Тригг и Командор

1. Рукопись, найденная в краеведческом музее

Каждому поселянину южного берега Залива известно, что в здании Ораниенбаумского музея, в главном полуподвале левого крыла, хранятся уникальные архивы по истории древнейших мировых цивилизаций, а, возможно, и инопланетных культур.

Документы эти не просто секретны, но сверхсекретны. О степени их государственной важности говорит уже тот факт, что на допуск к ним многие люди начали записываться еще при Илларионе Голенищеве-Кутузове, а очередь с тех пор не продвинулась ни на сантиметр.

За последние пару сотен лет папки с архивами в полуподвальных казематах музея могли видеть только уборщицы во время проведения влажной уборки в конце каждого месяца или по вторым вторникам — при протирании пыли. После реализации в СССР плана ГОЭЛРО в 1928 году такую же привилегию прохода в полуподвал получили и дежурные электрики — при замене лампочек или устаревшей проводки.

Само собой, перед посещением знаменитого хранилища каждый из них должен был давать подписку о неразглашении государственной тайны.

Столь серьезный подход к охране документов объясняется тем, что даже и сегодня очень немногие готовы правильно воспринять все откровения, изложенные в старинных манускриптах.

Уровень секретности всегда был таков, что, например, фотографирование в залах музея было объявлено вне закона еще с 1888 года — с самого момента изобретения фотопленки главой компании «КОДАК» Джорджем Иезекиилем Истменом.

Посетителям и сегодня строжайше запрещено делать селфи не только внутри, но даже и снаружи музея, на покрытых зеленым мхом каменных ступенях, ведущих в секретный полуподвал.

Все эти меры предосторожности принимались исключительно для того, чтобы не привлекать излишнего внимания не только отечественной, но и зарубежной прессы.

Известно, что опытный электрик может легко вкрутить лампочку одной рукой, оставляя вторую для разного рода необходимых профессиональных манипуляций.

На протяжении нескольких поколений ораниенбаумские электрики одной рукой закручивали полуподвальные лампочки, а другой — листали древние манускрипты.

Поскольку в каждой строчке каждой рукописи бьющая через край мудрость была видна невооруженным глазом, каждый монтер старался запомнить там что-нибудь этакое поучительное — хоть фразу, хоть строчку, хоть пролог, хоть эпилог.

Увидев же какое-нибудь явно необычное слово, специалисты по лампочкам и проводке старались для закрепления прочитанного вставить его в текст популярной на тот момент песни.

Например:

В лунном сиянье снег серебрится,

Вдоль по дороге троечка мчится.

Тригг, Тригг, Тригг, Тригг —

Колокольчик звенит.

Этот звон, этот звон

О любви говорит…

Или:

Я росла и расцветала

До семнадцати годов,

А с семнадцати годов

Атлантидой в глаз и в бровь…

Многие песни народных и советских композиторов вошли в фольклор южного побережья именно в таких вот электромонтажных версиях.

Автору этих строк посчастливилось в юности поработать грузчиком в Государственном Эрмитаже. Во время одной из командировок в Ораниенбаум ему довелось познакомиться с главным электриком музея — Романом Ивановичем Череватенко — потомком знаменитого пляжного философа девятнадцатого века из Копорской бухты.

Будучи энтузиастом своего дела и бескорыстным собирателем народного наследия, Роман Иванович записал, сохранил и приумножил не только память о песенном творчестве нескольких поколений электриков, но и расшифровал значительную их часть.

Даже при беглом просмотре текстов ингерманландских песен в глаза бросаются такие необычные для местной топонимики слова, как: Атлантида, Инка Атауальпа, Монтесума Второй и Тегусигальпа.

Геркулесовы столпы упоминаются как минимум в паре сотен папок, а законы царя Хаммурапи — в ста двадцати.

Записи десятков поколений электриков сегодня собраны в единую библиотеку общим весом в 126 килограммов, разложенную в 10 ящиков по 12,6 килограммов каждый.

Небольшая часть расшифрованных текстов и предлагается сегодня читателю в полном соответствии с пожеланиями всех правообладателей.

Практически все представленные читателю документы являют собой свободный пересказ дружеских бесед барона Иоахима фон Юкскюля с одним из крупнейших балтийских триггеозавров девятнадцатого века, известному современникам под ником Triggg45.

Беседы проходили на пляже Батарейной бухты, у центрального волнореза.

Датировка в рукописях барона отсутствует полностью, однако по косвенным признакам можно определить, что речь идет о временном промежутке между нашествием Наполеона на Россию и Крымской войной.

2. Триггервильские чудовища

Чтобы понять, что из себя представляет Triggg45 — знаменитый собеседник барона фон Юкскюля, — достаточно спросить об этом любого жителя Триггервиля^[1] или его окрестностей.

О «триггервильских чудовищах» тут знает и стар, и млад. В Южной Ингерманландии уже с давних пор известно о гигантских подводных и частично надводных драконах, обитающих в мрачно-бурых глубинах Финского залива.

Со времен владычества Новгородской республики не проходит и дня без того, чтобы доисторические ящеры не вмешивались в повседневный быт аборигенов этих мест.

То рыболовная сеть порвется о торчащие в стороны клыки или плавниковые шипы, то неожиданно заглохнет транцевый бензомотор, введенный в ступор многотонным чудовищем, неожиданно скользнувшим всего в нескольких сантиметрах от гребного винта.

Тем не менее, нельзя сказать, чтобы рыбаки Копорской или Батарейной бухты когда-либо всерьез опасались подводных монстров — ни в южной, ни в западной частях Финского залива случаев людоедства с их стороны не наблюдалось за всю историю здешней цивилизации.

Обычно все столкновения людей с местными драконами заканчиваются мирно и к полному удовлетворению сторон.

Рыболовные сети можно потом и зашить, а бензомоторы из ступора выходят не более чем через пять минут, и лови ты себе корюшку на здоровье…

Более того, иногда триггеозавры — научное название гигантских ящеров, — осознав собственную неловкость, пытаются сгладить свою вину, подгоняя к месту лова корюшки неожиданный сюрприз в виде косяка атлантической сельди или связки кокосовых орехов, смытых с палубы панамского сухогруза, шедшего из Бильбао в Усть-Лугу или в Южную Бронку.

Если не напрямую, то косвенно с триггеозаврами знакомы не только обитатели южного берега Залива, но и рядовые петербуржцы.

На некоторых зданиях и памятниках города во многих местах стоят знаки, напоминающие о так называемых «наводнениях» — бурных подъемах уровня невской воды. Об этом явлении написаны поэмы, драмы и комедии.

Почти триста лет жители Петербурга страдали от «наводнений», которые на самом деле являлись прямым следствием ритуальных проходов древних рептилий от Кронштадта до Уткиной Заводи.

С появлением Великой Дамбы ритуал был значительно сокращен. Теперь этот маршрут сместился к западу и проходит между Черной Лахтой и Петергофским маяком.

Когда именно в водах Ингерманландии появились эти подводные великаны, не знают точно даже работники Ораниенбаумского краеведческого музея. Кто-то говорит о пятом веке до нашей эры, а кто-то считает их потомками боевых кашалотов Атлантиды.

Геродот придерживался атлантической теории, Плиний Старший — индо-африканской, а Константин Циолковский был убежден в инопланетном происхождении этих существ.

Кроме того, каждому человеку, размышляющему о судьбах мира за ловлей корюшки или балтийского лосося, известно, что гигантские ящеры никогда, даже случайно, не обидят человеческих детенышей, а ведь именно таковыми они считают не только энтузиастов рыбной ловли, но и всех их друзей и даже группу береговой поддержки.

Как бы то ни было, все ученые сходятся в одном: триггеозавры по-настоящему чувствуют себя в своей тарелке только в этой части Мирового океана. Конечно, иногда их можно случайно увидеть на севере Шотландии в озере Лох-Несс, иногда в Марианской впадине, а иногда даже на мелководной Доггер-банке, что у пролива Скагеррак. Но именно в Южной Ингерманландии они нашли то, что искали несколько тысяч лет.

Старожилы края считают, что здесь находится «место силы» подводных великанов. По каким-то, только им ведомым, причинам они предпочитают мутные глубины Финского залива всем остальным глубинам на свете.

До расшифровки ораниенбаумских рукописей считалось, что средняя продолжительность жизни триггеозавра составляет от одной до полутора тысяч лет. Теперь, благодаря рассекреченным воспоминаниям барона Юкскюля, стало понятно, что эта цифра была очень сильно занижена. Вероятнее всего, можно говорить о пяти или десяти тысячах.

Судя по всему, барон фон Юкскюль^[2] был последним из обитателей края, кто удостоился чести прямого общения с живым триггеозавром. Видят их многие и сейчас, особенно у большого волнореза в Батарейной бухте. Чаще всего это Триггг 45 — желтоглазый ящер со спокойным уверенным взглядом и базальтовым перстнем на третьем спинном шипе. Он иногда высовывает свою бронированную голову из воды, щурится на солнце и расплывается в улыбке. Увидав же на волнорезе человека с удочкой в руках, внимательно его разглядывает, а затем, сделав глубокий вдох, беззвучно уходит под воду, не оставляя на ее поверхности даже кругов.

3. Историческая встреча

Глава, в которой рассказывается о знакомстве двух полиглотов, а также об императоре Маракайбо, Платоне, Сократе, Цинь Шихуанди и атлантических кентаврах. Особое место отведено объяснению разницы между внешним блеском явлений и их внутренней сущностью.

Как видно из записок генерал-аншефа барона Иоахима фон Юкскюля, первая встреча с триггервильским ящером произошла во время белых ночей, после именин Анастасии Федоровны — дочери графа Шереметева от первого брака.

Решив освежиться после бала, данного графом в честь ее высочества, барон зашел с волнореза в прохладную воду залива и застыл там в неподвижности на неопределенное время.

Обычно во время морского купания он приводил в порядок рассыпавшиеся на балу мысли и сосредотачивался на решении основных проблем, стоящих перед каждым разумным человеком.

Мысли собирались, как обычно, в нужном порядке — от простых к сложным, скрытые к скрытым, очевидные к очевидным, серьезные к серьезным, глобальные к глобальным.

Внезапно, возникшие перед бароном два светящихся желтых глаза заставили его отвлечься от привычной внутренней работы.

Вслед за глазами из воды показались две раздувающиеся ноздри и торчащие в разные стороны саблевидные клыки.

Поначалу барон решил, что из морской пучины перед ним возник сам Вельзевул, но, заметив тень от торчащей из воды головы, понял, что перед ним не какое-то потустороннее чудище, а чудовище совершенно обычное — такое же живое, как и балтийский тюлень или ящер с острова Комодо, только в разы крупнее и с глубоким интеллектом в глазах.

Интеллект интеллектом, но это существо грубо нарушило традиционное уединение хозяина этих мест, и его рука потянулась к шпаге, с которой он не расставался даже во время водных процедур.

— Duilich gun do chuir dragh air do phrìobhaideachd gu neo-eisimeileach, — произнес ящер, наклонив голову набок.

Готовый было уже вспылить, барон в произнесенной фразе сразу уловил извиняющиеся нотки. Кроме того, стало понятно, что его собеседник — это явно прибывший издалека иностранец, причем говорящий на абсолютно неведомом языке.

— НУ ВЫ МНЕ НЕ ОЧЕНЬ СИЛЬНО ПОМЕШАЛИ. НО ПРОБЛЕМ! ПАС ДЕ ПРОБЛЕМЕ! — очень громко и отчетливо (как и положено при разговорах с иностранцами) отчеканил барон и, после секундной паузы, добавил еще по-вьетнамски: — КХОНГ ВАН ДЕ ГИ!

Было видно, что, выслушивая куртуазный монолог местного полиглота, иностранец впал в уныние.

— Похоже, что я немного ошибся, — на чистом русском языке произнес он подавленным голосом. — Вижу, что это не Шетландские острова… Просто задумался о далеком прошлом. Прошу меня извинить, обычно я в языках никогда не путаюсь. Это, наверное, от усталости.

— Да, сударь. Вы в территориальных водах Российской Империи. Добро пожаловать в Триггервиль.

— Извините, что поначалу заговорил с вами на кельтском наречии — просто на этом языке должны изъясняться в северных провинциях Шотландии. Я просил прощения за то, что невольно потревожил ваше уединение.

— Ну что вы, что вы, напротив, я очень рад нашему знакомству! Не желаете ли по глотку триггер-виски^[3]?

Я прикажу подать его прямо сюда, к волнорезу. Вон на том гранитном валуне отлично разместятся и графин, и пара толстостенных бокалов… А насчет Шотландии и не беспокойтесь — знавал я одного шотландского боксера еще в кампании тринадцатого года, так он…

Здесь рукопись становится нечитабельной, поскольку на второй половине большого листа А4 невозможно разглядеть ни одной буквы — только большой круглый след от чугунной сковородки старшего электрика и двух слившихся жирных пятен от его же бутерброда.

Под этими пятнами, судя по характерным вмятинам карандаша, вероятнее всего, были воспоминания барона о том, что «и виски у них был такой же… (совсем неразборчиво), как и этот Эванс».

Чуть ниже явно проступают слова: «Хорошо сидим…» и уже в самом конце страницы: «За легкую кавалерию — до дна!»

……………………………………

Следующий удобный для чтения текст появляется только через несколько страниц, поскольку листы расшифровок, предоставленных автору Романом Ивановичем, были безвозвратно утеряны при переезде его архива из городской квартиры в лодочно-гаражный кооператив — тот, что в Мартышкино, сразу за железнодорожным переездом.

В утерянных листах, судя по всему, находилась информация о происхождении столь необычного имени дракона — Триггг45, а также о местах, где проходило его детство, отрочество и юность.

Следующий лист

— …Вот так все и происходило, своими глазами это видел, — грустно промолвил Триггг45 и глотнул триггер-виски прямо из графина, поскольку хрустальный фужер он неловким движением бокового плавника случайно смахнул в щель между гранитными глыбами. — Так вот, после того как восстание океанских кентавров было подавлено, император Маракайбо Блистательный перестал верить даже собственной тени.

При всех внешних атрибутах победы страна пошла вкривь и вкось.

Гвардия боевых кашалотов была разоружена и распущена на все четыре стороны. Кентавры сбежали за Геркулесовы столпы, в Большой Левант и в Верхнюю Грецию. Обосновавшись на этих варварских территориях, они начали сочинять антиатлантические пасквили. Процессы, запущенные еще реформами прадеда Блистательного Маракайбо, покатились по наклонно-энтропийной плоскости вместе со всей большой страной. Мощнейший когнитивный диссонанс затронул не только военных и торговых специалистов, но и работников умственного труда. Совершенно неожиданно для многих, культурные перемены коснулись даже и процессов мировой гармонии…

— Простите великодушно, но вы сейчас рассказываете именно о той Атлантиде, о которой упоминали Геродот и Платон? — мягко перебил дракона барон фон Юкскюль.

— Фантазии Платона были просто высосаны из его собственного пальца. Геродот же, действительно, что-то там упоминал о моей родине, но все его рассказы основаны на откровенно тенденциозной информации, полученной греками от изгнанных кентавров.

И вообще, почему-то в памяти народов всегда отпечатывается переизбыток мерзавцев.

Того, кто громче всех кричит, и выцарапывают всегда на исторических скрижалях.

— Да, я вас очень хорошо понимаю. Помнится, на скачках в Царском Селе в честь тезоименитства Его Величества я обошел на целых полкорпуса поручика Голицына, и хотя моя кобыла была явно впереди голицынского мерина, но именно ему и приписали победу в том заезде.

Это случилось потому, что на финише он первым прокричал свою фамилию флигель-адъютанту Оболенскому, тот внес ее в свой кондуит, потом передал бумагу по инстанциям и — пошло-поехало. Доказывай потом, что ты не верблюд…

Вручили наглецу еще огромный букет золотых орхидей и памятную бархатную ленту стипль-чеза. Правда, на следующий день я пристрелил прохвоста на дуэли, но на душе до сих пор сохранился неприятный осадок.

С корнетом Оболенским я разобрался уже позже, в Туркестане, и совсем по другому поводу. Болтуны и крикуны всегда все портят…

— Я рад, барон, что наши взгляды на мир столь близки… Очень хороший виски, особенно послевкусие… «Индо-слеза», вы говорите?.. Так вот, о кентаврах: эти существа не смогли смириться с законами установившейся гармонии, подняли бунт и — вот результат! — вымерли все до одного.

Вы когда-нибудь встречали на своем жизненном пути хоть одного кентавра: хоть морского, хоть сухопутного?

— Не доводилось.

— И уже не доведется, уверяю вас. После событий, о которых я рассказал, что-то изменилось в этом мире. Закончился Золотой век — век спокойствия и равновесия. Ведь каждый атлант ощущал себя не песчинкой на ветру, а звеном в цепи истории могучей цивилизации.

Он чувствовал себя одновременно и рыбой, и птицей, и зверем.

По глубине мыслей и чувств атланты любого уровня могли жить и на земле, и в небесах, и на море. Их мечты взлетали выше перистых облаков и погружались ниже любого термоклина…

Все были абсолютно равноправны друг перед другом и перед вечностью…

После того бунта кентавров все карты здравого смысла настолько перемешались с дешевыми картонными подделками, что процесс разложения быстро прошел точку невозврата…

— Что вы имеете в виду? Ваши соотечественники перестали платить карточные долги или стали уклонятся от честных дуэлей?

— И это тоже, конечно, но то, о чем вы говорите, стало уже лишь следствием главного перелома. Дело в том, что видимая оболочка явления в старые времена не имела никакого значения — важна была только глубокая внутренняя сущность. Теперь же, после той катастрофы, все изменилось с точностью до наоборот.

Каждый атлант вынужден был принять для себя важное решение: или полностью перейти на сушу, или окончательно скрыться в водных глубинах.

Те, кто вышел на сушу, уподобились кентаврам — тем самым, с которыми еще недавно сражались.

— Они что, сознательно нарушили присягу?

— Нет, скорее бессознательно. Видите ли, прозрачность атмосферного воздуха в десятки раз выше, чем самой прозрачной воды…

— А какое это имеет отношение к кентаврам?

— Самое прямое. На воздухе очень легко пускать окружающим пыль в глаза, а под водой нет и не может быть никакой пыли. Кроме того, видимость в самых чистых морях мира не превышает и семидесяти метров. Поныряйте как-нибудь на Красном море или около Мальдивских островов и убедитесь сами. А вот на поверхности — совсем другое дело.

Например, вот с этого скользкого волнореза вы легко увидите любой португальский галеон или греческую трирему на расстоянии более пяти верст. Между семьюдесятью метрами и пятью верстами есть разница, не правда ли? Для субъектов, во главу угла ставящих видимость явлений, а не их сущность, жизнь на суше намного предпочтительнее…

Полностью на сушу переселились тогда все позеры и хвастуны без внутреннего стержня. Покрасовались друг перед другом, попозировали разным там Фидиям и Праксителям в эпоху эллинизма, а потом сгинули в небытие, чего и следовало ожидать.

Память о них осталась только в греческой мифологии и в садово-парковой скульптуре.

Кентавры и те, кто пошел за ними, предпочли внешний блеск внутренней мудрости, плоскую поверхность — истинной глубине и дешевую похлебку — свежим морепродуктам.

Настоящие атланты, не прельстившись на блестящую мишуру, ушли глубоко под воду.

— У меня на мызе к обеду всегда только свежие морепродукты. А в Индокитае вы бывали? Осьминоги и креветки там очень хороши.

— За годы странствий я побывал везде. В Индокитае заходил как-то в Тонкинский залив — еще при династии Цинь.

— Это очень интересно — у меня в галерее висит пламенеющий клинок той эпохи.

Мне было бы очень интересно ваше мнение: для каких целей его использовали во времена Цинь Шихуанди — в оборонительном или в наступательном бою?

— Знаете, меня всегда тоже интересовал этот вопрос. Во время войны за бирманское наследство…

С этого места и до конца следующей страницы текст становится нечитаемым из-за все тех же жирных пятен, проступивших со страницы первой.

— …премного благодарен за приглашение … С утра мне придется посетить одно место в шведских территориальных водах, и к полудню я смогу быть уже у вас, дорогой барон!

— Жду вас непременно! К столу будет фаршированная щука.

— Это деликатес…