Герцог для королевы

1. Чужой мир и мертвый король

Еще три дня назад я была обычной. С обычной профессией, с обычным мужем, с обычной скучной жизнью. Но все простое и привычное закончилось, стоило только умереть. Теперь я королева: у меня новое красивое тело, которое я не люблю, другая жизнь, где меня каждую минуту хотят убить, и новый муж.

Он великий герцог. У него широкие плечи, злые черные глаза и отвратительный характер. Он вспыльчивый, резкий и никогда не меняет своих решений. Он насмешлив, умен, но несдержан. Он ненавидит своих братьев. Больше всего на свете он любит власть и самого себя.

Герцог Ксандр мечтает о короне и готов ради нее на все. Даже на убийство.

Я влюбилась в него, как только увидела.

Но есть одна проблема: его корона – на моей голове.

Началось все безумно. Даже странно, что я тогда сумела сдержаться.

Передо мной лежал покойник.

На высоком мраморном постаменте, по которому шел воздушный узор из переплетенных дубовых листьев. Резьба была очень красивой, но мертвец не давал на ней сосредоточиться. Отвлекал. Ну потому что лежал прямо перед глазами. А я как-то не привыкла к такому зрелищу. Да и на похоронах-то была только пару раз в жизни – и то в толпе, к гробу не подходила.

Покойник был не такой как в кино – благостный и умиротворенный, а просто… мертвый.

Первый порыв заорать перекрыло желание зажать себе нос. Запах свечей, гари и каких-то благовоний мешался с вонью тления.

Я вдохнула и сразу прикрыла лицо ладонью. Ткнулась губами в перстни, которых сроду не носила. Заодно и кричать раздумала.

Иногда сначала нужно оглядеться, а потом уже паниковать, особенно когда-то кто-то рядом уже умер. Вдруг шуметь опасно? Может, этот шумел и поэтому умер?

Внутри, около сердца, уже возник липкий комок страха. Потому что я понятия не имела, где я и почему стою на коленях, рядом с чьим-то телом.

Я по профессии парикмахер, а не медик или полицейский – на трупы смотреть мне не сильно привычно. У парикмахеров стригутся живые. В основном.

А тут мертвец. Стопроцентно настоящий. Не перепутаешь. И одет странно.

Одна из толстых свечей, стоящих у дальнего края постамента, зашипела и погасла, утопив свой фитилек. Тут же к ней подошел кто-то и затеплил ее снова от другого огарка.

Значит, правильно не кричала. Я тут точно не одна. И прежде чем хоть что-то делать, нужно осмотреться. Пока осматривать я могла только то, что прямо передо мной.

Покойник был среднего возраста, вроде сорока еще нет. За собой следил – борода и усы аккуратно подстрижены и подбриты, но делал их явно не профи и плохим инструментом.

Что на голове, не разобрать – прическа прижата тяжелой золотой короной. Основание сплетено из дубовых листьев, а вот зубцы острые как пики. С синими камнями. Каждый камень размером с яйцо, куриное. Может, сапфиры? Я даже не знала, что они бывают такие огромные.

Одежда у покойника была шикарной – на вид дорогая толстая ткань расшита белыми нитями и серебристыми. Тоже дубовые ветви. Нечто вроде плотного жилета без застежек спереди и белая рубашка. На скрещенных на груди руках – кольца. Но почему-то без камней – с пустыми гнездами там, где они раньше стояли.

На плечах атласный бордовый плащ, тоже с золотой вышивкой по краю. Сомнения в том, что вышивка ручная, а нити по-настоящему золотые и серебряные, не возникло.

Под ладонями у мертвого лежал меч – длинный, почти до колен. В ножнах, на них тоже золото, жемчуг и мелкие зеленые камушки, похожие на изумруды. Хоть сейчас в музей или на аукцион Сотбис.

За постаментом, где лежал труп, начиналась ниша. Серая кладка, серые камни и только грубые кованые подставки для двух факелов, которые сейчас не горели.

Все, что я рассмотрела, голову и память включить не помогло. Поняла, что ничего не поняла. Но шевелиться побоялась – так и осталась стоять на коленях перед каменной скамейкой, на которой и лежал этот мертвый король. Потому что ну кем еще он может быть? Только монархом.

Я медленно опустила руки, которые были молитвенно прижаты к груди и перевиты четками из темно-винных гранатовых бусин, прохладных и гладких. Обзор справа и слева мне заслонял накинутый на голову капюшон, и он же помогал прятать лицо от тех, кто стоял позади.

Я осторожно повернула голову.

Потому что когда ты ничего не понимаешь, но чувствуешь, что тебя где-то крупно обманули, то как-то перестаешь торопиться и начинаешь действовать, как кошка на охоте. Если кошка будет спешить, то промахнется, и мышка окажется в желудке у более умной кошки. А здесь есть риск, что саму мурлыку сожрут и породу не спросят.

С другой стороны, мне тридцать пять лет (это я помнила четко), и пора бы уже постичь эту нехитрую науку – шевелить мозгами, прежде чем куда-то нестись.

Слева никого: горели толстые желтые свечи, поставленные прямо на серый пол, и их огоньки трепетали на сквозняке. В слабом свете виднелись колонны – сумрачные и толстые, до самого высокого потолка, и две закрытые двери – массивные, как на входе в мэрию.

Справа – тоже свечи и очертания колонн. Скорее всего, я оказалась в большом зале, темном и громадном.

Осталось понять, кто тут еще есть и почему этот кто-то стоит позади меня. Ощущение неодиночества и острого неприязненного взгляда в спину не покидало.

Я осторожно развернулась, не вставая с колен, якобы поправить полу длинного плаща, который так удачно позволял мне осмотреться. Плащ был тяжелый, из какой-то толстой ткани. Мягкий на ощупь. Черный, без рисунков и вышивки.

Позади действительно стояли. Выше пояса разглядеть не получилось – голову поднять я побоялась, но ног насчитала больше десяти. Сапоги, разные. Из кожи.

Выше штаны и плащи. И шпаги. Или рапиры – вот уж в чем не разбираюсь.И уж точно тут не ролевые игры. На такие настоящий труп не носят.

Люди стояли тихо, не разговаривая, иногда переминались с ноги на ногу, и тогда оружие и металлические шпоры на сапогах звякали.

Видимо, им не показалось странным, что у тела их дорогого покойника сижу я.

Я отвернулась, сжала четки покрепче. Мамочки, куда меня внесло?!

Бусинки послушно заскользили между пальцев. Восемь в одну сторону и двенадцать в другую.

Вид покойника не успокаивал, но он был самым безопасным: вел себя прилично и не мешал думать. Лежал себе, весь празднично одетый, и готовился к последней прогулке. Хотя шут его знает, как тут принято. Может, сейчас позовут некроманта, принесут меня в жертву и все.

Ох, неплохо бы выяснить для начала, где это “тут” находится и как меня сюда забросило.

Я стала медленно, бусина за бусиной, перебирать четки, пытаясь сосредоточиться. И вспомнить. Потому что память проделывала странные кульбиты, словно была цирковой акробаткой: воспоминания мелькали, но зацепиться за них не удавалось.

При этом я без проблем могла рассказать свою биографию. Меня зовут Лера Иванченко, мне тридцать пять, у меня все в жизни неплохо. Работаю я в салоне на Каштановой, 5. У меня две дурочки-стажерки на попечении. А еще муж. Точно, есть муж. Зовут его Пашей, мы поженились три года назад, решив, что барахтаться вместе в этом жизненном болоте веселее.

Свадьба, путешествие в Голландию, отпуск в походе – мелькнули перед глазами. Вот я сижу на кухне и читаю, у меня на коленях кот, а муж рассказывает что-то о проекте…

Но черт побери, сюда-то меня как занесло? Праздник-реконструкция? Но вряд ли даже самый большой маскарад будет таким реалистичным.

Я не помнила, как оказалась здесь. Мне не был знаком ни богатый покойник, ни те, кто стоит позади.

Но я находилась в стопроцентной уверенности, что там стоят не ряженые, не ролевики и не актеры. Потому что если покойник настоящий, значит, и все остальное натуральное.

Надо только успокоиться и понять, что я забыла, почему оказалась тут и как выбираться из этой пропасти.

Первое нужное воспоминание заставило сжать четки так крепко, что я едва не разорвала скрепляющую их нить.

Да, сегодняшний день начался плохо.

Хуже некуда.

Как любила говорить моя начальница, навешивая смену поверх: “Лерка, обстановочка – фиговей не придумаешь, но постарайся выгрести, крошка”.

Дело в том, что у меня сегодня утром умер кот.

2. Чего дома не ждешь

Бывает маленькое не везет.

Это когда сломала ноготь, натерла ногу, не увидела, что тушь потекла от дождя, не выспалась и опоздала на работу. Юбку под плащ забыла надеть. Вот тем, кто сейчас скажет, что ноготь – это ого-го какая проблема, я отвечу – ну значит, ваша жизнь прекрасна, восхитительна, и я сейчас удавлюсь от черной зависти.

Бывает среднее не везет. Оно вроде и плохое, но кратковременное – премии лишили, простуду подхватила, отпуск накрылся, парень, который нравился, внезапно дал заднюю, вы стали обратно друзья, а твоя подруга идет с ним в клуб сегодня ночью. От такого порыдаешь – и вроде как отпускает. На то оно и среднее – очень неприятно, больно, но не смертельно.

А бывает “не везет” такое, что хочется спрятаться под одеялом и никогда оттуда не вылезать. Большое “не везет” обычно многосоставное, как сколопендра, и такое же мерзкое. Вот подобное у меня и произошло.

У меня умер кот.

Можно сколько угодно говорить себе, что ему было восемнадцать лет и жизнь у Карасика была прекрасная, полная вкусностей и ласки, но легче от этого не становится.

Карасик умер. В ветклинике. Врач, молодая девочка в зеленой униформе, только руками развела, сказав:

– Возраст. А что вы хотели?

А я бы хотела, чтоб он был живой. И встречал бы меня с работы и об ноги терся, мурлыкая. Но есть такие вещи, перед которыми ты бессилен.

И главное, заплакать прямо там не вышло.

Накатило уже после, когда сидела на скамейке в парке и смотрела, как дети гоняют на самокатах. Так бывает, когда сначала думаешь – вроде нормально, не больно. А потом как даст со всей дури, так что дышать никак и в глазах двоится.

Ко всему прочему сильно разболелась голова, а ни таблетки, ни воды я с собой не прихватила.

Рядом со скамейкой упал с самоката какой-то малыш и расплакался. К нему сразу подбежала бабушка,чтобы успокоить. Я посидела еще минуту и поняла, что жутко хочу домой – просто порыдать в подушку. На улице рыдать не выходило. Мама приучила с детства – даже если очень больно и обидно, держи морду кирпичом, дома поплачешь. Подушка, она никому не расскажет и все выслушает.

Поэтому я решила, что пусть пока голова страдает, хоть руки будут заняты, зашла в магазин, купила на обед заморозки, новую кружку – мою любимую вчера Паша расколотил. На старой был веселый лисенок с пистолетом, на новой – скучная белка с шишкой. Ничего, потом куплю себе другую. Пусть пока эта побудет любимой.

Забавно, еще вчера я больше всего переживала из-за кружки, разбитой моей второй половинкой. Да пусть хоть все кружки в мире разобьются, только бы Карасик ко мне вернулся.

Дверь домой открыла как-то на автомате, скинула туфли, притащила пакет с продуктами на кухню, раскидала по полкам. Поняла, что по привычке купила кошачий корм. Спрятала его подальше – потом отдам соседке, они недавно котенка подобрали.

Есть не хотелось, а Паша вполне обойдется на обед вчерашним супом.

Я растерла ноющие виски и только тут поняла – что-то не так. Почему меня никто не встречает? Сегодня воскресенье – и Паша точно был дома, когда я увезла Карасика в клинику. Обычно, если мы с котом уходили на процедуры, то торчали там до самого вечера – каждая капельница занимала по полтора часа. Потом я звонила Паше, говорила нас встречать, и он подъезжал прямо в ветлечебницу.

А сегодня я забыла позвонить. Я вообще вспомнила о том, что у меня есть муж, только в магазине. Казалось бы, стоило прямо из ветеринарки позвонить ему, но мне как-то не пришло в голову. Карасик был моим котом. К Паше он даже на колени не залезал и всегда обходил по широкой дуге. Правда, вкусняшки принимал, но с таким видом, точно он важная персона и все ему тут должны.

Может, он подумал, что успеет до моего звонка, и куда-то уехал? Странно, вроде не предупреждал. Сейчас по квартире расползалась странная тишина. Может, уснул? Все-таки выходной.

Чаще всего по субботам мы уезжали за город  – на еженедельные встречи клуба шевроле. Там в летнее время были шашлыки и болтовня о моторах, покатушках и брелках, а в зимнее – курица на гриле в придорожной забегаловке и сражения в снежки.

Мне поездки уже порядком поднадоели, но Паше там нравилось, и я молчала. В конце концов – тусовка любителей авто не самый худший вариант. Один из моих бывших однажды целый месяц таскал меня покупать гараж. Мы налюбовались, наверно, на все гаражи в городе, и на двадцать пятый раз я не выдержала и свалила прямо с осмотра очередного мужского святилища, оборудованного печкой, диваном с подозрительными пятнами и с полным отсутствием авто внутри.

Я, закинув по дороге в стиралку грязное кухонное полотенце, прошла через большую комнату к спальне и растерянно остановилась перед закрытой дверью.

Сами понимаете, в доме, где живет (жил, все время приходится себе напоминать) кот, закрытые двери – это такая диковинка!

Карасик, попав ко мне двухмесячным комком свалявшейся шерсти, из которого глядели два мутных глаза, объявил закрытым дверям войну и храбро сражался с ними всю жизнь. Было у него что-то личное к дверным ручкам и замкам. Единственная закрытая дверь, с которой он был готов мириться, – входная в квартиру. К ней он даже не подходил – натерпевшись за первые недели жизни в подвале, он панически боялся оказаться на лестнице. И выходил из дома только в переноске или у меня на руках.

Поэтому двери во все комнаты, включая ванную, были всегда приоткрыты. Мне это не мешало, да и Паша смирился. Карасик был котом тактичным и не имел привычки впираться к нам в спальню в самый интимный момент. Он приходил после, плюхался мне в ноги и смотрел с укором, мол, нашла на кого променять сладкие часы почесывания моего пузика.

Ну да, теперь двери можно закрывать.

Я переждала, пока внутри отпустит бессильная злоба от потери, повернула ручку и вошла.

– Паша, я…

В такой ситуации кто-то из тех мужиков, у которых мой бывший безуспешно покупал гараж, наверняка срифмовал бы матом.

Потому что бывают ситуации, когда все нормальные слова не нужны, а подходят только такие.

Паша судорожно застегивал ширинку, пытаясь одновременно заправить рубашку в брюки. Выглядело бы это смешно, происходи все на экране, а не в жизни. Мне было не до смеха, точно.

Его предмет страсти, пепельная пухленькая блондинка из клуба (я ее вспомнила, у нее была темно-вишневая лачетти, с забавным зайцем на присосках на заднем стекле), медленно и не спеша надевала кофточку. Пуговка за пуговкой. И улыбалась.

Ну да, для нее ситуация была забавной.

Это же меня на нее променяли.

3. Мряу!

Возвращается как-то жена из командировки, а соседка ей и говорит… Но когда анекдоты становятся жизнью – тут не до смеха. Хотя лицо у Паши просто загляденье – красное от натуги, глаза выпучены.

Интересно, а если бы они успели одеться, что бы это изменило? Он бы начал мне рассказывать, что блондинка просто шла мимо и случайно заглянула к нам в спальню? Цирк.

Еще ироничней, что в панике Паша натянул на себя мои брюки, они совпадали по цвету и ткани, и несколько раз мы забавно путались, собираясь спросонья на работу. Сейчас забавно не было.

Было противно.

Внутри стало окончательно холодно. И если после Карасика там еще ныло, то теперь как отрезало. Только вот голова заболела так, что картинка стала двоиться.

Досматривать сцену я посчитала излишним.

– У тебя час на то, чтобы собрать вещи. Думаю, управишься. Ника, если не ошибаюсь? У вас вещей меньше – хватит и пяти минут.

И ушла на кухню.

Желание прореветься куда-то рассосалось, внутри клубилось холодное бешенство. Картинка, до этого расколотая на кусочки, начала собираться. Сходилось все: досадные мелочи, на которые я раньше не обращала внимания, сочувственные взгляды соседки, внезапные отлучки.

Больше всего бесил даже не сам факт, что Паша мне изменял, а то, что я, как сельская дурочка, позволяла себе закрывать глаза на все признаки, которые мне об этом даже не говорили – орали!

На субботних встречах он радостно ржал в компании приятелей, галантно общался с девушками из тусовки и напрочь забывал про меня.

Приходил по будням почти к ночи, в отличном настроении, рассказывая о том, какую крутую штуку придумал их шеф – хозяин мелкой конторы-тотализатора. И как данная штука поможет Паше разбогатеть до неприличия. Правда, эти планы не помешали ему упросить меня взять кредит на ту самую шевроле, которую он радостно показывал на тусовке.

Хорошо хоть банк оказался умнее, и до конца выплаты кредита тачка была записана на меня. Хотя Паша выражал этим фактом всяческое недовольство, мол, почему не дают переписать на него. Ведь он вот-вот заработает свою кучу денег.

Но я дурой была, а кредиторы – нет. И теперь машина останется у меня, а вот Паше придется уйти.

Я заварила чай с мелиссой, несколько раз до боли зажмурилась, пытаясь прогнать черные пляшущие перед глазами точки. Налила в чашку, опустилась на табурет и постаралась сделать вид, что не слышу, как там в спальне разгорается скандал. Пока орали вполголоса – но вряд ли из уважения, скорее не хотели палиться больше уже засвеченного.

Потом хлопнула дверь, раздался перестук каблуков, и ко мне на порог заявилась Ника, на ходу поправляя прическу.

– Ты не против, если я воспользуюсь ванной? – смерив меня взглядом, в котором мешались жалость и презрение, спросила она.

Ну правильно. Кем я сейчас выглядела? Лохушкой. Которую обманывали невесть сколько времени и которая обо всем узнала только потому, что вернулась домой пораньше.

– Против. Пошла вон.

Такого ответа от обычно мягкой меня Ника явно не ожидала, но быстро взяла себя в руки, фыркнула презрительно:

– Какая мелкая месть. Кстати, мы вместе уже восемь месяцев, – и устучала каблуками по коридору на выход.

Забавно, как я не заметила ее куртку в прихожей? Наверно, я действительно очень невнимательная. И лохушка, да.

Чай закончился, от отмеренного мною времени для Паши осталось полчаса. За это время он дважды прошел с сумками (моими сумками, кстати, купленными для поездки на юг) из спальни в прихожую.

Потом приперся на кухню – уже в своих брюках и рубашке, которую я купила ему на наш трехлетний юбилей. Рубашка была красивая, но Паше не шла, смотрелась так, будто он ее украл. Удивительно, как некоторые не умеют слышать свою интуицию – ведь кричала же она мне: не твой это парень, беги от него… Но у меня беруши, я тут самая умная.

Паша с грохотом придвинул табуретку к столу, сел и трагично на меня уставился.

– Я не хотел, чтобы так получилось…

Ну вот приплыли. Конечно, не хотел. Теперь пойди поищи еще такую дуру, которая и сказки про рабочий проект съест, и деньги тебе на машину заработает (сколько я помоталась по клиенткам ради этой машины!), и еще кормить-поить будет, пока ты других баб обхаживаешь.

Я все это проговорила внутри себя, потому что вслух получалось только дышать – тихо и размеренно. Голова болела все сильнее, нужно было выпить какие-то таблетки, но я никак не могла сообразить какие.

– Мы с тобой очень разные люди, и дело не в тебе, а во мне…

Ясен перец, в тебе, Паша! Это же не я притащила в нашу кровать постороннюю бабу, не я обманывала женщину, с которой живу уже три года.

Он, кажется, еще что-то говорил, но мозг думать отказывался, а потом прозвучало с нажимом “машина”, и пришлось очнуться.

– Что?

– Я заберу машину. Мы же все равно хотели ее на меня переписывать. Ты же и не ездишь совсем…

Паша пожал плечами, так что сразу становилось ясно – машину он забирает из большой жалости ко мне. Потому что ну куда мне такая обуза, да?

И вот сейчас меня порадовало то, что я целый месяц покупала когда-то гараж. И даже фразу составила грамотную из матюгов, хотя ругалась так редко, что у меня “фигня” считалась за нецензурщину. Коллеги на работе ржали, конечно, говорили, что нормальный парикмахер должен уметь виртуозно крыть матом. Но вот до этого момента как-то не приходилось.

Паша не ожидал, отшатнулся. У него на лице так откровенно боролись жадность и трусость, что я даже про свою головную боль забыла. И как я с ним столько времени прожила, не замечая того, насколько он мелкий и мелочный человек.

– Ну зачем она тебе? Под меня же брали. Ну и клуб, все дела. Перед ребятами неудобно. Я как только получу за проект аванс – сразу все отдам. Сколько там осталось выплачивать – полтора года? Я буду привозить…

Вот так – перед ребятами неудобно. А передо мной удобно.

– Паша, – собственный голос показался каким-то карканьем, и от него зазвенело в ушах. – Если ты дотронешься до ключей –  я позвоню в полицию и заявлю об угоне. Мы женаты, но машина была куплена до свадьбы и оформлена на меня по всем документам. У тебя теперь есть на чем кататься – вишневая лачетти уже восемь месяцев как твоя. Ну мне такие сроки только что озвучили. Так что у тебя осталось двадцать минут.

Паша попытался спорить, что-то еще говорил, но в ушах звенело все сильнее, и я уже почти не слышала, что он там пытается доказать. А чтобы и не видеть – ушла в ванную, в спальню сейчас наведываться точно не хотелось. Пустила сильную струю холодной воды, умылась.

От холода с головой стало еще хуже. Первый раз в жизни она закружилась. Мне в этом плане очень повезло – с моей вестибуляркой, как шутили на медкомиссиях, можно в космос.

А тут раз, два, и кафель так сильно качнулся, что пришлось уцепиться за батарею, чтобы устоять на ногах. Где-то вдалеке Паша крикнул:

– Мы поговорим потом!

И хлопнула входная дверь.

Наконец-то. Закончилось.

Можно было выходить. Очень осторожно, по стеночке, чтобы не словить еще раз головокружение, я прошла вперед, на кухню. Все-таки стоило принять таблетку, хотя бы обычный аспирин.

Перед глазами качнулось снова, но до холодильника, где лежали лекарства (крайне скромная аптечка), я добралась, вытрясла коробочку с обезболивающим, потом развернулась к кухонному столу, чтобы взять кружку. И услышала:

– Мряу!

Оно, это “мряу”, было настолько особенным, что блистер с таблетками у меня из руки выпал. Так мяучил Карасик, когда был сильно недоволен. Это было последнее кошачье предупреждение, за которым следовали санкции вплоть до страшной обиды и полного игнора на сутки. Это “мряу” он применял очередь редко, только когда жизнь становилась невыносимой.

Только вот Карасик сегодня утром убежал на кошачью радугу и уж точно не стал бы оттуда спускаться, чтобы выразить свое пфе.

Я поняла, что дело совсем худо. Если с головокружениями я еще справлялась, то галлюцинации были совсем новеньким. Нужно было что-то делать. Звонить подружкам? Так Нина уехала на дачу, а Таська на смене трубку не возьмет – им нельзя. Звать обратно Пашу? Сразу нет. Соседей? Еще была тетя Тамара – единственная живая родственница, но беспокоить ее страшно не хотелось.

Я вспомнила, что свой телефон оставила в прихожей, на полке. Нужно было решать задачи по мере поступления и сначала добраться до мобильника, а потом уже выбирать, кому звонить – Нинке или прямиком в скорую.

Путь до прихожей оказался каким-то безумием. Стенки то и дело отшатывались куда-то вбок и в сторону, пол плясал, а слева зрение точно завесили черной тряпкой, стоило на нее посмотреть попристальней – и она исчезала, а как только я начинала смотреть вперед – снова появлялась.

Телефон по-прежнему лежал на полке – рядом с ключами и так и не опробованной дурацкой кружкой с белкой. Но когда я попыталась взять мобильник, увидела, что экран у него разбит в куски – так бывает, если долбануть чем-то тяжелым и острым. Видимо, блондинка мелочиться не стала – и отомстила с шиком. Я стряхнула с полки осколки, повертела теперь уже бесполезный кусок пластика в руках. Надо идти до соседей. Вдруг они дома.

– Мряу.

Карасик сидел посреди коридора, подвернув злобно подрагивающий хвост под лапки, и смотрел с осуждением. Я его понимала. Остаться одному в чужом холодном помещении – это ж никаких нервов не хватит. Наверно, очнулся, а меня рядом нет и…

– Мряу!

Я моргнула, черная занавеска сбоку качнулась, упала на лицо и сильно ударила под дых. Стало нечем дышать, а потом и незачем.