Делай деньги!

– Мне казалось, это колдунство составляет пятьдесят один процент акций, – сказал Мокриц. – Разве остальные акционеры не могут вынудить…

В дальнем конце кабинета открылась дверь, и вошла высокая женщина в белом, с подносом в руках, прикрытым салфеткой.

– Пора пить лекарство, госпожа Шик, – сказала женщина.

– Мне от него никакой пользы, сестра! – отрезала Тилли.

– Ты же знаешь, что врачи запретили тебе пить спиртное, – сказала сиделка и укоризненно посмотрела на Мокрица. – Больше ей не наливать, – повторила она, как будто у него с собой было еще несколько бутылок.

– А я говорю, больше никаких врачей! – воспротивилась госпожа Шик и заговорщически подмигнула Мокрицу. – Это мои так называемые приемные детки платят за лечение, можешь себе представить? Они хотят меня отравить! А сами всем трезвонят, будто я сошла с ума…

В дверь постучали – не столько спрашивая разрешения войти, сколько заявляя о намерении. Госпожа Шик двигалась с завидной скоростью: когда дверь открылась, арбалеты уже были нацелены на вход.

Вернулся господин Бент, держа под мышкой Шалопая, который все еще рычал.

– Пять раз, господин Бент, я же сказала! – закричала госпожа Шик. – Я же могла застрелить Шалопая! Ты считать не умеешь?

– Прошу меня извинить, – сказал господин Бент, аккуратно поместив Шалопая на поднос. – И я умею считать.

– Кто тут у нас маленький Шалопай? – спросила госпожа Шик, и песик чуть не лопнул от взбудораженного восторга при виде хозяйки, с которой расстался целых десять минут назад. – Ты был хорошим мальчиком? Был он хорошим мальчиком, господин Бент?

– Да, мадам. Чрезвычайно. – В замороженной змее и то было бы меньше льда и яда. – Могу я теперь вернуться к своим прямым обязанностям?

– Господин Бент думает, что я не умею управлять банком, да, Шалопай? – просюсюкала госпожа Шик. – Глупый господин Бент, правда? Да, господин Бент, можешь идти.

Мокриц вспомнил старую бангбангдукскую пословицу: «Когда старухи что-то зловеще нашептывают своим собакам, собаки становятся ужином». Она показалась ему как нельзя кстати в этот момент, и момент этот был не лучшим для разговоров.

– Что ж, был рад встрече, госпожа Шик, – сказал он, поднимаясь. – Я… все обдумаю.

– Он уже был у Хьюберта? – спросила госпожа Шик у собаки. – Он должен повидать Хьюберта перед уходом. Кажется, финансы его чуть-чуть смущают. Отведи его к Хьюберту, господин Бент. Хьюберт так понятно все объясняет.

– Как прикажете, мадам, – ответил Бент, бросая свирепые взгляды на Шалопая. – Уверен, что после объяснений Хьюберта о денежных потоках он уже не будет чуть-чуть смущен. Ступайте за мной, господин фон Липвиг.

Бент не проронил ни слова, пока они спускались вниз. Он отрывал свои огромные стопы от пола с такой сосредоточенностью, как будто вокруг были рассыпаны иголки.

– А госпожа Шик – заводная старушенция, да? – начал Мокриц.

– Полагаю, ее можно смело назвать «эксцентричной особой», сэр, – мрачно отозвался Бент.

– Назойливая, наверное?

– Без комментариев, сэр. Госпоже Шик принадлежит пятьдесят один процент акций в моем банке.

«В его банке», – отметил Мокриц.

– Странно, – сказал он вслух. – Она мне только что сказала, что у нее пятьдесят процентов акций.

– Собака, – ответил Бент. – Собака владеет одним процентом, который завещал ей покойный сэр Джошуа, а госпожа Шик владеет собакой. У покойного сэра Джошуа было, что называется, злое чувство юмора.

«Значит, собака – совладелец банка, – думал Мокриц. – Какие, однако, весельчаки эти Шики».

– Я так понимаю, ты вряд ли находишь это смешным, господин Бент, – сказал он.

– Я счастлив сообщить, что нисколько не нахожу это смешным, сэр, – ответил Бент, когда они достигли нижней ступеньки. – У меня попросту отсутствует чувство юмора. Напрочь. Это доказано френологией. У меня синдром Нихтлахена – Кайнворца, который по какой-то непонятной причине считается тяжким недугом. Я же, напротив, считаю его подарком судьбы. Я рад, что вид толстяка, поскользнувшегося на банановой кожуре, кажется мне лишь злополучным происшествием, которое подчеркивает важность грамотного избавления от домашних отходов.

– А ты пробовал… – начал Мокриц, но Бент жестом прервал его:

– Умоляю! Повторяю, я не считаю это проблемой! И, говоря откровенно, меня раздражает, когда люди так к этому относятся! Пожалуйста, не нужно пытаться рассмешить меня, сэр! Не будь у меня ног, стали бы вы уговаривать меня бегать? Я всем доволен, спасибо большое!

Он остановился перед очередными дверями, немного успокоился и ухватился за ручки.

– А теперь позвольте продемонстрировать вам, где вершатся… осмелюсь сказать, серьезные дела, господин фон Липвиг. Раньше это называлось бухгалтерией, но лично я предпочитаю считать это… – он потянул на себя, и двери величественно распахнулись, – …своим миром.

Мокриц был под впечатлением. И впечатление это было: ад в тот день, когда там закончились спички.

Он провел взглядом по ряду согбенных спин. Никто не оторвался от лихорадочной писанины.

– В этих стенах я не терплю счетных досок, палочек и прочих бездушных устройств, господин фон Липвиг, – сказал Бент, ведя его по проходу между столами. – Человеческий мозг способен быть непогрешимым в мире чисел. Мы сами их изобрели, разве может быть иначе? Мы все здесь неутомимы, неутомимы… – Одним ловким движением Бент извлек из лотка с документами на ближайшем столе листок, пробежал его взглядом и, ворча, бросил на место. Это могло означать как одобрение в адрес хорошо постаравшегося клерка, так и разочарование оттого, что он не нашел к чему придраться.

Листок был испещрен вычислениями, уследить за которыми простому смертному беглым взглядом было ну никак невозможно. Но Мокриц не сомневался, что Бент принял в расчет каждую циферку.

– Здесь, в этой конторе, мы в самом сердце банка, – произнес старший кассир с гордостью.

– В сердце, – повторил за ним Мокриц.

– Здесь мы вычисляем проценты, и издержки, и кредиты, и расценки, и… да все на самом деле. И не допускаем ошибок.

– Что, никогда?

– Ну, почти никогда. Некоторые личности иногда и ошибаются, – согласился Бент брезгливо. – К счастью, все вычисления проверяю я. Мимо меня не проскочит ни одна ошибка, уж будьте уверены. Ошибка, сэр, хуже греха, по той причине, что грех нередко дело мнения, или точки зрения, или даже неверно выбранного момента, тогда как ошибка – это факт, и она вопиет об исправлении. Вижу, вы старательно сдерживаете ухмылку, господин фон Липвиг.

– Да? То есть нет. Я? – пролепетал Мокриц. Проклятье. Он забыл об одном из важнейших правил: если ты внимательно за кем-то наблюдаешь, будь осторожен, чтобы за тобой столь же внимательно не наблюдали в ответ.

– И все же вы в замешательстве, – сказал Бент. – Вы орудуете словами и, говорят, хорошо с ними управляетесь, но слова податливы, и, если язык у вас хорошо подвешен, в них можно уложить любой смысл. А цифры непоколебимы. Да, их можно подтасовать, но их суть останется неизменной. Три – это три. Вы не уговорите тройку побыть четверкой, даже если осыпать ее поцелуями.

Откуда-то из глубины зала послышался тихий, сдавленный смешок, но господин Бент не обратил на него внимания.

– И они не прощают. Мы работаем не покладая рук, делаем нужное дело, – сказал он. – И вот здесь мое место, в самом центре…

Они подошли к высокой ступенчатой платформе в центре зала. В этот момент мимо них уважительно проскользнула худая женщина в белой блузе и черной юбке и бережно положила стопку бумаг в уже переполненный лоток. Она бросила взгляд на господина Бента, который сказал: «Спасибо, госпожа Драпс». Он был слишком увлечен описанием прелестей площадки, на которой полукругом громоздился рабочий стол сложной конструкции, чтобы заметить выражение, промелькнувшее на ее бледном личике. Но Мокриц заметил и прочитал там тысячу слов, которые наверняка были записаны в ее дневнике и никогда-никогда не произносились вслух.

– Видите? – спросил старший кассир нетерпеливо.

– А? – переспросил Мокриц, наблюдая, как женщина убегает прочь.

– Вот здесь, видите? – Бент присел и указал вниз с выражением лица, подозрительно похожим на воодушевление. – С помощью этих педалей я могу передвигать стол так, чтобы видеть любую точку в зале! Всю панораму моего маленького мирка. Ничто не останется незамеченным!

Он стал яростно крутить педали, и вся платформа затряслась, поворачиваясь вокруг своей оси.

– Работает на двух скоростях, как видите, потому что здесь совершенно гениальное…

– Действительно, мало что останется незамеченным, – сказал Мокриц, когда госпожа Драпс села на свое место, – но мне жаль, что я отрываю тебя от работы.

Бент бросил взгляд на кипу бумаг на столе и отрывисто пожал плечами.

– Это? Это много времени не отнимет, – сказал он, поставив платформу на ручной тормоз, и встал с места. – К тому же мне было важно сначала показать вам, что мы в действительности собой представляем, потому что теперь я должен отвести вас к Хьюберту. – Он кашлянул.

– Хьюберт – не то, что вы собой представляете? – догадался Мокриц, и они отправились обратно в центральный холл.

– Уверен, намерения у него самые лучшие, – ответил Бент, позволяя словам повиснуть в воздухе, как петля.

В холле царило благородное затишье. Несколько человек стояли у окошек, пожилая дама смотрела, как ее собачка пьет воду из медной миски у входа, и все сказанные слова произносились, как подобает, вполголоса. Мокриц ничего не имел против денег, он их очень даже любил, но не тогда, когда о них можно было говорить только тихонько, чтобы случайно не разбудить. Здесь когда деньги говорили, то шепотом.

Старший кассир открыл маленькую и отнюдь не парадную дверь под лестницей, почти незаметную за горшками с растениями.

– Будьте осторожны, здесь вечно мокрый пол, – предупредил он и спустился по широким ступенькам в самый роскошный подвал, который Мокрицу доводилось видеть. Величественные каменные арки подпирали мозаичные потолки, убегавшие во тьму. Повсюду были свечи, а в отдалении что-то сверкало и заливало колоннаду синевато-белым свечением.

– Это место было криптой храма, – сказал Бент, указывая дорогу.

– То есть банк неспроста похож на храм?

– Да, здание было построено под храм, но никогда не использовалось с этой целью.

– Серьезно? – сказал Мокриц. – Какому богу он был посвящен?

– Как выяснилось, никакому. Почти девятьсот лет назад король Анка просто велел построить храм, – сказал Бент. – Полагаю, это был пример спекулятивного строительства. Иными словами, с богом он не определился.

– Он надеялся, что какой-нибудь да объявится?

– Именно, сэр.

– Как синица, что ли? – спросил Мокриц, озираясь. – И все это сооружение было у него вроде божественной кормушки?

Бент вздохнул:

– Вы образно выражаетесь, господин фон Липвиг, но думаю, в ваших словах есть доля правды. Ничего не вышло. Потом здание использовали под склад на случай осады города, потом под крытый рынок, и далее по списку, пока здание не перешло Йокателло Ла Виче после того, как городские власти не вернули кредит. Все это записано в городских анналах. Не правда ли, совокупления восхитительны?

После долгой паузы Мокриц осмелился спросить:

– Да?

– А вы не согласны? Здесь их больше, чем во всем городе.

– Правда? – Мокриц нервно оглянулся по сторонам. – Э, сюда приходят в какое-то определенное время?

– Как правило, в часы работы банка, но мы пускаем группы и по особой договоренности.

– Знаешь, – сказал Мокриц, – мне кажется, я где-то утратил нить беседы.

Бент взмахом обвел потолки.

– Я говорю об этих изумительных сводах, – сказал он. – Слово образовано от «совокупность» и «скопление».

– А! Да? Ясно! – сказал Мокриц. – Не удивлюсь, если немногие об этом знают.

И тогда Мокриц увидел мерцающего под сводами Хлюпера.

Глава 3

Хлюпер – Настоящий Хьюберт – Один, но очень большой матрац – Несколько слов о туризме – Глэдис готовит сэндвич – Отдел слепых писем – Наследники госпожи Шик – Зловещее письмо – Аварийный план – Еще одно зловещее письмо, и куда более зловещее, чем предыдущее – Господин фон Липвиг ошибается каретой

Мокриц видел стеклодувов за работой и изумлялся их мастерству, как может изумляться только человек, мастерски владеющий лишь словом. Возможно, здесь потрудились именно такие мастера. Заодно со своими Злыми Двойниками из гипотетического параллельного мира – стеклодувами, продавшими души своему плавкому богу за талант выдувать из стекла спирали, и хитроумные перекрещивающиеся бутыли, и фигуры, которые казались совсем близко и в то же время так далеко. Жидкость бурлила, плескалась и – да – хлюпала в стеклянных трубах. В воздухе пахло солью.

Бент подтолкнул Мокрица, указал на несуразную деревянную вешалку и молча протянул ему длинный желтый клеенчатый плащ и такую же непромокаемую шляпу. Сам он уже успел облачиться в этот костюм и, словно по волшебству, добыл где-то зонтик.

– Это – «платежный баланс», – объяснил он, когда Мокриц натянул плащ. – И он никогда не сходится.

Где-то послышался грохот, и на них дождем полилась вода.

– Что я говорил? – добавил Бент.

– Что оно делает? – спросил Мокриц.

Бент закатил глаза.

– Черти знают, боги догадываются, – сказал он. – Хьюберт, – позвал он громче. – У нас гости!

Плеск стал ближе, и из-за угла стеклянного сооружения показалась фигура.

Справедливо или нет, но Хьюберт – одно из тех имен, к которым всегда мысленно подрисовываешь картинку. Хьюберты могут быть высокими, могут быть худыми – Мокриц ни на чем не настаивал, но этот Хьюберт выглядел как самый настоящий Хьюберт, то есть был упитанным коротышкой. У него были рыжие волосы – необычная, по опыту Мокрица, черта для стандартной модели Хьюберта. Густая шевелюра топорщилась у него на голове, как щетина на кисточке. На высоте пяти дюймов от черепа они были обрезаны при помощи садовых ножниц и ватерпаса. На эту голову можно было поставить чашку с блюдцем.

– Гости? – нервно переспросил Хьюберт. – Чудно! К нам сюда нечасто заглядывают! – На Хьюберте был длинный белый халат, и из нагрудного кармана торчали карандаши.

– Неужели? – протянул Мокриц.

– Хьюберт, знакомься, господин фон Липвиг, – сказал Бент. – Он здесь для того… чтобы узнать о нас побольше.

– Мокриц, – сказал Мокриц и выступил вперед с протянутой рукой и лучшей своей улыбкой.

– Ой, мои извинения, нужно было повесить плащи ближе к двери, – запричитал Хьюберт. Он осмотрел руку Мокрица, как некий любопытный прибор, и осторожно пожал ее.

– Ты застал нас не в лучшей форме, господин фон Липвиг, – сказал он.

– Неужели? – спросил Мокриц, продолжая улыбаться. Он все гадал, почему волосы Хьюберта стоят торчком. Клеем он их, что ли, мажет?

– Господин фон Липвиг у нас главный почтмейстер, Хьюберт, – объяснил Бент.

– О, вот как. Я в последнее время редко выхожу из подвала, – сказал Хьюберт.

– Неужели? – повторил Мокриц, улыбаясь уже несколько натянуто.

– Да, мы ведь так близки к идеалу, – сказал Хьюберт. – Я уверен, что еще чуть-чуть и…

– Господин Хьюберт полагает, что сей… аппарат – сродни хрустальному шару, который показывает будущее, – пояснил Бент, закатывая глаза.

– Вероятные будущие. Желает ли господин фон Липка увидеть аппарат в действии? – спросил Хьюберт, дрожа от усердия и энтузиазма. Только бессердечный человек смог бы ему отказать, поэтому Мокриц предпринял героическую попытку изобразить, что именно это и было пределом его мечтаний.

– С удовольствием, – воскликнул он. – Но что конкретно это за аппарат?

Слишком поздно он заметил знаки. Хьюберт вцепился в лацканы своего халата, словно обращаясь к аудитории, и весь раздулся от нетерпения начать разговор или по крайней мере монолог, полагая, что это одно и то же.

– Хлюпер, как мы тут между собой выражаемся, – это то, что я называю, цитата, аналоговым устройством, конец цитаты. Он решает задачи не путем отношения к ним как к числовым примерам, но реально дублируя их в формате, которым мы можем управлять: в данном случае денежный поток, циркулирующий внутри города, становится потоком воды, обращающимся в стеклянной матрице – Хлюпере. Геометрическая форма определенных сосудов, функционирование клапанов и, осмелюсь сказать, гениальные опрокидывающиеся ковши и винты для подачи воды позволяют Хлюперу симулировать самые сложные транзакции. Мы также можем калибровать исходные условия, чтобы изучить законы, лежащие в основе экономики. К примеру, можно выяснить, что произойдет, если сократить рабочую силу в городе вдвое, просто подкрутив пару клапанов, вместо того чтобы идти на улицы и убивать жителей.

– Огромный шаг вперед! Браво! – отчаянно воскликнул Мокриц и зааплодировал.

Никто не присоединился. Он сунул руки в карманы.

– О, возможно, ты предпочтешь менее, э, радикальный пример? – предложил Хьюберт.

Мокриц закивал.

– Да, – сказал он. – Покажи мне… покажи, что произойдет, когда люди махнут рукой на банки.

– Ах да, знакомый случай! Игорь, включи пятую программу! – крикнул Хьюберт фигуре, спрятанной в стеклянном лесу. Послышался скрип заворачивающихся болтов и бульканье наполняющихся резервуаров.

– Игорь? – переспросил Мокриц. – У тебя есть Игорь?

– О да, – ответил Хьюберт. – Благодаря ему у нас это дивное освещение. Они умеют ловить молнии банками! Но ни о чем не беспокойся, господин фон Липка. То, что у меня служит Игорь, а я работаю в подвале, вовсе не значит, что я какой-нибудь безумный ученый, ха-ха-ха!

– Ха-ха, – отозвался Мокриц.

– Ха-хах-хах! – продолжал Хьюберт. – Ха-ха-ха-ха-ха-ха!! Аха-ха-ха-ха-ха-ххххх!!!!!..

Бент похлопал Хьюберта по спине. Тот закашлялся.

– Извиняюсь, – пролепетал он. – Воздух здесь такой.

– Оно определенно выглядит… непростым, это твое устройство, – заметил Мокриц, как будто ничего не произошло.

– Кхм, да, – сказал Хьюберт, немного сбитый с толку. – И мы постоянно его дорабатываем. Допустим, поплавки вкупе со шлюзовыми затворами на пружинах в других секторах Хлюпера позволяют изменениям уровня одной колбы автоматически регулировать поток в других секторах системы…

– А это для чего? – перебил Мокриц, ткнув наугад в круглую склянку, подвешенную среди труб.

– Клапан лунных фаз, – отчеканил Хьюберт.

– Луна влияет на денежный оборот?

– Мы не в курсе. Но почему нет? Погода ведь влияет.

– Неужели?

– Конечно! – Хьюберт просиял. – И мы продолжаем подключать новые факторы. Нет, я не успокоюсь, пока это великое устройство не сможет с точностью до мелочей имитировать экономический цикл нашего замечательного города!

Звякнул колокольчик, и он отозвался:

– Спасибо, Игорь, опускай!

Что-то лязгнуло, и в самые толстые трубы с пеной и плеском полилась цветная вода. Хьюберт поднял указку и повысил голос:

– Итак, если мы понизим общественное доверие к банковской системе – вот эта трубка, – здесь мы увидим отток наличности из банков – в колбу двадцать восемь, в данной задаче выступающую как «старый чулок под матрацем». Даже самые богатые люди не хотят терять власть над своими деньгами. Видишь, как набирается «матрац»? Или лучше сказать… набивается?

– Очень много матрацев, – согласился Мокриц.

– Я бы назвал это одним матрацем в треть мили вышиной.

– Неужели? – сказал Мокриц.

Плюх! Где-то пооткрывались клапаны, и вода потекла по новому маршруту.

– Теперь смотри, как опустошаются «банковские займы», пока деньги утекают в «чулок». – Буль! – Следи за резервуаром номер одиннадцать, вот он. Это значит, замедляется экономический рост… вот он идет, идет… – Кап! – Теперь посмотри на ковш номер тридцать четыре, вот он наклоняется, наклоняется… опа! Шкала слева от семнадцатой колбы обозначает обвал торговли, кстати. Видишь, вот начинает переполняться девятая колба? Это у нас «взыскания по закладным». «Потеря рабочих мест» в седьмой колбе… и вот открывается клапан на двадцать восьмой колбе, в ход идут «чулки». – Плюх! – Но что же можно купить? Мы прекрасно видим, что одиннадцатая колба тоже опустошена… – Кап!

Водная активность стихла, не считая отдельных побулькиваний.

– И мы оказываемся в безвыходном положении, потому что наплевали, грубо говоря, в свой колодец, – сказал Хьюберт. – Безработица растет, люди остаются без средств к существованию, жалованье падает, фермы возвращаются в первобытное состояние, тролли спускаются с гор и буянят…

– Тролли уже здесь, – сказал Мокриц. – Некоторые даже в Страже служат.

– Точно? – не поверил Хьюберт.

– Точно, в шлемах, и все как положено. Я сам видел.

– Ну, тогда они убираются буянить обратно в горы, – решил Хьюберт. – Я бы на их месте так и сделал.

– И ты считаешь, что все может так и случиться? – спросил Мокриц. – Ты настолько доверяешь своим трубочкам и ковшикам?

– Они очень тесно взаимосвязаны с происходящим, господин фон Липка, – ответил Хьюберт с обиженным видом. – Взаимосвязи играют критическую роль. Знаешь ли ты – и это научный факт, – что в период национального кризиса всегда задираются подолы?

– То есть?.. – начал Мокриц, понятия не имея, как закончить этот вопрос.

– Женские платья становятся короче, – объяснил Хьюберт.

– И это вызывает национальный кризис? Серьезно? Это насколько же короче они становятся?

Господин Бент гулко откашлялся.

– Кажется, нам пора идти, господин фон Липвиг. Если вы увидели все, что хотели, то вы наверняка торопитесь, – сказал он с еле заметным ударением на последнем слове.

– Что? Ах… да, – спохватился Мокриц. – Пожалуй, пора мне идти. Что ж, спасибо, Хьюберт, было очень познавательно и правдоподобно.

– Я только никак не могу избавиться от утечек, – проговорил коротышка с подавленным видом. – Готов поклясться, что в каждом колене все абсолютно водонепроницаемо, но к концу эксперимента воды вечно меньше, чем в начале.

– Ну, конечно же, Хьюберт. – Мокриц похлопал его по плечу. – А все потому, что ты близок к идеалу!

– Правда? – спросил Хьюберт с распахнутыми глазами.

– Конечно. Каждый знает, что в конце месяца всегда остается меньше денег, чем должно оставаться. Это общеизвестный факт!

Лицо Хьюберта озарилось лучами счастья. «А Тилли была права, – подумал Мокриц. – Я лажу с людьми».

– Теперь наглядно подтвержденный и Хлюпером! – выдохнул Хьюберт. – Я сделаю это темой своей диссертации.

– Или просто темой для разговора с коллегами, – сказал Мокриц, дружески пожимая ему руку. – Ну что, господин Бент, найдем в себе силы удалиться!

Когда они поднимались по главной лестнице, Мокриц спросил:

– Кем приходится Хьюберт нынешнему председателю?

– Племянником, – ответил Бент. – Но как вы…

– Люблю наблюдать за людьми, – ответил Мокриц, улыбаясь себе под нос. – Ну и рыжие волосы, конечно. Зачем госпоже Шик два арбалета на столе?

– Семейные реликвии, сэр, – соврал Бент. Это была преднамеренная, вопиющая ложь, и Бент нарочно ее не скрывал. Семейные реликвии, как же. И она спит в кабинете. Да, она инвалид, но инвалиды-то сидят дома.

«Она не собирается покидать эти стены. Она начеку. И далеко не каждого пустит к себе на порог».

– Какое твое любимое занятие, господин Бент?

– Я выполняю свою работу с усердием и вниманием, сэр.

– Да, но что ты делаешь по вечерам?

– Перепроверяю итоги дня у себя в кабинете, сэр. Подсчеты меня… успокаивают.

– Ты в них так силен?

– Лучше, чем вы можете себе представить, сэр.

– Тогда, если я буду откладывать девяносто три доллара сорок семь пенсов в год в течение семи лет под два с четвертью процента – процент сложный – сколько…

– Восемьсот пятьдесят три доллара тринадцать пенсов при ежегодном пересчете, сэр, – невозмутимо ответил Бент.

«Да, и дважды ты называл точное время, даже не взглянув на часы, – подумал Мокриц. – Ты и впрямь силен в математике. Нечеловечески силен…»

– Отпуск?

– Прошлым летом я ходил в туристический поход по крупнейшим банковским домам Убервальда, сэр. Было очень познавательно.

– Это, наверно, заняло не одну неделю. Я рад, что ты нашел в себе силы оторваться от работы.

– О, было нетрудно, сэр. Госпожа Драпс, наш старший бухгалтер, каждый день, когда закрывался банк, посылала закодированные клики с итогами прошедшего дня в те места, где я останавливался. Я успевал ознакомиться с ними за вечерним штруделем и направлял ей свой ответ с указаниями и предписаниями.

– Госпожа Драпс хороший работник?

– Весьма. Она исполняет свои обязанности аккуратно и расторопно.

Он умолк. Они остановились наверху лестницы. Бент повернулся к Мокрицу и посмотрел на него в упор:

– Я проработал здесь всю свою жизнь, господин фон Липвиг. Остерегайтесь семейства Шиков. Госпожа Шик – замечательная женщина, лучшая из них. Остальные… привыкли получать то, что хотят.

Старый род, старые деньги. Такая семья. Мокриц услышал далекий зов вроде песни жаворонка. Этот звук дразнил его каждый раз, когда, например, на улице он видел растерянного приезжего с картой в руках, который так и напрашивался, чтобы его избавили от его же денег в какой-нибудь услужливой и неотслеживаемой манере.

– Они опасны? – спросил Мокриц.

Бента застала врасплох его прямолинейность.

– Они не привыкли к разочарованиям, сэр. Они пытались признать госпожу Шик невменяемой.

– Неужели? – сказал Мокриц. – По сравлению с кем?

…Ветер продувал городок Великий Кочан, который любил величать себя «Зеленым сердцем Равнин».

Он назывался Великий Кочан, потому что был родиной самого большого в мире кочана капусты, и горожане были не слишком-то изобретательны, когда дело касалось названий. Люди приезжали издалека, чтобы взглянуть на это чудо природы. Они попадали в его зацементированное нутро, выглядывали в его окошки. Покупали книжные закладки в виде капустного листа, капустные чернила, капустные рубашки, игрушечного Капитана Капусту, музыкальные шкатулки, виртуозно вырезанные из кольраби и цветной капусты и наигрывающие «Песенку едоков капусты», капустное варенье, капустный эль, зеленые сигары, скрученные из свежевыведенных сортов капусты на бедрах местных девственниц, которым это, видимо, нравилось.

Потом были еще и прелести Кочаноленда, где слышались истошные вопли малышей, завидевших огромную голову самого Капитана Капусты и его друзей, Краснокочанного Клоуна и Билли-Брокколи. Для гостей постарше был и Капустный НИИ, над которым небо всегда было затянуто зеленой пеленой, а если оттуда дул ветер, растения принимали вид самый необычайный и иногда поворачивались проводить вас взглядом.

А потом – как нельзя кстати будет запечатлеть лучший день в своей жизни, отозвавшись на призыв человека в черном, с иконографом наперевес, который подскакивал к счастливой семье и обещал цветной снимок в рамочке, по почте прямо на дом за каких-то три доллара, включая почтовые пересылки, со страховым депозитом в один доллар, чтобы покрыть расходы, будь так любезен, господин, какие между прочим замечательные у вас детки, госпожа, все в вас, точно вам говорю, да, и я уже говорил, что, если вы не будете в восторге от снимка в рамочке, можете просто не посылать больше никаких денег, и будем в расчете?

Капустный эль был вкусным и крепким, и лести много не бывает, если льстишь матерям, и, пожалуй, зубы у этого человека были какие-то странные и как будто ждали случая вырваться изо рта, но никто ведь не идеален, да и чего нам терять?

Терять было доллар, и доллары накапливались. Тот, кто сказал, что нельзя надуть честного человека, врал.

Примерно на седьмой семье к нему начал издалека присматриваться стражник, так что человек в черном демонстративно записал последнюю фамилию и адрес и скрылся в переулке. Он швырнул сломанный иконограф обратно на груду мусора, где и нашел его – дешевая модель, откуда давно сбежали бесята, – и был уже готов припустить бегом по полям, когда увидел поддуваемую ветром газету.

Человеку, который идет по жизни, полагаясь на свой ум, газета всегда пригодится. Засунь ее под одежду, и она будет защищать от ветра. Ею можно развести костер. Наиболее взыскательным она восполняла ежедневную потребность в лопухах, подорожниках и прочих широколистных растениях. На худой конец ее можно было прочитать.

В тот вечер усиливался ветер. Он пробежал первую страницу газеты взглядом и заткнул ее под жилет.

Зубы пытались ему что-то сказать, но он никогда не слушал. Можно и умом повредиться, если слушать, что тебе зубы говорят.

…Вернувшись на Почтамт, Мокриц отыскал фамилию Шиков в альманахе «Кто, где, когда». Такие семьи действительно называли «старой денежной знатью», иными словами, состояние они сколотили так давно, что темные делишки, которые помогли им обогатиться, успели потерять свое значение за давностью лет. Что вообще-то забавно: если у тебя разбойник-отец, ты будешь держать рот на замке, но пират и рабовладелец твой прапрапрадед – это предмет гордости и похвальбы за стаканом портвейна. Время обращало душегубов в негодяев, а негодяй – слово с огоньком и вовсе не повод для стыда.

Они были богаты не первый век. Ключевыми игроками в текущем составе Шиков помимо Тилли были, во-первых, ее деверь Марко Шик со своей женой Каприцией Шик, дочерью крупного трастового фонда. Они жили в Орлее, подальше от остальных Шиков, что было в духе Шиков вообще. Во-вторых, это были близнецы Космо и Пуччи, пасынок и падчерица Тилли соответственно, которые, по слухам, родились, вцепившись своими маленькими ручонками друг другу в глотки, как истинные Шики. Была также толпа кузенов, тетушек и нахлебников, седьмая вода на киселе, и все не спускали друг с друга зорких глаз. Как узнал Мокриц, семейным делом исторически были банковские операции, но последние поколения, поддерживаемые на плаву сложной системой долгосрочных вложений и древних трастовых фондов, занимались тем, что с огромным энтузиазмом и с завидным хладнокровием таскались по судам и отбирали друг у друга наследства. Он видел их снимки в светских колонках «Правды», когда они выходили из черных элегантных карет и почти не улыбались, опасаясь спугнуть деньги.

О родственниках со стороны Тилли упоминаний не было. Они были Тряммами, и это, видимо, было недостаточно весомо, чтобы попасть в «КГК»… Попахивало мюзик-холлом, и в это Мокриц даже мог поверить.

В отсутствие Мокрица поднос для писем переполнился. Сплошь пустяковые дела, которые спокойно решались и без его участия, но хлопоты доставляла нововведенная копировальная бумага. Теперь он получал копии абсолютно всего, и это отнимало много времени.

Не то чтобы Мокриц не умел перекладывать обязанности на других. Он это очень хорошо умел. Но талант требует, чтобы люди на другом конце цепочки хорошо исполняли переложенные на них обязанности. А они этого не делали. Это как-то было связано с тем, что Почтамт не поощрял креативное мышление. Письма суются в прорези – все. Здесь не было места тем, кто подходил к делу творчески и совал их в уши, в дымоходы и отхожие места. Им бы пошло на пользу…