Сидни Шелдон. Ангел тьмы

Глава 2

Марракеш, Марокко, 1892 год

Маленькая девочка смотрела в окно экипажа на грязные оживленные улицы с их шумом, вонью, бедностью и смехом и была уверена в одном: она умрет в этом месте.

Ее послали сюда умирать.

Она выросла в роскоши, в богатстве, а главное – в мире и покое, в огромном, стоявшем в пустыне дворце. Единственная дочь высокородного человека и его любимой жены, она получила имя Мириам в честь матери великого пророка, и еще одно – Бахья, что означало «самая красивая». С раннего детства она не знала ничего, кроме любви и похвал. Спала в комнате, отделанной золотом, в постели из резной слоновой кости. Носила шелка, вытканные в Уарзазате, выкрашенные в Эссауире охрой, индиго и мареной и за большую цену доставленные с Ближнего Востока. Служанки одевали ее, купали, кормили, читали Коран, обучали музыке и поэзии – древней поэзии ее пустынных предков. Она была прекрасна не только лицом, но и душой. Милая, красивая и добрая – ребенок, о котором мог мечтать любой благородный отец, драгоценность, ценимая выше рубинов, аметистов и изумрудов, украшавших шеи и запястья всех четырех жен ее отца.

Дворец с его прохладными тенистыми дворами, фонтанами и птичьим пением, блюдами засахаренного миндаля и серебряными чайниками сладкого чая с мятой заключал в себе весь мир Мириам. Место наслаждения и покоя, где она играла с братьями и сестрами, защищенная от безжалостного солнца пустыни и других жизненных опасностей толстыми каменными стенами. Если бы не одно неожиданное ужасное событие, Мириам, вне всякого сомнения, провела бы остаток дней в этой благословенной позолоченной тюрьме. Но ее идиллическое детство закончилось в десять лет. Резко и бесповоротно. Лейла Бахья, мать Мириам, сбежала от мужа с другим мужчиной. Как-то ночью исчезла в пустыне, и ее так и не нашли.

Абдулла, отец Мириам, был хорошим и благородным человеком, но измена Лейлы подкосила его. Он все больше замыкался в себе и перестал заниматься хозяйством. Тогда на сцену вышли остальные жены, вечно ревнующие к Лейле, которая была моложе и красивее. Кроме того, Абдулла всегда любил Мириам больше других детей. Поэтому было решено избавиться от девчонки. Подстрекаемые Римой, амбициозной первой женой, они постоянно приставали к мужу, уговаривая его отослать ребенка.

– Она вырастет такой же змеей, как ее мать, и всех нас погубит.

– Она слишком похожа на нее.

– Я уже видела, как она строит глазки молодым слугам и даже Касиму, собственному брату.

Наконец, слишком ослабев, чтобы сопротивляться, и слишком убитый горем, чтобы смотреть в лицо любимой дочери, тем более что Мириам была копией Лейлы, вплоть до мягкого изгиба густых ресниц, Абдулла поддался требованиям Римы и решил отослать Мириам к Сулейману, одному из своих братьев, богатому торговцу тканями в Марракеше.

Девочка плакала, когда экипаж выезжал из ворот дворца, оставляя позади единственный дом, который она знала. Впереди простирались пески пустыни, казавшиеся бесконечными. Унылые, но красивые холсты оранжевого с желтым переливались оттенками от темной ржавчины до бледной пахты. До города было три дня езды, и пока не показались стены древних укреплений, им встречались только шатры кочевников и торговые караваны, устало бредущие сквозь пустоту. Мириам уже начала задаваться вопросом, доберутся ли они когда-нибудь до города. Существует ли он вообще, или это коварный план жен ее отца, чтобы избавиться от нее навек, оставить в пустыне, как преступников из стихов, которые ей читала мама?

Но вдруг она оказалась здесь, в этом муравейнике, где смешались красота и уродство, среди минаретов и трущоб, роскоши и нищеты, богачей и прокаженных.

«Вот он, конец света, – думал перепуганный ребенок, оглушенный шумом и стуком по стенам экипажа кулаков торговцев, пытавшихся продать фиги, кумин или уродливых деревянных кукол. – Эта толпа меня убьет».

Но Мириам выжила. Двадцать минут спустя она уже сидела в одной из многочисленных комнат богатого дома дяди, расположенного недалеко от базара, и пила свой любимый сладкий чай с мятой, а ее руки и ноги мыли в розовой воде.

Наконец в комнату ввалился маленький круглый человечек с самым зычным и громким голосом, который Мириам когда-либо слышала. Улыбаясь, он подхватил ее на руки и принялся осыпать поцелуями.

– Добро пожаловать, дорогая девочка! – гремел он. – Дочь Абдуллы? Так-так-так. Добро пожаловать, роза пустыни! Добро пожаловать, и желаю тебе процветания и благополучия в моем скромном доме.

На самом деле дом дяди Сулеймана трудно было назвать скромным. Хоть и меньше, чем отцовский дворец, он был настоящей пещерой Али-Бабы в смысле богатства, красоты и утонченности. Дела Сулеймана шли прекрасно. И Мириам действительно блаженствовала здесь. Холостой и бездетный дядя был очень благодарен старшему брату Абдулле за столь бесценный дар. Если только это было возможно, он любил Мириам больше ее настоящих родителей, только любовь эта приняла другие формы. В то время как Абдулла и Лейла защищали дочь от опасностей внешнего мира, Сулейман поощрял стремление Мириам наслаждаться его прелестями. Конечно, она никогда не покидала дом без сопровождения. Стража следовала за ней повсюду. Но под их внимательными взорами она свободно бродила по красочным бурлящим переулкам базара. Здесь запахи, звуки и зрелища, о которых она читала в книгах, таинственным образом оживали. Марракеш был восхитительным впечатлением в полном смысле этого слова. Живой, дышащий, пульсирующий город, наполнявший безмятежную душу Мириам волнением, любопытством и своеобразным голодом.

Она росла, становясь с каждым годом все прекраснее, и так же росла ее любовь к городу, усиливаясь до такой степени, что даже предложение провести несколько недель на побережье вызывало у нее нетерпеливое раздражение.

– Но почему мы должны ехать, дядя?

Сулейман рассмеялся раскатисто и добродушно:

– Ты так расстраиваешься, дорогая, словно тебя ждет наказание. Эссауира прекрасна, и кроме того, никто не хочет оставаться в Марракеше в разгар лета.

– Я хочу.

– Вздор. Жара просто невыносима.

– Я могу ее вынести, дядя. Только не заставляй меня уезжать. Умоляю. Я буду заниматься в два раза больше, если ты позволишь мне остаться.

– В два раза больше? Но ты вообще не хочешь заниматься! Ноль, помноженный на два, дает ноль!

Но Мириам всегда добивалась того, чего хотела, и дядя сдался. Он поедет к морю на две недели, а племянница останется с охраной и гувернанткой.

Позже Джибрил будет вспоминать это как момент, с которого началась его жизнь. И момент, когда она закончилась.

Шестнадцатилетний сын главного надсмотрщика Сулеймана Джибрил был счастливым, беспечным мальчишкой, без всяких забот и проблем. Симпатичный, с курчавыми каштановыми волосами и широкой улыбкой, он был еще и способным учеником и особенно преуспевал в математике. Отец питал тайные надежды на то, что Джибрил в один прекрасный день станет основателем собственной бизнес-империи. Почему нет? В Марокко приезжали деловые люди со всего мира, укреплялись торговые связи. Не то что в его время. Мальчик может иметь у своих ног целый мир, если захочет. Блестящее, многообещающее будущее, если пожелает.

Но и у Джибрила были свои тайные надежды. И ни одна из них не имела отношения к бизнесу. Все они роились вокруг необыкновенной, неотразимой, прелестной племянницы Сулеймана Мириам.

Впервые он увидел перепуганную десятилетнюю девчушку в тот день, когда она приехала в дом дяди. Тогда ему было тринадцать. Добрый, чувствительный к чужой боли мальчик взял Мириам под свое крыло. Они быстро подружились и играли вместе, проводя бесконечные счастливые часы на базаре и городских площадях, пока отец Джибрила и дядя Мириам трудились в конторе компании.

Джибрил не мог точно сказать, когда его чувства к Мириам начали меняться. Возможно, все началось после ее двенадцатого дня рождения, когда у нее появились груди. А может, причины были другие, более невинные. В любом случае на пятнадцатом году жизни Джибрил глубоко, безнадежно и одержимо влюбился в подругу своих детских игр. Что было бы самым чудесным событием на свете, если бы не одна, но непреодолимая проблема: Мириам не была влюблена в Джибрила.

Робкие намеки на чувства встречались взрывами смеха.

– Не глупи! – отмахивалась она и тянула его за руку, так что Джибрилу хотелось растаять от желания. – Ты мой брат. А кроме того, я никогда не выйду замуж.

Воспоминания о побеге матери и отчаянии отца по-прежнему преследовали ее. Счастливая независимость дяди Сулеймана казалась куда более безопасным и разумным выбором.

Джибрил рыдал от досады и отчаяния. Почему он всегда вел себя с ней, как брат? Почему не разглядел раньше, какая она богиня? И как теперь исправить положение?

И однажды это случилось – в то время, когда дядя Мириам уехал на побережье. Вернувшись в дом после утренних занятий, Джибрил увидел черный дым, вырывавшийся из окон. Нестерпимый жар чувствовался в сотнях ярдов.

– Что происходит?

Отец Джибрила, вымазанный сажей, выкашлял ответ:

– Пожар. Начался в кухне. В жизни не видел, чтобы пламя распространялось так быстро. Чудо еще, что мы всех оттуда вывели!

Вокруг столпилась перепуганные слуги. Некоторые были обожжены, другие рыдали, остальные заходились кашлем. К ним присоединились многочисленные соседи и прохожие. Вскоре толпа выросла настолько, что мужчины с ведрами воды едва протискивались к месту пожара.

Сердце Джибрила панически сжалось.

– Где Мириам?

– Не волнуйся, – утешил его отец. – Она с утра пошла в бани. В доме никого нет.

Но тут в верхнем окне появилась отчаянно размахивавшая руками фигура. Из-за густого серого дыма было трудно понять, кто это. Но Джибрил понял сразу.

Прежде чем отец или кто-то еще смог остановить его, он ринулся в здание. Жара ударила в лицо тяжелым кулаком. Едкий дым забился в легкие. Ему казалось, что он вдыхает бритвенные лезвия.

Джибрил упал на колени, ослепленный, полностью дезориентированный.

«Я должен встать. Должен найти ее. Помоги мне Аллах!»

И Аллах помог ему. Позже Джибрил описывал, как кто-то невидимый словно взял его за руку и потащил к каменной лестнице. Он понятия не имел, как в таком аду пробрался к Мириам, как подхватил ее на руки, будто тряпичную куклу, и понес сквозь огонь на улицу. Чудо. Истинное чудо. Другого слова не найти.

«Аллах спас нас, потому что хотел соединить. Это наша судьба».

Когда Мириам подняла веки и взглянула в глаза своего спасителя, Джибрил получил ответ на свои молитвы. Она любила его. Больше он не был ей братом.

Мысли Сулеймана, вернувшегося на пепелище, были только о Мириам и о том, как близок он был к тому, чтобы потерять племянницу. Он позвал Джибрила к себе в кабинет.

– Мальчик, я обязан тебе жизнью. Скажи, как я могу отблагодарить тебя? Что подарить за твой героизм? Деньги? Драгоценности? Дом? Только назови – и это будет твоим.

– Мне не нужны деньги, господин, – смиренно прошептал Джибрил. – Я прошу только вашего благословения. Я хочу жениться на вашей племяннице.

Он улыбнулся, и Сулейман увидел любовь, сиявшую в глазах парня. Бедняга…

– Мне очень жаль, Джибрил. Действительно жаль. Но это невозможно.

Улыбка сползла с лица Джибрила.

– Почему?!

– Мириам из благородной семьи, – мягко объяснил Сулейман. – Когда ее отец доверил дочь моему попечению, без слов было ясно, что когда-нибудь она вступит в брак, достойный ее положения. Я уже выбрал жениха. Он старше Мириам, но добр, уважаем…

– Нет! – не сдержался Джибрил. – Вы не можете! Мириам любит меня! Она… она этого не сделает!

Лицо Сулеймана мгновенно стало жестким.

– Мириам сделает так, как скажу я!

У Джибрила был такой несчастный вид, что старик смягчился:

– Послушай, мне вправду жаль. Но таков этот мир, Джибрил. Мы все его узники, хоть и сидим в разных клетках. Но ты должен забыть о моей племяннице. Проси чего-нибудь другого. Чего угодно.

Но Джибрил не стал просить. Как он мог, если ничего больше не хотел? Он твердил себе, что еще есть время уговорить Сулеймана. Старик может передумать. Мириам может отказаться выходить замуж за человека, с которым обручена, сама того не зная.

Но в глубине души он знал, что все его надежды тщетны. Мириам любила Сулеймана как отца и никогда не обесчестит себя и семью, ослушавшись его, особенно в столь серьезном деле, как замужество.

Даже отец Джибрила ничем не мог помочь.

– Ты должен забыть эту девушку, сынок. Поверь, найдутся десятки других. У тебя блестящее будущее, а Сулейман всегда поможет деньгами, если только согласишься их взять. Сможешь содержать дом, полный жен!

Никто его не понимал!

И хотя Мириам пыталась утешить его, уверяя, что всегда будет любить независимо от того, за кого выйдет замуж, юноша, в котором горел вулкан желания, ничего не желал слушать.

Наконец пришел день, когда надежды Джибрила окончательно умерли. Мириам вышла замуж за шейха Махмуда Басту, пузатого, лысого, годившегося ей в отцы. Если девушка и была расстроена, то ничем этого не показала, сохраняя безмятежную грацию в течение всей церемонии, да и потом, когда прощалась со своим вторым горячо любимым домом.

Новобрачные жили недалеко от города, в фамильном дворце Басты, у подножия Атласских гор, и Мириам могла часто навещать дом дяди. Во время этих визитов она иногда видела юношу с запавшими глазами и маской боли на лице. В такие минуты она испытывала жалость и печаль. Но только по отношению к Джибрилу. Сама она жила счастливо. Махмуд был добрым, любящим, щедрым и порядочным мужем. Когда в конце первого года их брака Мириам родила ему сына, он рыдал от радости. В течение последующих пяти лет она подарила ему еще трех мальчиков и девочку Лейлу. Со временем дети заполнили пустоту, оставленную ее обреченной любовью к Джибрилу. Видя, как они играют под присмотром любящего отца, она иногда чувствовала себя виноватой в том, что счастлива, а Джибрил так и не нашел утешения. От друзей она слышала, что он сильно пьет и проводит дни в рыночных кабаках и борделях, бросая на ветер подаренные Сулейманом деньги.

В последний раз Мириам видела Джибрила на похоронах мужа. Махмуд, так и не сумевший победить свою любовь к пахлаве и сладкому марокканскому вину, умер от сердечного приступа в шестьдесят два года. Мириам было сорок. Несмотря на морщинки вокруг глаз и жирок на бедрах, она была по-прежнему прекрасна. А вот Джибрила возраст не пощадил. Усохший, сгорбленный, с выпирающими венами и желтыми глазами горького пьяницы, он выглядел на двадцать лет старше и был так же мрачен и озлоблен, как Махмуд был счастлив и великодушен.

Он подошел к Мириам, стоявшей рядом со своим старшим сыном Рафиком. Та сразу поняла, что он пьян.

– Ну вот, – произнес Джибрил, глотая слова, – старый ублюдок наконец-то сдох. Когда я могу прийти к тебе, Мириам? Скажи, когда?

Мириам залилась краской. Какой стыд! Какой позор!

«Как он может так поступать? Со мной, с собой? Да еще и сегодня!»

Вперед выступил Рафик:

– Моя мать скорбит. Как и все мы. Тебе нужно уйти!

– Прочь с дороги! – прорычал Джибрил.

– Ты пьян! Никто не желает тебя здесь видеть!

– Твоя мать желает меня! Она любит меня. Всегда любила! Скажи ему, Мириам!

Мириам повернулась к нему и грустно сказала:

– Сегодня я похоронила двух человек, которых любила. Своего мужа – и мальчика, которым ты был когда-то. Прощай, Джибрил!

В ту ночь Джибрил повесился на дереве в саду Менара. В предсмертной записке было всего одно слово: «Предан».

Девочка отложила книгу и сморгнула слезы. Она перечитывала ее сотни раз, и всегда эта история трогала ее до глубины души. Да, она жила в 1983-м, не в 1892-м, и читала книгу в мрачном, промозглом детском доме в Нью-Йорке, а не в марокканском дворце. Но трагическая любовь Мириам и Джибрила все же многое говорила ее сердцу даже через века.

Девочка знала, что это такое – чувствовать свое бессилие. Быть брошенной собственной матерью. Быть просто вещью для мужчин. Призом, который следует завоевать. Быть ведомой по жизни, как ягненок на бойню, без права распоряжаться своей судьбой.

– Что с тобой, София?

Мальчик обнял ее за плечи, словно стараясь уберечь. Он был единственным, кому она сказала о книге. Единственным, кто ее понимал. Другие дети в доме не понимали. Издевались над ней и ее старым, потрепанным любовным романом.

– Они завидуют, – уверял он. – Потому что у тебя есть история семьи, а у них нет. В твоих жилах течет королевская кровь, София. Это делает тебя особенной. Другой. Они ненавидят тебя за это.

Он говорил правду. София чувствовала родство с Мириам и на другом уровне. Мириам была прабабкой Софии. Где-то в ней жили гены Мириам. Книга, которую София держала в руках, была самой большой ее драгоценностью. И не какой-то волшебной сказкой, а чистой правдой. Ее историей.

– Все хорошо, – утешила она мальчика, обнимая его и натягивая на них обоих тонкое синтетическое одеяло. Хоть они и прижались к батарее комнаты отдыха, холод проникал до самых костей.

«Я не ничтожество, – твердила она мысленно, вдыхая тепло тела друга. – Я из благородной семьи с романтичной, трагической историей. Я София Баста. И когда-нибудь, далеко отсюда, осуществлю свою мечту».

Глава 3

Паркер-центр в деловой части Лос-Анджелеса еще с середины пятидесятых был штаб-квартирой третьего по величине правоохранительного управления США. Став знаменитым в шестидесятые после показа телесериала «Облава», это не слишком приметное здание из стекла и бетона по адресу: Норт-Лос-Анджелес-стрит, 150, в 1996 году было нашпиговано самыми дорогими техническими новинками, от сканеров – распознавателей сетчатки до тепловизоров. Особенно хорошо было оборудовано сыскное бюро. В следственных помещениях были современные компьютеры, а склад был забит средствами слежки самых последних разработок.

К сожалению, детектив Дэнни Магуайр стоял слишком низко на карьерной лестнице, чтобы удостоиться такой комнаты. Вместо этого бригада из шести человек, которым было поручено расследование по делу Джейксов, теснилась, как сардины в банке, в подвальной норе без окон, где из всего оборудования были белая доска и авторучки с подтекающими стержнями. Все это должно было подстегнуть их дедуктивные способности.

Стоя перед выщербленной доской, Дэнни нацарапал ручкой несколько ключевых слов: «Драгоценности. Миниатюры. Страховка. Сигнализация. Прошлое/враги».

– Что у вас есть для меня?

Первым откликнулся детектив Хеннинг:

– Я говорил с пятью ювелирами, включая двух в Кориетауне, как вы предложили, сэр. Драгоценности Джейксов скорее всего разобраны. Оправы переплавлены, а камни либо вставлены в новые, либо проданы. Шансы обнаружить целое колье или пару серег равны нулю. Если только все это не проделал какой-то случайный отморозок, который в тонкостях не разбирается.

– Что маловероятно.

– Да, маловероятно, – согласился Хеннинг.

Пока они знали очень немного, но пришли к убеждению, что преступник, ворвавшийся в особняк Джейксов, был профессионалом, знакомым со сложной системой сигнализации и способным в одиночку ее отключить. Кроме того, он сумел подавить волю обеих жертв, изнасиловал одну и убил другого, и все это почти бесшумно и за пугающе короткий период времени. Анджела Джейкс была убеждена, что никогда раньше не встречала насильника. Он был в маске, но она сумела бы узнать его по голосу или жестам. Тем не менее Дэнни был убежден, что человек, которого они ищут, хорошо знаком с жизнью семьи. И что этот дом не случайно выбран преступником.

– А вот вариант с миниатюрами более перспективный, – продолжал Хеннинг.

– Вот как? – с надеждой воскликнул Дэнни.

– Джейкс был арт-дилером. Вполне естественно, что дом напичкан ценными картинами. Большинство из них – современные.

– Вау! – саркастически воскликнул другой детектив. – Просто не понимаю, как вам удается быть столь проницательным, Хеннинг! Не коп, а золото!

Все рассмеялись. Его положение любимчика при учителе Магуайре было неизменным предметом шуток.

Сам Хеннинг проигнорировал издевку.

– Если бы убийца действительно разбирался в искусстве, взял бы двух Баския, висевших в кабинете, или Кунса в одной из гостевых спален.

– Может, они были слишком тяжелыми? – спросил кто-то. – Этот тип был один.

– Мы в этом вполне уверены, не так ли? – вмешался Дэнни.

– Да, сэр, – кивнул детектив Хеннинг. – Эксперты подтвердили, что отпечатки, найденные в доме, принадлежат одному человеку. Если не считать, конечно, отпечатков семьи и слуг. Но в любом случае картины не были тяжелыми. Все они достаточно малы, и один человек вполне мог их унести. Кроме того, все вместе они стоят свыше тридцати миллионов долларов. Но наш парень выбрал миниатюры – единственный антиквариат в коллекции Джейкса.

– Насколько они ценны? – поинтересовался Дэнни.

– Все относительно. Стоят пару сотен тысяч каждая, так что в общей сложности – миллион баксов. Фамильные портреты девятнадцатого века, в большинстве своем из Европы. Рынок таких произведений очень мал, так что пока это наиболее верный способ разыскать украденное. Я узнал имя местного эксперта. Он живет в Венис-Бич. Сегодня я с ним встречаюсь.

– Хорошо. Что-то еще?

Остальные члены бригады представили свои отчеты. Альпинистские канаты, которыми связывали супружескую чету, продавались в любом магазине спортивных товаров. Узел, завязанный убийцей, был довольно сложным: двойной выбленочный, еще одна улика, указывающая на то, что они ищут преступника-профессионала. Но других улик почти не было. Данные о крови и сперме в базе данных отсутствовали.

– Как насчет прошлого Джейксов? Какие-то обстоятельства, способные нам помочь?

Ничего. Эндрю Джейкс вел честный бизнес, и все его сделки были прозрачными. Он был известным филантропом, не говоря уже о том, что делал значительные взносы в Благотворительную ассоциацию полиции ЛАПД.

Дэнни вспомнил, что уже слышал его имя. Странно, что такой щедрый человек не включил в завещание благотворительных пожертвований.

У старика не было явных врагов, никаких родственников, близких или дальних, кроме бывшей жены, с которой он развелся двадцать пять лет назад и которая удачно вышла замуж и жила в Фресно.

Дверь неожиданно распахнулась. В комнату, размахивая листочком бумаги, ворвался офицер Джон Болт, стеснительный рыжеволосый молодой человек, один из самых младших членов команды Дэнни.

Все встрепенулись.

– Адвокат миссис Джейкс только что сделал заявление.

При упоминании о Лайле Реналто Дэнни напрягся. Проверка Хеннинга ничего не дала, но подозрения Дэнни не угасли.

– Не держи нас в напряжении, Болт. Что он сказал?

– Миссис Джейкс отдает все унаследованные деньги обездоленным детям.

– Не может быть, чтобы все.

Болт протянул Дэнни бумагу:

– Каждое пенни, сэр. Больше четырехсот миллионов!

Прочитав заявление, Дэнни ощутил странный подъем духа.

«Я знал, что она не золотоискательница. Чувствовал. Нужно больше доверять интуиции».

Час спустя он остановил машину у ворот большого особняка в стиле неотюдор на Беверли-Хиллз. Кэнон-драйв, 29. Адрес, который дала Анджела, выписавшись из больницы. Дом принадлежал другу.

– Я не могу вернуться на Лома-Виста, детектив, – объяснила она Дэнни. – Слишком болезненные воспоминания. Останусь с другом, пока дом не продадут.

Горничная в униформе провела Дэнни в теплую солнечную гостиную, обставленную мягкой мебелью, где по углам стояли большие вазы с душистыми фрезиями и лилиями. Очень женская комната, словно созданная для Анджелы. Сама она вышла к Дэнни босиком и в джинсах. Со дня нападения прошло две недели, и синяки поблекли до светло-желтого цвета. Дэнни впервые увидел цвет ее глаз – густо-карих, влажных, как расплавленный шоколад. Ни одна женщина не имела права быть такой прекрасной.

– Детектив!

Она с улыбкой пожала ему руку. Во рту у Дэнни пересохло.

– Какие-то новости? Вы уже нашли его?

– Пока нет. – Увидев тень разочарования на ее лице, Дэнни отчего-то ужасно расстроился. Ему совершенно не хотелось разочаровывать такую женщину… – Мы пока еще на раннем этапе расследования, миссис Джейкс. И обязательно его найдем, – заверил он.

Анджела села на диван и жестом предложила Дэнни сделать то же самое.

– Пожалуйста, зовите меня Анджелой. Хотите что-нибудь? Чай?

– Спасибо, не стоит. – Дэнни ослабил узел галстука. «Дело во мне, или здесь так жарко?» – Я хотел бы задать еще пару вопросов, если не возражаете. О вашем браке.

– Моем браке? – озадаченно переспросила Анджела.

– Чем лучшее представление мы получим о вашей супружеской жизни, тем скорее выясним, кто это сделал. И почему.

Анджела, помедлив, задумчиво кивнула.

– Договорились. Что вы хотите знать?

– Начнем с начала. Где вы познакомились?

– На лекциях по искусству в КУЛА^[2].

Глаза ее словно засветились, и Дэнни подумал: «Господи, она действительно его любила».

– Это не было обычным университетским курсом или чем-то в этом роде. Просто вечерние занятия, на которые я ходила. Не то чтобы я очень в этом преуспела.

Дэнни поражало, что такая роскошная женщина настолько мало в себе уверена. Но Анджела Джейкс, казалось, обладала удивительной способностью к самоуничижению.

– В какой школе вы учились? – спросил он.

– «Беверли-Хиллз-хай», а что?

– Чистое любопытство.

– Ясно.

Она снова улыбнулась. Желудок Дэнни перевернулся, как оладья на сковороде.

– Так или иначе Эндрю пришел в университет, чтобы прочитать лекцию об арт-бизнесе. «Как заставить владельца галереи взглянуть на твои работы». Что привлекает собирателей и все в этом роде. Он был таким умным и веселым. Мы сразу поладили.

Дэнни попытался представить старика Джейкса и тогда еще более молодую Анджелу, поладивших сразу. Но это оказалось нелегко.

– У вашего мужа были враги, о которых вы знали?

– Ни одного. – Ее тон был решительным, почти вызывающим.

– Уверены?

– Абсолютно. Эндрю был просто душкой. Все его любили.

Выходит, не все.

Дэнни попытался подойти с другой стороны:

– Не знаю, помните ли вы, что в ночь убийства все время повторяли одну фразу.

– Разве?

– Да. Снова и снова.

Она непонимающе уставилась на него.

– «У меня нет жизни». Именно это вы твердили. Не знаете, почему могли это повторять?

Она поколебалась.

– В общем, нет. Когда я встретила Эндрю, он дал мне жизнь. Спас меня. Так что, возможно, я сказала «у меня нет жизни», сознавая, что это конец.

– Конец?

– Конец покоя и счастья, которые я узнала с Эндрю. Но я не помню этих слов, детектив. Не помню ничего, кроме Эндрю и крови. И вас.

– Вы сказали, что муж спас вас. От чего?

Анджела потупилась.

– Вытащил из неприятной ситуации.

Дэнни понимал, что стоило бы расспросить подробнее, но не мог снова ее расстраивать. Очевидно, она не хотела об этом говорить.

Скажет, когда будет готова.

– Понимаю. А как насчет вас, миссис Джейкс?

– Меня?

– Существует ли человек, который может питать к вам личную неприязнь?

Анджела снова погрузилась в мысли.

– А ведь я никогда об этом не думала. Хотя, как вы знаете, между мной и Эндрю была огромная разница в возрасте – свыше пятидесяти лет, а люди любят судить ближних. Я знаю, в кругу знакомых Эндрю многие мне не доверяли, считая, что я охочусь за его деньгами. Полагаю, вы тоже так посчитали.

– Конечно, нет, – солгал Дэнни, отводя глаза.

– Я пыталась убедить Эндрю вычеркнуть меня из завещания, доказать всем, что его деньги меня не интересуют. Но он и слышать ничего не хотел. Говорил, что не стоит поддаваться на шантаж окружающих.

– Поэтому вы отдали все деньги на благотворительность? Хотели доказать, что все ошибаются?

Анджела пожала плечами.

– Отчасти, возможно, да. Подсознательно.

– Муж знал, что вы собираетесь все отдать на благотворительность после его смерти?

– Нет. – Она покачала головой. – Это могло ранить его чувства. Эндрю хотел, чтобы я получила деньги, а я хотела, чтобы он был счастлив. Но, по правде говоря, я не знаю, что делать с таким огромным богатством.

Дэнни невольно вскинул брови. Анджела рассмеялась теплым мелодичным смехом – словно мед стекал с ложки.

– Вы, кажется, сомневаетесь, детектив. Но, спрашивается, что мне делать с четырьмястами миллионами долларов? Я люблю писать картины. Люблю гулять в каньонах. А это не стоит миллионы. Куда лучше отдать все людям, которые нуждаются. Которые могут употребить эти деньги с пользой. И каким-то уголком души я чувствую, что случившееся было не зря.

Анджела снова опустила глаза, и Дэнни понял, что она едва сдерживает слезы. Он инстинктивно положил ладонь на ее руку и со смущением признал, что его словно электрическим током прошило.

– Какого дьявола здесь творится?

Дэнни подскочил. Голос Лайла Реналто разбил его настроение, как пущенный в лобовое стекло камень.

– Что вы здесь делаете? – рявкнул адвокат.

Он стоял на пороге с лицом, искаженным яростью, плечи агрессивно выдвинуты вперед. На нем был почти такой же костюм, как в прошлый раз, со светло-голубым шелковым галстуком под цвет глаз. Вот уж кому Дэнни совсем не был рад!

– Я допрашиваю свидетельницу, – холодно ответил он. – А вы, мистер Реналто, как обычно, мешаете. Могу я спросить, что вы здесь делаете?

– Ответ простой. Я здесь живу. Ангел вам не сказала?

Дэнни повернулся к Анджеле.

– Он и есть тот друг, в доме которого вы живете? Вы не упоминали об этом.

Анджела пожала плечами:

– А вы не спрашивали. Лайл был так добр, что предложил мне остаться здесь, пока я не приду в себя. Как уже говорила, он был самой надежной опорой в этом испытании.

– Если вы закончили докучать миссис Джейкс, буду счастлив проводить вас до выхода.

– Детектив Магуайр не докучает мне, – вступилась Анджела. – Он идеально вежлив.

– Хм-м, – пробурчал Реналто, очевидно, не убежденный.

Проигнорировав его, Дэнни продолжал:

– У меня еще один вопрос к вам, миссис Джейкс, если не возражаете. Вы упоминали, что впервые встретили мистера Джейкса на лекции по искусству.

– Верно.

– Могу я спросить, какое имя вы носили в то время?

Анджела встревоженно взглянула на Реналто.

– Имя? Не понимаю.

– Ваше девичье имя, – объяснил Дэнни. – До того, как вы с мистером Джейксом поженились.

– А, это! – с видимым облегчением воскликнула она. – Я сначала не поняла, о чем вы. – Она в третий и последний раз окатила Дэнни взглядом шоколадных глаз. – Райман. Моя девичья фамилия Райман.

Комната была маленькой, убогой, душной, и запах фастфуда из китайского ресторана лез в ноздри. Детектив Хеннинг решил, что торговля предметами искусства не такое прибыльное дело, как расписывают журналисты.

Рег Линдмайер, скупщик краденого и по совместительству полицейский информатор, жил в обшарпанном одноэтажном домике на одной из заброшенных и запущенных пешеходных улочек Венис-Бич, расположенной среди узких переулков, вьющихся между Оушен-авеню и пляжем. В некоторых кварталах к северу «коттеджи» двадцатых годов, такие же, как у Рега, но переделанные и отремонтированные молодыми энергичными владельцами из западного Лос-Анджелеса, уходили за семьсот штук или больше. Но не здесь. Это был типичный Венис-Бич, грязный и бедный, находящийся на грани нищеты. «Демонстрационная» Рега Линдмайера была такой же неряшливой и нищей, как хижина любого бродяги.