Сотворение мифа

Имперские полководцы Валленштейн и Тилли наносят чехам страшное поражение у Белой Горы под Прагой (1620) и затем опустошают Данию, оказавшую помощь протестантам. К 1629 году реставрация католицизма в Германии кажется свершившимся фактом.

Густав Адольф не спешит ввязываться в европейскую войну и старается вначале создать удобный плацдарм для военных операций. Результатом этих усилий становится присоединение к Швеции Лифляндии, взятие Риги и упрочение позиций на Балтике. Действия шведского короля вызывают протест других стран. «Когда я зачерпнул только ведро воды из Балтийского моря, меня заподозрили в том, что я выпил всё море», – лицемерно жалуется Густав Адольф, до поры до времени скрывая свою мечту сделать Балтийское море «шведским озером».

Вскоре, однако, он признаёт: «Дело зашло теперь так далеко, что все те войны, которые ведутся в Европе, смешались в одну». От его взгляда не укрылось стремление Валленштейна утвердить власть германского императора на Балтике и создать там имперский флот. В конце 1629 года король извещает риксдаг (шведский парламент), что доводы в пользу вмешательства в европейскую войну «очень вески: они ясно убеждают нас в том, что если мы не продолжим наши военные действия, то скоро будем стоять перед опасностью захвата врагом всего Балтийского моря, что приведёт к господству его над нами», и предупреждает: «Как только немцы покончат с Данией, огонь перекинется к нам».

Мнения депутатов риксдага по этому вопросу не отличаются разнообразием: дворяне говорят, что лучше вести войну «возможно дальше от наших границ», а крестьяне сходятся на том, что будет правильнее «пустить наших коней за забор врага, чем их коней – за наш». Окончательный вердикт риксдага гласит: «Лучше и благоразумнее будет, чтобы его королевское величество отправился с оружием и вёл переговоры, надев шлем на голову».

В середине лета 1630 года «снежный король» высаживается в Померании с отборной армией. Имперский полководец Тилли – ревностный католик, который гордится тем, что ни разу не притронулся к вину и женщине, решает жестокими мерами в корне пресечь любые попытки немецких протестантов оказать помощь шведам. По его приказу имперские войска предают огню и мечу протестантский город Магдебург в Восточной Пруссии. По окончании экзекуции Тилли с гордостью заявляет, что «со времён разрушения Трои и Иерусалима мир не знал такой катастрофы».

7 сентября 1631 года шведы и имперцы сходятся при Лейпциге. Даже внешне с первого взгляда понятно, кому должна достаться победа. «Наша армия, – пишет шведский дипломат Юхан Адлер Сальвиус, – проведшая целый год в непрерывных тяжёлых походах, выглядела жалкой, потёртой и грязной по сравнению с позолоченной, покрытой серебром, украшенной перьями имперской армией. Наши шведские и финские лошадки казались маленькими по сравнению с огромными немецкими лошадьми. По наружному своему виду наши крестьянские парни сильно уступали солдатам Тилли с их римскими носами и закрученными усами». Но сила шведов, по словам дипломата, была в том, что они «с победами прошли почти вокруг всего Балтийского моря».

Первый удар имперских войск сокрушает 17-тысячный союзный саксонский корпус, и 23 тысячи солдат Густава Адольфа остаются лицом к лицу с 32-тысячной армией непобедимого Тилли. Но шведы вырывают победу из рук имперского полководца. После шестичасового боя армия Тилли наголову разбита. «Я смешал его с грязью!» – восклицает Густав Адольф, объезжая поле сражения.

Поражение Тилли вызывает всеобщее изумление. Европейские дипломаты пишут о «новом викингстве», и сравнение шведской армии с викингами древних саг быстро входит в моду.

Шведский флот тоже готов поддержать былую славу скандинавских мореходов. В 1631 году шведы строят форт Христина на реке Делавар в Северной Америке и захватывают часть Гвинеи. Однако Америка вновь отторгает скандинавских пришельцев: эти колонии будут потеряны при Карле X Густаве.

Жизнь Густава Адольфа обрывается в бою, как и положено конунгу. Ранним туманным утром 16 ноября 1632 года он атакует при Лютцене позиции имперских войск, которые теперь возглавляет Валленштейн – удачливый авантюрист, не чуждый величественных замыслов, с непреклонной верой в свою «счастливую звезду». В первой же рукопашной схватке двух конниц Густав Адольф получает пистолетную пулю и падает наземь, пронзённый ударами нескольких шпаг. Над умирающим воином в роскошных доспехах склоняется австрийский кирасир.

– Кто вы?

– Я был шведским королём, – доносится в ответ предсмертный хрип.

Смерть Густава Адольфа скрывают от шведских солдат. Противники весь день не уступают друг другу своих позиций, но по окончании сражения Валленштейн, тоже получивший ранение, уходит из Саксонии, чем даёт повод считать себя побеждённым.

В 1648 году воюющие страны заключают Вестфальский мир, который кладёт конец тридцатилетней бойне. Швеция приобретает Померанию, часть Бранденбурга, острова Рюген и Готланд, а также Висмар, Бремен, Верден и входит в число государств – вершителей судеб Европы. Среди её трофеев также – захваченный в Праге Codex argenteus («Серебряный кодекс»), драгоценный манускрипт VI века с евангельскими текстами на готском языке в переводе Ульфилы.

Полному господству шведов на Балтике мешает Речь Посполитая, которая владеет изрядным куском южнобалтийского побережья. И «молчаливый король» Карл X Густав (1654—1660) устремляется в самое её сердце, предвосхищая польскую эпопею своего внука Карла XII. Шведы трижды берут Варшаву и заставляют польский сейм признать Литву частью Швеции. Наметившийся раздел Речи Посполитой срывает царь Алексей Михайлович, вторгшийся с большим войском в Лифляндию и Эстляндию. Но осада Риги кончается неудачей, и отец Петра I вынужден признать за Швецией все её приобретения в Прибалтике. Балтийскому морю ещё долгие годы суждено оставаться «шведским озером».

В начале XVIII века на мировой сцене появляется «последний викинг» шведской истории – Карл XII. Этот сухопутнейший из шведов, ступивший на корабль всего два раза в жизни, тем не менее, носил в своей душе образ моря: его замыслы были огромны, словно эта великая стихия, а стремления не знали границ. Под синим солдатским мундиром с начищенными до блеска металлическими пуговицами билось сердце викинга. Как и его предки, Карл переносил невзгоды не унывая, в опасностях и лишениях сохранял присутствие духа и был равно готов на погибель, и на счастье.

С детства Карла окружала атмосфера героических преданий. Изо всех родов и жанров литературы он отдавал предпочтение героическим сагам о деяниях викингов. Уже будучи семи лет от роду, он выражал желание поручить царствование брату, чтобы самому странствовать с дружиной по свету. Любовь к древним преданиям не угасла в нём с возрастом. Перед Полтавским сражением, когда ранение в ногу приковало его к постели, он, дабы развлечься, заставлял своего слугу Гультмана садиться рядом и рассказывать истории о героях. Гультман отметил в дневнике, что Карлу особенно нравилась сага о Хрольве Гаутрекссоне – как этот богатырь одолел русского волшебника на острове Ретузари (Котлин) и завоевал всю Россию и Данию, так что «имя его почиталось и прославлялось на всём севере». Правда, в отличие от Хрольва, Карл своего «русского волшебника» не одолеет…

В 1700 году он начнёт свою первую и последнюю войну – длиною в жизнь. В бесконечных походах под чуждым небом он будет чувствовать себя героем-конунгом, в чьём взоре, по слову саги, исчезает мир. Его блуждающая армия, исколесив пол-Европы, проследует древним путём «из варяг в греки» и исчезнет, погребённая под развалинами сотрясённого ею мира.

Современники с изумлением наблюдали, как в эпоху пороха, артиллерии и массовых армий Карл сознательно воскрешал древние обычаи войны и подражал обычаям викингов.

Прежде всего, как и полагается конунгу, короля окружила дружина драбантов – полтораста отчаянных рубак, готовых идти за ним в огонь и воду, дабы не подвергнуться позору пережить своего вождя. Любому из них король доверял, как себе, и говорил, что никакая опасность не угрожает ему, если рядом находится хотя бы десяток его храбрецов.

В бою драбанты обязаны были орудовать одними палашами, по примеру древних витязей. Использовать пистолет или карабин дозволялось только в крайнем случае.

Как и полагается верным дружинникам, драбанты не пережили своего конунга. Их ряды таяли вместе с удачей Карла: перед Полтавской битвой их было уже около ста, в Бендерах – двадцать четыре. В 1719 году лишь четырём уцелевшим героям выпала честь стоять ближе всех к королевской могиле.

Больше всего Карл боялся, чтобы его не обвинили в том, что победы даются ему легко. Войну он стремился превратить в череду испытаний – прежде всего для своей армии. Огнестрельное оружие Карл презирал: шведском солдатам предписывалось стрелять всего один раз – непосредственно перед рукопашной. Претерпели изменение вооружение и назначение кавалерии: латы были сняты, сабля стала главным оружием. Когда генералы накануне Полтавского сражения доложили королю о том, что у шведской пехоты отсырел порох, а запасы ядер и пуль подходят к концу, то услышали в ответ беспечное: «Всё найдём в запасах у московитов». Артиллерией Карл пренебрегал, применяя её в основном при осадах. Под Полтавой он разрешил пустить в дело против русского войска только четыре пушки из тридцати двух имеющихся.

Сам Карл на каждом шагу обнаруживал «викингский нрав» (Wikingersinn). Им владела страсть к рукопашному бою. Долго сдерживаемая, она прорвалась наружу в 1708 году, когда в сражении под Гродно король влетел на мост через Неман, охраняемый польско-саксонскими войсками, и зарубил поочерёдно двух вражеских офицеров. С этого момента его руки не раз обагрялись кровью. Говорили, что в одной из схваток с русской кавалерией Карл убил не то шесть, не то двенадцать человек. В Бендерах ему приписывали убийство девяти янычар. Позже, в Норвегии, произошёл знаменитый бой у Гёландской мызы. Ночью на шведов врасплох напал отряд датчан. Карл одним из первых побежал на помощь часовым и с отчаянной храбростью защищал ворота. Он убил пятерых вражеских солдат, причём, как конунг из саги, «рубился мечами» на льду с их предводителем, полковником Крузе.

В полном соответствии с уставом йомсвикингов Карл превыше всего ценил боевое мужское братство. Он не терпел женщин не в своём лагере, ни в своей постели, ибо женщина размягчает сердце воина и заставляет его позабыть о войне. «Любовь испортила немало героев», – любил повторять он. Не разделённый ни с кем жар любви Карл направлял на убийство, целомудрие пылало в нем сухим огнём разрушения. В ответ на неоднократные предложения жениться он досадливо отмахивался: когда-нибудь потом, когда ему будет 40 лет… Пока с него достаточно и того, читаем в одном королевском письме, «что он женат на своей армии – на добро и на лихо, на жизнь и на смерть». Ожидая такого же самоотречения от своих подчинённых, Карл крайне неохотно разрешал офицерам жениться, и не было более лёгкого способа уронить себя в его глазах, как завести с королём речь о браке.

Будучи лично неприхотлив и воздержан, король проявлял расточительный щедрость по отношению к своим соратникам, и эта черта также роднила его с легендарными конунгами, которые никогда не вступали в делёж добычи, довольствуясь одной честью победы. Карл беззастенчиво обирал завоёванные страны, но лишь для того, чтобы иметь возможность сыпать золото в карманы своих солдат. Обыкновенно он носил с собой кошельки с червонцами для раздачи подчинённым. Всякие изъявления благодарности были запрещены. В обязанности его пажа входило каждый вечер осматривать королевские карманы и восполнять недостающие суммы.

Зачастую щедрость Карла распространялась и на врагов, вызвавших своим мужеством его восхищение.

Как и викинги, блуждающая армия Карла жила за счёт населения. Иногда военные поборы принимали ужасающие размеры. Некоторые инструкции Карла просто бесчеловечны. Рёншельда он наставлял: «Если вместо денег вы будете брать какие-либо вещи, то вы должны оценивать их ниже стоимости, для того чтобы возвысить контрибуцию. Все, кто медлит доставкой или вообще в чём-либо провинится, должны быть наказаны жестоко и без пощады, а дома их сожжены». А когда поляки с помощью жителей какого-то местечка истребили один из отрядов Рёншельда, Карл написал: «О поражении нечего горевать, если только наши храбро держались и защищали свою честь до последнего человека. Но местечко, где наши были побиты, и всё кругом – должно быть выжжено. Жители, которые сколько-нибудь находятся в подозрении, что оказались нам неверными, должны быть повешены тотчас, хотя улики были бы и неполны для того, чтобы все убедились со страхом и ужасом, что мы не щадим даже ребёнка в колыбели, если нас затрагивают. Если неприятель вас не оставляет в покое, то лучше всего опустошить и выжечь все кругом, одним словом, так разорить страну, чтобы никто не мог к вам подойти. Что касается до нас, то нам нечего сообщать кроме того, что мы стараемся изо всех сил и также разоряем и выжигаем всякое местечко, где показался неприятель. Недавно я таким образом сжёг целый город и повесил бургомистра».

Между тем война с русским царём выбивает из рук шведского короля великодержавный скипетр. Швеция вступает в эпоху разорения и вымирания. Правительство беспрерывно вводит новые поборы, чтобы увеличить поступления в казну. Чрезвычайной податью облагается каждая печная труба. Сборщики налогов посещают все дома в королевстве и берут половину припасов на королевские склады. За счёт казны скупается всё железо в стране, причём государство платит векселями. Не забыты и щёголи. Ношение шёлковых платьев, париков и золочёных шпаг также обложено пошлиной. Одновременно с деньгами из шведских семей исчезают молодые мужчины. Один датский путешественник писал: «Я могу заверить…, что во всей Швеции я не видал, кроме солдат, ни одного мужчины от 20 до 40 лет». Историки оценивают людские потери Швеции в годы правления Карла XII в 100—150 тысяч человек. Это значит, что погиб каждый четвёртый-пятый мужчина, то есть почти всё трудоспособное население.

Карла мало заботили бедствия его подданных. На доклад сената о нищете и разорении Швеции он отвечал: «Что касается нужды в нашем отечестве, то ведь это уже столько раз повторялось, что было бы достаточно, если бы об этом сообщали как можно короче, – так ли обстоит дело, как прежде, или же ещё хуже».

Королевские походы 1716 и 1718 годов в Норвегию уже ничем не отличались от походов викингов, с их «битвами на льду», единоборствами, показной удалью. И как многих конунгов, короля ожидала смерть среди скал и лесов родной Скандинавии, в борьбе со своими соплеменниками. Карл XII пал от шальной пули при осаде Фредериксгальда. В кармане королевского мундира нашли молитвенник. Но если душе Карла и суждено было обрести бессмертие, то, конечно, не на христианских небесах – вечным её пристанищем должна была стать сумрачная Валгалла, где герои проводят время в яростных битвах, а вечером, собрав свои отсечённые части тела, пируют за столом Одина, едят из одной тарелки мясо бессмертного вепря Сехримнира и осушают принятые из рук валькирий черепа с пенным пивом.

От готов – к варягам

Приблизительно в I веке до н. э. (точной даты история не сохранила) к побережью Гданьского залива пристают три ладьи. Две из них принадлежат готам, в третьей сидят их союзники – гепиды. Возглавляет немногочисленную дружину вождь по имени Бериг. Так гласит древнее готское предание. Возможно, на самом деле переселенцев было больше. Родиной их, по всей вероятности, был остров Готланд, хотя в средневековой скандинавской традиции они предстанут выходцами из Швеции («острова Скандза»).

Пришельцам удаётся закрепиться на новом месте, что способствует притоку новых колонистов. В течение последующих ста лет они становятся хозяевами всего южнобалтийского побережья между Ютландией и устьем Вислы.

Во время правления короля Филимера (конец I – начало II века) готы вместе с семьями снимаются с обжитых мест. В поисках лучших земель для поселения они устремляются на юг. Вместе с собой готы увлекают подвластные им племена Балтийского Поморья – ругов, вандалов, часть поморских славян и балтов.

Двухтысячекилометровый поход в землю обетованную длится почти целое столетие. Пройдя Волынь и Подолию, готы в дальнейшем движении разделились. Одна их часть переправилась через Днепр и осела на побережье Азовского моря. Эти готы получат известность в античном мире под именем остроготов, или остготов. Другая, западная, часть готов станет прозываться везеготами/визиготами, или вестготами¹³. Они расселились в устьях Дуная и Днестра. Границей между двумя ветвями готов служил Днепр.

К середине III века Готская держава охватывает всё Северное Причерноморье и Приазовье, где ещё недавно господствовали скифские и сарматские орды. Германский элемент в ней почти незаметен. Готы только возглавили разношёрстный племенной союз. По словам Аммиана Марцеллина (ок. 330 – после 395), устремляясь в битву, готы «издавали шум на разных языках».

В своём движении на запад везеготы вошли в соприкосновение с фракийскими племенами даков и гетов. Славные времена для этих народностей были уже в далёком прошлом. В I веке до н. э. они создали мощный племенной союз, во главе которого встал гетский вождь Бурвиста. Его власть признали кельтские, фракийские и германские племена, жившие на территории современных Румынии, Молдавии, Болгарии, Венгрии, Чехии и части Западной Украины (Буковина). Первыми из варваров дако-геты принудили римлян – этих «повелителей мира» – к выплате дани.

Преемники Бурвисты не сумели сохранить полученное наследство, и в 107 году император Траян превратил Дакию в римскую провинцию. Значительная часть даков и гетов была отброшена в междуречье Днестра и Дуная, куда вскоре начали проникать везеготы.

Смешение даков, гетов и везеготов на землях, которые долгое время принадлежали скифо-сарматским племенам, внесло сумятицу в античную классификацию народов. Прокопий Кесарийский (ум. после 562 года) писал: «В прежнее время готских племён было много, и много их и теперь, но самыми большими и значительными из них были готы, вандалы, везеготы и гепиды. Раньше, правда, они назывались савроматами и меланхленами. Некоторые называли эти племена гетами». Готов и гетов принимали за один народ, по созвучию племенных названий. Как заметил Исидор Севильский (ок. 570 – 636), «древние называли готов чаще гетами, чем готами». Эта традиция перешла затем в труды писателей раннего Средневековья.

Племенной союз остроготов достигает наивысшего могущества в середине IV века, когда во главе его становится Эрманарих из рода Амалов. Аммиан Марцеллин пишет, что это был «наиболее воинственный монарх, вызывающий испуг соседних наций благодаря своим многочисленным и различным доблестям». Эрманарих покоряет многие соседние народы. Особую славу ему приносят победы над племенем эрулов в Приазовье и многочисленными племенами славян, которые обитали между верховьями Днестра и Днепра.

На свою беду, Эрманарих живёт долго (предание отмеряет ему больше века жизни), и успевает увидеть своими глазами гибель Готской державы.

Однажды на берегу Сивашского залива, в районе Арабатской стрелки появляются всадники. Все они молоды и принадлежат к знатным родам гуннской орды, которая кочует на правом берегу Волги и в придонских степях. С некоторых пор гунны хищно поглядывают в сторону таврических владений Эрманариха. Но сейчас молодые люди просто охотятся на оленей. Одна самка прижата ими к самой воде. Неожиданно она бросается в воду, увлекая за собою охотников. К их удивлению, брод тянется до противоположного берега. Ступив на сушу, животное исчезает, оставив охотников ни с чем. Однако гунны ликуют: ведь теперь они узнали то, о чём раньше и не подозревали: оказывается, в Тавриду можно попасть, минуя хорошо охраняемый Перекопский перешеек. Вернувшись к сородичам, охотники сообщают им о своём открытии. Судьба Готской державы предрешена.

В 371 году гунны врываются во владения Эрманариха. Под их ударом держава готов рушится в одночасье. Престарелый готский король в отчаянии совершает ритуальное самоубийство. Большинство остроготов отступает на запад, к Днестру, оставшиеся ищут спасения в горных районах восточного Крыма.

Затем наступает очередь везеготов, которых гунны истребляют с беспредельной жестокостью, по свидетельству современника этих событий Евнапия.

В 376 году тысячи готских семейств скапливаются на левом берегу Дуная. За их спинами со дня на день послышится топот и ржание гуннских лошадей. Готы умоляют римские власти позволить им переправиться и поселиться во Фракии. Император Валент снисходит на их просьбу, намереваясь использовать варваров для пограничной службы. Однако снабжение переселенцев продовольствием организовано из рук вон плохо. Начинается голод. Алчные римские чиновники вместо помощи заставляют готов продавать за кусок хлеба жён и детей. Вспыхивает бунт, и толпы разъярённых варваров рассеиваются по Фракии и Мезии, предавая огню и мечу сельские местности.

Война с обеих сторон ведётся с чрезвычайным упорством. Балканские области по нескольку раз переходят из рук в руки. Девятого августа 378 года на равнине под Адрианополем разгорается решающая битва. Римское войско возглавляет сам император Валент, но гото-аланская конница к вечеру втаптывает в землю римские легионы. Валент, потерявший в сражении лошадь и всех своих телохранителей, пропадает без вести. Его преемник, император Феодосий I, чтобы спасти положение, дарует готам права федератов – союзников империи, получающих регулярное жалованье.

Включение готов в военную структуру империи сопровождается их христианизацией. По случайности, благодаря личным богословским пристрастиям «апостола готов» Ульфилы (311—383), новообращённые станут исповедовать арианство, которое I Никейский собор полувеком раньше объявил ересью.

Тем временем в Паннонию вступает гуннская орда, увлекая за собой угров, булгар и другие кочевые племена южных степей. Эти события становятся началом Великого переселения народов и крушения античного мира.

Агония Гесперии¹⁴ длится несколько десятилетий. И первый удар Вечному городу наносят везеготы, которых после разделения империи константинопольские василевсы с трудом спроваживают в Италию. Их вождь Аларих трижды осаждает Рим. Чтобы откупиться от его притязаний, римлянам даже приходится расплавить аллегорическую статую Доблести – поступок, оказавшийся символическим. Трусливое миролюбие не спасает, и 24 августа 410 года варвары врываются на улицы Рима. Грабёж продолжается три дня. Аларих, как добрый христианин, приказывает щадить церкви и церковную утварь.

Плотина римского лимеса взломана, и волны варварских нашествий заливают Балканы, Галлию, Британию, Испанию и саму Италию. Смертоносная тень германского меча накрывает империю. Вандалы, франки, свевы, бургунды, тюринги, англы, юты, саксы опустошают римские провинции. Везеготы после смерти Алариха уходят в Испанию и основывают там королевство. В последних кровавых лучах заходящего солнца античной цивилизации в Италию врываются остроготы Теодориха Великого, чтобы стать её господами на следующие шесть десятилетий.

На фоне всеобщего разрушения падение Вечного города вызывает только сдавленный стон. «Мой голос дрожит, и от рыданий перехватывает горло, пока я диктую эти слова, – делится своей скорбью святой Иероним. – Он завоёван, этот город, который покорил весь мир».

Спустя тысячелетие его слова гулким эхом отзываются в сердцах первых итальянских гуманистов. Под их пером готы превращаются в авангард германского варварства – врага культуры и цивилизации, который погрузил античную Италию в бездну одичания и забвения. Франческо Петрарка (1304—1374) первым напишет о «тёмных веках», пришедших на смену прекрасной античности, а секретарь папской канцелярии Флавио Бьондо (1392—1463), автор «Истории упадка Римской империи», назовёт эпоху, наступившую вслед за разрушением Рима, «средними веками», то есть, в сущности, безвременьем.

Для последующих итальянских историков эта периодизация станет уже привычной, а «готское» превратится в синоним «варварской дикости». Даже готические храмы будут противопоставлены античному зодчеству как образцы архитектурного уродства – идеалу.

Но на германском Севере подобные взгляды не в чести. Здесь принято гордиться происхождением от разрушителей Римской империи. Исторический миф делает шведских королей наследниками готской славы. В 1161 году формулу Rex Gothorum («король готов») включают в официальный королевский титул.

В Испании тоже не забывают о своих везеготских корнях. В 1434 году на церковном соборе в Базеле возникает дипломатическая неловкость: на одно и то же почётное место в зале заседаний претендуют епископ Бургоса (представитель королевства Кастилия) и посол английского короля. Оба ссылаются на древность своих народов, причём Бургосский епископ возводит родословную испанцев к готам, чьи славные деяния помнит весь свет.

Упоминание имени готов пробуждает ревность в епископе Упсалы Нильсе Рагвальдссоне. Он произносит перед собранием длинную речь о подвигах этого племени, не упустив и того, что готы первыми из германцев приняли христианство. И поскольку родиной готов была Скандинавия, заключает он, то именно ему как посланнику Эрика Померанского, первого короля Норвегии, Дании и Швеции, подобает занять первенствующее место.

Однако его красноречие пропадает втуне – Бургосский епископ изящно парирует аргументы оппонента тем, что заселившие Испанию готы, безусловно, превосходили достоинствами своих диких сородичей, которые остались дома.

Позднее историки назовут речь Нильса Рагвальдссона манифестом шведского готицизма. В Швеции ей рукоплескали, и в «Законе короля Кристофера» (1442) было особо упомянуто (по всей вероятности, тем же Упсальским епископом), что именно Швеция породила обе ветви готов, которые затем расселились по всему свету.

Впрочем, готицизм не был порождением XV века. Нильс Рагвальдссон опирался на давнюю учёную традицию. У её истоков стоял историк первой половины VI века Иордан, гот по происхождению, автор латиноязычного сочинения «О происхождении и деяниях гетов» (с лёгкой руки Теодора Моммзена за ним закрепится сокращённый вариант названия – «Getica»). Источниками ему служили «древние песни готов» и труды античных писателей, не дошедшие до наших дней. Стремясь доказать древность готского племени, Иордан начал счёт готским королям за девять поколений до Троянской войны и Энея, считавшегося отцом римского народа, и ввёл в родословную готов реальную и мифическую историю других народов – гетов, даков, скифов и даже легендарных амазонок. Италия во времена Иордана находилась под властью остроготов, и, видимо, россказни о благородном происхождении готского племени должны были облегчить тяжесть варварского ярма, согнувшего гордые римские выи.

Отзвуки заложенной Иорданом мифологии слышны в «Истории готов» Исидора Севильского (619—625), средневековой энциклопедии Бартоломея Английского «О свойствах вещей» (ок. 1250) и в так называемом Древнешведском легендарии (ок. 1290), где родиной готов прямо объявляется Швеция (она же Готия, она же Скифия), а шведский язык именуется «готским».

Едва возникнув, шведский готицизм становится орудием политики и служит для обоснования территориальных претензий Швеции к её соседям. Во второй половине XV века «Прозаическая хроника» и «Малая рифмованная хроника» включают в число прародины готов не только шведские земли, но также ряд областей, которые в то время принадлежали Дании.

«Отец шведской истории» Эрик Олофссон, или Олай (ум. 1486) мог уже работать непосредственно с рукописью Иордановой «Гетики», обнаруженной в 1450 году. В его «Хронике Готского королевства» Скандза-Готия-Швеция изображена настоящей землёй обетованной, а готы приравниваются к Новому Израилю, богоизбранному народу, которому суждено было населить землю.

Между тем у готов появляются исторические соперники. В 1517 году выходит в свет «Трактат о двух Сарматиях» ректора Краковского университета Матвея Меховского – подробное историко-географическое описание Восточной Европы. Подобно тому, говорится в предисловии, как «южные края и приморские народы вплоть до Индии» открыты королём Португалии, «пусть же и северные края с народами, живущими у Северного океана к востоку, открытые войсками короля польского, станут теперь известны миру». Попутно сочинение Меховского развивает идеи сарматизма (происхождения польского народа от сарматов) – польского аналога шведского готицизма.

В Риме книжная новинка попадает в руки шведского посла Иоанна Магнуса (Юхана Монссона). Этот любознательный прелат, живо интересующийся историей своего народа, чувствовал себя среди итальянцев в положении отверженного. Антиготская пропаганда итальянских гуманистов достигла своего апогея. Сами имена готов и других варваров – разрушителей Римской империи – вызывали ужас и отвращение. «Не раз доводилось мне, – сетовал шведский посол, – вступать в дискуссии и споры с чужестранцами о том, какими качествами обладают разные народы. Но как только они узнавали, что я – готский человек, то говорили, что готов надо опасаться, что варварам следует молчать, а славянам – исчезнуть на веки вечные; с выражениями омерзения и проклятиями в адрес отродья этого безбожного народа сообщали они со всей непререкаемостью, что его потомков надо избегать, как змеиное семя».

«Я, – продолжает он, – всегда испытывал глубокий интерес к чтению работ исторических писателей и космографов… прежде всего с особым рвением стремился я получить полное знание о том, откуда ворвались в жизнь так называемые готы…». Поэтому главу вторую «О готтах» в книге краковского ректора Иоанн Магнус читает с особым вниманием – и с первых же строк закипает возмущением. Польский учёный муж начисто отрицает какую-либо связь античных готов со Скандинавией. Истинные готы – это геты, исконные жители Скифии и Сарматии, расселившиеся затем по землям Римской империи; перед нашествием татар они носили имя половцев. А шведы «напрасно присваивают себе имена остроготтов и виссиготтов, так как прежде всего и по праву названы были восточными и западными не они, а те, что, как сказано, живут около Понта и Мизии… Эти же, живущие в Готтии (Швеции. – С. Ц.) на севере у океана в весьма холодной стране, а вовсе не на востоке, глупо и дурно делают, присваивая себе чужие имена».