Большая книга мудрости Востока

Глава 19

 
Устраните «мудрость», отбросьте «разумность»,
И польза людям будет стократная.
Устраните «человечность», отбросьте «справедливость»,
И люди вернутся к почтению и любви.
Устраните ловкость, отрешитесь от выгоды,
И не станет ни воров, ни разбойников.
 
 
Три этих суждения не открывают полноты истины,
Посему добавлю кое-что к сему относящееся:
Будь безыскусен, храни первозданную цельность;
Не будь столь себялюбив, сдерживай желания.
 

Еще один пассаж с критикой отвлеченных моральных норм, обращенной, надо полагать, к последователям Конфуция и Мо-цзы. Но при всей своей нелюбви к прописной морали Лао-цзы в действительности большой моралист. Говоря современным языком, основоположник даосизма предлагает радикальную критику морали, которая призвана выявить бытийные корни нравственности, примирить нравственность с жизнью. Задача, надо сказать, присущая всей китайской мысли. Для него отказаться от одного – значит с неизбежностью принять другое. Тот, кто познал тщету людских мнений, открывает правду в самом себе. И наоборот: отвернувшийся от подлинного в жизни неизбежно угодит в плен иллюзий света. Требования Лао-цзы очень строги и даже невыносимы для ленивого и развращенного ума. Но они столь же последовательны и разумны, потому что совершенно естественны. В них нет нигилизма: как указывает даосский наставник Цао Синьи, отрицание абстрактных ценностей и связанного с ним субъективного «я» сопровождается раскрытием и даже, точнее, самораскрытием в каждом человеке его «подлинного облика».

Глава 20

 
Отбрось ученость – и не будет печалей.
«Конечно!» и «Ладно!» – далеки ль друг от друга?
Красота и уродство – чем одно отличается от другого?
 
 
Страхи людские – не страшиться их невозможно.
Как далеко ведут они! Не достать их дна!
 
 
Все вокруг веселятся
Словно празднуют великую жертву или восходят на башню весной.
Я один покоен, ничем не выдаю себя,
как младенец, не умеющий улыбаться.
Бессильно влачащийся путник – и некуда возвращаться!
Все вокруг имеют в избытке,
Я один как будто лишен всего.
У меня сердце глупца – смутное, безыскусное!
Обыкновенные люди так скоры на суд,
Я один пребываю в неведении.
Обыкновенные люди судят так тщательно,
Я один отрешен и бездумен.
Покоен в волнении! Словно великое море.
Мчусь привольно! Словно нет мне пристанища.
У обыкновенных людей на все есть причина,
Я один прост и прям, словно неуч.
 
 
Я один не таков, как другие,
Потому что умею кормиться от Матери.
 

Тот, кто хочет идти великим путем, должен первым делом забыть об условностях, прививаемых воспитанием и ученостью. Мы понимаем собеседника и без книжных мудрований. Нет ничего глупее, чем ученый спор о понятиях. Не нужно уподобляться людям, которые, не умея играть на музыкальных инструментах, спорят о том, кто из них лучший музыкант, показывая друг другу ноты. Во всем даосском каноне не сказано так откровенно и с такой пронзительной силой, как здесь, что «претворение Пути», которому учили Лао-цзы и его последователи, требует особой решимости: решимости выбрать внутреннюю правду жизни. Даосский мудрец может казаться со стороны совсем обычным, даже неприметным человеком, ибо он все превозмогает и самый свой покой «помещает» в движение. Но он – «не таков, как другие». И вовсе не потому, что хочет блеснуть оригинальностью. Просто он живет самой бытийственностью бытия и, значит, исключительными, неповторимыми качествами существования.

Мудрец Лао-цзы ищет опору не в зыбких и обманчивых мнениях света, а во внутреннем самосвидетельствовании духа, в откровении полноты бытия. Как сказано в даосском трактате «Гуань Инь-цзы»: «В том, что мудрый говорит, делает и мыслит, он не отличается от обыкновенных людей. А в том, что мудрый не говорит, не делает и не мыслит, он отличается от обыкновенных людей».

Удел «человека Пути» – великое, абсолютное одиночество. Не может не быть одинок тот немыслимый и невероятный человек, кто вместил в себя всю бездну времени и пространства. Ошибаются те, кто видят в этом пассаже образец лирической исповеди. Перед нами бесстрастное и почти со школярской педантичностью запечатленное свидетельство внутренней реальности опыта, которая может открыться духовному видению. И эта подлинность существования дана нам как матерь-матрица бытия, которая сама «не есть», но все предвосхищает. Даос ищет знаний не в мраморных залах Академии, а у материнской груди кормилицы-жизни.

Глава 21

 
Сила всеобъятного совершенства исходит единственно от Пути.
Путь же вещих так сокровенен, так смутен!
Смутное! Сокровенное! А в нем есть образы!
Сокровенное! Смутное! А в нем есть нечто!
Потаенное! Незримое! А в нем есть семена.
Эти семена воистину действительны! Они вселяют доверие.
 
 
С древности и поныне имя его не преходит,
Так можем следовать владыке многих.
Откуда я знаю, что владыка многих таков?
Благодаря этому.
 

Даосских философов часто упрекают в скептицизме и релятивизме. Упрек несправедливый, коль скоро человек Пути имеет самоочевидные критерии истинности. В этой главе с виду путано и загадочно, а на самом деле очень последовательно и точно Лао-цзы раскрывает содержание своего внутреннего опыта – по сути символического и потому непереводимого на общепонятный язык предметов и идей, не имеющего в себе ничего субъективного, знаменующего путь «опустошения сердца». Лао-цзы пользуется продуманной, четко обозначающей свойства духовной реальности терминологией, которая фиксирует ступени духовного совершенства или, если угодно, пробуждения. Позднее даосские наставники вывели из этих терминов подробные рекомендации, касающиеся медитативной практики. Поняв Лао-цзы буквально, подыскав его символическим речениям предметное содержание, они вывели из его книги определенную доктрину и увидели в ней некую техническую инструкцию. В действительности в оригинальном тексте очень органично сплетены метафизика, мистика и общественная практика. Если читать этот пассаж как метафизическое откровение, то мы имеем дело со свидетельством абсолютного Присутствия. Эту реальность нельзя знать, ею нельзя владеть и пользоваться. Этому предвечному истоку всех метаморфоз мира можно позволить использовать себя, а самому – наследовать и «быть вблизи» него. Но именно опыт совместности, состояния несопоставимого удостоверяет реальность нашего существования, нашу бытийственную состоятельность. Эта философия «самопревращения» утверждает спонтанное, внедиалектическое совпадение-расхождение противоположностей. Предельная неопределенность нашего знания дает предельную уверенность в подлинности нашего опыта. Мудрый во всем видит одну истину – предельно конкретную. Недаром Лао-цзы называет ее просто это. Чистая актуальность опыта и есть лучшее свидетельство истины. В ней еще нет ни объективного, ни субъективного миров, а только вселенская «срединность» эмоционально окрашенной среды («в Пути есть чувство…»). В этой среде всеобщей сообщительности мы знаем без знания, как младенец «понимает» мать и безотчетно доверяет ей, еще ничего о ней не зная. И наоборот: ясность инструментального знания заслоняет от нас то единственно правдивое, что есть в нашей жизни. В этом свойстве бесконечной ускользаемости Пути часто видят мистицизм, чуждый всякой общественности. Гораздо реже замечают, что именно это качество реальности оправдывает символизм человеческой культуры и делает осмысленным человеческое общение. Но речь идет не о предметах и сущностях, а о реальности именно сообщения, данного в модусе предвосхищения и памятования отсутствующего. Разговор ни о чем – самый правдивый в делах духа. «Семена» только чреваты предметным миром, но лишь грядущее доподлинно внушает доверие. В этом смысле, как уже говорилось, доказательства оскорбляют истину.

Глава 22

 
Что свернулось – уцелеет.
Что согнулось – расправится.
Что опустело – наполнится.
Что обветшало, обретет новую жизнь.
 
 
Имеешь мало – будешь прочно владеть.
Имеешь много – сам себя потеряешь.
 
 
Вот почему премудрый держит Единое
И так становится пастырем мира.
 
 
Не имеет «своего взгляда» и потому просветлен.
Не имеет «своего мнения» и потому всем светит.
Не рвется вперед и потому имеет заслуги.
Не хвалит себя и потому живет долго.
Ни с кем не соперничает, и в целом мире ему нет соперника.
 
 
Поговорка древних: «свернувшийся уцелеет» – разве пустые слова?
Быть воистину целым только такому дано.
 

Правда Лао-цзы, парадоксальным образом одновременно общая и очень особенная, принадлежит всем и «непригодна», даже безумна для мира. Она легко находит себе опору в народных пословицах, которые обнажают ограниченность и относительность всех понятий, но подтверждают общую для всех мудрость. Это, поистине, веселая мудрость, освобождающая от обязанности что-то знать, да еще и заставлять других принимать это знание. Всегда полезно «выпасть» из рутины повседневности и перестать быть примечательным и привлекательным для мира. Начинаешь гораздо лучше видеть и понимать мир. Вот странная позиция даосского патриарха: скрыть свой лик за анонимной мудростью мира, но только для того, чтобы обнаружить в простых истинах несказанные, неисповедимые сокровища сердца. Тот, кто всерьез примет мудрость «малых сих», сможет, если не лишится смирения и настойчивости, дойти до последней истины, переворачивающей привычные представления. Он сможет открыть в житейской мудрости еще и родную себе, духовную глубину. Вот почему в конце главы говорится о различии между «целым» и «воистину целым».

 

«Прибыток в униженности» – гласит название этой главы в даосской традиции. Если единое и единичное совпадают, – а этим совпадением удостоверяется Великий Путь – то каждое понятие и опыт несут в себе свою противоположность. Между свернутостью и цельностью, убытком и прибытком на самом деле нет необходимости выбирать. Оттого же всеединство Пути не вмещается в понятия и остается вовек неприметным, «забытым». Мудрый избавляется от всего лишнего и сосредотачивается на одном. Он верен всеобъятности невыбора. Во всех обстоятельствах он «удерживает одно». В его образе жизни странным образом сходятся строгая дисциплина духа и неопределенность первозданного хаоса. В его поступках нет ничего условного, он сам устанавливает их меру и не ищет оправданий. Но почему, сам не желая того, он привлекает к себе всех людей? Не потому ли, что в своей полной естественности, даже неприметности он являет пример полной жизненной свободы, где таится сокровище сердца? Мы вообще более всего состоятельны именно тогда, когда меньше всего что-то изображаем из себя. Мы воздействуем на других ровно в той мере, в какой свободны от себялюбия. Более того, «согнутость» мудрого указывает на природу Пути как подлинно коммуникативного, культурного пространства, где идут вперед обходительно и называют вещи предупредительным образом. Мудрому в этом мире ничего не нужно, ибо он и мир – одно, и мудрый богат всем богатством мира. Он есть отблеск своего духовного света, лежащий на других. Им он и живет. Поистине, ему достаточно одного – того, что, как складчатость, свернутость осмысленной речи и поведения, проницает все пласты жизни до самого ее истока и доносит до всех правду сердца. Того, кто «живет одним», никогда не коснется лихорадка сопоставлений и суждений. Он предоставляет право судить и рядить ученым невеждам. Читатель же «Дао-Дэ цзина» не может не удивляться тому, как тесно сплетены в наставлениях Лао-цзы практическая мудрость, нравственное чувство и метафизические прозрения.

Глава 23

 
Неслышное веление – то, что таково само по себе.
 
 
Сильный ветер не продержится все утро.
Внезапный ливень не продержится весь день.
Кто создает их? Небо и Земля.
Даже Небу и Земле не сотворить ничего долговечного,
Тем менее сие доступно человеку!
 
 
Посему тот, кто предан Пути, един с Путем.
Тот, кто предан совершенству, един с Совершенством.
А тот, кто предан утрате, един с утратой.
Того, кто един с Путем, Путь тоже принимает.
Тому, кто един с Совершенством, Путь дает Совершенство.
А того, кто един с утратой, Путь тоже теряет.
 
 
Лишь тому, кто недостаточно доверяет другим,
Тоже не будет доверия.
 

Лао-цзы развивает тему, намеченную в предыдущем речении. Власть над миром, говорит он, дается тому, кто способен безупречно держаться одной истины, устранив в себе все частные и преходящие чувства, представления, правила. Различие между духовной просветленностью и невежеством подобно контрасту между яростью – «вихрем» и «ливнем» – человеческого мира и неизбывного покоя Вечноотсутствующего. Мудрец пребывает в неуследимой точке равновесия безграничного и ограниченного, непостижимым образом оправдывая то и другое. Он повелевает без слов и внушает доверие, ничего не обещая. Почему? Потому что он безупречно искренен в своем отношении к миру и принимает всех. Он знает, что каждый имеет тот мир, какой безотчетно хочет иметь и потому имеет свою радость. Его бытие есть сама событийность, предельная сообщительность сердец. Зачем же спорить? Зачем искать признания в свете? Мудрый правитель может «оставить в покое» мир именно потому, что общественная нравственность и общественный уклад не декретируются сверху, а вырастают из спонтанного взаимодействия людей, коренятся в неизъяснимой симпатии душ. В этом прикровенно-символическом пространстве «чудесных совпадений» нет ничего лишнего, ничего преждевременного и запоздалого. И все же, не будь осуществляемого мудрым сверхусилия пресуществления своего бытия в чистую событийность, реальность и наша «картина мира» не смогут сойтись. Самое поразительное открытие состоит в том, что предметность человеческих дел и чистая практика Пути не отличаются друг от друга. Как гласит китайская поговорка: «Когда осуществится путь человека, Путь Неба осуществится сам собой». В таком случае Путь и есть «неслышное повеление» человеческой жизни. Но чтобы принять это «сокровенное единство», требуется виртуозно настроенный духовный слух и в конечном счете – безупречное доверие к силе жизни в нас. Это значит, что от нас требуется великое смирение и терпение…

Глава 24

 
Кто встал на цыпочки, долго не простоит.
Кто широко шагает, далеко не уйдет.
Кто имеет свой взгляд, немногое поймет.
Кто имеет свою правду, немногих убедит.
Кто рвется вперед, славы не стяжает.
Кто радеет за себя, долго не проживет.
Для Пути это только «лишнее угощение, напрасное усердие».
Для людей это только повод для ненависти.
Посему претворяющий Путь такого не делает.
 

В мавандуйских списках данная глава помещена перед 22-й главой традиционной версии, с которой она, действительно, имеет много общего.

С удивительной изобретательностью и упорством Лао-цзы продолжает обличать главный порок и корень всех душевных болезней человечества – людское тщеславие. Тщеславие разрушает нас. «Мы силимся стать виртуозами, не замечая, что становимся только калеками» (Розанов). Тем более не желает современный человек замечать того, что природа – проста и не допускает ничего лишнего. Мы постоянно как бы смотрим на себя со стороны – обычно любящим взором, гораздо реже взглядом строгого судьи. Одним словом, люди вечно стараются угодить своему честолюбию, наполняя свою жизнь тщетой мыслей и чувств. Результаты такой жизни оказываются прямо противоположны нашим ожиданиям. Мы считаем это случайностью. Мы даже находим в этом доказательства собственного величия, которое, конечно же, мир неспособен оценить. Лао-цзы напоминает, что горькие плоды себялюбия – неотвратимый закон, который кажется тем более суровым и невыносимым для себялюбцев, что не является волей богов, а заложен в самом Пути жизни. Но чтобы претворить этот закон, нужны упорство и последовательность. Отсюда традиционный заголовок этого речения: «С трудом добытая милость».

Глава 25

 
Есть нечто в безбрежной спутанности цельное,
Прежде Неба и Земли возникшее.
Покойное! Безбрежное!
Само себе опора и не меняется.
Растекается повсюду, нигде не застаивается.
Можно считать это Матерью Поднебесной.
Я не знаю, как его называть.
Давая ему прозвание, скажу: «Путь».
Если придется определить его, скажу: «Великий».
«Великое» значит «всегда в движении»,
«Всегда в движении» значит «удаляется без конца»,
«Удаляется без конца» значит «возвращается».
 

Воистину:

Путь велик,

Небо велико,

Земля велика

И Царственный человек велик.

Во вселенной четыре великих, и Царственный человек – один из них.

Человеку образец – Земля.

Земле образец – Небо.

Небу образец – Путь.

А Пути образец то, что таково само по себе.

Лао-цзы умудряется не без успеха сделать даже заведомо невозможное: описать мир как целое или, говоря словами традиционной формулы, «облечь в образ Изначальное». В неописуемом состоянии полного покоя приходит интуиция чего-то «подлинного» в опыте – того, что всему предшествует, но достигает полноты бытия даже прежде чем появляются зримые формы, ибо пребывает в непрерывном превращении. Это нечто есть чистое, вездесущее, не знающее меры саморазличение, стирающее все различия, но превосходящее всякое тождество, не имеющее идентичности, вечное движение от себя к себе, бесконечно малый и неуловимо быстрый круговорот в беспредельности пространственно-временного континуума. Такова природа «таковости» существования равнозначной абсолютному событию вне причины и следствия. Вот природа Великого Пути: чистый круговорот без протяженности и длительности, «действие адекватное вечности», которое устанавливает перспективу невидения. Такое действие есть движение по спирали, открывающее абсолютное иное в самом себе, небесное в человеческом.

В таковости как универсальном событии все сущее удостоверяет свое подобие себе. Истины в жизни, возможно, нет, но метафора истины безусловно есть. То, что, по-видимому, свело с ума Ницше, – прозрение вечно возвращающегося Присутствия, «упрямого факта» бытийственности бытия, неизбежности реального даже в самой невероятной фантасмагории – для китайского мудреца есть норма, благодатная за-данность всякого опыта. Напомним: Лао-цзы проповедует покой среди вездесущего движения. В этом свете абсолютного самоподобия всего сущего человек у Лао-цзы в самом деле стоит наравне с Небом и Землей. И внятный ему круговорот безразличного различения обосновывает всеединство сущего как бесконечное богатство и цельность жизненных свойств. Следовательно, речь идет о мире подлинно человеческом и соразмерном безмерности человека – родном без пошлости и чарующем без чуждости.

Глава 26

 
Тяжелое – корень легкого.
Покой – господин подвижности.
Вот почему мудрец в странствиях своего дня
Не отходит от повозки, груженной добром.
Даже владея прекрасным дворцом,
Он сидит безмятежно и возносится над миром.
 
 
Как может господин тысяч колесниц
Относиться к себе легкомысленнее, чем к царству?
 
 
Кто легкомыслен, тот лишится корня.
Кто спешит, тот потеряет в себе господина.
 

Лао-цзы в высшей степени серьезен: он радеет о корне всех дел. Он знает, что покой – отец всех движений. Поистине, как сказал пророк, «не в поспешности Бог». Взращивание покоя – первая ступень на пути «сбережения основы» в даосской традиции. А хранить покой и не обременять себя мирскими заботами способен лишь тот, кто имеет центр тяжести внутри себя. Мудрец Лао-цзы всегда тяготеет к центрированности, то есть к своему средоточию. Это нам уже известно из предыдущих речений. Но здесь появляется новый важный мотив: только тот, кто в самом себе имеет незыблемую опору, способен все превозмочь и открыться зиянию бытия. Ибо духовная просветленность присутствует тогда, когда она отсутствует. Оттого же воистину способен обезопасить себя тот, кто не думает о своей безопасности и, следовательно, не отгораживается от мира.

Итак, в этой главе мы впервые встречаем внятное указание на трансцендентные качества подлинного существования. Мудрый должен «отбросить мир, как стоптанные туфли». Что важнее для путешественника: сохранность съестных припасов в дороге или уют постоялого двора? Что лучше для нас: беречь себя, храня в себе центрированность, или жить мирскими утехами? Даосский мудрец, конечно, выбирает первое, но он преодолевает мир, чтобы вернуться к себе, погрузиться в последнюю глубину жизненного опыта. Он «соответствует» каждой метаморфозе бытия именно потому, что вмещает в свое «пустотное» сознание весь мир. Оттого же он обретает безопасность «в собственных чертогах» (обратим внимание на эту загадочную фразу). Он становится сам себе крепостью, когда отбрасывает всякую защиту, предает себя опасности. Этот парадокс можно выразить с помощью игры смысла в соответствующем английском понятии: идеал Лао-цзы – это in-security. Даосская трансцендентность не утверждает какой-либо метафизической, идеальной реальности. Быть может, поэтому незыблемый покой мудреца, претворяющего Великий Путь, имеет у Лао-цзы чисто практический смысл: он служит подлинный источником власти и авторитета. И напротив, тот, кто живет волнениями света, даже обладая незаурядным умом и талантом, обречен на неудачу. Возможно, потому, что он с самого начала покорился миру. Одним словом, даосский мудрец забывает о мирских удовольствиях именно потому, что необыкновенно дорожит собой и своей жизнью. Он имеет власть над событиями мира, ибо умеет держать покой. Власть необходима и реальна, ибо проистекает из внутреннего совершенства.

 

Итак, подвижник Пути должен сделать так, чтобы его дух и жизненная энергия «вернулись к корню». А тот, кто не умеет блюсти баланс между «тяжелым» и «легким», неизбежно «потеряет слугу», а значит, не сможет быть и государем.