Ангел из Сетубала

Глава 1

По пустынным и темным улицам столицы Российской Империи, зловеще поблескивая черным лаком, оставляя за собою клубы едкого синего дыма, мчится чудо американского автопрома новенький «Форд Модель А» 1907 года выпуска. Тусклый свет фар выхватывает из темноты булыжную мостовую, облупленные фасады домов, покосившиеся заборы. Центр города с его волшебной красотой и золотыми куполами уже закончился, и автомобиль летит по грязным улочкам рабочей окраины помпезной столицы.

За рулем авто – широкоплечий мужчина с квадратным, как у бульдога, лицом и плотно сжатыми тонкими губами. На коротко стриженных светлых волосах, словно приклеенная, сидит модная кепка английского покроя с длинным козырьком. На соседнем сиденье – парень лет двадцати пяти. Его длинные темные волосы развеваются от ветра, большие карие глаза сощурены и смотрят вдаль. Над верхней его губой красуются франтоватые усики, кончики которых закручены кверху. Мужчины молчат, напряженно вглядываясь в темноту. В своей сосредоточенной неподвижности они напоминают двух египетских сфинксов с набережной Невы.

– Вот он, – проговорил блондин.

Он сбросил скорость и нажал на тормоз. Автомобиль взвизгнул, недовольно заскрипел и остановился как вкопанный. От забора отделилась невзрачная личность в потрепанном сером костюме и измятой фетровой шляпе. Он подошел к автомобилю.

– Долго же вы ехали, – он кашлянул в кулак. – Я вам записку с мальчонкой два часа назад послал. Продрог, как цуцик, два часа тут торчамши.

– Не скули, Фомин, не за спасибо радеешь.

– Оно и понятно. Служба такая, – закивал головой филер.

– Расскажи, где ты его обнаружил?

– Значится, так. Срисовал я этого упыря в трактире купца Хрюнова на Сенной площади. Откушал он там ростбифом с кровью, расстегаями со стерлядью. Выпил, правда, немного, всего шкалик. Затем поднялся во второй этаж, в номера салона мадам Жози.

– В бордель, то есть, – усмехнулся блондин.

– Точно так, в бордель. Оттуда он вышел через полтора часа. Затем по Садовой улице направился в сторону Нарвской заставы. Ну и я, стало быть, за ним. Почти два часа он петлял по городу, пока не пришел сюда. Вон видите, двухэтажный флигель нежилой? Сносить его будут. Так вот он аккурат в нем и есть. Берлога у него тут.

– Понятно.

Блондин вышел из машины и потянулся, разминая застывшие чресла.

– Спасибо, дружище, за службу. Ступай домой. Поручик!

Он махнул рукой брюнету. Тот мгновенно, как черт из ларца, выпрыгнул из машины и очутился рядом с блондином.

– Готов, поручик? Возможно, придется немного пострелять.

– Так точно, господин штабс-капитан! Два револьвера при мне.

Для пущей убедительности, он похлопал себя по карманам.

– Отлично, – мрачно проговорил сыщик. – Теперь Леший от меня не уйдет. Брать живым. В случае крайней необходимости, стрелять по ногам.

– Господин следователь, вы что же, вдвоем решили брать Лешукова? – растерянно спросил Фомин. – Это же не человек. Матерый бандюган! Вурдалак! Сорок ограблений, шестнадцать убийств. Вам надо бы десяток жандармов с собою взять.

– Где их сейчас, ночью, возьмешь? Это надо утра ждать, бумагу писать… Ты же знаешь, Фомин, нашу бюрократию. Это только к обеду, я бы получил подмогу.

– К тому времени его след здесь простынет, – проговорил поручик. – Этот подлец два раза на одном месте не ночует.

– А что, если он там не один? – не унимался Фомин. – Нет, входил-то в дом он один. А вдруг его там подельники дожидались?

– Типун тебе на язык, Фомин, – недовольно проговорил следователь. – Один он там. Точно. Дрыхнет собака без задних ног, так что возьмем его тепленького.

– Ну, вам видней, – пожал плечами филер. – Да, господа, чтобы вам через калитку не светиться. Мало ли что эта скотиняка может придумать. Я в заборе лаз проделал, третья доска от угла на одном гвозде висит. Вход во флигель один, черного хода нет.

– Спасибо, братец. Возьмем Лешего, магарыч с меня.

Блондин похлопал Фомина по плечу.

– Ступай домой. Отдыхай.

Он махнул рукой поручику. Они пошли через дорогу, к высокому, с облезшей краской, забрызганному грязью и исписанному непристойностями, забору.

Фомин некоторое время смотрел им вслед. Затем он вздохнул и произнес вполголоса:

– Храни вас Господь.

Он осенил крестным знамением уходящих в серую мглу сыщиков и поплелся в обратную сторону.

Сыщики остановились перед забором. Старший осторожно отодвинул третью от угла доску, согнулся вопросительным знаком и просунул в образовавшуюся дыру голову. Через минуту, изучив обстановку, он вернулся в исходное положение, аккуратно возвратив доску на место.

– Значит, так… – глубокомысленно произнес сыщик.

Он достал из внутреннего кармана пиджака пачку редких папирос «Флора» и предложил младшему. Они закурили.

– Значит, так… – повторил он, сладко затягиваясь дорогим дымом. – Вот что мы имеем, поручик. Длинный деревянный барак на высоком каменном фундаменте. Окна первого этажа заколочены досками. Между дальним торцом флигеля и забором расположен дровяной сарай, крыша которого доходит до второго этажа. С торца флигеля нет окон, так что, в неудачном для нас случае, Лешему придется прыгать на крышу сарая с крыши барака.

– А что ему мешает спрыгнуть со второго этажа на землю?

– Второй этаж это метров шесть с гаком и твердая земля. А с крыши на крышу и трех метров не будет. И забор рядом, перемахнул его и ищи ветра в поле. Это его единственный вариант отхода. Но это вариант «Б». А мы возьмем его по варианту «А», спящим. Светает, – сыщик посмотрел на небо. – Так рано.

– А что ж вы хотите? Май месяц. Скоро сезон белых ночей.

Пару минут они курили молча.

– За мною, – негромко скомандовал штабс-капитан.

Он отодвинул доску и бесшумно скрылся за забором. За ним последовал и поручик. Сыщики оказались во дворе, среди высохшего бурьяна, доходившего им до пояса. Прямо перед ними располагалось длинное двухэтажное здание барачного типа, выкрашенное в коричневый цвет. Окна первого этажа плотно закрыты ставнями и сверху заколочены досками. Несколько стекол в окнах второго этажа разбиты.

Дом был деревянным, но построен мастеровито, солидно, с толком. Но все имеет свой срок, и сейчас он напоминал умирающего богатыря. Вероятно, его хотели вернуть к жизни, поскольку у стены дома лежала стопка строительных досок, пара мешков окаменевшего цемента, куча песка, рядом стояли козлы для маляров. Но потом решили, что дом отжил свой век, что не имеет смысла его реанимировать.

Еще недавно здесь жили люди, любили, мечтали, строили планы. Старики сидели по вечерам на лавочке у крыльца. Во дворе звучал детский гвалт и звонкий смех. Теперь покосившиеся качели слегка раскачиваются от ветра, рядом валяется сломанная колыбель, чуть дальше тряпичная кукла с оторванной рукой. Рядом с крыльцом – колченогая табуретка и дырявая кастрюля. Все проходит и никогда не возвращается.

– Вперед, – чуть слышно сказал штабс-капитан.

Прячась за деревьями и неслышно ступая, сыщики подошли к высокому крыльцу дома. Осторожно наступая на деревянные ступеньки крыльца, словно на первый осенний лед, они поднялись наверх и оказались перед входной дверью, обитой серым дермантином. Старший взялся за ручку двери и потянул ее на себя. Дверь оказалась закрытой. Сыщик присел на корточки и заглянул в замочную скважину. Он встал, запустил руку в карман пиджака и вынул оттуда связку отмычек. Подобрав нужную, он вставил ее в скважину, покрутил внутри механизма, как бы ища точку опоры, и повернул отмычку влево. Раздался негромкий щелчок, и дверь слегка подалась на него.

Поручик вынул из кармана револьвер и взвел курок. То же проделал и штабс-капитан. Два ствола грозно смотрели в черную щель. Блондин резко дернул на себя дверь. Та, жалобно скрипнув, отворилась во всю свою ширь. В нос сыщикам ударил затхлый запах нежилого помещения.

Первым вошел поручик, за ним последовал и штабс-капитан. Они оказались в небольшом тамбуре. Сквозь крохотное оконце над входной дверью пробивался тусклый свет раннего утра. Прямо перед ними еще одна дверь, ведущая в некогда жилую зону флигеля.

Старший осторожно толкнул ее вперед. Но дверь была заперта изнутри.

– Щеколда, – знаками показал сыщик.

– Что делать? Ломать дверь? – так же знаками спросил младший.

– Погоди. Есть идея.

Сыщик сунул руку в карман пиджака и извлек оттуда изогнутый в виде латинской буквы «U» и раскрашенный в синий и красный цвета магнит. Приложив его к двери в том месте, где была щеколда, он медленно стал двигать магнит влево. Раздался слабый скрежет. Щеколда поддалась и медленно двигалась вслед за магнитом. Проделав положенный ей путь, щеколда остановилась. Поручик в восхищении показал большой палец.

Старший сделал знак «приготовиться». Он взялся за ручку и осторожно начал приоткрывать дверь. В ту же секунду в доме раздался страшный грохот. С верха двери на пол шмякнулось пустое ведро, в котором находился дырявый чайник. Бандитская страховка сработала. Сыщики инстинктивно подались назад.

– Кто там шастает, мать твою, – раздался заспанный голос.

– Полиция Российской Империи! – громко произнес штабс-капитан. – Лешуков, вы арестованы. Выходить с поднятыми руками!

Из одной из комнат прогремел выстрел в сторону сыщиков. Через секунду из комнаты напротив еще два выстрела. Старший выглянул из-за дверного косяка и выстрелил. В ответ раздалась беспорядочная пальба.

– Их четверо, – вполголоса сказал сыщик.

– Получается вариант «Ц», на который мы не рассчитывали.

Произнес младший и, высунувшись из-за косяка, выстрелил в сторону бандитов.

– Не дрейфь, поручик, придумаем что-нибудь.

– Что тут думать, нас двое, а их четверо, – проворчал сыщик.

Старший опять выглянул из-за косяка и два раза выстрелил. Раздался крик и стук падающего тела.

– Уже трое, поручик. Лешуков и остальные господа бандиты! Приказываю вам выходить в центр коридора с высоко поднятыми руками, иначе вы все будете уничтожены!

В ответ понеслась нецензурная брань, посыпался град выстрелов. Сыщики стреляли в ответ. Среди гвалта и треска выстрелов до ушей сыщиков донеслась негромко брошенная фраза:

– Леший, беги! Мы пока придержим легавых!

В тот же момент из двери одной из комнат выбежал человек и, пригибаясь, побежал к лестнице, ведущей во второй этаж.

– Уйдет гад! Опять уйдет! – проговорил, скрипя зубами, штабс-капитан.

– Не уйдет! Живьем возьмем!

Поручик бросил старшему свой второй револьвер. Тот ловко поймал его за рукоятку.

– Я за Лешим. Прикрой меня!

– Понял.

Штабс-капитан вышел в дверной проем и стрельбой из двух револьверов заставил спрятаться в своих комнатах бандитов. В ту же секунду поручик выбежал из-за спины старшего и стремглав бросился по коридору. Поравнявшись с комнатами, где находились бандиты, он упал на колени и кубарем прокатился по полу, проходя простреливаемый участок. Пули бандитов просвистели мимо.

В дверях третьей комнаты стоял бандит и старательно целился в катящегося по полу сыщика. Он не успел выстрелить. Сыщик, кувыркаясь, выстрелил в него два раза. Бандит охнул, выронил пистолет и стал медленно оседать на пол, скользя спиной по дверному косяку, оставляя кровавый след на нем.

Поручик вскочил на ноги и бросился вслед за Лешим. Добежав до лестницы, он кинул взгляд вверх и увидел, что бандит карабкается по стремянке на чердак. Сыщиком овладел азарт погони. Он с удвоенной энергией устремился за ним, перескакивая через несколько ступенек. Мухой он взлетел по стремянке и оказался в темном и пыльном чердачном помещении. Он заметил стоящую в углу сломанную этажерку, валявшиеся коробки, на веревке забытую кем-то простыню.

Через открытое слуховое окно струился неяркий свет утренней зари. Топот ног по крыше гулко разносился по чердаку, напоминая грохот африканских барабанов. Поручик ринулся к окну и через секунду был уже на крыше. В нескольких метрах от себя он увидел широкую спину убегающего преступника.

– Стоять, Лешуков! – крикнул сыщик. – Еще шаг, стреляю на поражение!

Леший, не останавливаясь, выстрелил в сторону брюнета.

– Ладно, – ледяным голосом проговорил поручик. – Ты сам этого хотел.

Он старательно прицелился ему в ногу и нажал спусковой крючок. Вместо выстрела раздался щелчок, затем еще один щелчок, патроны в револьвере закончились.

Лешуков вдруг остановился, согнутая его спина расправилась. Он, не спеша, повернулся к поручику. Это был здоровенный, кряжистый мужик. На его широкоскулом лице, покрытом оспинами, играла торжествующая улыбка, не сулившая ничего хорошего сыщику. Его маленькие, глубоко посаженные, стального цвета глаза буравили брюнета.

– Что, легавый, отпрыгался? – прохрипел бандит.

Он приближался к поручику, держа его на мушке револьвера.

– Молись, молокосос! Еще не родился тот легавый…

Но бандит не успел договорить. Сыщик резким движением метнул свой револьвер в Лешего. Тот взревел словно разъяренный бык, револьвер попал ему в голову. Он закачался, но не упал. Пошатываясь, Леший выстрелил, но пуля прошла намного выше головы сыщика. Брюнет с быстротой кошки бросился в ноги бандита и, ухватив его за лодыжки, с силой рванул на себя. Со страшным грохотом массивная туша бандита рухнула на крышу. Падая, он выстрелил еще раз, но уже куда-то в небо.

Одним прыжком поручик оказался на Лешукове. Он схватил за кисть руку с револьвером и с силой ударил ею о металлическое покрытие. Револьвер вылетел из руки бандита, упал на покрытую оцинкованной жестью крышу, подпрыгивая и кувыркаясь, улетел на землю.

Борьба продолжалась, но силы были не равны. Леший резко рванул корпус вперед и, словно котенка, сбросил с себя брюнета. Оба быстро вскочили на ноги. Они, тяжело дыша, стояли друг перед другом. Со лба бандита из раны тонкой струйкой на лицо стекала кровь. Рука его скользнула по бедру, и через секунду он выхватил из-за голенища нож.

– Ну все, сопляк, живой ты мне уже надоел!

Он нанес удар сбоку, целясь в живот, но сыщик быстро сделал шаг назад, и нож пролетел мимо, аккуратно разрезав его пиджак на животе. Бандит, наступая, нанес еще один такой удар. Брюнет снова увернулся.

– Ловкий, засранец, – процедил сквозь зубы Леший. – А если так!

Он сделал выпад и нанес прямой удар, целясь в грудь сопернику. Сыщик развернул корпус влево, пропуская нож мимо себя и, перехватив руку за запястье, резко крутанул ее по кругу. Леший взвыл словно раненный зверь и, совершив кульбит, грохнулся на крышу. Нож вылетел из его руки и, бешено вращаясь пропеллером, улетел на землю.

Но тут произошло непредвиденное. Проводя прием, брюнет не удержался на ногах, упал на спину и заскользил вниз, по мокрой от майской росы, наклонной крыше. Он пытался за что-нибудь уцепиться, перевернуться на живот, но тщетно, какая-то неведомая сила тащила его к краю. Через секунду раздался глухой стук упавшего тела на землю.

– А-а-а-а-а!

В ту же секунду раздался женский визг и, как по команде, загалдели другие голоса.

– Человек разбился!

– Как разбился?! Этого нет в сценарии!

– Да иди ты со своим сценарием!

– Он живой! Он дышит!

– Врача! Скорее врача!

– Какого врача? Скорую помощь!

– Да вызовет кто-нибудь скорую помощь?!

– Не ори! Уже вызвали!

– Стоп! Прекратить съемку!

Брюнет неподвижно лежал на куче песка, а вокруг него толпились люди. По земле черными змеями вились кабели. Поодаль стояли огромные прожекторы, кинокамеры на штативах и тележках, киносъемочный кран и прочая аппаратура.

Глава 2

– Боже мой, как болит голова! Как болит голова! Она сейчас лопнет. Лопнет словно перезрелый арбуз. За что же мне такое наказание? Может быть, я перебрал вчера? Нет, я же не алкоголик, чтобы так напиваться. И потом, говорят, что у алкоголиков не болит голова. Привычка. Вот опять накатило, сейчас башка моя взорвется. А может быть, я все-таки надрызгался вчера? Так. Что было со мною вчера? Напрягись. Вспоминай. Что было вчера? Вчера. Что за черт! Не помню. А было ли оно, это вчера? Что за бред? Если есть сегодня, стало быть было и вчера.

Боль немного утихла. Я открыл глаза. Надо мною – белый потолок, по которому ползут розовые, фиолетовые, синие круги.

– Этого еще не хватало. Что за цветомузыка?

Я закрыл глаза и снова открыл их. Пятна постепенно исчезли. Потолок снова сиял своею белизной.

– Что за ерунда, куда девалась трещина в углу потолка? И где моя трехрожковая люстра? Ей, правда, сто лет в обед, но все же, куда она девалась? Вместо нее какой-то дебильный шар завис над моей кроватью. Стоп, кровать тоже не моя, моя жестче. А, все ясно. Я не у себя дома. В гостях у какой-то милашки. Хоть, маловероятно, у меня сейчас роман с Леночкой, и у нас все хорошо.

Обычно я укладываю девушек слева от себя, мне так удобнее, старая привычка. Я повернул голову налево, и вдруг острая боль словно электрический разряд пронзила мою шею, позвоночник до самого копчика и, вернувшись, острым копьем вонзилась в мой мозг.

– Ай! Мать твою! Что за хрень? – воскликнул я.

Меня охватил страх, я даже на секунду забыл о боли.

– Что происходит? Со мною никогда такого не было.

Дверь отворилась, и в комнату вошла женщина средних лет в белом застиранном халате и белой шапочке. В руках ее был небольшой лоток со шприцами и препаратами. Ее темные волосы были аккуратно собраны в кичку на затылке. От ее глаз к вискам бежали веселые морщинки.

– Ну наконец-то, пришел в себя. Мы уже заждались тебя.

Она широко улыбалась, а голос ее был добрым и приветливым, как у ведущей телепередачи «Спокойной ночи, малыши».

– Мы тебя завтра ждали. А ты, видишь как, сегодня оклемался. И Георгий Иванович сказал, что ты только завтра, а в среду уж точно. Георгий Иванович – наш главврач.

– Я что, в больнице? – с ужасом спросил я.

– А то где же? В больнице, касатик.

Она поставила лоток на тумбочку у изголовья моей кровати и достала из него шприц.

– Высунь ногу из-под одеяла, я тебе укольчик поставлю.

Я подчинился.

Она потерла место укола ваткой, и в палате повис сладковатый запах спирта.

– Погоди, не убирай ногу, еще один укольчик. Так, молодец. А теперь проглоти вот эти таблеточки.

Она протянула мне блюдце, на котором лежало несколько разноцветных таблеток.

– Запей.

Она протянула мне стакан с водой.

Я, как загипнотизированный, послушно выполнял все ее приказания.

– Сейчас ты поспишь пару-тройку часиков, а проснешься, я тебе завтрак принесу. А то ты очнулся ни свет ни заря. Сейчас пять утра. Поспи. Как проснешься, к тому времени и повара наши придут. А часиков в восемь дружкам твоим позвоню, что доставили тебя сюда четвертого дня. Они номера телефонов свои оставили. Родителям твоим брякну, пусть порадуются.

– Извините, – сказал я. – Как мне вас называть?

– А очень просто, Любовь Васильевна я.

– Любовь Васильевна…

Собрался я с духом.

– А что я здесь делаю?

– Как что? Лежишь. А мы тебя лечим.

– Это я понял. Как я сюда попал? Что со мною?

– А ты что же, ничего не помнишь?

Я энергично помотал головой и тут же скривился от боли в позвоночнике.

– Дак с крыши ты брякнулся и прямо об землю. Хорошо, что на кучу песка упал, а то бы сейчас был мешок с костями. А так сотрясение мозга, ушибы, гематомы. Пустяки, в общем. Через две недели порхать будешь как бабочка.

– А чего меня на крышу занесло?

– Как чего? Кино вы там снимали.

– Точно! Кино снимали.

Память постепенно возвращалась ко мне в виде неясных, размытых картин, которые становились все четче и резче, как появляется изображение на фотобумаге, опущенной в проявитель.

– Повезло тебе, Андрей…

Продолжала медсестра, собирая на свой лоток шприцы и использованные ампулы.

– Точно. Андрей! Это же мое имя. Андрей Николаевич Дорохов. Актер.

– Так вот я и говорю, повезло тебе. С такой высоты шмякнулся, а хоть бы хны. Глупости в виде сотрясения и ушибов. А вот в прошлом году к нам привозили мужчину. В командировке он у нас в Питере был. Так вот. Вышел он утречком из гостиницы, сел на лавочку покурить. А тут машина поливальная идет. Он ноги-то поднял, чтобы брюки не замочило, да не удержался и упал. А сзади него клумба с цветочками была, бордюром из булыжников обнесенная. Он головой о булыжник, бедолага, и шандарахнулся. И все, нет человека. А тебе повезло, в рубашке родился. Ладно, пойду я, тебе спать надо. Если чего нужно будет, на стене кнопка, руку протяни, нажми ее, и я нарисуюсь. Как джинн из бутылки.

– Из лампы, – улыбнулся я.

– А неважно, я тут рядом. Отдыхай, Выздоравливай.

Любовь Васильевна поправила одеяло, улыбнулась своею доброй и немного грустной улыбкой и, подхватив свой лоток, неслышно ступая, вышла из палаты.

Видимо, лекарство начинало действовать, веки мои потяжелели, по всему телу растекалась теплая волна сладкой неги и безмятежной расслабленности. Я закрыл глаза и погрузился в тихое спокойное море сновидений.

И снилось мне, что я – строитель. На мне – красивый комбинезон небесного цвета со множеством карманов, блестящих застежек, пряжек. На голове – роскошная оранжевая пластиковая каска. На зеленой поляне, среди деревьев, я строю дом. Удивительно красивый, бежевого цвета, с ослепительно-белыми колоннами, с мраморными статуями в фасадных нишах и богатой лепниной по фронтону.

Светит ласковое солнце, щебечут птицы, вокруг порхают разноцветные бабочки. Я легко спрыгиваю с высоты строительных лесов на землю. Словно пушинку, подхватываю ведро с белой краской и легкокрылой птицей взлетаю на рабочее место. Одухотворенно я крашу оконные рамы в белый цвет. Мне хорошо, радостно и спокойно. Через оконное стекло я вижу людей внутри дома. Они тоже работают. Кто стелет полы, кто красит потолок, другие клеят обои. У всех радостные, просветленные лица.

Вот кто-то поворачивается ко мне. Это пожилая женщина. Она мне знакома. Любовь Васильевна. Ее губы шевелятся, она что-то говорит мне. Но звук не проходит сквозь стекло. Я читаю по ее губам:

– Отдохни, Андрюша. Отдохни.

Я качаю головой.

– Нет. Нет.

И снова спрыгиваю с лесов на землю, теперь уже за оранжевой краской. Я приземляюсь рядом с великолепной клумбой, на которой растут удивительной красоты цветы. Прямо на клумбе дремлет человек в сером костюме с седыми волосами.

Я подхожу к нему:

– Уважаемый, клумба – не лучшее место для отдыха. Не хотите ли присоединиться к нам?

Я делаю широкий жест в сторону дома.

Он поднимается и смотрит на меня водянистыми серыми безжизненными глазами.

– Нет, не хочу.

Голос его глухой, с металлическими нотками, словно идет из пустой железной бочки.

– Все это суета, прах и тлен. Вечна только пустота и мрак.

Он повернулся и, тяжело ступая, пошел прочь.

Я посмотрел ему вслед, и внутри меня похолодело. На серебристых волосах его зловещим темно-красным цветком застыло кровавое пятно. Я повернулся назад и пошел к дому, но на полушаге застыл словно вкопанный. Дом исчез, пропали птицы, бабочки. Солнца тоже не видно, оно было скрыто свинцовыми тучами. Остались лишь утлые шаткие строительные леса, которые раскачивались, жалобно поскрипывая, под порывами свистящего в уши ветра. Все – тягучий мрак. Пустота.

– Проснись! Э-ге-гей! Але, гараж! Андрюха, проснись!

Я открыл глаза. Надо мною склонился парень. Его темно-серые смеющиеся глаза, рыжие, слегка вьющиеся, волосы, мясистый нос и редкие рыжеватые усы были мне знакомы до боли.

– Ну конечно, Календарь!

Память снова не подвела меня. Календарь – это кличка, так звали его друзья, в их числе и я. Он был сирота, подкидыш. Его нашла нянечка Дома малютки, куда его подкинула кукушка-мать, а по традиции, нашедший подкидыша дает ему имя, фамилию и отчество. Фамилия нянечки была Сентябрева. Найден он был в марте, получите имя Мартьян. Накануне у дедушки нянечки случился юбилей, а дед ее был из поволжских немцев и звали его Август, получите, пожалуйста, отчество – Августович. Так что звали моего другана – Мартьян Августович Сентябрев, ни дать ни взять Календарь.

– Привет, Март! – сонным голосом проговорил я.

– О, он еще говорить не разучился. Привет, Андрюха!

Март стиснул мою руку в своей ладони.

– Как ты?

– Спасибо, хреново.

– Ну, это временно. Давай, рассказывай.

– Что рассказывать? – спросил я.

– Как что? Из моих знакомых никто с крыши не падал.

– Что тут рассказывать? Поскользнулся, упал – здравствуй, земля.

– И все?

Март разочарованно смотрел на меня.

– А что же ты хочешь? Чтобы я поделился с тобой незабываемыми впечатлениями от свободного полета?

– Типа того.

– Отвали, Март. Это интимные воспоминания.

– Ладно, Андрюха. Чувствую, что воспоминания не из приятных. Ну ничего, скоро оклемаешься и тогда, за рюмочкой чайку, ты поделишься со мною впечатлениями. О, кстати, я тут тебе кое-что принес.

Март открыл свой щегольский кейс и достал оттуда бутылку коньяка, палку «салями», нарезку красной рыбы и шоколадку.

– Хлебнешь, Андрюха?

– Ты, что, сбрендил, Календарь? Я, вообще-то, в больнице лежу, можно сказать, при смерти. Пей сам за мое здоровье.

– Нет, я не могу, мне сейчас на работу, да и за рулем я. Ну, потом выпьешь за мое здоровье. Слушай, я сейчас заходил к твоему эскулапу.

– К кому ты заходил? – не понял я.

– К эскулапу. К твоему лечащему врачу. Так вот, он говорит, что ты очень легко отделался, везунчик. Он показывал фотки твоей башки на пленке, знаешь? Мозг, говорит эскулап, не поврежден, только небольшая гематома. А я смотрел на эту пленку и что-то мозга твоего так и не увидел. У тебя там кость, Андрюха, сплошная кость!

Март радостно заржал.

Дверь в палату отворилась, и на пороге показалась медсестра с подносом в руках.

– Завтрак, больной!

Она подошла к моей койке, поставила поднос передо мною и, покрутив какую-то ручку, приподняла спинку моей кровати.

– Да, неважно здесь болезных потчуют.

Март брезгливо сморщился.

Любовь Васильевна обиженно поджала губы и проговорила:

– Согласно диетологической раскладке, на завтрак больному положено: каша рисовая с маслом, бутерброд с сыром и какао. В обед будут мясные блюда. Закончите завтрак, нажмите кнопочку над головой, и я заберу посуду. Приятного аппетита, Андрей!

Она неслышно удалилась.

Март посмотрел на часы.

– И я пойду, пожалуй. На работу опаздываю. Выздоравливай, старик. До встречи!

Он махнул рукой и стремительно покинул палату.

Я взглянул на стоящий передо мною поднос с едой и вдруг почувствовал приступ зверского голода. До меня дошло, что уже несколько дней я ничего не ел. В мгновенье ока я смел кашу вместе с бутербродом. Немного подумав, я отломал пол палки «салями» и отправил ее вслед за кашей. Та же участь постигла и плитку шоколада, ее я уничтожал, запивая какао. Ощутив в животе приятную тяжесть, я расслабился. Все было хорошо, спокойно, умиротворенно, если не шевелиться. Но шевелиться нужно было, я протянул руку к кнопке на стене и нажал ее. Боль снова прострелила мой позвоночник, но, к моему удивлению, уже не так остро. Либо я выздоравливаю, либо начинаю привыкать к боли.

Отворилась дверь, и мягкой кошачьей походкой в палату вошла Любовь Васильевна.

– Покушал? Молодец, Андрюша. Отдохни пока, поспи или так полежи, помечтай. В два часа у нас обед. Я тебе перед ним еще два укольчика поставлю и повезу тебя на процедуры. Вот, друг мой, такие у нас с тобой планы на ближайшие дни.

– Принимается, тем более, что от меня ничего не зависит.

– Вот и хорошо. Отдыхай, Андрей.

Она ушла.

Я смотрел в потолок, в голове не было ни одной мысли, ну конечно, я вспомнил Марта, там же у меня «сплошная кость». Веки мои тяжелели, глаза закрывались, и я постепенно погружался в сладкую дрему. Через приоткрытую форточку я слышал шелест листвы за окном, шум проезжающих вдали автомобилей, громкие голоса мальчишек, гоняющих на пустыре мяч.

Не знаю, сколько я еще проспал, только меня разбудили громкие голоса в коридоре.

Дверь в палату отворилась, и в проеме показался человек в темно-синем костюме, плотно облегающем его бочкообразную фигуру. Увидев меня, его круглое, словно масленичный блин, лицо расплылось в улыбке, превратившись в овал.

– Вот он, здесь. Заходите!

Воскликнуло лицо и широко распахнуло дверь. Вслед за ним в палату ввалилось еще человек пять или шесть. Он быстро подошел ко мне, плюхнулся на стул рядом с кроватью, и тут же моя правая рука оказалась в его пухленьких, как бабушкины оладьи, ладонях.

– Здравствуйте, Андрей! Здравствуйте! Как вы? Как здоровье?

– Все хорошо, Ефим Семенович! Спина, правда, побаливает.

Странно, почему-то я сразу вспомнил этого добродушного толстячка. Это был продюсер нашего фильма.

– Просто Ефим. Для друзей я Ефим.

– Хорошо, Ефим, – улыбнулся я.

– Ну здорово, Андрей!

Это подошел ко мне Хохлов. В группе к нему все относятся с уважением. Шутка ли. За его плечами около сорока кинокартин. Он – звезда нашего фильма. В группе все почтительно называют его «Михалыч». В нашем боевике он играет штабс-капитана.

Михалыч по-хозяйски взял стул, поставил его твердо рядом с кроватью, словно постамент. Уселся на него, положив свои пудовые кулаки на колени, и превратился в памятник то ли Петру I, то ли Александру III.

– А мы к тебе, Андрюха, прямо со съемок. В костюмах, в гриме.

Голос у него был низкий, рокочущий.

– Мы ненадолго к вам, Андрей, – засуетился Ефим Семенович. – Пока декорации меняют, свет переустанавливают. Мы вот решили заехать к вам. Ненадолго. Сами знаете, сколько стоит час простоя.

Я понимающе закивал головой.

– Мы вот вам привезли. Фрукты, овощи, соки. Леша, где пакет?

Тотчас из-за спины продюсера высунулась рука актера Гришко, игравшего в фильме филера Фомина, с полным пакетом провизии.

– А где цветы, Леночка? – руководил процессом продюсер.

– Здесь я, – раздался звонкий мелодичный голосок, от которого у меня сладко заныло в груди. – Вы, мужики, сгрудились у кровати, не даете мне подойти. Это дискриминация.

– Проходите сюда, Леночка. Садитесь, – пророкотал Михалыч, галантно уступая ей стул.

– Спасибо.

Леночка присела на край стула, аккуратно оправив платьице. До меня донесся сладковатый запах ее французских духов.

– Привет, Андрей! Ну как ты?

– Да все с ним нормально, Ленок. Видишь, как живой лежит, – пробасил Коля Супрун, актер, игравший главного злодея Лешего.

– Нет, не все нормально. Видите, как он похудел, небритый и глаза грустные. Здесь плохой уход! Вот и стульев не хватает. Я тебе, Андрюша, цветы принесла.

Она положила мне на грудь огромный букет цветов.

– Спасибо, – сказал я, не сводя глаз с ее пухлых пунцовых губ.

– Лена, что же вы его, как покойника в гробу украшаете. Рано ему еще, – прыснул Супрун.

– Ой, правда! Надо их в вазу поставить.

Она оглядела палату.

– Слушайте, это безобразие, здесь нет даже вазы для цветов!

– Самое главное, у него есть ваза ночная. Может быть, туда… – не унимался Супрун.

– Фи на вас, Николай. Пойду к дежурной, у нее должна быть ваза.

Леночка быстро вышла из палаты.

– Послушайте, Андрей. Ваш гонорар мы перевели вам на счет.