Рассказы бабушки Тани. Книга первая

Редактор Мая Халтурина

Корректор Елена Пылаева

© Татьяна Глебовна Раутиан, 2020

ISBN 978-5-4498-5826-9 (кн. 1)

ISBN 978-5-4498-5827-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Таня Раутиан с бабушкой Марией Александровной. 1938 год

Твои потомки и предки
(вместо предисловия)

Ты знаешь, кто такие потомки? Это те, кто будет жить потом, после тебя. Когда ты вырастешь, у тебя будут свои дети – да, да! – а потом у них появятся дети, и это будут твои внуки. Твои внуки? Это очень смешно, но так и будет когда-нибудь, очень-очень нескоро. Вот они и будут твоими потомками. Сколько их будет? Как их будут звать? Никто не знает. Это пока тайна.

A знаешь, кто такие твои предки? Конечно, знаешь. Это те люди, которые родились и жили давно, перед тобой, до тебя. Это твои мама и папа, твои бабушки и дедушки. А у них были свои папы и мамы. Это бабушкины и дедушкины родители, то есть твои прабабушки и прадедушки. А их родители были кто? Правильно, это твои пра-пра-бабушки и пра-пра-дедушки.

Самое интересное, что их было много. И даже очень много! Например, мама у тебя одна, а бабушек две – папина мама и мамина мама. А прабабушек – четыре! И прадедушек тоже четыре. А пра-пра-бабушек – восемь! Пра-пра-пра-бабушек – 16. Ну и так далее. Если ты уже хорошо умеешь умножать на два, то сам сосчитаешь, сколько у тебя было пра-пра-пра-пра-пра-пра-бабушек. 128!

Когда-то очень давно на свет родилось 128 девочек и 128 мальчиков. Они выросли, поженились, у них появились дети, и внуки, и правнуки, и пра-пра-пра… Если поселить в каждой квартире по одной пра-пра-пра-пра-пра-пра-бабулечке с пра-пра-пра-пра-пра-пра-дедулечкой – то даже в 16-этажном доме им не хватило бы квартир на одной лестнице, пришлось бы в другой подъезд поселять! Но тогда и домов-то таких не было.

Где на самом деле жила вся эта огромная толпа твоих «пра-пра-пра-пра» лет двести назад? Конечно, не в одном доме. Вероятно, в разных городах, или деревнях, или даже в разных странах. Они и не знали, что когда-нибудь все-все они будут твоими «пра-пра-пра-пра»… Кое про кого из них мы кое-что знаем.

Например, прабабушка Таня родилась не очень давно, даже меньше ста лет назад. И она помнит своих родителей (которые уже твои «пра-пра») и, конечно, свою бабушку, которая для тебя уже кто? Пра-пра-пра-бабушка. А она сохранила фотографии своих родителей, твоих «пра-пра-пра-пра»…

Как ты уже догадываешься, эту книжку написала твоя прабабушка Таня. И сама нарисовала картинки. Ты прочитаешь тут ее рассказы о детстве, о братьях, сестрах и родителях, о путешествии на море, поездках на «колбасе» и полетах с печки и о многом другом. Итак, однажды, в 1926 году…

Жить интересно
(1927—1936, Ленинград)

Питер

Я родилась в Питере. И вся наша семья там жила.

Питер – удивительный город! Сколько ни ищи на карте – не найдешь. Как это может быть? Очень просто. На самом деле он не Питер, а Санкт-Петербург. Так и написано на карте. Построил его царь Петр. Не сам, конечно, строил. Но он сам решил создать новую столицу вместо Москвы, сам выбрал это место, чтобы там было море и приплывали корабли. Сам командовал – что, где и как строить. Но название получилось какое-то слишком длинное. Его неудобно произносить. Снкт-Птр… Язык сломаешь! Поэтому жители Санкт-Петербурга стали звать его просто Питер.

Потом город переименовали. Была такая мода – все переименовывать. И назвали его Ленинград. Хотя Ленин ничего в этом городе не построил. И даже наоборот – перенес столицу обратно в Москву. Потом Ленинград снова переименовали в Санкт-Петербург. Но как бы там ни называли, как бы его ни переназывали, а жители всегда звали его просто Питер. Питер – и все.

С человеческими именами тоже так бывает. Например, Александр. Красивое имя, но тоже – язык сломаешь. Поэтому Александров зовут Саша. Или Шура. Или Алик. Или еще как-нибудь.

Пирита

Когда мне был всего один год, я поехала в гости к своим бабушке и дедушке. Не сама, конечно, поехала, а вместе с папой. Бабушка Лиза и дедушка Ваня жили в Эстонии, в деревне, которая называлась по-эстонски Пирита, а по-русски Бригитовка. Их дом был прямо у самого синего моря.

Папа Глеб Николаевич пожил в Пирите, покупался в море, покатался на лодке, пожарился на солнышке – а потом уехал обратно в Питер. А я осталась. А когда снова настало лето, папа приехал. Провел со мной лето и вернулся домой, в Питер. И меня забрал с собой. Следующее лето я опять провела у бабушки и дедушки. И домой уже сама поехала! Я этого не помню, конечно, это мне тетя Таня рассказала, папина сестра, когда я была уже большая. Вот как это было.

До станции Нарва я ехала на поезде с дедушкой. Там Эстония закончилась, и дедушка вышел! И дальше я поехала уже совсем одна. Я не знала, долго ли ехать совсем одной. Но вот поезд переехал через речку и сразу остановился! Станция Иван-город! В вагон вошел папа! И дальше в Питер мы поехали уже вместе.

Папа и мама думали, что каждое лето я буду проводить на море, у бабушки Лизы и дедушки Вани. Но вдруг больше никого не стали пускать ни из Питера в Эстонию, ни из Эстонии в Питер. Мало ли что там бабушка с дедушкой! Нельзя, и все. И я больше никогда-никогда не видела своего дедушку Ивана Ивановича.

На Девятую Советскую

Город Питер стоит на реке Неве, там, где она впадает в море. В Неве очень много воды, она там не помещается. Поэтому из Невы вытекли другие реки и речки, поменьше. Большая Невка, Малая Невка, Фонтанка, Мойка, Пряжка, Черная речка и еще много маленьких рек. И получилось так, что части города оказываются между какими-нибудь реками. Как бы на островах. Один большой остров называется Васильевский.

Когда я была совсем-совсем маленькой, мы жили на Васильевском острове, на первом этаже. Там можно было прямо из окна вылезти во двор. Я была слишком маленькая, чтобы так лазать. А моя мама Лидия Ивановна была уже взрослая. А взрослые никогда не вылезают через окно – они ходят через дверь.

А потом мы переехали к бабушке Марии Александровне.

Бабушек бывает две. Бабушка Лиза, Лизавета Васильевна, которая в Пирите, – это мамина мама. А бабушка Мария Александровна, которая в Питере, – это папина мама. Она жила не у синего моря – а на улице Девятой Советской, на четвертом этаже. И мы переехали с Васильевского острова к бабушке Марии Александровне.

Папа взял меня на руки и пошел по лестнице на четвертый этаж. Вдруг во дворе раздался какой-то страшный вопль, не то человеческий, не то звериный. Я немножко испугалась, ведь я была совсем маленькая. Прижалась к папе и шепотом спросила его: «Кто это?» – «Не бойся, девочка, это коты поют свои кошачьи песни».

Вот тут, в бабушкиной квартире, мы и стали жить. И детей становилось все больше. После меня родился Юра, потом – Сережа, потом – Алена, потом – Ксана, потом Кира. А потом Млада и Володя.

Домашние песни

Дома был большой рояль. Когда папа Глеб Николаевич был на работе, мы залезали под рояль и играли, как будто это наш дом. А папа умел на нем играть музыку! В выходные дни он иногда играл и пел песни.

Некоторые песни он сам сочинил. Например, вот эту, нашу любимую:

 
«Дождались мы светлого мая,
Цветы и деревья цветут,
А по небу синему, тая,
Румяные тучки плывут».
 

Вместе с папой мы пели и эту, и еще одну песню, про поход:

 
«Шмель гудит, толпятся мошки,
Реют птичьи голоса,
А мы шагаем по дорожке
Через горы и леса.
 
 
Возле речки недалечко
Изумрудная трава.
Эй, ребятки, ставь палатки
И скорее по дрова.
 
 
Выньте ложки для картошки
И садитесь кто куда.
Пахнет ветром, пахнет дымом
Эта вкусная еда».
 

Бабушка Мария Александровна рассказывала нам старинные детские стихи. Например, про лягушку:

 
«Вот лягушка по дорожке
Скачет вытянувши ножки.
 
 
Ква-ква-а, ква-ква-а,
Скачет вытянувши ножки…»
 

Песни в детском саду

Это были другие песни, не такие, как папины песни, и не такие, как бабушкины стихи:

 
«Заводы, вставайте,
Шеренги смыкайте,
На битву шагайте,
Шагайте, шагайте!»
 

Они назывались «революционные». А еще вот такую песню, тоже революционную, мы пели:

 
«Смело мы в бой пойдем
За власть Советов.
И как один умррррем
В борьбе за это».
 

А потом вот эту, которую я уже почти забыла:

 
«Мы красные кавалеристы, и про нас
Былинники речистые ведут рассказ…»
 

И еще:

 
«По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед,
Чтобы с боем взять Приморье,
Белой армии оплот».
 

И даже вот такую:

 
«Возьмем винтовки новые,
На штык – флажки
И с песнею в стрелковые
Пойдем кружки».
 

А еще мы были «членами МОПРа». Каждый месяц приносили в детский сад 25 копеек. За это нам дали маленькие игрушечные книжечки. Там было нарисовано окно за решеткой. Из него выглядывал человечек и махал нам платком. Папа сказал, что МОПР – это Международное общество помощи революционерам. И человечки, которые нам машут платком, называются революционеры.

Самодельные игрушки

Тогда в магазинах еще не было никаких игрушек. Папы и мамы сами делали. Какие? Это были простые, но интересные игрушки. Ведь наши папы и мамы работали в институте. А институт – это такая работа, где что-нибудь новое придумывают. Мама и папа это умели. Например, наш папа вырезал из сосновой коры игрушечную лодочку. Маленькая, она даже на ладошке помещалась. И пустил ее в ванну с водой. Лодочка лежала спокойно на воде и никуда не плыла. Тогда папа вырезал на корме лодочки маленькую щелочку. Отщипнул немножко мыла и туда засунул. И опять пустил лодочку в ванну. И она стала быстро-быстро плавать, как моторка! И носилась там в ванне, пока все мыло не кончилось. Это была наша любимая домашняя игрушка.

А в детском саду папа сделал волшебный волчок. На него можно положить две бумажки разного цвета и привинтить сверху винтиком-колпачком, чтобы они держались. И раскрутить. И тогда волчок делается одного цвета! Например, если бумажки были синяя и желтая, то волчок становится одного цвета, но не желтого и не синего, а зеленого! Но только пока вертится. А когда остановится – опять делается двух разных цветов.

Там было другое волшебное чудо. Это – гипс. Белый порошок. Если в него добавить воды и размешать, получается что-то вроде жидкой манной каши. Потом эта каша превращается в твердый белый камень! Эту кашу, пока она еще жидкая, надо успеть положить в формочку. И когда затвердеет, получается фигурка. Это было удивительно: из сыпучего порошка и жидкой воды получался твердый камень! И не просто камень – а игрушки, какие ты сам хочешь. У нас были формочки для разных фигур: человечков, лошадей и других животных. С этими гипсовыми фигурками можно было играть. Например, в зоопарк. Или в Маугли. Или в Колобка.

Если нам надоели эти фигурки и захотелось сделать другие, а больше гипсового порошка нет – что тогда? А вот что: твердые фигурки надо положить на горячую сковородку. Они нагреваются и снова превращаются в порошок! И можно снова подлить воды, и снова сделать кашу, и снова слепить фигурки. Чудесный порошок!

Трамваи и конки

Наш детский сад был в том институте, где работали папа и мама. И назывался он «детский очаг». Хотя никакого очага там не было. Мы ездили в очаг вместе с мамой и папой. На трамвае. Трамваи появились в Питере очень давно, больше ста лет назад. А до того были не трамваи, а конки. Вагон конки был похож на трамвайный, он тоже ездил по рельсам. Но его везли кони. Да-да, кони. Обыкновенные кони. Поэтому такие вагоны назывались «конки».

А когда мы с папой и мамой ездили в институт и в детский очаг, конок уже не было. Были трамваи. Наш трамвай был номер пятый. Сперва он шел по улице Бассейной, где жил кто? Правильно, «человек рассеянный». Потом мимо цирка, мимо Русского музея, потом по Невскому, через речку Мойку, мимо Зимнего дворца, потом через Неву. В трамвае у двери была метка. Кто ниже метки, тот ехал бесплатно, кто выше – покупал билетик.

Мы очень хотели скорее вырасти, чтобы покупать билет, как большие, и поэтому измерялись каждый день. Мы незаметно росли и в один прекрасный день становились выше метки.

Трамваи были совсем не такие, как сейчас. Впереди у трамваев были цветные огни, у каждого номера – свои. Чтобы вечером было издалека видно, какой номер приближается. Не было дверей, которые сами плотно закрываются. Вход был открыт совсем. Никакой двери не было. Некоторые вскакивали на ходу или на ходу выпрыгивали. Справа можно входить. Слева была железная загородка, как на балконе. Около нее можно было стоять и высовываться, чтоб ветерком обдувало. А если вагон битком набит – можно было стоять на подножке, хоть справа, хоть слева. И держаться за поручни.

Входить надо было обязательно в заднюю дверь, а выходить – в переднюю. Такое строгое было правило. Потому что во всех трамваях были кондукторы. Они сидели около задней двери и продавали билетики. Рулоны билетиков висели у них на груди рядом с большой толстой сумкой на ремне, куда они складывали деньги.

Кондуктор все время призывал пассажиров проходить вперед, чтобы другие могли войти и поместиться. Была шуточная песня:

 
«Трамвай ползет как черепаха,
Вожатый спит как бегемот,
Кондуктор лает как собака:
«Пройдите, граждане, вперед».
 

Сзади из-под вагона торчала «колбаса», круглая железная штука, вроде трубы. Плохие мальчишки ездили на такой «колбасе» без билетов.

Зима

Зимой на трамвайной площадке не очень-то поездишь – мороз, да еще и морозный ветерок! Зато в вагоне интересно играть со льдом. Ведь оконные стекла в трамвае замерзают. Иногда на них нарастает толстый слой инея. Папа сказал – это потому, что в трамвае много народу. Все дышат, и пар от дыхания садится на холодные окна. Если приложить к замерзшему окну пятачок и прижимать его теплым пальцем, то на льду отпечатывается рисунок пятачка, особенно если пятачок новый, не стертый.

Наше главное занятие – продышать или проскоблить лед, а то ничего не видно. Того и гляди свою остановку проедешь. Или выйдешь раньше, чем надо. Ведь кондуктор иногда забывает объявлять остановки. Маленькие отдушины очень быстро снова покрываются инеем – надо работать всю дорогу.

А дома толстого инея не бывает. Ведь дома не бывает такого множества народу. Пара мало. И оконные рамы – двойные, так что пар не очень-то проникает между рамами. Но все же проникает. И на наружном стекле вырастают красивые узоры. Ледяные, похожие на сказочный папоротниковый лес. Но потрогать эти рисунки невозможно – они ведь между стеклами!

Папа сказал, что снежинки – это маленькие ледышки. Если на них поглядеть через лупу, видно, что они похожи на шестиконечные звездочки. Но если принести их домой, чтоб рассмотреть как следует, то они сразу тают. Так что приходится, наоборот, лупу вытаскивать на улицу и там, на морозе, рассматривать снежинки.

Когда мы выросли и ходили уже не в детский сад, а в школу, там было замечательное зимнее правило. Если мороз больше 25 градусов, то детям можно в школу не ходить. А то простудятся. Мы очень любили это правило. Утром бежали посмотреть на градусник. Если он показывал 26 или больше (мороза, конечно!), то мы в школу не шли, а шли кататься на коньках, или на лыжах, или на санках. Здорово! Ведь когда катаешься и бегаешь, то ничуточки не мерзнешь и даже становится жарко. Но это был наш детский секрет, и мы про это учительнице не говорили.

Таврический пруд зимой замерзает, и на нем устраивают каток. Выдают всем желающим напрокат коньки или финские сани. Финские сани – это что-то вроде стула, к которому снизу приделаны длинные-длинные полозья, но не плоские, как у санок, а с острым ребром, как у коньков. На финских санях обычно катались барышни с кавалерами. Барышня, вся закутанная и с муфтой, сидит на стуле, а кавалер стоит сзади. Он держится за спинку стула и одной ногой отталкивается, как на самокате. И катится сам очень быстро. И катает свою барышню.

Залив тоже замерзал и становился ледяным и гладким. И тогда финны ездили (или бегали?) по заливу на своих финских санях. Не просто чтоб покататься, а когда нужно было поехать куда-то далеко. В магазин, например, или еще куда-то по своим взрослым делам. На финских санях это быстро, так что и трамваев не нужно!

У нас финских саней не было. Мы зимой ходили в Таврический сад кататься на лыжах и обычных санках. Катали друг дружку и катались с берега пруда на лед. Берег был высокий-высокий, как потолок у нас дома, и очень крутой. Один раз Сережа скатился с горки, лежа на санках. Его там тряхнуло на каком-то бугре. И он стукнулся подбородком об железный крюк, за который к санкам привязывают веревку. Ранка была очень глубокая, и доктор наложил ему швы. Это были металлические скобки, вроде тех, какими бумаги сшивают. И Серега гордо всем показывал свой подбородок. Потом все зажило, и доктор снял эти скобки. Но шрам остался. И теперь Сережа всем гордо показывал свой шрам. Ни у кого из нас не было шрама, только у Сереги!

Зимой не только пруд замерзал, но даже и Нева. Лед был очень крепкий и толстый. Все любили переходить Неву по льду, а не ехать по мосту. Мы ехали с папой и мамой, они – в институт, а мы – в детский сад. Мы выходили из трамвая у Зимнего дворца, спускались на лед около «львов сторожевых» и шли через Неву по тропочке. Конечно, если не опаздывали. На Неве было полно лыжников, которые носились от моста до моста и обратно.

Лошади

В городе было много лошадей. Потому что мало еще было автомобилей. Зимой по дороге в детский сад мы видели на Неве, прямо на льду, большие сани, запряженные лошадьми. Рядом с ними люди, они большими пилами выпиливают огромные куски льда и складывают на сани. Зачем? Для ледников. Ведь тогда обыкновенных холодильников не было. Их еще не придумали. Молоко и всякие другие продукты хранились зимой – между рамами, а летом – в ледниках. На Неве выпиливали глыбы льда и привозили их в ледники. Главные ледники, для магазинов, устраивали в больших ямах. Глыбы льда привозили и складывали в эти ямы, а сверху насыпали соломы. И там хранили все как в холодильнике. У нас дома такой шкаф-ледник был на лестничной площадке. Мы покупали лед и складывали в этом шкафу. Там было холодно почти все лето.

Тяжелые грузы возили особые лошади, их называли «ломовики». Могучие! Спина широкая, как стол, ноги мохнатые. Их запрягали в большие телеги с автомобильными колесами. Иногда они привозили что-нибудь в магазин в нашем доме. Тогда мы с Юрой и Сережей выбегали и угощали лошадь хлебом с солью. Это для нее как торт. Летом мы приносили арбузные корки.

Еду надо давать лошади с ладони. Она берет хлеб бархатными своими губами, очень-очень осторожно. А если хлеб давать в пальцах, то она может нечаянно укусить. Ей ведь не видно твоих пальцев, у нее глаза видят только вбок, а не вперед. Папа объяснил – почему. Когда лошадь пасется, ест траву, голова у нее опущена вниз. Впереди – только трава. На нее нечего смотреть. Вот она, перед носом. А в это время могут появиться, например, волки. Они ведь не из-под земли появляются, а прибегают сбоку или сзади. Вот поэтому у лошадей глаза смотрят вбок. Чтобы заметить волков, если они подкрадываются. И вовремя удрать. Такие же глаза у коров, у оленей и всех животных, которые едят траву.

Вместо такси пассажиров возили красивые стройные кони. Они назывались «рысаки». Потому что они умели бегать только рысью. Но не умели скакать. И хорошо, что не умели – а то ведь они могли бы задними ногами так стукнуть своего кучера, что ой-ой-ой! Он ведь сидел впереди, на облучке. А седоки – на заднем сиденье. Такси тогда еще не было. Но в городе был один автомобиль, про который говорили, что это – «линкольн». Очень редко удавалось его увидеть. Иногда он подавал сигналы, чтоб люди не попадали ему под колеса. У него снаружи у окна была груша резиновая. Шофер высовывал руку из окна и сжимал грушу в кулаке. И тогда эта линкольная груша громко говорила:

– А-ыы-а!

Между поездами

Однажды папа Глеб Николаевич поехал за город поискать дачу, где бы пожить летом. На поезде поехал. И меня взял с собой. Вышли на станции. Папа сказал: «Подожди меня тут». А сам пошел искать подводу, чтобы она подвезла нас в деревню. И тут поезд, на котором мы приехали, тронулся. И поехал все быстрее и быстрее. И появился другой поезд, который не собирался тут останавливаться, а мчался полным ходом, но в другую сторону. Я скоро окажусь между двумя поездами! И они мчатся в разные стороны! Ой как интересно!

Начальник станции в красной фуражке увидел маленькую девочку между двумя путями. И начальник испугался, что девочка может испугаться. И завизжит. И побежит к папе. И попадет под поезд. Еще начальник испугался, что не успеет к этой девочке добежать и ее успокоить! Чтобы она не боялась. И поэтому он не просто бежал – а в ужасе мчался изо всей силы. И кричал тоже изо всей силы, чтобы ее успокоить:

– Сто-о-ой! Ни с ме-е-е-ста-а-а-а!

А я и так стояла – ни с места – и не собиралась никуда бежать. Зачем мне бежать? Ведь там поезд!

Тут скорый примчался. И поезда подняли сильный ветер! И в воздух взлетели листья и разные бумажки! Ветер метался между двумя поездами, не зная, куда же ему дуть. И колеса стучали:

– Та-та! Та-та! Та-та! Та-та!

И земля дрожала, как при землетрясении! Оба поезда страшно грррроххотали! Ведь звук этого грохота не мог разлететься во все стороны, а застрял тут, между поездами. И мы с начальником оказались прямо в середине этого грохота! Здорово! Но вот поезда разбежались, каждый в свою сторону. Тут и папа прибежал, тоже испуганный. И пришлось мне их обоих успокаивать.

Мне очень понравилось стоять между двумя поездами, в самой середине этого замечательного гррррохота. Жалко, что это так быстро кончилось…

Мы жили в Питере, и там поездов не было. Зато были трамваи. Иногда мне удавалось постоять между трамваями, которые идут в разные стороны. Там было даже страшнее, потому что между трамвайными линиями не было платформы. Эти линии проходят очень близко друг к дружке. Я помнила, что взрослые – боятся. И поэтому никому не говорила. Даже Юре-Сереже. Это была моя тайна.