Орфей спускается в ад

Tennessee Williams ORPHEUS DESCENDING

SWEET BIRD OF YOUTH

THE NIGHT OF THE IGUANA

SUMMER AND SMOKE

© Tennessee Williams, 1940, 1959, 1961, 1948

© Перевод. Е. Токарев, 2023

© Перевод. Г. Злобин, наследники, 2023

© Перевод, стихи. Н. Сидемон-Эристави, 2023

© Издание на русском языке AST Publishers, 2023

* * *

Орфей спускается в ад

Действующие лица

Долли Хэмма.

Бьюла Биннингс.

Коротыш Биннингс.

Пёсик Хэмма.

Кэрол Катрир.

Ева Темпл.

Систер Темпл.

Дядюшка Плезент.

Вэл Зевьер.

Ви Талботт.

Лейди Торренс.

Джейб Торренс.

Шериф Талботт.

Дубинский.

Женщина.

Дэвид Катрир.

Сиделка Портер.

Первый Мужчина.

Второй Мужчина.

Действие первое

Пролог

Схематично выполненная декорация изображает интерьер универсального магазина и примыкающей к нему кондитерской в небольшом городке на юге США. Высокие стены, потемневшие у верха, словно тронуты сыростью и паутиной. За расположенным в глубине сцены запыленным окном – тревожная пустота, переходящая в сгущающиеся сумерки. Действие пьесы разворачивается в сезон дождей, ранней весной, из-за чего окно иногда делается вовсе не прозрачным и отсвечивает серебристой пеленой капель. На окне старомодным шрифтом золочеными буквами написано: «УНИВЕРСАЛЬНЫЙ МАГАЗИН ТОРРЕНСА».

Товары обозначены очень скупо и условно. Вертикально стоят рулоны намотанных на большие катушки хлопчатобумажных тканей, к тоненькой белой колонне зачем-то прислонен черный портновский манекен. Под потолком – неподвижный вентилятор со свисающими с него полосками клейкой бумаги от мух.

К лестничной площадке ведут несколько ступенек и пропадают вверху. На самой площадке стоит мрачного вида искусственная пальма в зеленовато-коричневом ящике для цветов.

Однако кондитерская, частично виднеющаяся за широкой арочной дверью, находится в романтическом полумраке, словно некий скрытый подтекст пьесы.

Другое, куда меньшее по размерам сценическое пространство, находится в нише, где помещается крохотная спальня. Ниша обычно задернута занавеской с выцветшим рисунком в восточном стиле, изображающим золотое дерево с ярко-красными плодами и фантастическими птицами.

При поднятии занавеса две молодящиеся женщины средних лет, Долли и Бьюла, накрывают легкий ужин а-ля фуршет на двух принесенных из кондитерской столиках со столешницами из мрамора с серыми и розовыми прожилками и с изящно изогнутыми черными железными ножками. Обе они – жены мелких плантаторов, разодетые в безвкусные цветастые наряды.

Вдалеке слышится гудок поезда, в ответ на который в разных местах раздается собачий лай. Женщины замирают у столиков, а затем с резкими криками бросаются к арочной двери.

Долли. Коротыш!

Бьюла. Пёсик!

Долли. Скорый прибывает на станцию!

Бьюла. Быстрей туда, встречать поезд!

Тяжело шагая, появляются их мужья – грузные краснолицые мужчины в обтягивающей или мешковатой одежде и заляпанных грязью ботинках.

Коротыш. Я скормил «однорукому бандиту» сотню пятаков, а он выдал обратно только пять.

Пёсик. Наверное, несварение у него.

Коротыш. Поговорю-ка я с Джейбом насчет этих автоматов.

Мужчины выходят, раздается звук заведенного двигателя, который затем удаляется.

Долли. Похоже, у Джейба есть заботы поважнее, чем «однорукие бандиты» и бильярдные автоматы в кондитерской.

Бьюла. Сущая правда. Ходила я тут к доктору Джонни насчет Пёсика. У него снова сахар в моче. И, уже прощаясь, спросила у доктора, как прошла операция, та, что Джейбу Торренсу делали в Мемфисе. Ну, и…

Долли. И что же он ответил, Бьюла?

Бьюла. Самое ужасное, что только может сказать врач!

Долли. А именно?

Бьюла. Вообще ничего, ни единого словечка не произнес! Только взглянул на меня своими огромными темными глазами и головой покачал. Вот так!

Долли (с мрачным удовлетворением). Похоже, одним кивком он подписал Джейбу Торренсу смертный приговор.

Бьюла. Вот и я о том же подумала. По-моему, они его разрезали… (Умолкает, чтобы попробовать что-то со стола.)

Долли. И сразу обратно зашили! Так я слышала…

Бьюла. Не знала, что эти маслины с косточками!

Долли. А ты думала, они с начинкой?

Бьюла. Ну да. А где сестры Темпл?

Долли. Где ж им быть, по-твоему?

Бьюла. Шныряют где-нибудь наверху. Если Лейди их поймает, то покажет этим старым девам, где раки зимуют! Недаром же она итальянка!

Долли. Ха-ха, недаром! Верно сказано, дорогая… (Выглядывает за дверь на проезжающую машину.) Ну, я сама поразилась, когда поднялась наверх!

Бьюла. Наверх?

Долли. Наверх, и ты ведь тоже там была, потому как я тебя видела, Бьюла.

Бьюла. А я и не говорю, что не была там. Любопытство – оно в породе человеческой.

Долли. У них там отдельные спальни, и даже не рядом. Они в разных концах коридора, а вокруг сплошная темень и грязь! Знаешь, на что это походит? На окружную тюрьму! Богом клянусь, никогда бы не подумала, что так могут жить белые люди! Вот так штука…

Бьюла. Да и неудивительно. Ведь Джейб Торренс купил эту женщину.

Долли. Купил?

Бьюла. Да, купил, когда она была восемнадцатилетней девчонкой! Купил, причем дешево, потому что ее бросил с разбитым сердцем этот (резко поворачивает голову вслед проезжающей машине и продолжает) парень по фамилии Катрир… Ох, какой же он… м-м-м… красавчик был… А они встретились, и словно камень о камень – так и вспыхнуло! Да… Вспыхнуло…

Долли. Что-что?

Бьюла. Огонь! Ха… (Чиркает спичкой и зажигает свечу в одном из подсвечников. Слышатся нарастающие звуки мандолины. Последующий монолог должен произноситься как откровение, адресованное зрителям и всецело завладевающее их вниманием. Долли не остается в сценическом пространстве, и после нескольких первых предложений исчезает всякое восприятие диалога между персонажами.) Ну, было это давно, задолго до того, как вы с Пёсиком переехали в Двуречное графство. Хотя, может, что-то и слышали. Отец Лейди был макаронником из Италии, и когда он только-только сюда явился, то принес с собой лишь мандолину да обезьянку в зеленом бархатном костюмчике – ха-ха. Он играл в кабаках за четвертные и гривенники – еще до сухого закона… Его прозвали Итальяшкой, имени его никто не знал, вот и пристало к нему: Итальяшка да Итальяшка…

Долли (тихо). Ах-ха-ха…

Бьюла присаживается на стул и, чуть подавшись вперед, напряженно смотрит в зал, всецело завладевая вниманием зрителей. В ее интонациях грусть воспоминаний, и при первых признаках беспокойства публики она встает и выходит на авансцену. Этот монолог должен задать условную тональность всей постановке.

Бьюла. Подумать только, вот таким был папаша Лейди! Потом грянул сухой закон, и никто и ахнуть не успел, как Итальяшка принялся толкать из-под полы выпивку, будто всю жизнь только этим и занимался! Он по дешевке купил участок земли на северном берегу Лунного озера. Там проходило высохшее речное русло, а люди боялись, что однажды река снова хлынет туда, потому и отдали за бесценок… (Придвигает стул ближе к авансцене.) Разбил там сад, весь северный берег засадил виноградниками и фруктовыми деревьями. Потом понаставил беседок, маленьких таких деревянных белых беседок со столиками и скамейками, где можно было выпить и прочее… ха-ха! А весной и летом молодые парочки вроде нас с Коротышом захаживали туда, чтобы уединиться, ха-ха, да и не только! Ха-ха!.. Тогда в округе достать спиртное было негде, не то, что теперь. Нынче-то полметра сойди с дороги, свистни три раза, и тут же из кустов выскочит негр с бутылкой маисовой водки!

Долли. И то правда, ха-ха!

Бьюла. В то время по всей округе и вправду негде было взять выпивку, вообще нигде, только на винограднике у Итальяшки. И мы ходили к нему, попивали красное итальянское винишко в беседках, где откалывали такое… Вот помню, однажды в воскресенье старый доктор Тукер, тогдашний наш методистский пастор, чуть удар не схлопотал, когда с амвона распекал Итальяшку!

Долли. Господи, помилуй!

Бьюла. Да-да, мэм! В каждой белой беседке стояло по лампе, и тут, и там, одна за другой лампы эти гасли, когда парочки принимались миловаться…

Долли. Ой-ёй!..

Бьюла. И там можно было услышать преинтересные звуки – вскрики, плач, шепот, стоны, смешки… (Ее голос звучит тише из-за нахлынувших воспоминаний.) А потом одна за другой лампы снова зажигались, и Итальяшка с дочкой играли и пели итальянские песни… (Мандолина звучит громче, голос поет «Скажите, девушки, подружке вашей».) Но иногда Итальяшка принимался искать дочку, а та внезапно исчезала!

Долли. И где же она была?

Бьюла. Да с Дэвидом Катриром.

Долли. О-о! Ха-ха-ха…

Бьюла. …старшим братом Кэрол Катрир. Они с Лейди частенько прятались в саду, а старый папашка-Итальяшка все орал: «Лейди, Лейди!» И ни словечка в ответ, как бы долго и громко он ее ни звал…

Долли. Ну, сдается мне, нелегко откликнуться «Папа, я здесь!», когда тебя обнимает любимый!

Бьюла. Так вот, той весной, нет, попозже, летом это было… (Долли снова выходит из сценического пространства.) …Папашка-Итальяшка совершил роковую ошибку. Начал продавать выпивку неграм. А ревнители порядка зевать не стали. Нагрянули как-то ночью с баками горючего – а лето засушливое выдалось – да и запалили! Всё дотла сожгли: виноградники, беседки, деревья фруктовые. Мы с Коротышом были в танцзале на другом берегу озера и видели, как все заполыхало. Через десять минут весь северный берег превратился в море пламени, и оттуда по всему озеру разносился вой Итальяшки: «Пожар! Пожар! Пожар!» А то люди без него не знали, ведь все небо пылало багровым заревом, что твое красное вино! Ха-ха-ха… И ни одной пожарной машины, ни одной не выехало из пожарной части Двуречного графства! Бедный Итальяшка… Старикан схватил одеяло, бросился в сад в одиночку огонь тушить, да так и сгорел заживо… Да-да! Заживо сгорел…

Звуки мандолины обрываются на полутакте. Долли возвращается к столу выпить кофе.

Знаешь, о чем я иногда думаю?

Долли. Нет, о чем?

Бьюла. Я иногда думаю-гадаю, подозревает ли Лейди, что ее муж, Джейб Торренс, был вожаком ревнителей порядка в ту ночь, когда ее отца сожгли в виноградниках на берегу Лунного озера!

Долли. Бьюла Биннингс, от одной мысли об этом у меня кровь стынет в жилах! Как она могла двадцать лет прожить замужем за этим человеком, если бы знала, что тот сжег ее отца?

Вдалеке лает собака.

Бьюла. Могла, могла – ненавидя. Люди могут долго прожить бок о бок, ненавидя друг дружку. Приглядись – они же жадные до денег. Я всегда подмечаю: когда муж с женой друг дружку не любят, они становятся жадными до денег. Никогда такого не замечала? Конечно же, замечала. Немного нынче пар, что весь век живут душа в душу. Так вот, иные до того доходят, что еле-еле друг дружку переносят. Разве не так?

Долли. Истинная правда, прямо как из Писания!

Бьюла. Еле-еле друг дружку выносят, а некоторые и до этого не доходят. Знаешь, Долли Хэмма, похоже, половина мужей-самоубийц в нашем округе вовсе не наложила на себя руки, как утверждает судебный следователь!

Долли (искренне восхищаясь остроумием Бьюлы). Дорогая, ты думаешь, что это женушки спровадили их к праотцам?

Бьюла. Я не думаю, я знаю. Ведь есть же пары, Долли, где людей воротит и тошнит от одного вида, запаха или голоса спутника жизни еще до того, как они прокомпостируют обратный билет во время свадебного путешествия.

Долли. Верить не хочется, а приходится.

Бьюла. Но они держатся друг за дружку.

Долли. Верно, держатся.

Бьюла. И так год за годом, год за годом, копят деньги и всякое имущество, наживают себе богатство, уважение и положение везде – в городке, в округе, в столице. В церкви, куда ходят, в клубе, который посещают – везде-везде. И ни одна живая душа не ведает, что они моют руки, прикоснувшись к тому, чего только что касались пальцы благоверной или благоверного! Ха-ха-ха-ха!..

Долли. Бьюла, у тебя такой зловещий смех, что прямо жуть!

Бьюла (громче). Ха-ха-ха-ха! Но ты же знаешь, что это правда.

Долли (кивает зрителям). Да, правду она говорит.

Бьюла. Потом у кого-то… случается… рак или… или удар какой… или еще что-то… А другой или другая…

Долли. …забирает себе добычу?

Бьюла. В точку – забирает добычу! Боже ты мой, это надо видеть, как он или она расцветает. Новый дом, новая машина, новая одежда. Некоторые даже церковь меняют! Если это вдова, то заводит себе кавалера помоложе, а если вдовец, то начинает увиваться за какой-нибудь пташечкой, ха-ха-ха! Вот я так прямо и сказала Лейди сегодня утром, прежде чем она уехала в Мемфис, чтобы забрать Джейба домой: «Лейди, похоже, вы не откроете кондитерскую, пока Джейб окончательно не оправится после операции». А она отвечает: «Нельзя тянуть с открытием на такой долгий срок». Прямо так и сказала. Нельзя тянуть с открытием на такой долгий срок. Слишком много туда вложено. Там нужно все отремонтировать, заново отделать и открыть точно по расписанию в Страстную субботу. Почему? Да потому! Она знает, что Джейб вот-вот умрет, и хочет побыстрее навести в делах полный порядок!

Долли. Мысль ужасная, но верная. Почти все ужасные мысли – верные.

Женщины вздрагивают от внезапного смеха из задней части сцены. Освещение меняется, обозначая конец пролога.

Картина первая

Женщины оборачиваются и видят в арке между магазином и кондитерской Кэрол Катрир. Ей чуть за тридцать; Кэрол не назовешь хорошенькой, но она обладает какой-то странной неуловимой красотой, которая подчеркивается почти гротескным стилем наложения макияжа, коим танцовщица по имени Валли недавно поразила французскую и итальянскую богему. Лицо и губы напудрены до белизны, еще больше подчеркиваемой подведенными черным ресницами и накрашенными синим веками. Ее семья – одна из старейших и именитых в округе.

Бьюла. Похоже, кто-то не знает, что магазин закрыт.

Долли. Бьюла?

Бьюла. Что?

Долли. Вот ты можешь понять, зачем люди так размалевываются?

Бьюла. Некоторым нужно выпендриться – хоть тресни, а надо чем-то к себе внимание привлечь.

Долли. Уж мне такое внимание точно не нужно. Не надо мне его…

Во время этого диалога, достаточно громкого для того, чтобы Кэрол его слышала, она подходит к телефону-автомату и опускает монетку.

Кэрол. Дайте Тулейн 0370 в Новом Орлеане. Что? Ой, обождите минуточку.

По лестнице медленно, словно испытывая от появления Кэрол благоговейный страх, спускается Ева Темпл. Кэрол со звоном открывает кассу, берет несколько монет, возвращается и опускает их в телефон-автомат.

Бьюла. Она взяла деньги из кассы.

Ева проходит мимо Кэрол, как испуганный ребенок мимо клетки со львом.

Кэрол. Здравствуйте, Систер.

Ева. Я Ева.

Кэрол. Здравствуйте, Ева.

Ева. Здравствуйте… (Затем громким шепотом Бьюле и Долли.) Она взяла деньги из кассы.

Долли. Ой, да она делает все, что заблагорассудится, она ведь Катрир!

Бьюла. Т-ш-ш…

Ева. А что это она босиком?

Бьюла. Говорят, когда ее в последний раз арестовали на улице, она была в пальто на голое тело.

Кэрол (телефонистке). Жду. (Затем женщинам.) У меня каблук попал между прогнившими досками тротуара и сразу же сломался. (Поднимает руку, в которой держит туфли.) Говорят, что если утром сломаешь каблук, то до заката встретишь любовь всей своей жизни. Но когда я сломала каблук, уже стемнело. Может, это значит, что я встречу любовь своей жизни до рассвета. (У нее на удивление звонкий голос, как у ребенка. На лестничной площадке появляется Систер Темпл со старой вафельницей в руках.)

Систер. Это они?

Ева. Нет, это Кэрол Катрир!

Кэрол (в трубку). Пожалуйста, вызывайте еще, он, наверное, пьяный.

Систер проходит мимо нее так же, как Ева.

Иногда приходится долго пробираться между мебелью в гостиной…

Систер. Она опять вырядилась?

Ева. Угу!

Кэрол. Берти? Это Кэрол! Привет, дорогой! Ты обо что-то споткнулся? Я слышала грохот. Ну, выезжаю прямо сейчас, уже на шоссе. Все улажено, «пособие» получила при условии, что никогда не стану даже приближаться к Двуречному графству! Пришлось их немного пошантажировать. Явилась на ужин с накрашенными глазами в своем черном жакете с блестками, а Бетси Бу, невестушка моя, спросила: «Кэрол, ты на бал-маскарад собираешься?» А я отвечаю: «Ой, нет, собираюсь прокатиться с ветерком по шоссе отсюда до Мемфиса, как в те времена, когда я тут жила». Так вот, дорогой, она пулей вылетела из столовой и вернулась с чеком, на котором еще чернила не высохли! Я буду получать чеки каждый месяц, покамест стану держаться подальше от Двуречного графства… (Весело смеется.) Как Джеки? Дай ему Бог здоровья, крепко поцелуй его за меня. Ой, милый, мчусь прямо к тебе, даже попутчиков подсаживать не буду, разве что тебе кого-нибудь привезти! Встретимся в баре «Свет звезд», прежде чем он закроется, или если я уж совсем бессовестно опоздаю, то выпью с тобой кофейку в «Будильнике» до того, как закроются на день все ночные забегаловки… Я… Берти? Берти? (Неуверенно смеется и вешает трубку.) Так, посмотрим, что еще… (Достает из кармана пальто револьвер и направляется к прилавку, чтобы зарядить его.)

Ева. Что она ищет?

Систер. У нее спроси.

Ева (приближаясь). Кэрол, что вы ищете?

Кэрол. Патроны для револьвера.

Долли. У нее нет разрешения на ношение оружия.

Бьюла. У нее и водительских прав нет.

Кэрол. Если я кого-то встречу, он не застанет меня врасплох.

Долли. Надо сообщить об этом шерифу Талботту, когда он вернется со станции.

Кэрол. Вот вы ему и сообщите, дамочки. Я его уже предупредила, что если он еще хоть раз попытается остановить меня на шоссе, я его пристрелю…

Бьюла. Когда у кого-то неприятности с законом…

Ее прерывает панический визг Евы, тотчас подхваченный Систер. Обе сестры кое-как взбегают на лестничную площадку. Долли тоже вскрикивает и отворачивается, закрыв руками лицо. В магазин входит темнокожий колдун. Его лохмотья пестро украшены множеством талисманов и амулетов из ракушек, костей и перьев. Его иссиня-черная кожа покрыта нарисованными белой краской магическими знаками.

Долли. Выведите его, выведите, он сглазит моего ребенка!

Бьюла. Ой, тише ты, Долли…

Долли бросается на лестничную площадку вслед за сестрами Темпл. Колдун приближается, быстро и неразборчиво что-то бормоча беззубым ртом, издавая звуки, похожие на шелест сухой травы на ветру. В его вытянутой вперед дрожащей руке что-то зажато.

Это же просто безумный старик-колдун с Синей горы. Он не сглазит твоего ребенка.

Когда темнокожий появляется под софитом, звучит примитивная музыка или короткое соло ударных. Бьюла вслед за Долли поднимается на площадку.

Кэрол (очень звонким и чистым голосом). Идите сюда, дядюшка, дайте-ка взглянуть, что тут у вас. А, какая-то косточка. Нет, не хочу ее касаться, она еще не чистая, на ней еще кусочки мяса.

Женщины издают возгласы отвращения.

Да, знаю, это птичья грудная кость, но она еще тронута тлением. Пусть подольше полежит на голом камне под дождем и солнцем, пока не выгорят все остатки тления и не смоются прочь. И тогда из нее выйдет добрый амулет для белой магии, а сейчас она годится только для черной, дядюшка. Так что унесите ее и сделайте, как я сказала…

Темнокожий благодарно кланяется и медленно шаркает в сторону двери.

Эй, дядюшка Плезент, прокричи нам клич Чоктоу.

Темнокожий останавливается в кондитерской.

Он наполовину Чоктоу и знает клич этого племени.

Систер Темпл. Не давайте ему здесь орать!

Кэрол. Ну же, дядюшка Плезент, ты же знаешь этот клич!

Она снимает пальто, присаживается на подоконник справа и сама заводит клич. Темнокожий запрокидывает голову и завершает его: это череда лающих звуков, все более высоких и напряженно-громких. Женщины на площадке пятятся все дальше наверх. И в этот момент, словно вызванный этим кличем, в магазин заходит Вэл. Это молодой человек лет тридцати, обладающий некоей дикой красотой, будто бы родственной звучащему кличу. Он не в джинсах и не в футболке, на нем мешковато сидящие темные саржевые брюки, лоснящиеся от долгой носки. Сразу бросается в глаза куртка из змеиной кожи с белыми, черными и серыми переливами. В руке он держит испещренную надписями гитару.

Кэрол (глядя на молодого человека). Спасибо, дядюшка…

Бьюла. Эй, ты, старик! Чоктоу! Колдун! Черномазый! Валил бы ты отсюда, а? А то нам вниз спуститься надо.

Кэрол протягивает темнокожему доллар, тот выходит, кудахча себе под нос. Вэл придерживает дверь, пропуская в магазин Ви Талбот т, грузную, рыхлую женщину чуть за сорок. Она пишет маслом картины в стиле примитивизма и держит в руках одну из своих работ.

Ви. Зацепилась юбкой за дверцу «шевроле» и, боюсь, порвала ее.

Женщины спускаются в магазин. Короткие приветствия, все внимание сосредоточено на Вэле.

Тут темно, или у меня зрение садится? Весь день писала, картину закончила за десять часов, лишь прерывалась на несколько минут, чтобы выпить кофе, а потом опять за работу, пока перед глазами ясно. Думаю, на этот раз у меня получилось. Но устала так, что еле на ногах стою. Ничто так не выматывает, как эта работа, устает не то чтобы тело, но внутри вся словно выжатая. Понимаете, о чем я? Внутри вся выжатая. Да, но зато! Чувствуешь, что что-то совершила, когда заканчиваешь работу, а иногда… такой подъем! Как поживаете, Долли?

Долли. Хорошо, миссис Талботт.

Ви. Отлично. А вы, Бьюла?

Бьюла. О, вроде бы неплохо.

Ви. По-прежнему почти ничего не вижу. А это кто там? (Показывает на стоящую у окна фигуру Кэрол. Повисает многозначительное молчание. Ви внезапно восклицает.) Ой! А я-то думала, что ее родня выставила ее из округа…

Кэрол издает еле слышный и немного грустный смешок. Вновь переводит взгляд на Вэла, когда идет в кондитерскую.

Джейб и Лейди вернулись?

Долли. Коротыш и Пёсик уехали на станцию их встречать.

Ви. А-а, значит, я вовремя. Принесла свою новую картину, на ней еще краски не высохли. Решила, что Лейди захочет повесить ее в спальне Джейба на время, пока он восстанавливается после операции, поскольку после того, как посмотришь смерти в глаза, людям хочется вспомнить о чем-то духовном. А? Да! Это вознесение Святого Духа…

Долли (глядя на холст). Вы голову не пририсовали.

Ви. Голова – это вспышка света, она так мне привиделась.

Долли. А что это с вами за молодой человек?

Ви. Ах, извините. Так устала, что позабыла о приличиях. Это мистер Вэлентайн Зевьер. Это миссис Хэмма и миссис… Простите, Бьюла, все время вашу фамилию забываю.

Бьюла. Прощаю. Меня зовут Бьюла Биннингс.

Вэл. А это куда девать?

Ви. Ах да, это шербет. Я решила, что Джейбу надо будет съесть что-нибудь легкое и необременительное, вот и прихватила вазочку с шербетом.

Долли. А с каким?

Ви. С ананасным.

Долли. Ой, обожаю ананасный. Надо бы его в холодильник поставить, пока не подтаял.

Бьюла (заглядывая под прикрывающую вазочку салфетку). Боюсь, слишком поздно.

Долли. Ой, уже растаял?

Бьюла. До жижицы.

Ви. Ах, какая незадача. Давайте все-таки поставим его на лед, может, загустеет.

Женщины продолжают разглядывать Вэла.

Где холодильник?

Бьюла. В кондитерской.

Ви. А я думала, что Лейди ее закрыла.

Бьюла. Закрыла, но холодильник остался.

Вэл заходит в кондитерскую.

Ви. Мистер Зевьер не из наших краев. Прошлым вечером у него во время грозы сломалась машина, и я позволила ему переночевать в камере для задержанных. Он ищет работу, и я решила привести его к Лейди и Джейбу, поскольку, если Джейб не сможет больше работать, им наверняка понадобится помощник в магазине.

Бьюла. Отличная мысль.

Долли. Угу.

Бьюла. Что ж, тогда проходите. Похоже, они со станции не сразу отправились домой.

Долли. Может, это и не скорый был.

Бьюла. А, может, они заглянули куда-нибудь по дороге, чтобы Коротыш купил выпить.

Долли. Ну да… К Руби Лайтфут.

Они проходят мимо Кэрол и скрываются из виду. Кэрол встает и проходит в магазин, рассматривает Вэла с откровенным, почти детским любопытством. Тот не обращает на нее внимания, всецело занятый починкой пряжки от ремня перочинным ножом.

Кэрол. Что вы там чините?

Вэл. Пряжку.

Кэрол. Ребята вроде вас вечно что-то чинят. Туфлю мне не почините?

Вэл. А что с туфлей?

Кэрол. Почему вы делаете вид, что не помните меня?

Вэл. Трудно вспомнить человека, с которым никогда не встречался.

Кэрол. Тогда почему вы так испугались, когда увидели меня?

Вэл. Разве?

Кэрол. Мне на секунду показалось, что вы убежите.

Вэл. При виде женщины я могу прибавить шагу, но вот бежать вроде не приходилось… Вы мне свет загораживаете.

Кэрол (делая шаг в сторону). Ой, извините. Так лучше?

Вэл. Спасибо…

Кэрол. Боитесь, что донесу?

Вэл. Что-что?

Кэрол. Что донесу? Нет, я не стукачка. Но если надо, то смогу доказать, что я вас знаю. Это было на Новый год в Новом Орлеане.

Вэл. Мне бы плоскогубцы…

Кэрол. На вас была эта куртка, а на руке – кольцо в форме змеи с рубином.

Вэл. Никогда у меня не было кольца в форме змеи с рубином.

Кэрол. А с изумрудом?

Вэл. Не было у меня кольца в форме змеи ни с рубином, ни с изумрудом, ни с чем…

Начинает негромко насвистывать, глядя в сторону.

Кэрол (чуть улыбаясь). Тогда, может, в форме дракона с изумрудом, бриллиантом или рубином. Вы нам сказали, что это подарок одной женщины-остеопата, которую вы встретили как-то на жизненном пути. И что как только вы оказываетесь на мели – неважно, где вы или давно ли с ней виделись – то даете ей телеграмму за счет получателя, а эта дама-остеопат высылает вам перевод на двадцать пять долларов с одной и той же припиской: «Люблю. Когда вернешься?» А в качестве доказательства, хотя в эту историю было нетрудно поверить, достали из бумажника последнюю из таких нежных телеграмм. (Запрокидывает голову и негромко смеется. Вэл еще больше отворачивается, поглощенный починкой пряжки.) Мы прошли за вами через пять заведений, прежде чем познакомились, а я к вам первая подошла. Я шагнула к стойке, у которой вы примостились, тронула вас за рукав и спросила: «Из чего у вас куртка?» А когда вы ответили, что из змеиной кожи, я сказала: «Жаль, что не сказали до того, как я ее коснулась». А вы ответили: «Может, это вас научит не распускать руки». Было за полночь, и я основательно нагрузилась. Помните, что я вам тогда сказала? «А что, черт возьми, остается делать в этом мире – только вцепиться во что-то и держать, пока пальцы не обломаешь!» Такого я раньше никогда не говорила и даже не думала, но потом поняла, что сказала самую что ни на есть истину. Что еще остается в этом мире – только вцепиться и держать, пока пальцы не обломаешь… А вы меня окатили отрезвляющим взглядом. По-моему, вы слегка мне кивнули, потом взяли гитару и начали петь. А спев, пустили шляпу по кругу. Когда туда бросали купюры, вы свистели. Мы с моим двоюродным братом Берти положили в шляпу пять долларов, вы просвистели пять раз, а потом присели к нам за столик выпить джина с тоником. Еще показывали автографы на гитаре… Пока все правильно?

Вэл. Почему вы из кожи вон лезете, чтобы доказать, что я вас знаю?

Кэрол. Потому что хочу познакомиться с вами поближе! Прокатиться с вами ночью и зажечь.

Вэл. А что такое «зажечь»?

Кэрол. О, вы разве не знаете? Это когда садитесь в машину, немного выпиваете, потом катаетесь, останавливаетесь, танцуете под музыкальный автомат, потом еще чуток выпиваете, еще чуть-чуть катаетесь, останавливаетесь и снова танцуете под музыкальный автомат, потом бросаете плясать и просто пьете и катаетесь, а затем тормозите и только пьете, после чего, наконец, и пить бросаете…

Вэл. А что дальше?

Кэрол. А там уже зависит от погоды и того, с кем зажигаете. Если ночь ясная, то расстилаете одеяло среди надгробий на Кипарисовой горе – это местное кладбище, – а если ночь ненастная, вот как сегодня, то, понятное дело, отправляетесь в мотель где-нибудь на перекрестке магистралей…

Вэл. Я так и подумал. Но такие катания не по мне. Пить до упаду, курить травку и спать с кем попало – это для двадцатилетних ребятишек, а мне сегодня стукнуло тридцать, так что я свое откатал. (Поднимает на нее свои темные глаза.) Я уже не первой молодости.

Кэрол. В тридцать – очень даже первой, хочется верить! Мне вот двадцать девять!

Вэл. Не-ет, если с пятнадцати лет крутишься на этой чертовой карусели – к тридцати молодость кончается!

Берет гитару и начинает петь «Райские травы».

 
Что день, все бродил я по райской траве,
И солнце сияло ввыси в синеве.
По райской траве я гулял, что ни ночь,
И звезды неслись одинокие прочь.
А после на землю судьба привела,
И матушка с криком меня родила.
Бреду по земле я и ночи, и дни,
Но райские травы все ж помнят ступни,
Но райские травы все ж помнят ступни^[1].
 

Кэрол достает из кармана пальто бутылку бурбона и протягивает Вэлу.

Кэрол. Спасибо. Просто чудесно. Поздравляю вас с днем рождения, Змеиная Кожа, от души поздравляю.

Она вплотную придвигается к Вэлу. Входит Ви и резко бросает:

Ви. Мистер Зевьер не пьет.

Кэрол. Ах, простите-извините!

Ви. Вели бы вы себя поприличнее, ваш отец бы не лежал парализованным!

Звук остановившейся снаружи машины. Женщины с криками бегут вниз. Входит Лейди, кивнув женщинам и придерживая дверь, чтобы впустить Джейба и других мужчин. Здоровается с женщинами, бормоча что-то невнятное, словно от усталости даже говорить не может. На вид ей от тридцати пяти до сорока пяти, но фигура у нее моложаво-стройная. Лицо напряженное. Она из тех, кто в юности пережил сильное эмоциональное потрясение. При волнении с ней может случиться истерика. Голос у нее зачастую визгливый, и все тело напряжено. Но в периоды спокойствия к ней снова возвращается девичья мягкость, и она выглядит лет на десять моложе.

Лейди. Входи, Джейб. Нас тут целая депутация встречает. И даже стол накрыли.

Входит Джейб, сухопарый старик с по-волчьи вытянутым, желтовато-серым лицом. Женщины поднимают дурацкий галдеж.

Бьюла. Глядите-ка, кто к нам приехал!

Долли. Да это Джейб!

Бьюла. Не подумала бы, что он болен. Похоже, он в Майями отдыхал. Полюбуйтесь, какой у него замечательный цвет лица!

Долли. В жизни его таким здоровяком не видела!

Бьюла. Кого это он обдурить задумал? Ха-ха-ха! Только не меня!

Джейб. Уф-ф… Господи… Как же я… устал…

Неловкое молчание. Все жадно смотрят на нервно покашливающего умирающего старика с напряженной волчьей улыбкой на лице.

Коротыш. Слышишь, Джейб, мы тут скормили твоим «одноруким бандитам» уйму мелочи.

Пёсик. А бильярдный автомат раскалился, как ствол пистолета.

Коротыш. Ха-ха.

На лестнице появляется Ева Темпл и визгливо зовет сестру.

Ева. Систер! Систер! Систер! Кузен Джейб приехал!

Наверху громкий топот и крики.

Джейб. Господи…

Ева бросается к нему, резко останавливается и принимается плакать.

Лейди. Ой, да прекрати ты, Ева Темпл! Что вы там делали наверху?

Ева. Не могу сдержаться, как же я рада его видеть, как же отрадно снова увидеть нашего дорогого, благословенного кузена Джейба!

Систер. Где Джейб, где наш драгоценный Джейб? Где наш бесценный кузен?

Ева. Да вот же он, Систер!

Систер. Ой, да будет благословенна жизнь твоя. Поглядите-ка, какой у него румянец, а?