Дом Гуччи. Сенсационная история убийства, безумия, гламура и жадности

К середине 1960-х Гуччи стали популярны среди утонченной элиты, которая ценила их продукцию – качественную, элегантную и практичную. Однако тот самый предмет, который сделал «Гуччи» всемирным признаком статуса, тогда еще оставался на втором плане: речь о классических туфлях на низком каблуке с металлической пряжкой на подъеме. Мужские туфли такого фасона – классические мокасины на низком каблуке – назывались «модель 175». Вскоре появилась и женская, более изящная разновидность модели.

– К «Гуччи» тогда еще не пришла слава, – вспоминал Логан Бентли Лессона. – Фирма была известна состоятельной публике, но не верхушке среднего класса.

Считается, что эта модель обуви была создана в ранних 1950-х годах работником фабрики, родственники которого работали на производстве обуви; она была пущена в производство и продавалась в Италии за сумму, по нынешним временам равную примерно 14 долларам. Когда Гуччи ввели туфли в продажу в нью-йоркском магазине, в моде были каблуки-шпильки, и новинка показалась причудливой и почти не продавалась. Однако утонченные женщины вскоре оценили красоту и комфорт этих недорогих мокасин на низком каблуке.

Оригинальные женские мокасины от Гуччи под рабочим названием «модель 360» были сделаны из мягкой и гибкой кожи и украшены пряжкой-трензелем; по верху туфли шли два объемных шва, которые сужались ближе к пальцам, а затем расходились. В 1968 году изначальная модель была несколько изменена и получила название «модель 350» – это и были те самые так называемые «статусные туфли», которым так часто подражали впоследствии: чуть более шикарная модель с наборным кожаным каблуком, к которому крепилась тонкая золотая цепочка; такая же украшала носок туфли. Эти мокасины производили в семи вариантах из разной кожи (телячьей, страусиной, свиной, крокодиловой, лаковой и велюра), а также в нескольких новых расцветках, в числе которых был необычный розовато-бежевый и бледный желтовато-зеленый оттенки. Газета «Интернэшнл геральд трибюн» встретила эту новинку длинной статьей с большой фотографией: «Гуччи выпустили новые мокасины, ради которых стоит съездить в Рим», – писала в ней Хиби Дорси, известный обозреватель моды.

К 1969 году компания «Гуччи» продавала приблизительно 84 тысячи пар в год в десяти магазинах в США, из них 24 тысячи – только в Нью-Йорке. К тому времени «Гуччи» стала одной из редких итальянских фирм, державших магазин в Нью-Йорке, вместе с дизайнером одежды Эмилио Пуччи, чьи яркие графические принты прославились благодаря Джорджини и показам мод в Белом зале. Модный мир Нью-Йорка заговорил о «Гуччи-Пуччи».

Некоторым казался загадочным этот бум на мокасины от Гуччи, который продолжался до самых семидесятых, даже ранних восьмидесятых годов. Пол Вулард, тогдашний первый заместитель директора «Ревлон» и большой энтузиаст во всем, что касалось обуви, поражался тому, как «Гуччи» удалось превратить в модный тренд, казалось бы, обыденное и повседневное. «Это ведь простые итальянские мокасины», – сказал он газете «Нью-Йорк таймс» в 1978 году.

Альдо всегда считал, что мода на эти туфли пошла благодаря женам богатых итальянских промышленников, надевавшим их в путешествия. Их подкупали низкий – меньше дюйма – каблук, удобство и универсальность: мокасины выглядели блестяще как с юбкой, так и с брюками.

Туфли от Гуччи стоили всего тридцать два доллара – самый недорогой и заметный признак статуса из всех доступных.

– Такие символы всегда были наполовину секретом, о них знали только те женщины, которые воспринимали одежду всерьез; для них это было знаком принадлежности к кругу, – писала модная журналистка Юджиния Шеппард в те времена. Удобная рабочая обувь, которая выглядела стильно и стоила недорого, быстро покорила секретарш и библиотекарш. Однако этот успех принес новые проблемы. Лессона вспоминает:

– В магазины начало приходить столько секретарш и продавщиц, чтобы скупить мокасины, что постоянных покупателей просто теснили, и им это не нравилось.

Еще одна вспышка гениальности подсказала Альдо заключить сделку с отелем «Сент Реджис» и выкупить стойку для сигар и газет, где осенью 1968 года открылся обувной бутик. Так у работающих женщин появилось место, где можно было примерить обувь, и это дало магазину на Пятой авеню возможность снова принимать свою постоянную публику.

Вскоре туфли привлекли конгрессменов и парламентских журналистов Вашингтона, из-за чего залы Конгресса прозвали «Лощина Гуччи». В 1985 году мокасин «Гуччи» был выставлен в Метрополитен-музее в Нью-Йорке, на выставке, составленной Дианой Вриланд. Этот мокасин по сей день остается в составе постоянной экспозиции музея.

Мужчинам тоже понравилась идея обзавестись символом статуса, так что Гуччи создал мужскую версию мокасин. Новое отделение «Гуччи» в Беверли-Хиллз еще даже не успело открыться, когда Фрэнк Синатра отправил своего секретаря приобрести мокасины, чтобы добавить их к коллекции из сорока пар обуви от Гуччи. Кроме того, Гуччи разработали мужские ремни, украшения, лоферы для вождения и даже мужскую версию сумочки, которую назвали «портфелем для документов». Ред Скелтон приобрел набор темно-красных чемоданов из крокодиловой кожи, Питер Селлерс – крокодиловый чемодан-дипломат. Лоренс Харви заказал «чемодан-бар» с отделами для бутылок, стаканов и ведерка со льдом. Сэмми Дэвис-младший приобрел два белых кожаных дивана наподобие тех, что украшали магазин в Беверли-Хиллз. Среди других именитых клиентов «Гуччи» были: спортсмен Джим Кимберли, Нельсон Даблдэй, Герберт Гувер III, Чарльз Ревсон, сенатор Барри Голдуотер, а также кинозвезды Джордж Гамильтон, Тони Кертис, Стив Маккуин, Джеймс Гарнер, Грегори Пэк и Юл Бриннер.

Как только сумки и туфли от Гуччи стали устойчивым символом статуса, компания переключилась на прет-а-порте – эта трудная задача затянулась на десятилетия. В середине 1960-х Паоло разработал дизайны первых костюмов от Гуччи, в основном из кожи или с кожаными деталями. Одно из первых своих платьев Гуччи представили на открытии магазина в Беверли-Хиллз в 1968 году. Платье-колокол с длинным рукавом было сшито из блестящего шелка с цветочным узором из тридцати одного цвета. Три золотых цепочки на пуговицах из перламутра подчеркивали перед и горловину в казацком стиле; сплошная заливка цветочного узора окружала воротничок, рукава и подол юбки. Еще один фасон украшали пуговицы в виде подков. На следующий год Гуччи представили первое платье-платок, состоявшее из четырех платков с традиционными для компании узорами с цветами и насекомыми.

Летом 1969 года Гуччи впервые представили ткань с монограммой GG – эта монограмма произошла от старой canapa с напечатанными на ней ромбами. В новой ее версии две буквы «G» располагались друг к другу цифрой 69, составляя ромбовидный узор. Новую ткань с монограммой использовали в целой линейке дорожных сумок, окантованных популярной на тот момент свиной кожей; в линейке присутствовала косметичка для женщин и несессер для мужчин – примерно то же в то время выпустил Луи Виттон. Гуччи представили багажную линейку восхищенной публике на модном симпозиуме в Смитсоновском институте; институт даже пригласил Альдо в Вашингтон на награждение. В качестве рекламного хода Гуччи пустили на ковровую дорожку моделей – мужчин и женщин, одетых в брюки и юбки из той же ткани с монограммами, что и сумки и чемоданы у них в руках. Показ был встречен шквалом аплодисментов.

Первую коллекцию образов Гуччи выпустили в июле 1969 года, в рамках римской недели высокой моды. Костюм был удобным и практичным: Альдо хотел, чтобы женщины носили одежду от Гуччи каждый день недели, а не только по особым случаям.

– Элегантность – это как манеры, – часто говорил он. – Нельзя быть вежливым только по средам или четвергам. Если вы элегантны, то всю неделю. Если нет – тогда другое дело.

В коллекцию входили удобный светлый брючный костюм из твида с жакетом, окаймленным перчаточной кожей, а также длинная кожаная юбка с подтяжками и подолом из лисы, удобные короткие юбки и сорочки, а также замшевый лиф и юбка, которые соединялись на талии застежками.

Модная колумнистка газеты «Интернэшнл геральд трибюн» Юджиния Шеппард восторгалась новой коллекцией и особенно расхваливала черный кожаный плащ с рукавами реглан и красно-синим холщовым поясом, который сочетался с одной из самых популярных сумочек от Гуччи. Шеппард также обращала внимание публики на новые эмалевые украшения и часы с циферблатами из малахита и тигрового глаза.

К началу 1970-х продукция «Гуччи» включала в себя все, от брелоков за пять долларов до поясов-цепочек из 18-каратного золота, весом почти в килограмм и стоимостью в несколько тысяч долларов. За следующие десять лет разнообразие товаров от Гуччи росло головокружительными темпами.

– Сложно было выйти из магазина «Гуччи» с пустыми руками: здесь можно было найти вещи на любой вкус и в любой ценовой категории, – вспоминал Роберто. – В «Гуччи» было все, кроме белья, чтобы одеть человека с головы до ног на любой случай, от домашних посиделок до рыбалки, конного выезда, лыжного спуска, игры в теннис, поло, даже дайвинга! У нас было больше двух тысяч разных товаров.

К 1970-м годам компания «Гуччи» превратилась в символ статуса на двух континентах. Десять собственных магазинов «Гуччи» открыли свои двери в главных столицах по всему миру, а первая франшиза компании действовала в Брюсселе под бдительным надзором Роберто. Президент Джон Кеннеди даже назвал Альдо «первым послом Италии в США» благодаря популярности изящного классического стиля «Гуччи».

Глава 4. Юношеский бунт

– Берегись, Маурицио, – пригрозил Родольфо. – Я выяснял, кто она такая, и мне совсем не нравится то, что я узнал. Мне рассказали, что это вульгарная и самовлюбленная карьеристка и на уме у нее одни деньги. Маурицио, она тебе не пара.

Маурицио едва держал себя в руках: он переминался с ноги на ногу, ему хотелось выбежать из комнаты. Он ненавидел ссориться, особенно со своим деспотичным отцом.

– Papà, – ответил он, – я не могу ее бросить. Я ее люблю.

– Любишь! – фыркнул Родольфо. – Любовь тут ни при чем: она просто хочет прибрать к рукам твои деньги. Но этому не бывать! Ты должен забыть ее. Как насчет того, чтобы слетать в Нью-Йорк? Представь, сколько женщин там можно встретить!

– С тех пор как Mamma умерла, тебе до меня и дела нет! – вспылил Маурицио, стараясь не заплакать от злости. – Ты только и думаешь, что о бизнесе. Тебя никогда не волновало, что для меня важно, что я чувствую. Ты просто хочешь сделать из меня робота, который будет подчиняться твоим приказам. С меня хватит, папа! Я останусь с Патрицией, нравится тебе это или нет!

Родольфо потрясенно смотрел на сына: робкий и застенчивый Маурицио еще ни разу не возражал отцу. Но сейчас он развернулся на месте, выбежал из комнаты и взлетел по лестнице так решительно, как никогда раньше. Он готов был собрать вещи и уйти из дома. Спорить с отцом было бесполезно, но Патрицию он бы не бросил. Лучше порвать все связи с Родольфо.

– Я вычеркну тебя из завещания! – прогремел отец ему вслед. – Ты меня слышал?! Ни цента от меня не получишь – ни ты, ни она!

Патриция Реджани очаровала Маурицио своими фиалковыми глазами и хрупкой фигурой, еще когда они впервые встретились; это было 23 ноября 1970 года. Для него это была любовь с первого взгляда; для нее – первым шагом к тому, чтобы завоевать одного из самых завидных холостяков Милана и одно из самых звучных имен Италии. Ему было двадцать два года, ей – двадцать один.

На первом приеме у своей подруги, Виттории Орландо, Маурицио был знаком почти со всеми. Квартира семьи Орландо располагалась на Виа дель Джардини, престижной зеленой улице в самом сердце города, где жили богатейшие предприниматели Милана. Большинство гостей – сыновей и дочерей главных семейств города – Маурицио знал в лицо. Летом та же компания собиралась на пляжах Санта-Маргерита-Лигуре, на побережье Лигурийского моря, что примерно в трех часах пути на машине от Милана. Там они собирались в Баньо-дель-Ково, популярной купальне с рестораном и дискотекой, где выступали главные поп-звезды того времени: Патти Право, Милва и Джованни Батисти.

Маурицио не пил и не курил, а мастерство светской беседы тогда еще не освоил. Он был высок и неуклюж, и у него не было опыта в отношениях – не считая разве что пары юношеских влюбленностей. Родольфо быстро пресекал все его романтические похождения и не раз наставлял общаться только с девушками из хороших семей.

На том вечере Маурицио было заскучал – но затем в зале появилась Патриция, одетая в ярко-красное платье, выгодно подчеркивавшее все изгибы ее фигуры. Молодой человек не мог отвести от нее глаз. Он стоял в стороне с бокалом в руке, в своем нелепом смокинге без лацканов, и рассеянно беседовал с сыном какого-то состоятельного дельца – но смотрел, как Патриция беседует и смеется со своей компанией. Ее фиалковые глаза, подчеркнутые броским макияжем с темными стрелками и густым слоем туши, время от времени стреляли в его сторону и тут же отводили взгляд. Она делала вид, будто не замечает, как этот молодой человек с отросшими до шеи темно-русыми волосами следит за ней с самого ее появления. И она знала, кто это такой: ей уже рассказала Виттория, которая жила с Патрицией в одном доме.

Наконец Маурицио наклонился к другу и шепотом спросил:

– Что это там за девушка, похожая на Элизабет Тейлор?

– Это Патриция, – с улыбкой ответил друг, проследив взгляд Маурицио, застывший на красном платье, – дочь Фернандо Реджани, владельца крупной транспортной компании в Милане. Ей двадцать один, и, сдается мне, она не занята.

Маурицио никогда не слышал о Реджани и не привык ухаживать за девушками: обычно они интересовались им первыми, но набрался смелости и через весь зал направился туда, где Патриция беседовала с друзьями. Его шансом стал высокий и тонкий бокал пунша, который он взял со столика с напитками и протянул Патриции.

– Почему я вас раньше не видел? – спросил Маурицио и едва коснулся ее пальцев своими, передавая прохладный бокал. Так он пытался спросить ее, нет ли у нее молодого человека.

– Может, вы меня просто не замечали, – уклончиво ответила Патриция и взмахнула пышными ресницами. Ее фиалковые глаза неотрывно смотрели ему в лицо.

– Вам когда-нибудь говорили, что вы очень похожи на Элизабет Тейлор?

Патриция рассмеялась, польщенная сравнением – хотя и слышала его не впервые, – и одарила молодого человека долгим взглядом.

– Уверяю вас, я гораздо лучше, – ответила она и дерзко надула свои красивые губы, обведенные по контуру темно-красным. По коже у Маурицио пробежали мурашки. Совершенно очарованный, он смотрел на нее в немом восхищении и трепете. Судорожно пытаясь сказать хоть что-нибудь, он неловко спросил:

– А к-к-кем работает ваш отец? – и зарделся, поймав себя на легком заикании.

– Водителем грузовика.

Патриция хихикнула, а затем откровенно рассмеялась над озадаченным лицом Маурицио.

– Но… а я думал… Разве он не бизнесмен? – промямлил тот.

– Какой вы глупый, – со смехом ответила Патриция. Ее окрылило чувство, что она привлекла не только внимание, но и интерес.

– Поначалу он мне совсем не понравился, – сознавалась она позже. – Я была обручена с другим. Но когда я рассталась с тогдашним женихом, Виттория рассказала мне, что Маурицио от меня без ума – и все потихоньку началось. Я любила его больше всех мужчин на свете, несмотря на то, кем он стал и сколько ошибок совершил.

Друзья Патриции вспоминали, что девушка и не скрывала: она хотела замуж не просто за богатого, но за именитого человека. Один ее друг рассказывал:

– Патриция встречалась с одним моим другом, богатым промышленником, но ее матери он показался недостаточно знатным, и Патриция его бросила.

Маурицио и Патриция начали ходить на совместные свидания с еще одной парой из тех, что бывали в Санта-Маргерита. Вскоре Патриция поняла, что он не так свободен, как ей казалось.

Мать Маурицио, Алессандра, умерла, когда ему было всего пять лет, и молодой человек вырос под заботливым, но строгим присмотром отца. Здоровье Алессандры стало ухудшаться, когда они с Родольфо только начали наслаждаться новой жизнью в Милане: близкие семьи рассказывали, что после кесарева сечения, пережитого при рождении Маурицио, у нее развилась опухоль матки. Постепенно рак распространился по всему организму, ничего не оставив от очаровательного лица и безупречной фигуры. Когда Алессандра оказалась в больнице, Родольфо часто водил Маурицио навещать ее.

Алессандры не стало 14 августа 1954 года; открытые источники называли причиной ее смерти пневмонию. Ей было всего сорок четыре. На смертном одре она попросила Родольфо, которому тогда было сорок два, дать ей слово, что ни одну другую женщину Маурицио не назовет Mamma. Родольфо был глубоко потрясен. Он с горечью рассказывал друзьям, что Алессандра подарила ему лучшие годы его жизни и покинула их с Маурицио, когда самое лучшее могло быть еще впереди. Отношения супругов не всегда были безупречны, но Родольфо боготворил свою жену.

Гуччио и Аида беспокоились, что Маурицио будет недоставать материнской любви: Родольфо не стал ни жениться, ни искать себе постоянную спутницу жизни. И хотя время от времени он встречался с женщинами – чаще всего это были давние знакомые со времен актерской карьеры, – но ограничивал эти отношения из страха, что сын начнет ревновать или мучиться одиночеством. Родольфо рассказывал: стоило ему заговорить с женщиной, как маленький Маурицио начинал нетерпеливо дергать его за полы пиджака. У Маурицио тогда уже была гувернантка Туллия, простая крепкая девушка – она осталась с семьей после смерти Алессандры, чтобы помочь Родольфо растить сына. Когда Маурицио ушел из дома, Туллия продолжала заботиться о Родольфо. Маурицио и Туллия находили общий язык, но второй матерью она ему не стала – Родольфо бы этого не потерпел.

Маурицио жил с Родольфо в светлой квартире на десятом этаже, на улице Корсо Монфорте в Милане; это была узкая улочка, на которой рядами возвышались палаццо восемнадцатого века, перемежаясь с редкими магазинами. Родольфо нравилась квартира: не только потому, что от нее было недалеко до магазина «Гуччи», но и потому, что через дорогу располагалась prefettura – управление полиции. Похищения детей у богатых и выдающихся людей Италии были тогда не редкостью, и Родольфо утешало чувство, что помощь придет прямо из дома напротив. Квартира была небольшой: места в ней как раз хватало для Родольфо, Маурицио, Туллии и Франко Солари, личного водителя и помощника Родольфо. Она была обставлена со вкусом и без лишнего шика: Родольфо не был склонен к излишествам. Каждое утро он одевался в свой яркий костюм, завтракал вместе с сыном и персоналом, а затем пешком шел за несколько кварталов в магазин «Гуччи» на Виа Монте Наполеоне. Вечером он возвращался поужинать – и всегда требовал, чтобы Маурицио не выходил из-за стола, пока не доест. Если тому звонили друзья, а семья была еще за столом, на звонки отвечала Туллия.

– Il signorino, – говорила она, что смущало и раздражало Маурицио, – ужинает и не может подойти к телефону.

После ужина Маурицио торопился к друзьям, а Родольфо уходил в подвал здания, где у него располагался собственный кинозал. Он любил раз за разом пересматривать свои старые немые фильмы, вспоминая о восхитительных днях молодости вместе с Алессандрой. Родольфо все так же часто уезжал в деловые поездки, поэтому детство его сына было одиноким и грустным.

Смерть матери травмировала Маурицио. Еще многие годы он не мог даже произнести слово Mamma. Если он хотел спросить у отца что-то о матери, то говорил quella persona – та женщина. Родольфо поставил в подвале старое оборудование для монтажа и начал составлять все фрагменты кинопленок, которые смог найти, чтобы показать Маурицио, какой была его мать. Он смонтировал сцены из своих старых немых фильмов, запись их свадьбы в Венеции, а также записи из семейного архива, на которых Маурицио с матерью играли на окраине Флоренции. Из этих частей он собрал полнометражный фильм о семье Гуччи и назвал его Il cinema nella mia vita – «Кино в моей жизни». Этот кинофильм стал делом жизни Родольфо, первостепенным проектом, над которым он трудился и который дорабатывал много лет.

Однажды воскресным утром – Маурицио тогда было лет девять или десять, и он учился в частной школе – Родольфо пригласил весь его класс на первый показ фильма в кинотеатре «Амбашатори», который располагался под торговой галереей Витторио Эммануэле, совсем недалеко от их дома. Впервые в жизни Маурицио увидел свою мать такой, какой никогда не видел: эффектной кинозвездой, романтичной юной невестой, счастливой молодой матерью… его матерью. Когда фильм закончился, отец с сыном пешком отправились домой. Как только они зашли в квартиру, Маурицио бросился на диван в гостиной и разрыдался. Mamma! Mamma! Mamma! – повторял он в слезах, пока не устал плакать.

Маурицио взрослел, и Родольфо рассчитывал, что сын начнет помогать ему в магазине после школы и на выходных – так, как было принято в семье Гуччи. Родольфо отдал его в подмастерья синьору Брагетта, значимому лицу в магазине на Виа Монте Наполеоне, чтобы тот научил мальчика искусно паковать посылки.

– Брагетта был прекрасным упаковщиком, – вспоминал Франческо Джиттарди, который тогда управлял магазином в Милане. – Даже простой брелок за 20 тысяч лир покупатель забирал домой в такой обертке, точно то было украшение от Картье.

Отношения Родольфо с Маурицио были тяжелыми и скрытыми от посторонних, ревность отца создавала напряжение. Родольфо до ужаса боялся, что Маурицио похитят, и приказывал Франко сопровождать Маурицио на машине даже на велосипедную прогулку. По выходным и праздникам отец с сыном уезжали в поместье, которое Родольфо скупил по частям в Санкт-Морице. На протяжении нескольких лет Родольфо вкладывал свою долю уверенно растущей прибыли компании в покупку земли на холмах Сувретты, одной из самых эксклюзивных частей Санкт-Морица, пока не собрал свою уютную территорию почти в две сотни квадратных метров. В этих местах держали загородные дома Джанни Агнелли, председатель автопроизводителя «Фиат», дирижер Герберт фон Караян и Ага-хан Карим-Шах; рассказывают даже, что Агнелли не раз пытался выкупить у Гуччи их территорию. Родольфо назвал первый шале, построенный им на Сувретте, Chesa Murézzan, то есть «дом Маурицио» на местном швейцарском диалекте. Он лично выбирал и перевозил плиты светлых, с персиковым оттенком, плит из близлежащей долины, чтобы возвести внешние стены. Под самым карнизом он расположил герб семьи и королевскую лилию, символ Флоренции. Родольфо и Мурицио наведывались в Chesa Murézzan, пока несколько лет спустя не был построен второй дом, Chesa D’Ancora. Этот дом располагался выше на склоне, и из его окон открывался вид на живописные долины Энгадина; украшен он был деревянными балконами и деревянными же выступающими балками. Тогда Chesa Murézzan стал домом для прислуги, а гостиную превратили в огромный кинозал для любимых фильмов Родольфо. При этом Родольфо заглядывался на шале по соседству: очаровательный деревянный домик со ставнями, вручную расписанными цветами в старинном стиле, и очаровательным газоном с голубыми цветами. Это шале называлось L’Oiseau Bleu^[16], построено оно было в 1926 году, и в нем обитала пожилая женщина, которая за несколько лет продала Гуччи землю в Санкт-Морице. Родольфо постепенно сдружился с этой женщиной, заходя к ней на чай и бесконечные полуденные беседы. Он видел в L’Oiseau Bleu то самое место, где ему хотелось провести старость.

Стараясь научить Маурицио ценить деньги, Родольфо ограничивал его в средствах и давал очень небольшие суммы на карманные расходы. Когда Маурицио повзрослел и научился водить машину, отец купил ему горчично-желтую «Джулию», популярную модель «Альфа-Ромео». Это была надежная и престижная машина, и она у итальянцев много лет ассоциировалась с национальной полицией, которая заказывала «Джулии» для своих патрулей, – но Маурицио мечтал о «Феррари». Кроме того, Родольфо установил сыну строгие правила: в школьные годы по будним дням Маурицио должен был возвращаться домой задолго до полуночи. Авторитарный и даже невротический характер отца давил на Маурицио, он ненавидел просить у него даже о мелочах. Его лучшим другом и товарищем стал человек на двенадцать лет старше него – Луиджи Пировано, которого Родольфо в 1965 году нанял водителем для деловых поездок. Маурицио было тогда всего семнадцать. Когда у него заканчивались карманные деньги, Луиджи одалживал ему, сколько было нужно, а также оплачивал его штрафы за парковку и давал машину для свиданий с девушками – и все это улаживал с Родольфо.

Родольфо переживал за Маурицио, который получал свою ученую степень по юриспруденции в Католическом университете Милана: ему казалось, что сын слишком наивен и доверчив. Однажды он позвал, чтобы по-отечески с ним побеседовать.

– Никогда не забывай, Маурицио. Ты – Гуччи. Ты не такой, как все. Множество женщин захотят прибрать тебя к рукам – тебя и твое состояние. Будь осторожен, ведь кругом полно женщин, которые занимаются тем, что ловят в свои сети молодых людей вроде тебя.

Летом, пока ровесники Маурицио отдыхали на итальянских пляжах, Родольфо отправлял его в Нью-Йорк помогать дяде Альдо, который занимался американским отделением компании «Гуччи». Маурицио никогда не давал отцу поводов волноваться – до того самого вечера на Виа дель Джардини.

Поначалу Маурицио не решался рассказать Родольфо о Патриции. Каждый день, как и раньше, отец и сын ужинали вместе. Чувствуя нетерпение сына, Родольфо неизбежно переставал спешить, затягивая ужин как можно дольше, пока Маурицио изнемогал от волнения. Как только Родольфо заканчивал есть, Маурицио с извинениями срывался из-за стола и убегал на свидание с Патрицией, которую один его друг называл «карманной Венерой».

– Куда ты? – окликал его Родольфо.

– Гулять с друзьями, – неопределенно отзывался Маурицио.

Тогда Родольфо уходил в кинозал в подвале и трудился над своим шедевром. Пока он снова и снова пересматривал фрагменты черно-белых фильмов, Маурицио спешил к своей folletto rosso – «рыжему бесенку», как он прозвал ее за то красное платье, в котором она была в первую их встречу. Она называла его «мой Мау». Они часто ужинали в «Санта Лючиа», траттории с домашней кухней в центре города – это место долгие годы было у Маурицио любимым. Он без интереса жевал свой ужин, пока Патриция с наслаждением уплетала сытную домашнюю пасту или ризотто, недоумевая, почему у ее друга нет аппетита. Лишь позже она узнала, что Маурицио ужинал дважды: один раз дома с отцом, а второй с ней. Патриция очаровала его: она была всего на пару месяцев младше, но казалась гораздо более опытной и сведущей. Если он и замечал, что ее темная соблазнительная красота была плодом часов в парикмахерской и перед зеркалом за косметичкой – ему было все равно. Даже в юности Патриция выглядела искусственно и вычурно. Общие друзья только гадали, что Маурицио в ней находил, когда она убирала накладные ресницы, распрямляла начес и снимала высокие каблуки; но Маурицио обожал в ней все. Он сделал ей предложение на втором свидании.

Родольфо не сразу заметил перемену, которая произошла в Маурицио. Однажды он подошел к сыну со счетом за телефон в руке:

– Маурицио! – рявкнул он.

– Si, Papà? – удивленно ответил Маурицио из другой комнаты.

– Это ты столько звонишь по телефону? – спросил Родольфо, когда сын заглянул в его кабинет.

Маурицио покраснел и не ответил.

– Маурицио, отвечай. Посмотри на эти счета! Это возмутительно!

– Papà, – вздохнул Маурицио, поняв, что момент настал. Он зашел в комнату. – У меня есть девушка, и я люблю ее. Я хочу на ней жениться.

Патриция была дочерью Сильваны Барбьери, рыжеволосой женщины из простой семьи, которая выросла, помогая отцу в ресторане в Модене – городе в Эмилии-Романье, в паре часов пути от Милана. Фернандо Реджани, сооснователь успешной транспортной компании с главным управлением в Милане, часто заезжал в этот семейный ресторан пообедать или поужинать, когда бывал в городе проездом. Он сам был родом из Эмилии-Романьи, и ему нравилась как аппетитная местная кухня, на которой он вырос, так и симпатичная рыжеволосая дочка владельца, которая проплывала между столиками и пробивала чеки на кассе. И хотя Реджани был старше пятидесяти, да к тому же женат, но он не смог устоять перед Сильваной, которой тогда было восемнадцать. Она считала его похожим на Кларка Гейбла.

– Он так ревностно за мной ухаживал, – вспоминала Сильвана, рассказывая, что их отношения продлились не один год. Она уверяет, что Патриция, которая родилась 2 декабря 1948 года, была на самом деле дочерью Реджани, но тот не мог признать ребенка, поскольку был женат. Однако, рассказывая о своем детстве, Патриция всегда называла Реджани своим patrigno, то есть отчимом. Сильвана вышла замуж за соседа Мартинелли, чтобы у дочери была фамилия, и сбежала со своим Кларком Гейблом в итальянскую деловую столицу.

– Я была возлюбленной, любовницей и женой одного человека, и только одного, – утверждала Сильвана. Она переехала вместе с дочерью в квартирку на Виа Тозелли в полупромышленном районе недалеко от главного управления компании Реджани.

С годами Реджани сколотил неплохое состояние благодаря «Блорт» – своей компании, названной по инициалам четверых основателей, которые еще до войны собрали средства на свой первый грузовик. И хотя впоследствии немецкая армия конфисковала у компании грузовики, после войны Реджани сумел восстановить дело, поочередно выкупая доли у партнеров, пока он не оказался единственным владельцем компании. Он стал уважаемым членом миланского делового и религиозного сообщества, щедро жертвовал на благотворительность и заслужил титул commendatore — командора. Жена Реджани скончалась от рака в феврале 1956 года, и к концу года Сильвана вместе с Патрицией въехала в его комфортабельный дом на Виа деи Джардини. Несколькими годами позже Реджани тихо обвенчался с Сильваной и удочерил Патрицию.

Сильвана с дочерью выяснили, что в доме они не одни. В 1954 году Реджани усыновил ребенка родственников, которые не могли заботиться о мальчике. Тринадцатилетний Энцо, трудный и неуправляемый ребенок, тут же невзлюбил новоприбывших.

– Сильвана будет твоей новой учительницей, – сказал ему Фернандо.

– Чему это она будет меня учить? – возмутился Энцо. – Она глупа и делает грамматические ошибки!

Энцо не ужился и с Патрицией: дети постоянно ссорились, и жизнь в доме Реджани стала невыносимой. Сильвана, которую растили в традиционном духе строгих правил и наказаний, безуспешно пыталась взять Энцо под контроль. Наконец она отправилась к Реджани.