Мир и хохот

Глава 3

Алла решила жить у сестры, а жуткую свою квартиру запереть. У Стасика, конечно, были все ключи, даже самый тайный, но нужны ли они были ему теперь? Прошло уже три дня, однако его как ветром сдунуло. В милиции особого внимания не обратили: мол, много вас. Кого много, было непонятно. Из этой тупой реакции милиционеров не вывели даже деньги, предложенные за поимку Стасика.

– Если вы говорите, что его как ветром сдуло, то у ветра и спросите, – сурово оборвал один раз Аллу задумчивый служивый. Прошла ещё неделя как в кошмарном сне для брата Стасика и для Аллы, но результатом стал нуль.

Алла постепенно приходила в себя, но в своей квартире появлялась только иногда, вместе с Ксюшей, однако никаких явлений в доме и в зеркале уже не происходило. Одна мёртвая тишина. Нервную Аллу такая гнетущая, загадочная тишина стала пугать не меньше, чем прежние «феномены» или выпады исчезнувшего мужа. «Точно он с того света вываливался, – скулила про себя Ксюша, – через дыру».

Толя – лихой муж Ксюши – относился к загадочным состояниям жены и её сестры с терпимостью. Не возражал он и против необычайных книг по метафизике, которые приносила Алла. Толя вообще считал этот мир бредом, но бредовей обыденной, так называемой нормальной жизни он не знал ничего. «Всё бред, но лучше уж метафизика, чем ординарщина, глобализация и супермаркет», – говаривал он.

Ксюшу свою он по-дикому любил и всё-таки выделял её из общего бреда. Да и Аллу жаловал.

– Сестра ведь, а не кто-нибудь, – шумел Толя, – квартира у нас большая, пусть живёт, зачем я буду тебе, Ксюша, перечить. А Стасик-то, я замечал, всегда был со странностями – потому и сдуло.

Ксюша возражала:

– Какие у него странности?! Человек как человек. Ты только Алле не болтай лишнего.

Но Алла уже была где-то спокойна.

Сидела она с Ксюшей раз на кухне – двадцать дней уже прошло с момента пропажи Стасика. Толя ушёл на работу: работа у него была совсем нетипичная и действительно бредовая.

– Знаешь, Ксеня, – разливая индийский чай, сказала Алла, – со Стасиком у меня всё-таки были не те отношения. Что-то было не то, а что не то, до сих пор не пойму.

– Но вы же жили мирно, – пухло возразила Ксюша.

– Это и пугало меня больше всего, ненормально ведь это, – тихо ответила Алла. – Стасик был какой-то не в меру смирный.

– А теперь вот что выкинул, – не удержалась Ксюша. – И записка-то, по существу, наглая. «Меня не ищи»… Тоже мне…

– Именно. Я тогда особо внимания не обращала. Но теперь, думая о происшедшем… Словосочетания необычные, бормотание во сне… Смещение ума в нём какое-то было…

– Вот он и сместился.

– Незаметное почти… Помню ещё… Да, но всё равно размотать такой клубок пока невозможно. Помощь нужна.

Но помощи не было. Нил Палыч сам исчез. Сёстры звонили ему, звонили, в дверь стучали – ничего, кроме напряжённой тишины, даже покоя.

– Бог с ним, со Стасиком, раз он так со мной поступил, – удобней располагаясь на диване (даже в кухне у Ксюши стоял диван), сказала Алла. – Найду другого… Хотя, конечно, жаль… Страшно иное: какими мы себя в зеркале видели, ужас, что это – тайная суть наша, душа до рождения, или после смерти, или же в конце времён…

– Вот это действительно страшно, – и Ксюша даже инстинктивно положила свою нежную руку себе на животик. – Кто мы?.. А ты видела глазки Нил Палыча, когда он на себя в зеркальце-то глянул… Что там отразилось – не видела. Но личико его словно на тот свет полезло. Хорош был… Наверное, потому и исчез. От самого себя сбёг.

– Он специалист. Как-то при мне обмолвился, что у него старинный манускрипт есть, на немецком, о связи зеркала с невидимым миром…

– Всё равно, Алка, я себя не боюсь, какой бы я ни стану, даже в конце времён, после всяких рождений и потусторонних пертурбаций… Пусть мы будем с тобой чудовищами… Всё одно… Как можно себя, родную, бояться? Что ещё может быть ближе к себе?

– Чудовища, возможно, мы есть где-то внутри себя, Ксюшенька. И таковыми будем, обнаружим себя когда-нибудь…

– А, всё равно, – махнула ручкой Ксюша. – Ну и, допустим, чудовища… Главное быть. А чудовища, не чудовища – не важно. Лишь бы быть.

– Оно конечно, – вздохнула Алла, отпивая любимый чай. – Провались всё пропадом, но ближе себя ничего нет… Но всё-таки, Ксюнь, сложности и сюрпризы метафизические всегда случаются… Тут, в пещерной этой жизни, и то чего только нет… А там, внутри, на свободе-то… Эх… Я, бывало, смотрю на себя в зеркало и вдруг вижу – не я это, чужой себе становлюсь…

На пол с дивана спрыгнула жирная кошка – любимица Ксюши.

– Хватит, Алка, хватит. Не углубляй. После таких сентенций – мне три самовара надо выпить, чтобы отойти. С водярой я завязала, на время. Кошка и та испугалась: чужой самой себе, ишь! Они-то нас умнее.

Алла расцвела:

– Поймай её. Я её поцелую.

– Я тебя лучше поцелую, чтоб у тебя мыслей жутких больше не было…

– А всё-таки: где Стасик? – вдруг выпалила Алла. – Слышит ли нас, как ты чувствуешь, интуитка моя?

– Алла, – вздохнула Ксюша. – После всего, что было, после записки, зеркал и рож, – считай его отрезанным ломтём. Забудь его, тебе же лучше. В нашей среде другого найдёшь, не хуже…

– Но разрешить же этот кошмар надо! – с упором проговорила Алла. – Здесь надежда, конечно, только на Леночку и её окружение. Нил Палыч, в сущности, что-то не то. Пусть и необычайный. Не теоретик полностью, не практик – а так, курица метафизическая. Ленок – другое дело. Около неё – огромная, чёрная, бездонная яма, а она только свистнет, как из чёрной ямы такие персонажи выскакивают… Её окружение, так сказать. Куда там Нил Палычу: в этой яме ему только подметальщиком быть…

Ксюша с удовольствием откусила пирожок и свернулась калачиком на диване. Кошка прыгнула к ней – чтоб быть поближе к теплу. Ксюша спросила между тем:

– Когда ж Ленок-то вернётся из своего Питера?

– Да сегодня уже должна.

И в это время раздались три загадочных звонка в квартиру.

– Да это Стёпа идёт. Его звонки, – вскочила с дивана Ксюша.

И вошёл дикий Степан, Милый, как известно, по фамилии.

– Ты весь в траве, Степанушка, – ласково встретила его Ксеня. – Поди, катался кубарем на полянке, да?

Алла тоже восторгалась Стёпушкой: «Свой, бесконечно свой, и Ленок его жалует».

Степан входил в эту небедную квартирку, как в некую пещеру, где можно веселиться, не боясь высших сил.

– Куда, куда ты?! – заверещала Ксюша и стала щёткой стряхивать с него пыль. – Подожди чуток, не лезь сразу в кухню.

– Я, Ксения, тёплый уже, минут десять назад вернулся на землю, – улыбнулся Степан. – С меня теперь спрос. Тутошний я опять пока.

Алла расхохоталась:

– Мы все такие, увёртливые, Степан: то здесь, то там. Одно слово: Россия… Садись пить чай. Ты ведь водку – ни-ни?

Расселись.

И снова вдруг вошла мрачноватая серьёзность.

Сёстры поведали Милому о случившемся. Теперь уж Степан расхохотался:

– А я только этого от него и ожидал! Не горюйте. Стасик нигде не пропадёт. Помяните моё слово: нагрянет, появится. В неожиданном месте.

И Степан вдруг с непонятной тупостью взглянул на потолок. На потолке ничего особого не было. На это и обратил внимание Степан.

– Он жить перестал, – хмуро сказала Алла. – Являться он, может быть, и будет, но жить он перестал.

Степан добродушно развёл руками:

– Умный человек, значит.

Алла вспыхнула:

– Я скоро перестану верить, что он был. Был он или не был? Меня уже скорее пугает вся эта его фантасмагория, её подтекст. Предал меня, ну и чёрт с ним!

– Это не предательство вовсе, – осоловело-задумчиво ответил Степан. – А гораздо хуже. Так я вижу…

– Больше всего переживает Андрей, младший брат Стасика, – пояснила Алла Степану. – Родители его погибли. Андрей-то полунаш, и с братом всегда был связан почти мистически, чутьём. От него мы ничего не скрывали.

Степан вдруг впал в забытьё. Сёстры любили, когда он забывался. Минут через десять Милый очнулся.

– Где побывал-то, Степанушка? – вздохнула Ксюша. – Нас-то помнил при этом?

Степан ничего не отвечал. Лицо его расплылось в бесконечности.

В это время раздался тревожный, длительный телефонный звонок. Ксеня подошла. Нажала на кнопку, чтоб голос был слышен всем в комнате.

Говорил Нил Палыч.

Сёстры обомлели, а у Степана даже расширились глаза.

– Не влезайте в это дело, – голос Нил Палыча звучал жёстко и резко. – Не исследуйте ничего. Я-то думал, феномен самый обыкновенный, но оказалось – ужас, всё пошло по невиданному пути. Такого не бывает. Ни в коем случае не суйтесь. Не шумите, сидите тихо. Ждите моего звонка.

– Где вы находитесь? – с дрожью спросила Ксеня.

– За границей, – сурово ответили в трубке. – Скоро буду. Ждите.

И все слышали, что Нил Палыч повесил трубку. В квартире всё притихло. Мяукнула кошка, но слабо.

– Будем ждать, – заключил Степан несвойственным ему голосом.

Глава 4

Андрей, брат Стасика, был взбешён феерическим, якобы бредовым уходом брата.

– Почему он мне ничего не сказал?! – говорил он сам с собой, сидя в пустующем баре около Чистых Прудов. В окно смотрела луна. – Одна недосказанность, словно что-то мешало ему. А мы ведь так близки были всегда! Кто его довёл? Что с ним? Где я?

Он то бормотал, то переходил на язык мысли.

– Но я чувствую, что это глубоко меня касается. Даже моей судьбы… Мне страшно… Может быть, он и не брат мне вовсе… Нет, нет, он был человеком в чём-то даже обыкновенным, весёлым к тому же порой… Как он любил веселиться!!!

К нему подсел какой-то хмурый человек с отрешённым лицом. Чувствовалось, что ему ни до чего не было дела. Он молчал.

«У многих уходят близкие. Ну, горе и горе, – думал Андрей. – Но здесь что-то чрезвычайное, непонятная утрата, но – да, да, да – это касается моей личной судьбы… Мы были так близки где-то… Со мной что-то произойдёт. Вот в чём дело. Потому надо мне докопаться – в чём дело тут, что случилось, наконец!.. Ведь никто не может даже не только понять, но и просто сказать, по факту, что на самом деле случилось. Что произошло?»

Последние слова опять вырвались у него вслух, с визгом, но сидевший напротив даже не пошевелил бровями. «Надо действовать», – подумал Андрей и заказал ещё порцию водки.

Выпил и, посмотрев в лицо угрюмо молчавшему единственному соседу по столику, вдруг закричал в это неподвижное лицо:

– Стасик был моим старшим братом, он как отец… И Аллу он любил… Но предал, бросил и меня и её. Этого не может быть… Значит, Стасик был не Стасик, а кто-то другой! Что ты молчишь, морда?!!

Сосед в ответ только кивнул головой. Андрей глянул молниеносно и вдруг заметил в нём совсем иное: беспокойно бегающие, безумные, желающие до предела уменьшиться глазки.

Андрей взвыл, плюнул ему в блюдо, поцеловал в лоб и выбежал из бара, бросив на стол деньги.

Он слышал рёв соседа:

– Мой друг… мой друг!

Но потом и вой исчез.

На улице ему хотелось только одного: разрушать и разрушать. Еле сдерживался с помощью житейских атавизмов в мозгу.

Казалось, вся Москва хохотала над ним. Никогда ещё великий город не казался ему таким чужим.

«Всё не то, дома, люди, какие наглые постройки, – мелькало в уме. – Тупая реклама».

Он не мог войти в обычное состояние, то быстро шёл, то слегка бежал – то какими-то тёмно-жуткими проулками без единой души, то местами, где потоки света сжигали мысли, где бродили, как в полусне, люди.

«Всё было так ясно: учёба, поэзия, философия – и всё обрушилось, всё затрещало… Всё оказалось бредом, а реальность – проваливающийся в бездну брат, его издевательская записка и хохочущая Москва. И ни веры, ни царя, ни Отечества».

«Надо всё-таки кому-нибудь дать в морду», – пьяно-трезво подумал Андрей.

Он оказался на пустынной части какого-то бульвара. Мрак разрезался только судорогами огней вовне.

На скамейке Андрей заметил парня. Подлетел и тут же двинул ему в зубы. К его полупьяному изумлению, парень заплакал и не думая сопротивляться.

– Ах, плакать! – взбесился Андрей – Сосунок! У мамки или сестры под юбкой плачь! А не при мне! Получай!

И начал колошматить парня, но всё-таки слегка, не по лицу уже.

– Я брата потерял, чёрт тебя дери, сосунок! – приговаривал, колошматя, Андрей. – И не только брата! Я всю реальность потерял, понимаешь ли ты или нет, гадёныш!.. Всё рухнуло… Я сам скоро провалюсь куда-нибудь, за братом!

Вдруг он остановился и пришёл в ужас от содеянного. Минуту стоял молча перед обалдевшим юнцом.

– Ты меня только прости, парень!.. Я нечаянно!.. Прости… Прости!.. Дай я тебя поцелую.

Парень молчал, всхлипывая.

Андрей взревел:

– Ну дай я поцелую тебя, родной!.. Прости меня… Без прощения не уйду.

– Уйдите, уйдите, – взвизгнул вдруг парень. – Мне страшно. Лучше бейте, но не целуйте! И прощение ваше странное!

Андрей истерически расхохотался:

– Ах ты, философ мой! Лао-цзы маленький! Давай тогда я лучше тебе мою рубаху подарю! – и Андрей сбросил затем рубаху с себя. Куртку надел, а рубаху сунул на колени парнишке: – На, хорошая… Мне не жалко… Слёзы утри ей или носи на память. И не реви больше, что же с тобою в аду тогда будет, парень!.. Не раскисай! Здесь ещё не ад.

Встал и с загадочной искренностью обнял парня, глядя обездушенными глазами на луну.

– Вперёд! – И побежал дальше по тёмным аллеям и мимо мечтающих о смерти деревьев.

Всё время хотелось крушить. Несколько раз основательно швырнул камни в стабильные предметы, в покинутый киоск с пивом, в рекламу, призывающую к сладкой жизни. Одинокие прохожие шарахались, уходя в свет. Но свет был лиловатый с подозрением на мрак.

Андрей подбежал к проститутке. Но отпрянул, поразившись её беспомощности.

– Молодой человек, молодой человек! – дико закричала она ему вслед. – Куда же вы от меня, куда же вы?

Ответа не было.

Женщина задумалась: «Не надо было мне становиться проституткой, последнее время многие бегут от меня, как только увидят… Но почему, почему?.. Что во мне вызывает отвращение?»

И она попыталась взглянуть на себя без зеркала, но осоловевший взгляд застыл в пустоте.

…А Андрей всё больше и больше свирепел:

– Это не мой город! Это не Москва! Она изменилась!

И он остановился, поражённый воспоминанием о человеке в баре: то, как босс какой-то, молчал, то вдруг глазки стали бегать, как крысы!

– Где мой брат, где мой брат?.. Где реальность?.. Я ищу тебя, Стасик, я ищу тебя! – дико и хрипло закричал Андрей. – Я ищу тебя!

И оказался прямо перед стариканом в хорошем пиджаке. Лицом к лицу.

– Ты не Стасик случайно? – спросил сразу. – Ты не Стасик??

– А кто такой Стасик? – осторожно поинтересовался старик.

– Считался моим братом, учил меня уму-разуму, а сейчас – не знаю кто… Пропал… По зеркалам только шмыгает, может быть.

– Ну-ну, – миролюбиво ответил старик. – А меня, между прочим, тоже Станиславом зовут. Станислав Семёныч, могу представиться.

Андрей ошалело посторонился.

– Батюшки, вот оно что! Имя и отчество совпали, может, и остальное тоже совпадает.

Старикан поёжился.

– Боишься? А хочешь, я с тебя сейчас штаны сниму? А там видно будет!

Старикан от изумления раскрыл было рот, в который Андрею захотелось плюнуть, но в то же мгновение он заметил, что выражение лица старикана кардинально изменилось: оно стало хищническим, почти вампирическим, словно всё лицо превратилось в оскал.

Андрей стал трясти его за пиджак:

– Ты что? Ты кто? Пенсионер или вампир? Или, может, ты мой отец?

Но вместо ответа на такие вопросы Андрей увидел широкую, слезящуюся улыбку, расколовшую лицо старика, и лягушачий, просящий взгляд.

– Только не бей, не бей, ладно? – пробормотал старик. – Лучше пиджак возьми, и всё тут.

Взгляд его стал настолько умоляющим, даже глубинно-женским, жалостливым к себе, что Андрей мгновенно стал внутренне относиться к нему как к женщине.

– Может, вас проводить, Стасик? И уложить в тёплую постельку? Да? – змеино-сочувственно высказался он.

– Креста на вас нету, – вдруг прозвучал вблизи голос простой бабки. – Что пристали к старику? Помереть спокойно не дают людям!

Андрей сразу же остыл, словно его окатили холодно-нездешней водой. Но потом опомнился.

– Не на мне креста нету, а на мире этом – на всём этом мире, вот так! – крикнул он вслед бабке.

Старикана и след простыл, даже от его женственности пятна не осталось.

«Надо бы обрызгать это место духами, – подумал Андрей, – да духов нет».

На небе всё темнело и темнело, неумолимо и безразлично. Андрей присел на скамейку. И вспомнились ему глаза брата: большие и невинно-жуткие. Как это Алла его не зарезала, такого, а ведь они любили друг друга, особенно он. Всё говорил мне: «Лучше я умру, чем Алла».

Андрей вздрогнул: «Так и оказалось, впрочем… Хотя что я? Он же не умер. Он бы тогда так в записке и написал: мол, жизнь опротивела, хочу на тот свет… Так нет ведь… Он явно жив, но в каком смысле, и к тому же не хочет нас знать: ни меня, ни Аллу, никого и ничего. Всех кинул».

И перед умом Андрея открылись вдруг глаза Станислава. Он вспомнил, что, по рассказам матери, старый цыган, заглянув случайно в глаза трёхлетнего тогда Стасика, со вздохом сказал:

– Большой шалун будет парень.

И с уважением отошёл в сторону навсегда.

– Что буйствуете, товарищ? – раздался рядом голос милиционера, по старинке употребившего это старомодное слово «товарищ».

Андрей снизу невзрачно посмотрел на него.

– В чём буйство? – только и спросил.

– А я откуда знаю, – спокойно признался милиционер. – Что вы тут разговариваете, платите штраф, и всё тут.

Милиционер слегка пошатнулся.

– Так денег нет.

– Брось ты, сколько-нибудь да есть. Дело в дружбе, а не в деньгах… Короче, отстёгивай.

– Сто рублей только есть, – ответил немного приходящий в себя Андрей.

Подумал даже, что бить милиционера опасно, избиение при исполнении – дело серьёзное, могут найти, да и парня этого просто так не изобьёшь.

– Ну, ладно, сто рублей тоже деньги. Давай, не мешкай. Рот не разевай.

Милиционер помял бумажку в потной руке и добавил:

– А как же ты домой-то доедешь? Ишь, на ногах не стоишь, как и я. На тебе десять рублей сдачи и иди себе с богом, – миролюбивое, даже отеческое, было заключение.

Андрей взял десятку и пошёл.

– Смотри, на меня не обижайся, – выпалил ему в дорогу милиционер. А потом, помолчав, добавил криком:

– Будешь обижаться, арестую!

Глава 5

Нил Палыч вошёл тихо, никого не трогая. Лена открыла ему, потому что он постучал по-своему: три стука, пауза и потом четвёртый. Да и вибрации были его, нажатие же на кнопку он отрицал. Лена была одна в квартире. Наступала ночь, потому и не спала.

Нил Палыч был в плаще, в очках, чуть сгорбленный. Но глаза смотрели настолько дико-всепроникающе, с голубым мраком, что Лена обрадовалась.

– Не спишь, Ленок? – строго спросил старик. – О чём думаешь-то?

– А о том думаю, Нил, – резко выпалила Лена, – что я по судьбе вселенных всех соскучилась. Все якобы хотят в небо, в небо, к Духу, к Первоисточнику. Правильно. Я там, кстати, была. Не так уж близко, но всё-таки. И вот что скажу: не только там, но и во Вселенной нашей, и на земле особая тайна должна быть. Своя, глубинная, непостижимая пока и отличающаяся в принципе от тайн Неба, может быть, скрытая для Него, для высших-то, что-то невероятное, так что особый орган познания надо иметь, чтобы войти в эту тайну. Я чувствую это интуитивно, а то всё дух и дух, но ведь помимо этого есть глубины бытия, относящиеся только к мирам, а не к духовному Небу. Я не говорю даже о Великой Матери, повелительнице миров и материи… Я и плоть стала любить свою! Что-то есть сокрытое, помимо Духа.

– Ну пошла, пошла, ты всё за своё, Ленок, – осклабился Нил Палыч. – Ты хоть меня чайком напои. Бедовая!

И он по-отечески хлопнул Леночку по заднему месту и велел идти.

– Пополнела ты, тридцать лет, а красотой сияешь лунной и юной, – прошамкал он.

Лена не обиделась, она знала причуды Нил Палыча и их неявную скромность.

Прошли в кухню, к уюту, к варенью.

За чаем Лена продолжала:

– Пусть миры будут сами по себе, а через нас Бог познаёт страдание и нечто глубинно-земное, чего нет в сияющем центре Духа, а только, так сказать, в подземельях Вселенной.

Нил Палыч вдруг строго посмотрел на неё.

– Ленок, хватит. Кому ты это говоришь? Старой потусторонней лисе Нилу? Приди в себя и не грезь. Пусть смерть твоя тебе не снится!

Ленок опустила взор.

– Не замахивайся слишком далеко, Лен. Смотри у меня. Я по делу пришёл.

– А что?

– Стася пропал.

И Нил Палыч быстренько за чаем и лепёшками рассказал Лене, что произошло.

– Ну и что? – расширила глаза Лена. – Что тут экстраординарного?

Нил Палыч закряхтел.

– А вот ты послушай старого лиса и практика…

– Вы один из… – холодно-ласково возразила Лена.

– Ты права… Всё было бы хорошо, – зашумел опять Нил Палыч, – если бы не одно обстоятельство. Невидимый мир пошатнулся, Лена.

– Как так? – Лена даже вздрогнула и уронила на пол лепёшку.

– В невидимом есть свои законы, Ленок. Хотя они гораздо более свободные, чем наши. Но они есть. И вот я по некоторым чертам исчезновения Стасика усёк, что в этих законах появились прорехи, что возникла сплошная патология в том невидимом мире, который окружает нас. Извращение на извращении, патология на патологии…

– Вот те на, – только пробормотала Лена.

– Мы и так, без этого, в этом миру полусумасшедшие живём, – добродушно продолжал Нил Палыч, откушивая медовый пряник. Его лицо скрывалось за сладкой улыбкой. – А после такого сама знаешь, какие сдвиги могут у нас, здесь, произойти. Ведь оттуда всё идёт.

И Нил Палыч даже слегка подмигнул Лене. Наконец добавил:

– Я уже не говорю о спонтанности появления изображений в зеркале. Ведь так, ни с того ни с сего, без соответствующих приготовлений увидеть, к примеру, свою собственную тёмную сущность в зеркале, оборотную сторону… или ещё что – так просто это не бывает… Конечно, все знают, что зеркало связано с невидимым миром, но не так же грубо и прямо. В этих феноменах на квартире Аллы много патологии.

Лена вдруг стала совсем серьёзной и мрачновато поглядывала на Нил Палыча.

– Условия не соблюдены. Но главное произошло, когда я взглянул на себя.

Тут у Нил Палыча внезапно немного отвисла челюсть, и глаза растеклись страхом перед самим собой.

– Ты знаешь, – хлебнув из чашки чайку, продолжил он, – в какие только зеркала я не всматривался. В себя, разумеется. И всегда появлялось то, что и должно было быть. Я своих монстров знаю, – хихикнул старичок. – И вот, представь себе, Ленок, – тут уж глаза Нил Палыча скрылись, как луна во время лунного затмения, – посмотревши в зеркало, там, у Аллы, я увидел такое, что и описать невозможно! И это был я, мой образ на звёздах и в будущем!

Лена впилась в него взглядом.

– Страшно, страшно, Ленок, встретить людям себя подлинного. Это тебе не чёрт глупый. С ума сойдёшь. Но я ведь, ты знаешь, всё это воспринимал спокойно: ну, монстры, ну, нижние воды, столица скверны, всё ведь это в нас, людях, есть.

– Но это может быть чудовищнее чудовищного! – вскричала Лена. – Ведь их приголубить надо, этих монстриков в нас, чтоб не бунтовали…

– Не в чудовищности дело, – один глаз Нил Палыча открылся, и в кухне повеяло голубым небом, – а в патологии. Это был я и не-я. Сдвиг. Весь кошмар заключался в том, что я увидел себя, превращённого в не-себя, в совершенно иное, бредовое существо, похожее скорее на поругание всего, что есть реальность.

Последнее особенно задело Лену:

– Ужас! – только и выдавила она.

– Правильно, дочка. Именно поругание реальности.

Другой глаз Нил Палыча тоже открылся, и комната, как почувствовала Лена, стала малиново-голубой.

– Давно пора её… – прошептала Лена.

– Не спеши, не спеши, дочка. Много вас, молодых, торопливцев. Если каждый спешить будет, особливо с реальностью…

– Молчу, молчу, – вздохнула Лена.

– То, что я увидел, не может быть. Обычно считается – зеркало говорит правду. Пусть внутреннюю, но правду. А здесь получилось страшное, непредсказуемое, патологическое превращенье в грядущую правду. У молодёжи вашей – Аллы и Ксюши – сумбур. Не поняли, что произошло, но были близки к обмороку, нарцисски эдакие, только бы им на себя глядеть, вот глянули – теперь запомнят. Ксюша-то бедная даже в теле сразу как-то уменьшилась, по крайней мере духовно.

Лена нервозно закурила:

– И какой же вывод?

– И некоторые другие важные детали говорят о том же. Да, невидимый мир пошатнулся, в него вошло нечто иное, чего не было до сих пор.

– Как умирать-то тогда, как умирать?!! – вдруг выпалила Лена.

– Увидишь тогда неописуемое, – сухо ответил Нил Палыч.

– А я заметила, Нил, что и вправду последнее время взгляд покойников стал меняться. И глаза тоже.

Нил Палыч соскочил со стула.

– Я побегу! – вскрикнул, схватив что попало и бросив потом это на пол.

– Куда же вы теперь?

– К себе, к себе, Ленок, как и вы. К грядущим монстрам!

– Да ладно, успокойтесь. Не всё в людях такое, – спохватилась Ленок.

В дверях Нил обернулся и, блеснув малиново-чёрным взглядом, строго сказал:

– Завтра к тебе Алла с Ксюшей придут делиться. Я ещё с ними не говорил. Устал тут от вас. Ты им о том, что я тебе рассказал, – ни-ни. Я сам им всё подам, осторожно. Не пугай их.

– А Стася?! – выкрикнула Лена, когда Нил Палыч уже как-то бодренько спускался с лестницы: лифтов он опасался.

– Стасик, что ж! Попался, как курица в супок. Хотел нырнуть как лучше, а получилось как всегда. Ну, он не виноват.

И Нил Палыч громко бормотнул на прощание:

– Ты, Лена, особенно не грусти! Не то ещё будет!