Скала Прощания. Том 2

– Вы научили меня, что надежда есть всегда, Ваше Святейшество.

– Ха! – Ранессин улыбнулся с неожиданно довольным видом и опустился на подушки.

Диниван повернулся к юному служке, который спал в изножье кровати Ликтора.

– Не забудь закрыть на засов дверь, когда я уйду. – Паренек, уже задремавший, кивнул. – И никого не пускай в спальню Его Святейшества сегодня ночью.

– Хорошо, святой отец, не пущу.

– Прекрасно. – Диниван подошел к тяжелой двери и обернулся.

– Спокойной ночи, Ваше Святейшество. Да пребудет с вами Господь.

– И с тобой, – ответил Ранессин из глубины подушек.

Когда Диниван вышел в коридор, служка проковылял к двери, чтобы ее запереть.

Коридор был освещен еще хуже, чем спальня Ликтора. Диниван с беспокойством щурился, пока не увидел четырех стражников, стоявших по стойке «смирно» около окутанной тенями стены, мечи в ножнах на боку, пики зажаты в руках в латных рукавицах. Он с облегчением выдохнул и направился в их сторону по длинному коридору с высоким сводчатым потолком, размышляя, не стоит ли призвать еще четверых. Он знал, что не перестанет беспокоиться за безопасность Ликтора, пока Прайрат не отправится обратно в Хейхолт, а предатель Бенигарис – в свой герцогский дворец.

Диниван потер глаза, направляясь к стражникам. Он действительно очень устал, будто его выжали, как кусок тряпки, и повесили на веревку сушиться. Он решил зайти в свой кабинет и забрать оттуда кое-что, а потом отправиться спать. До утренней службы осталось всего несколько часов…

– Эй, капитан, – обратился он к стражнику, на шлеме которого увидел белое перо. – Думаю, тебе стоит позвать… позвать… – Диниван не договорил и удивленно уставился на солдата. Его глаза блестели, словно булавки в глубине шлема, но были направлены куда-то за спину Динивана, как и глаза его товарищей. Все четверо не шевелились, точно превратились в статуи. – Капитан? – Диниван прикоснулся к руке стражника и обнаружил, что она стала жесткой, как камень. – Именем Усириса Эйдона, – пробормотал Диниван, – что здесь произошло?

– Они тебя не видят и не слышат, – раздался знакомый скрипучий голос. Диниван резко повернулся и увидел алую вспышку в конце коридора.

– Дьявол! Что ты сделал?

– Они спят. – Прайрат рассмеялся. – А утром ничего не вспомнят. Как злодеям удалось проскользнуть мимо них и убить Ликтора, будет загадкой для всех. Возможно, кое-кто посчитает, например Огненные танцоры, что произошло нечто вроде… черного чуда.

Ядовитый страх, мешавшийся с гневом, начал подниматься вверх из желудка Динивана.

– Ты не причинишь вреда Ликтору.

– И кто меня остановит? Ты? – презрительно рассмеялся Прайрат. – Ты можешь попробовать все, что захочешь, человечек. Кричи, если пожелаешь, – никто не услышит ничего из того, что произойдет в этом коридоре, пока я отсюда не уйду.

– В таком случае я сам тебя остановлю. – Диниван достал из-под своего одеяния и выставил перед собой Дерево, висевшее на цепочке у него на шее.

– О, Диниван, ты выбрал не то призвание. – Алхимик сделал шаг вперед, и свет факела озарил его лысую голову. – Вместо того чтобы стать секретарем Ликтора, тебе следовало выступать в роли личного шута Бога. Ты не можешь мне помешать. Ты даже не представляешь, какую мудрость я обрел и какие силы мне подчиняются.

Диниван даже не пошевелился, когда Прайрат начал к нему приближаться, и стук его сапог эхом пронесся по коридору.

– Если ты считаешь, что, продав свою бессмертную душу за гроши, ты поступил мудро, я счастлив, что этого у меня нет. – Он чувствовал, что страх набирает силу, и старался говорить так, чтобы не дрожал голос.

Змеиная улыбка Прайрата стала еще шире.

– Это твоя ошибка – твоя и робких дураков, которые называют себя Хранителями манускрипта. Орден манускрипта! Собирающая сплетни компания ноющих, жалких ничтожеств, претендующих на звание ученых. А ты, Диниван, хуже всех. Ты продал свою душу за предрассудки и пустые заверения. Вместо того чтобы раскрыть глаза и увидеть тайны бесконечности, ты спрятался среди ползающих на коленях и целующих кольцо служителей церкви.

Динивана наполнила ярость, моментально прогнавшая страх.

– Отойди! – крикнул он, выставив перед собой Дерево, которое, казалось, вдруг ослепительно засияло, как будто само дерево начало гореть. – Ты не сделаешь больше ни шага, слуга гнусных господ, если только не убьешь меня сначала.

Глаза Прайрата широко раскрылись в наигранном удивлении.

– Ого! Оказывается, у маленького монаха есть зубы! Что ж, будем играть по твоим правилам… и я покажу тебе, что у меня они тоже острые.

Прайрат поднял руки над головой, и его красное одеяние начало развеваться, словно по коридору промчался порыв ветра. Пламя факелов будто ожило, а в следующее мгновение погасло.

– И запомни… – прошипел Прайрат из темноты. – Я теперь владею Словами Изменения! И никому не служу!

Дерево в руке Динивана вспыхнуло еще ярче, но Прайрат оставался погруженным в тень. Голос алхимика зазвучал громче, он начал скандировать слова на незнакомом языке, от одного звука которого у Динивана заболели уши, а на шее как будто затянулась веревка, причинявшая ему невыносимые страдания.

– Во имя Высшего Бога… – крикнул Диниван, но по мере того как песнопение Прайрата приближалось к кульминации, оно, казалось, разбивало слова его молитвы еще прежде, чем он их произносил. Диниван начал задыхаться. – Именем… – Его голос смолк, а в тенях перед ним заклинание Прайрата превратилось в ворчливую, задыхавшуюся пародию речи, когда алхимик подвергся какой-то мучительной трансформации.

Там, где только что стоял Прайрат, раскачивалась неузнаваемая подвижная тень, которая извивалась, растягивалась в сложные, замысловатые петли, становившиеся все больше и больше, пока они не заслонили собой даже свет звезд, и коридор погрузился в кромешный мрак. Легкие свистели, точно кузнечные мехи, а потом смертоносный, древний холод окутал коридор невидимой стужей.

С криком наполненной ужасом ярости Диниван бросился вперед, пытаясь ударить невидимое чудовище священным Деревом, но обнаружил, что его, точно тряпичную куклу, схватил какой-то массивный и одновременно жутко нереальный отросток. Они принялись сражаться, заблудившись в ледяном мраке. Диниван вскрикнул, когда почувствовал, как нечто начало проникать в его наполненную ужасом сущность, скреблось в голове пылающими пальцами, пытаясь открыть сознание, точно банку с джемом. Он отбивался изо всех сил, стараясь удержать в метавшихся мыслях образ святого Эйдона, и ему показалось, будто он услышал, что существо, схватившее его, вскрикнуло от боли.

Но тень становилась все более плотной и сильнее сжимала его тело, жуткий, ломавший кости кулак из бесформенной массы и свинца. Кислое, холодное дыхание, подобное кошмарному поцелую, коснулось щеки Динивана.

– Именем Господа Бога… и Ордена… – простонал Диниван.

Животные звуки и жуткое тяжелое дыхание начали затихать, ангелы наполненного болью, обжигающего света проникли в голову Динивана, принялись там танцевать, приглушая мрак, оглушая его своей безмолвной песней.

Кадрах вытащил безвольное тело Мириамель в коридор, на ходу давая клятвы самым разным святым, богам и демонам. В коридоре было темно, только тонкие лучики звездного света проникали сквозь окна у него над головой, но не увидеть скорченное тело священника, похожее на брошенную куклу и лежавшее посреди коридора в нескольких шагах от них, было невозможно. Так же как не услышать крики и визг, доносившиеся из спальни Ликтора в конце коридора, где на полу лежала расколотая тяжелая деревянная дверь.

Шум резко прекратился после того, как прозвучал сдавленный вопль отчаяния, постепенно превратившийся в булькающее шипение. На лице Кадраха появился ужас. Он наклонился, взял принцессу на руки, потом перекинул через плечо и неуклюже согнулся, чтобы подобрать сумку с вещами. Затем он выпрямился и, покачиваясь, поплелся прочь от сцены катастрофы в конце коридора, стараясь не упасть.

За углом коридор стал шире, но и здесь не горел ни один факел. Кадраху показалось, что он видит окутанные тенями фигуры стоявших на посту стражников, неподвижных, точно статуи. В коридоре со сводчатым потолком у него за спиной послышались неторопливые шаги, и Кадрах поспешил вперед, проклиная скользкие плитки пола.

Коридор снова свернул, и они оказались в большом вестибюле перед входом во дворец, но, когда Кадрах собрался пройти под аркой, он налетел накакое-то препятствие, твердое, точно кусок железа, хотя в дверном проеме ничего не видел, только воздух. Оглушенный, потрясенный, он споткнулся и повалился назад, и Мириамель соскользнула с его плеча на твердый пол.

Звук приближавшихся шагов стал громче. Кадрах, охваченный паникой, вытянул перед собой руку и наткнулся на противоестественную стену, невидимое, но жесткое и неподдающееся нечто. Оно было прозрачнее хрусталя, и сквозь него Кадрах ясно видел все, даже самые мельчайшие детали освещенной факелами комнаты за диковинным препятствием.

– Прошу тебя, сделай так, чтобы он ее не заполучил, – пробормотал монах и принялся отчаянно водить руками по странной стене, пытаясь найти хоть какую-то щель в невидимом препятствии. – Прошу тебя, пожалуйста!

– Подожди! – прошипел он вдруг. – Думай, идиот, думай!

Он тряхнул головой, сделал глубокий вдох, выдохнул и снова набрал в легкие воздух. Потом поднес ладонь к препятствию и тихо произнес одно-единственное слово. Мимо него промчался порыв холодного воздуха, взметнув гобелены на стенах, и барьер исчез.

Он протащил Мириамель по полу в одну из арок, выходивших из большого зала. Они скрылись из вида как раз в тот момент, когда Прайрат в своем красном одеянии появился в проходе, где мгновение назад находилось непреодолимое препятствие. Вдалеке зазвучали сигналы тревоги.

Красный священник остановился, как будто его удивило отсутствие барьера, однако повернулся и сделал знак рукой в ту сторону, из которой пришел, словно хотел стереть оставшиеся следы созданного им препятствия.

Его голос прогремел, отражаясь от стен во всех направлениях.

– Убийство! – закричал он. – В Дом Бога пробрались убийцы!

Когда эхо его голоса стихло, он мимолетно улыбнулся и направился в сторону апартаментов, которые ему выделили как гостю Ликтора.

Неожиданно ему в голову пришла мысль, он остановился в арочном проходе и, повернувшись, окинул комнату взглядом. Потом еще раз поднял руку и пошевелил пальцами. Один из факелов рассыпался искрами, и в следующее мгновение длинный язык пламени набросился на гобелены, висевшие в ряд на стенах. Древнее плетение вспыхнуло, огонь взметнулся вверх к балкам потолка, а затем начал быстро распространяться от стены к стене. В коридоре за ним разгорались новые пожары.

– Следует уважать предзнаменования, – ухмыляясь, сказал самому себе алхимик, и, радостно посмеиваясь, покинул дворец.

А коридоры Санцеллана Эйдонитиса начал быстро наполнять рокот испуганных и смущенных голосов.

Герцог Изгримнур поздравил себя с тем, что предусмотрительно прихватил свечу, в коридоре царил кромешный мрак. Где стража? И почему не горят факелы?

Но что бы тут ни произошло, Санцеллан вокруг него просыпался. Изгримнур услышал, как кто-то громко крикнул про убийство, сердце быстрее забилось у него в груди, и тут же зазвучали громкие голоса, на сей раз дальше. Несколько мгновений он размышлял, не стоит ли вернуться в свою крошечную келью, но потом решил, что, возможно, переполох ему только на руку. Вне зависимости от причины тревоги – а он не сомневался, что это действительно убийство, – он сумеет отыскать секретаря Ликтора, не отвечая на утомительные вопросы стражей Ранессина.

Свеча в деревянном подсвечнике отбрасывала высокие тени на стены вестибюля, а когда шум стал громче и опасность, что его обнаружат, неминуемой, Изгримнур стал искать выход из зала и выбрал один из сводчатых проходов.

Вскоре на втором повороте он оказался в широкой галерее и увидел, что на полу среди кучи порванных штор лежит какой-то человек в сутане, а на него равнодушно взирают вооруженные стражники.

«Может, это статуи? – подумал Изгримнур. – Но, будь я проклят, статуи такими не бывают. Посмотри-ка, один из них наклонился к соседу, как будто что-то шепчет ему на ухо. – Изгримнур посмотрел на невидящие глаза, блестевшие внутри шлемов, и почувствовал, как по спине у него пробежал холодок. – Да спасет нас Эйдон. Черная магия, вот что тут произошло».

К своему ужасу, он узнал человека, лежавшего на полу, как только его перевернул. Даже в свете свечи Изгримнур видел, что лицо Динивана посинело, тонкие полоски крови вытекли из ушей и высыхали на щеках, точно красные слезы. А все тело напоминало мешок со сломанными ветками.

– Элизия, Матерь Божья, что здесь произошло? – громко простонал герцог.

Диниван открыл глаза, так напугав герцога, что тот чуть не выпустил голову священника из рук. Взгляд Динивана блуждал несколько мгновений и остановился на Изгримнуре. Возможно, причина была в свече, которую держал в руке герцог, но ему показалось, будто в глазах Динивана вспыхнул странный свет. Впрочем, он знал, что этот свет очень скоро погаснет.

– Ликтор… – выдохнул Диниван, и Изгримнур наклонился поближе к нему. – Позаботьтесь… о… Ликторе.

– Диниван, это я, – сказал он. – Герцог Изгримнур. Я пришел сюда, потому что ищу Мириамель.

– Ликтор, – упрямо повторил священник, его окровавленные губы отчаянно сражались со словами.

Изгримнур выпрямился, продолжая сидеть на полу.

– Хорошо.

Он принялся беспомощно оглядываться по сторонам, чтобы подложить что-то под раненую голову священника, но не нашел ничего подходящего. Тогда он опустил Динивана на пол, встал и прошел до конца коридора. Он уже знал, какая из комнат принадлежала Ликтору – возле нее валялись огромные куски двери, и даже мрамор на дверном проеме был обожжен и осыпался. И еще меньше сомнений вызывала судьба Ликтора Ранессина. Изгримнур окинул взглядом уничтоженную спальню и быстро вернулся в коридор, только сейчас заметив, что стены испачканы кровью, будто нанесенной на них громадной кистью. Изуродованные тела главы Матери Церкви и его юного слуги едва ли походили на человеческие: над ними настолько жестоко поглумились, что даже закаленное сердце старого солдата Изгримнура дрогнуло при виде такого количества крови.

Когда герцог вернулся к Динивану, он заметил, что в дальнем сводчатом коридоре появились языки пламени, но заставил себя не обращать на них внимания. Он потом решит, как будет отсюда выбираться. Он взял холодную руку Динивана.

– Ликтор мертв. Вы можете помочь мне найти принцессу Мириамель?

Священник несколько мгновений тяжело дышал, и герцог видел, что свет в его глазах постепенно гаснет.

– Она… здесь, – медленно проговорил священник. – Зовут… Малахия. Спросите комнатного слугу. – У него перехватило дыхание, но он почти сразу продолжал: – Увезите ее… в… Кванитупул… «Чаша Пелиппы». Там… Тиамак.

Глаза Изгримнура наполнились слезами. Этот человек должен был уже умереть. И только стальная воля заставляла его цепляться за жизнь.

– Я ее найду, – пообещал он. – И позабочусь о безопасности принцессы.

Неожиданно Диниван его узнал.

– Передайте Джошуа, – задыхаясь, сказал он, – я боюсь фальшивых посланников.

– Что это значит? – спросил Изгримнур, но Диниван молчал, а его свободная рука, точно умирающий паук, медленно ползла по груди, беспомощно касаясь ворота сутаны. Изгримнур осторожно достал Священное Дерево и положил ему на грудь. Однако священник из последних сил покачал головой, снова пытаясь достать что-то из-под своего одеяния. Изгримнур вытащил на свет цепочку с подвеской – золотым свитком и пером. Замок сломался, когда он ее потянул, и цепочка осталась лежать на влажных волосах Динивана, похожая на крошечную блестящую змейку.

– Отдайте… Тиамаку, – прохрипел Диниван.

Изгримнур его уже почти не слышал из-за гула голосов и треска пламени в коридоре. Герцог убрал цепочку в карман монашеского одеяния и поднял голову, удивленный неожиданным шевелением поблизости. Один из неподвижных стражей, озаренный пульсировавшим светом пожара, закачался и через мгновение с грохотом повалился вперед на пол, шлем покатился по плиткам, а сам он застонал.

Когда Изгримнур снова посмотрел на Динивана, свет жизни уже погас в глазах священника.

Глава 16. Бездомные

Темнота в аббатстве была полной, тишину нарушало лишь неровное дыхание Саймона. Затем Скоди снова заговорила, и на этот раз ее голос совсем не походил на сладкий шепот.

– Вставай.

Какая-то сила начала его тянуть, оказывая давление, мягкое, как паутина, но сильное, точно железо. Против его собственной воли у Саймона напряглись мышцы, и он начал сопротивляться. Еще мгновение назад он отчаянно хотел встать, а теперь – изо всех сил старался лежать неподвижно.

– Почему ты со мной сражаешься? – раздраженно спросила Скоди и провела холодной рукой по его груди, потом опустила ее к животу.

Саймон отчаянно дрожал, дернулся, потерял контроль над своими конечностями, и воля девушки сжала его, как кулак. Невероятная и одновременно неосязаемая сила заставила его встать на ноги, и он покачнулся в темноте, пытаясь восстановить равновесие.

– Мы отдадим им меч, – ворковала Скоди. – Черный меч… о, мы получим такие чудесные подарки…

– Где… мои друзья? – прохрипел Саймон.

– Тише, глупыш. Иди во двор.

Саймон побрел через комнату, беспомощно спотыкаясь и налетая на разные препятствия, точно марионетка, которой управляет не слишком умелый кукловод.

– Сюда, – позвала Скоди. Входная дверь аббатства распахнулась на скрипучих петлях, наполнив комнату зловещим красным светом. Скоди стояла в проеме, и ветер развевал ее светлые волосы. – Иди же, Саймон. Какая ночь! Дикая ночь!

Костер во дворе стал еще больше и выше, чем когда Саймон с друзьями сюда пришли. Огромный огненный маяк достигал в высоту покатой крыши и заливал алым светом потрескавшиеся стены аббатства. Дети Скоди, маленькие и постарше, все до одного бросали в костер самые разные предметы: сломанные стулья, куски мебели, собранный в лесу неподалеку хворост, который окутывал шипящий пар. На самом деле, усердные хранители огня, казалось, швыряли в него все, что им попадалось под руки, – камни, кости животных, старые горшки и осколки цветного стекла из разбитых окон аббатства. Когда языки пламени с ревом взмывали вверх под порывами ветра, в глазах детей отражался его свет и они начинали сиять, словно глаза лисиц.

Саймон, спотыкаясь, вышел во двор, Скоди шагала за ним, не отставая ни на шаг. И тут ночь разорвал жалобный вой, горестный и одинокий. Медленно, точно лежащая на солнце черепаха, Саймон повернул голову в сторону зеленоглазой тени, сидевшей на вершине холма, нависшего над поляной. Когда волчица подняла морду и снова завыла, Саймон почувствовал, что его наполняет надежда.

– Кантака! – позвал он, и ее имя как-то странно прозвучало, слетев с непослушных губ.

Волчица не стала приближаться, оставаясь на вершине холма, снова завыла, и в ее голосе Саймон услышал страх и отчаяние, как будто она сказала ему об этом на человеческом языке.

– Мерзкое животное, – с отвращением заявила Скоди. – Они поедают детей и кричат на луну. Эта тварь не сумеет подойти к дому Скоди, ей не по силам разрушить заклинание.

Она посмотрела тяжелым взглядом в глаза волчице, и лай Кантаки превратился в стон боли. А еще через мгновение она повернулась и скрылась из вида. Саймон выругался про себя и снова попытался высвободиться, но по-прежнему оставался слабым, как новорожденный котенок, которого сильная рука держит за шкирку. Ему принадлежала только голова, но каждое движение давалось с огромным трудом. Он медленно повернулся в поисках Бинабика и Слудига и замер, широко раскрыв глаза от ужаса.

Он увидел две кучи бесформенного тряпья, одну большую, а другую поменьше на замерзшей земле у стены со сгнившей штукатуркой перед входом в аббатство. Саймон почувствовал, как слезы на его щеках превратились в жалящие льдинки, когда что-то заставило его повернуть голову обратно и сделать еще один послушный шаг к костру.

– Подожди, – сказала Скоди. Ее огромная ночная рубашка хлопала на ветру, и Саймон заметил, что она босиком. – Я не хочу, чтобы ты оказался слишком близко. Ты можешь обгореть и испортиться. Встань вон там. – Она махнула пухлой рукой на место в нескольких шагах от нее. Как будто он стал продолжением ее руки, Саймон вдруг понял, что неуверенно шлепает по растаявшей земле в ту сторону, которую Скоди указала. – Врен! – крикнула Скоди, которая, казалось, находилась в маниакально прекрасном настроении. – Где веревка? Ты куда подевался, Врен?

Темноволосый мальчишка выскочил из двери аббатства.

– Держи, Скоди.

– Свяжи его хорошенькие запястья.

Врен бросился вперед, скользя по замерзшей земле, схватил безжизненные руки Саймона, заломил их за спину и старательно связал длинной веревкой.

– Почему ты это делаешь, Врен? – задохнувшись, спросил Саймон. – Мы же были добры к тебе.

Хирка проигнорировал его вопрос, только сильнее затянул узлы, а когда закончил, положил маленькие руки Саймону на бедра и толкнул его туда, где лежали, скорчившись, Бинабик и Слудиг.

Как и у Саймона, у обоих руки были связаны за спиной. Бинабик открыл глаза, посмотрел на Саймона, и его белки сверкнули в тени. Слудиг дышал, но был без сознания, на светлой бороде замерзла струйка слюны.

– Друг Саймон, – прохрипел Бинабик, с трудом выговаривая каждое слово, потом сделал вдох, как будто собрался еще что-то сказать, но вместо этого замолчал.

Скоди наклонилась посреди двора и принялась рисовать круг на растаявшем снегу, посыпая его красноватым порошком, зажатым в кулаке. Закончив, она стала выводить руны на мягкой земле, высунув кончик языка, точно старательный ребенок. Врен стоял в нескольких шагах от Скоди и переводил взгляд с нее на Саймона и обратно, и на его лице застыла животная настороженность.

Дети, закончившие подкармливать костер, сгрудились возле стены аббатства. Одна из самых маленьких девочек села на землю в своей тоненькой тунике и начала тихонько всхлипывать; мальчик постарше небрежно погладил ее по голове, как будто хотел успокоить. Все дети завороженно наблюдали за движениями Скоди. Ветер превратил огонь в огромный, будто живой, столб огня, раскрасившего их серьезные маленькие лица в ярко-красный цвет.

– Ну, и где Хонса? – крикнула Скоди, которая выпрямилась и попыталась закутаться поплотнее в ночную рубашку. – Хонса!

– Я ее приведу, Скоди, – вызвался Врен и скрылся в тенях возле угла аббатства, но уже в следующее мгновение появился снова с черноволосой девочкой хирка на год или два старше его самого.

Они несли вдвоем тяжелую корзину, которая то и дело ударялась о неровную землю, потом поставили ее возле распухших ног Скоди и быстро отошли к остальным детям. Врен тут же присел на корточки перед маленькой группой, достал из-за пояса нож и принялся нервно кромсать торчавший из мотка конец веревки. Саймон даже издалека чувствовал напряжение мальчика и рассеянно подумал, что не понимает причины.

Скоди засунула руку в корзину и достала оттуда череп, челюсть которого держалась лишь на нескольких кусках высохшей плоти, и казалось, будто безглазое лицо раскрыло от удивления рот. Тут только Саймон увидел, что огромная корзина до верха наполнена черепами, и неожиданно понял, что произошло с родителями детей, и его онемевшее тело невольно содрогнулось, но он ощутил это движение смутно, как будто его сделал тот, кто находился на некотором расстоянии от него. Рядом черноглазый Врен, задумчиво нахмурившись, продолжал резать веревку. С замиранием сердца Саймон вспомнил, как Скоди сказала, что кроме других обязанностей Врен разделывает и готовит для нее еду.

Скоди выставила перед собой череп, и ее диковинно привлекательное лицо стало полностью сосредоточенным – так ученый изучает таблицы с формулами из высшей математики. Она раскачивалась из стороны в сторону, точно лодка в штормовом море, а ветер трепал ее ночную рубашку, и вдруг она запела высоким детским голосом:

 
В яме, в яме
… В яме в поле, где крот с мокрым носом
поет песню холодного камня и земли, и серых костей,
тихую песенку холода и темной длинной ночи,
и копает глубоко, глубоко, где ползают белые черви
и спят мертвецы, глаза которых забиты землей,
где жуки откладывают маленькие белые яйца
и их хрупкие черные лапки скребут, скребут, скребут,
а мрак, как капюшон, накрывает всех, всех,
прячет их позор и имена,
имена мертвых, все ушли, бежали,
пустые ветра, пустые головы,
а наверху травой заросли камни, поля заброшены и опустели,
все ушло, что знали они,
и вот они плачут в глубине, стонут во сне,
у них нет глаз, но они плачут, призывая то, что утеряно,
в темноте они мечутся подо мхом и сорняками
в своих могилах, ни господа и ни рабы,
они лишились лиц и славы, стремления к знаниям и своих имен,
и все же они очень хотят вернуться и смотрят сквозь щели и трещины
на тусклое солнце наверху и проклинают жестокую любовь
и мир, лишенный жизни, подумай о тревогах и борьбе
ушедший ребенок или жена,
заботы, что их сжигали, ужасные уроки, что остались невыученными,
и все же они мечтают вернуться, вернуться, вернуться.
Вернуться!
В дыре в земле, под холмами
Где кожа, кости и кровь превращаются в мягкую грязь
И гниющий мир поет…
 

Песнь Скоди продолжалась, словно была бесконечной, по кругу, вниз, точно черный водоворот в заросшем и забытом пруду. Саймон почувствовал, что тонет вместе с ней, его тащит за собой ее настойчивый ритм, и вскоре пламя костра, и обнаженные звезды, и сияющие глаза детей соединились в полосы света, а его сердце по спирали начало погружаться в темноту, сознание больше не ощущало связи ни с плененным телом, ни с действиями тех, кто его окружал. Шипение дурацкого шума наполнило его мысли. Смутные тени двигались по заснеженному двору, незначительные, как муравьи.

И тут одна из теней взяла в руку какой-то круглый бледный предмет и швырнула его в костер, а следом за ним горсть порошка, в небо потянулись пальцы малинового дыма, и Саймон больше ничего не видел. Когда дым рассеялся, костер горел, как прежде, но двор окутал тяжелый мрак. Красный свет, заливавший все строения, потускнел, словно старый закат в умирающем мире. Ветер прекратил дуть, но по земле аббатства пополз страшный холод, и, хотя тело практически больше Саймону не принадлежало, он почувствовал, как жуткая стужа проникает в его кости.

– Приди ко мне, леди Серебряная Маска! – крикнула самая большая фигура. – Говори со мной, лорд Красные глаза! Я хочу с вами обменяться. У меня есть красивая вещичка, которая вам понравится!

Ветер не вернулся, но костер начал раскачиваться из стороны в сторону, разбухая и содрогаясь, точно огромное животное, которое пытается выбраться из мешка. Холод стал еще сильнее, звезды потускнели, и в языках пламени появился темный рот и два черных пустых глаза.

– У меня для вас подарок! – ликующе крикнул кто-то большой, и Саймон, сознание которого ускользало, вспомнил, что ее зовут Скоди.

Некоторые дети плакали, но их голоса звучали приглушенно, несмотря на необычную тишину и застывший воздух.

Лицо в огне исказилось, и из распахнутого черного рта вырвался глухой, сердитый рев, медленный и глубокий, точно скрип горных корней. Если в нем и были какие-то слова, различить их не представлялось возможным. А через мгновение черты начали мерцать и рассеиваться.

– Останься! – крикнула Скоди. – Почему ты уходишь? – Она принялась дико озираться, размахивая руками, и восторг покинул ее лицо. – Меч! – завопила она, повернувшись к детям. – Прекратите реветь, тупые овцы! Где меч? Врен!

– Внутри, Скоди, – ответил мальчик.

Он держал на коленях одного из младших детей. Несмотря на диковинное ощущение дезориентации – или благодаря ему – Саймон не мог не обратить внимания на худые обнаженные руки Врена под оборванной курткой.

– Так принеси его, придурок! – выкрикнула Скоди, подпрыгивая на месте от охватившей ее дикой ярости. Лицо в языках пламени уже почти исчезло. – Неси сюда!

Врен вскочил, малыш соскользнул с его колен на землю, и его плач влился в общую какофонию. Врен вошел в дом, а Скоди снова повернулась к ревущему пламени.

– Вернись, вернись ко мне, – умоляла она исчезавшее лицо. – У меня есть подарок для моего Лорда и моей Леди.

Саймон почувствовал, что хватка Скоди слегка ослабла и он снова возвращается в свое тело – диковинное ощущение, будто он надевал плащ из мягких, щекочущих перьев.

Врен появился в дверях, и на его бледном лице застыло серьезное выражение.

– Слишком тяжелый, – крикнул он. – Хонса, Эндэ и остальные, идите сюда! Помогите мне!

Несколько детей подползли по снегу к двери аббатства, постоянно оглядываясь на ревущее пламя и размахивавшую руками Скоди, и, точно строй испуганных гусят, отправились за Вреном в темноту.

Скоди снова посмотрела безумными глазами на Саймона.

– Это же твой меч! – Лицо исчезло из пламени костра, но звезды, бледные, словно льдинки, по-прежнему едва заметно светили на небе, а огонь в костре продолжал танцевать и метаться, неподвластный ветру. – Ты знаешь, как его взять, знаешь ведь? – Ее взгляд был почти невыносимым.

Саймон промолчал, изо всех сил внутренне сражаясь с языком, который норовил начать что-то лопотать, точно он превратился в бессмысленного пьяницу, готового открыть этим жутким глазам все мысли, что у него имелись.

– Я должна отдать им меч, – зашипела Скоди. – Они его ищут, я знаю! Так мне сказали мои сны. Лорд и Леди сделают меня… сильной. – Она начала смеяться, пронзительно, как девчонка, и этот звук напугал Саймона не меньше, чем все остальное, что с ним произошло после захода солнца. – О, красавчик Саймон, – хихикала она, – какая дикая ночь! Принеси мне свой черный меч. – Она повернулась и крикнула в пустой дверной проем: – Врен! Иди сюда, развяжи ему руки!

Врен выскочил наружу, сердито хмурясь.

– Нет! – закричал он. – Он плохой! Он убежит! Он тебя обидит!

Лицо Скоди превратилось в злую маску.

– Делай, что я говорю, Врен. Развяжи его.

Мальчишка, охваченный яростью, бросился вперед, и Саймон заметил у него на глазах слезы. В следующее мгновение он грубо схватил Саймона за руки, засунул нож между веревками и, задыхаясь, начал их пилить. Когда путы Саймона упали на землю, хирка повернулся и бросился назад, в аббатство.

Саймон встал и принялся медленно растирать запястья, думая о том, что может просто убежать. Скоди стояла к нему спиной и умоляюще что-то лопотала, обращаясь к костру. Краем глаза он посмотрел на Бинабика и Слудига, риммер по-прежнему не шевелился, но тролль пытался снять веревки.

– Возьми… возьми меч и беги, друг Саймон! – прошептал Бинабик. – Мы спасемся… как-нибудь…