– Ага… Сейчас, – где-то с минуту я неподвижно стою и жду. Чего только? Не уйдет же он в конце концов сам по себе. Затем я тяжело выдыхаю и поворачиваю ручку замка.

– Это первое, что тебе попалось под руку?

Честно говоря, я даже и забыла что на мне кигуруми. Зато в ней я похожа на ребенка. Он ведь любит детей? Ну, пожалуйста!

– Ну и кто ты? Свинка?

– Овечка! – и я обреченно дергаю за спиральки рогов на капюшоне.

– Тогда уж скорее баран! И почему он розовый? – он смеется и зачем-то хлопает в ладоши. – Ладно, – успокаивается он, переступает порог и прикрывает за собой дверь. – Что сказали в полиции? Куда и когда мне надо явиться?

– Я еще не успела сходить ко врачу, – делаю я жалкую попытку перевести тему.

– У тебя еще целый выходной впереди. Только это надо сделать обязательно, поняла? – снова командует он. – Ну, а что с полицией-то? Как прошло?

– А откуда вы узнали, где я живу? – снова меняю я тему.

– Ты мне про полицию ответь сначала, – настаивает он.

– Я туда не звонила, – приходится сознаться мне.

– Ну, не велика потеря! – радуется он. Конечно, радуется! – Номер твоей квартиры я узнал у охранника, – затем чуть наклоняется ко мне и добавляет: – Любимая, – и широко улыбается.

Я сглатываю пустоту и молчу, уставившись на него. И что, все? Обратного пути нет? Любимая, а затем мертвая?

– Полина Любимая. Забавно!

И тут я начинаю хохотать. Заливисто и громко. «Какая же ты дура, Полина! Ну и нелепица!» – думаю я. «Не лепится? Нелепицца? Неле пицца?» Я раскраиваю это слово и так, и эдак и гогочу еще сильнее, потому что слово, которое я придумала для обозначения возникшей ситуации, внезапно кажется мне смешнее самой ситуации. Я складываюсь пополам и розовый капюшон падает мне на голову. Я не могу остановиться. Я готова упасть на пол и крутиться на нем волчком. Я не знаю, сколько проходит времени. Может, минута или вечность. И вот я уже плачу. Из моих глаз текут слезы. От бессилия я со всего размаху падаю на колени и хватаюсь руками за голову. Я уже практически забыла о Роме. Но вот он берет меня за запястья и тянет с пола наверх. Затем он крепко прижимает меня к себе и гладит рукой по голове что-то приговаривая. Но я все еще рыдаю в голос и поэтому не слышу что именно. Через некоторое время я замолкаю. «Тихо, тихо…» – повторяет он. «Тик-так, тик-так…» – повторяют часы.

__________

Я вешаю трубку и отправляю заказ на исполнение. В операторскую входит Марина и непомерно оживляется, увидев меня.

– О, Полина! Вы посмотрите на нее! Уже на посту! Ну, что сказал врач? Не все ты мозги от удара растеряла? Сможешь еще послужить на благо «Веселой панды»? – усмехается она.

«Как чудесно, что некоторые люди могут позволить себе не изображать доброжелательность!» – отмечаю я про себя саркастически. «Видимо, вежливыми в нашем мире скоро будут исключительно преступники!»

– Здравствуйте! У меня все на месте.

– Отлично! Тогда… – и она, к счастью, замолкает: раздается звонок телефона. Я хватаю трубку: «Суши-ресторан «Веселая панда». Полина. Слушаю». Марина похлопывает меня по плечу, затем берет какие-то бумаги с соседнего стола и уходит.

Перед тем как подняться на лифте в квартиру, я подхожу к охраннику и спрашиваю:

– Простите, не могли бы вы подсказать номер квартиры Романа. Он пригласил меня в гости, а я запомнила только этаж. Десятый, пожалуйста.

– Минутку, – он открывает журнал и проводит по странице пальцем. – Десятый?

– Да, – и я наклоняю голову, чтобы разглядеть запись в журнале, но охранник сам выдает мне нужную информацию.

– Так, Роман Евгеньевич Жаров. 77 квартира.

Дома я тут же включаю компьютер и забиваю в поисковике его ФИО. Из первой же ссылки я узнаю его место работы. В разделе «наши хирурги» есть его фотография и краткая биография. Затем я открываю еще пару ссылок, читаю десятки благодарственных отзывов и нахожу фотографии, где он запечатлен с прооперированными детьми и их родителями. Я физически ощущаю значение понятия «когнитивный диссонанс». И едва успеваю откинуться на спинку стула, как раздается звонок в дверь.

– Кто там? – произношу я, подойдя к двери.

– Это Рома.

Поколебавшись лишь несколько секунд, я отпираю дверь.

– Привет.

– Здравствуй, – произносит он, слегка покачиваясь, затем опирается рукой о дверной косяк. – Можно к тебе?

– Зачем?

Он облизывает губы, опускает взгляд на свои кеды и еле слышно произносит: «У меня сегодня мальчик на столе умер», – а потом утыкается взглядом мне в лицо. До меня не сразу доходит, что это вовсе не признание в убийстве

– Простите. У меня гости, – с ходу вру я.

– Это хорошо. Чем больше народу, тем лучше. Мне надо отвлечься, – неожиданно весело произносит он, хватается рукой за дверь и с силой распахивает ее.

– Погодите, – выставляю вперед руку.

– Что? Ты с парнем?

– Нет! – хмыкаю я и тут же жалею о сказанном.

– Пожалуйста! – снова еле слышно произносит он.

– На самом деле, вы правы, я с парнем, – легко отказываюсь я от своих слов.

– Ты же только что сказала, что нет.

– Я, – поражаюсь, как легко из меня вытекает ложь, – просто подумала, что вам не шибко приятно будет слышать, что у меня парень. «Гости» звучит более… нейтрально.

– Да… Наверное. Но я вряд ли добегу до дома… – и он подныривает мне под руку, пересекает коридор и захлопывает за собой дверь ванной комнаты.

Я не успеваю ничего сказать. А в голове мысли пускаются в пляску святого Витта: «Убрала ли я с пола трусы? Не оставила ли на раковине расческу с застрявшими волосами? Давно ли я мыла унитаз?» И зачем только в квартирах ванну совмещают с туалетом? И почему, черт возьми, почему я думаю об этой ерунде, а не о том, что у меня в квартире маньяк-убийца!?

Он выходит в коридор, садится на скамейку и с трудом дотягивается до своего левого кеда. Когда он только успел обувь-то сбросить?

– У тебя ведь нет парня, – констатирует он, разглядывая кед в своих руках.

– С чего это?

– Я не вижу тут ни одной пары мужской обуви, – твердо произносит он, внимательно глядя мне в глаза и немного покачиваясь. – Ээээй, есть тут кто-нибудь? – вдруг выкрикивает он.

А потом наступает тишина. Он смотрит на меня. Я молчу. Неожиданно ни одна мало-мальски правдивая ложь не приходит мне в голову – меня засасывает зелень его глаз.

– Оставайтесь, – произношу я, запираю дверь и иду на кухню.

В кожаной куртке поверх розового свитера и с початой бутылкой виски в руке он выглядит… забавно. Я уже почти не удивляюсь странным мыслям, которые приходят мне в голову в его присутствии. Пока я вожусь с чайными принадлежностями, он стоит в проеме двери, опершись одной рукой о дверной косяк.

– Расскажешь мне?

– Что?

– Ну для начала, зачем ты ждала меня и почему убежала?

– Я никого не ждала. И бежать мне из собственной квартиры, как бы, некуда.

– Я не про сейчас говорю. А про тогда. Ну, понимаешь?

Мои руки еще продолжают шевелиться: насыпать чай, выкладывать кубики сахара на тарелку, доставать ложечки… Но внутри меня встало сердце и кровь прекратила свое течение.

– У меня клаустрофобия.

– И?

– Иногда я вдруг отчетливо осознаю, что нахожусь в замкнутом пространстве, и меня это пугает, – я говорю все это глядя ему в глаза. А потом вспоминаю, что так поступают только лжецы, желающие проконтролировать реакцию слушателя на свои слова. Он отводит взгляд первым. Наконец-то входит на кухню, садится, кладет локти на стол и подпирает руками голову.

– Предположим. А зачем соврала про гостей? – продолжает он.

– Боюсь пьяных, – с этими словами я ставлю на стол тарелку с сахаром и кружки с чаем и сажусь.

– А что за путаница с этажами?

– В смысле? – не шибко натурально недоумеваю я.

– Один раз ты ехала до 10, другой раз хотела поехать до 13, хотя живешь на 17.

– Я же говорю, клаустрофобия. Я никогда не езжу до 17. Слишком долго.

– У тебя для всего есть объяснения, да? – усмехается он и придвигает к себе кружку. Несколько секунд он наблюдает за тем, как танцует пар, потом встает с кружкой в руке, подходит к раковине и выливает часть жидкости. Потом он возвращается за стол, берет бутылку и разбавляет чай виски.

– Себе? – протягивает он мне бутылку. – Или ты боишься оказаться пьяной в компании пьяного?

Я выпила таблетку от головы. Не хочу нагружать печень, – он усмехается, бормочет «сказочница» и делает большой глоток из кружки.

– Черт! – морщится он. – Горячо!

Deja vu. Мы пьем чай. Он беззвучно стучит пальцами по столу. Тишина. Тикают часы на руке.

– Знаешь, сколько раз я видел смерть?

Вместо ответа я захлебываюсь чаем и громко кашляю, с силой ударяя себя по спине.

– Что ты делаешь? Прекрати! – он подскакивает ко мне сзади, хватает за руку. – Осторожно вдохни и с силой выдохни воздух. Давай!

Я сделала так, как он сказал, несколько раз – и кашель прекратился. Когда мое тело прекратило сотрясаться, я почувствовала тяжесть его рук на своих плечах.

– Лучше?

– Ага.

– Когда кусок попадает не в то горло, то постукивания по спине могут его только глубже в дыхательные пути загнать. Для начала надо глубоко вдохнуть и с силой выдохнуть. Если не помогает, то надавить на корень языка, чтобы вызвать рвотный рефлекс. При худших раскладах надо с силой надавливать вот здесь, чуть повыше пупка, – он убрал одну руку с моего плеча и аккуратно надавил мне на живот. – Делать это надо резко, толчками. Вверх и к позвоночнику, – он говорит и тут же демонстрирует. На мне. – И одновременно с этим надо кашлять. Изо всех сил. Понятно?

– Ага, – кажется, произношу я.

– Тебе бы сходить на курсы оказания первой помощи. Жизнь у тебя опасная какая-то. Пригодится, – с этими словами он огибает стол и снова садится напротив меня. Я все еще чувствую тяжесть его рук на плечах и давление там, чуть повыше пупка. Я захмелела, хоть и не пила. Но больше всего меня настораживает чувство безопасности, которое он поселил во мне своими медицинскими штучками. Я беру в руки кружку и собираюсь сделать глоток, как Рома выпаливает: «Смерть!»

Я смотрю на него в недоумении.

– Извини, я просто хотел успеть произнести это слово до того, как ты сделаешь глоток.

– Ну, ты успел, – и я все-таки отпиваю чай из кружки.

– О, мы наконец-то перешли на ты, – он улыбается и опрокидывает в себя коктейль из чая и виски. – Еще.

Я встаю и наливаю ему полкружки чая, а потом, подумав, заполняю ее на три четверти.