь посудой.

Греметь, да? Вроде тихо старался, чтобы не будить. Или так погряз в мыслях, что забыл обо всем?

– Лерку не разбудил?

– Нет, дрыхнет без задних ног. Доедай давай и тоже спать.

Старлей быстро забросал в себя остатки пельменей, запил холодным морсом из морошки (летом ягоды сами собирали) и отправился в кровать. Спать не хотелось – буря мыслей распаляла мозг, не давала ему успокоиться. Полночи Буров ворочался с боку на бок, задремал только под утро. Ему снились темнота, снег и вой собак.

* * *

Жена рано убежала на работу – она преподавала русский, литературу, историю и еще бог знает что (Буров давно запутался) в местной школе. Заодно и Лерку с собой забирала – в обычной школе дочка ходила бы во второй класс, ну а тут вместо классов сборная солянка из детей разных возрастов.

Старлей вставал позже всех, сонный и хмурый, плелся в дежурку к восьми. Это только они с Федотовым называли участковый пункт дежуркой, чисто по привычке – никто там, конечно, не дежурил. Если что случалось ночью, то местные звонили в 02, а уж оттуда набирали на личный Бурову. Но такое бывало редко.

Старлей неспешно пробирался темными улицами, без интереса посматривая на дома вокруг. За двадцать дней к постоянной темноте полярной ночи привыкаешь. Она особо и не давит, в Старо-Рыбацком при свете смотреть тоже не на что. Древний Рыбзавод на берегу моря каждый год обещали отремонтировать, но каждый год что-то мешало. Это только название такое громкое – завод, на самом деле всего лишь корявый горбыль вместо дома, иссохший труп, а не здание.

Да и остальное… Кирпичные коробки многоквартирников с облезшей краской и выпавшими из стен кусками – можно подумать, что тут когда-то была война и в дома попадали снаряды. Деревянные двухэтажки, в которых, наверное, никто больше не жил, глядели на Бурова пустотой за черными провалами окон без стекол. Жуткие, да, но хуже другое – от них веяло безысходностью и мраком, а это куда неприятнее любого страха.

Но больше всего Бурову не нравился старый Дом культуры, причем он сам не понимал почему. ДК не забросили, до сих пор работал, танцевальные коллективы там какие-то, детские кружки, театр… Ну неприятный он, такой типичный совдеп, бетонный выкидыш той тоскливой серой архитектуры. Даже плакат на нем до сих пор висел: «Пятилетку в три года!» Выцвел, потрескался, но его не снимали. Небось уже считали памятником, таким вот местным культурным достоянием.

Не сказать что старлей ненавидел Старо-Рыбацкое. Нет, ненависти и отторжения не было, но особой любви тоже. Он просто свыкся с этим местом, прилип к нему за двадцать лет. Буров даже не помнил, как поселок его впервые встретил – не до того тогда было, к свадьбе готовились, перед глазами витал только Машин образ, а окружение его не интересовало вовсе.

С женой они познакомились в Мурманске – Маша приехала учиться, а Буров только начинал карьеру. Потом все как-то быстро завертелось, в Большом городе его ничего не держало, и вот – здравствуй, Старо-Рыбацкое. Интересно, но о переезде куда-то еще они даже никогда не разговаривали. Наверное, думал старлей, это потому, что Маша сильно привязана к этому месту – тут родились и жили все ее предки до черт знает какого колена – а Бурову просто все равно, лишь бы жена и дочь были рядом.

Отец Маши – настоящий абориген Старо-Рыбацкого, из древнего народа саамов, или лопарей, хотя второе название местные почему-то не любили. Мало их осталось, во всей области полторы тысячи еле наберется. Вот и в поселке тоже есть община – крохотная, конечно, но все же. Со своим музеем, кстати.

Задумавшись, Буров не заметил, как доплел до конторы. В дежурке его уже ждал Федотов – виновато прятал взгляд и мекал что-то невразумительное. Старлей только рукой махнул – что с него взять? Мелкий еще, да и помощников других все равно нет. Кто будет держать большой штат полиции в такой дыре? Участковый и помощник – это уже много.

Буров хотел немного пожурить мальца для профилактики, но Федотов ошарашил его первым.

– Матвей Иваныч, звонили тут, я только пришел еще. У Рылова какая-то дичь, я не понял ничего. То ли дом разнесли, то ли еще что. Идти надо.

* * *

– Это не дичь, Саня, это трындец.

До дома Славы Рылова добирались чуть ли не бегом – после прошлого утра Буров ожидал увидеть там все что угодно. Перед глазами стояли картинки с окровавленным снегом и зверски оторванной рукой. Федотов мельтешил рядом, молчал и, похоже, тоже ничего хорошего не ждал.

Но увиденное напрочь выбило почву из-под ног. Жилище Рылова частично освещали фонари от соседнего дома, так что даже издалека старлей отметил какой-то хаос в снегу прямо под стенами мелкой кривоватой хаты. Вокруг дома валялись обломки досок и черепицы, словно ураган недавно прошел и сорвал мощными потоками кровлю. Но не это занимало Бурова, а багровые пятна на белом снежном полотне. У старлея закружилась голова.

«Так, спокойно. Разберемся».

Явно кровь, но, пожалуй, меньше, чем под окном Петрухина. Больше вроде ничего – только доски, мусор и черепица. Снег не разворошен, следов не видно.

– Эй, Слава, ты там?

Тишина. Как у Петрухина. Да что же это такое?

Буров сжал рукоятку пистолета – так часто он его не вынимал, наверное, никогда. Дернул ручку входной двери – заперто.

Бросил за спину не глядя:

– Саня, быстро окна на той стороне проверь!

По скрипу снега понял, что Федотов на этот раз в ступор не впал.

«Надо же, быстро привыкает», – подумал он отстраненно.

С левой от входа стороны все окна оказались целыми. Внутри ничего было не видно – света нет, занавески задернуты.

– Все цело! – это уже Федотов закончил проверку.

Буров без особой надежды поорал еще у окон, попинал дверь, но все без толку. Подобрал ближайшую доску, с тычка вынес стекло – звон резанул уши, а подбежавший на помощь Федотов удивленно охнул за спиной.

Старлей и сам удивился – так поспешно он никогда не работал, старался сначала сто раз все обдумать. Но сейчас не мог больше ждать, внутри все орало – медлить нельзя!

Открыв окно, Буров смел осколки и набросил на подоконник куртку, чтобы не порезаться. Забрался внутрь – пистолет из руки не выпускал, хотя с предохранителя все-таки снимать не торопился. Пока Федотов неуклюже лез следом, включил фонарик и быстро осмотрелся. В животе будто что-то провалилось.

Комната Рылова как две капли походила на хаос в квартире Петрухина. Все перемолото почти в труху, везде доски, пух из подушек, разорванное одеяло мокнет в кровавой лужице. И запах… Там не пахло, там воняло кровью и чем-то еще. Чем-то уже знакомым…

«Этот запах был у Петрухина. Точно такой же».

Но чего Буров точно не ожидал увидеть, так это здоровой дыры с рваными краями в потолке, через которую в комнату тихонько падали крупные снежинки и едва пробивался свет с улицы.

Внутренности, казалось, превратились в сплошной ледяной ком. Участковый стоял посреди разгромленного дома и не мог пошевелиться.

– Матвей Иваныч, гляньте…

Темная фигура Федотова виднелась на противоположной стороне комнаты. Старлей с трудом заставил себя сдвинуться с места – ноги не хотели идти, мышцы налились металлом. Помощник посветил телефоном на стену и многозначительно посмотрел на начальника. Теперь увидел и Буров – на стене красовалась воронка с частичками дроби. Крови рядом не было.

– Он стрелял. Только в кого?

Ружье валялось неподалеку – приклад сломан, дуло смято так, словно какой-то ребенок месил пальцами податливый пластилин.

Когда оцепенение немного спало, старлей кое-как еще раз осмотрел весь дом. Дверь закрыта изнутри на ключ и на защелку, окна заперты. Через крышу к нему, что ли, пришли? И где сам Рылов?

От Славы не осталось ничего. Только кровь, хотя и поменьше, чем в петрухинской квартире. Буров боялся опять наткнуться на какую-нибудь часть тела, но на этот раз повезло. Если можно так сказать, конечно.

Звонили опять соседи – через дорогу от Рылова. Под утро семейство разбудили крики, перепугали мелкую дочку. Потом звук выстрела – и тут же сильный грохот, треск, словно соседний дом бульдозером сносили. Сразу набрали в дежурку, вот и вся история.

– Ничего не видели? У вас окна же сюда выходят, – поинтересовался Буров.

Соседка Рылова чуть замялась, зыркнула куда-то назад в комнату.

– Да нет, мы же спали. Всё так быстро случилось, перепугались все.

Из-за спины женщины выглянула девчонка лет шести, завороженным взглядом уставилась на грозного, с ее точки зрения, старлея. Затеребила пальцами мамин халат.

– А я все видела!

– Иди спи давай, чего ты там видела! – шикнула на нее мать, замахала руками.

Буров вздохнул. Присел на корточки, улыбнулся девчонке.

– Ну-ка, давай-давай, рассказывай.

Девочка помедлила, заскромничала, но все-таки выдала:

– Я видела, как дядя улетел.

Мама закатила глаза, а Буров почему-то похолодел.

– Как это улетел?

– А вот так! – Девчонка посмотрела на потолок и ткнула в него пальцем. – Взял и из крыши вылетел. Я сама видела, точно-точно!