Сказания Древней Японии

Месть Краба

В незапамятные времена жили-были в некотором месте Обезьяна и Краб^[21]. Однажды они отправились вместе на прогулку, и вдруг неподалеку от одной реки Обезьяна нашла семечко плода каки^[22], а Краб – рисовый колобок.

– И что за прелесть мне попалась! – начал первым Краб.

– А у меня вот что! – сказала Обезьяна, показывая зернышко каки.

Обезьяне было очень завидно. Как ни любит она каки, но от зерна ей проку мало, колобком же можно сразу закусить. Ей во что бы то ни стало захотелось колобка, и, замыслив непременно разжиться им, она с серьезным видом обратилась к Крабу:

– А что, господин Краб, не хочешь ли ты обменять свой колобок на мое семечко?

Краб отрицательно покачал головой и отрезал:

– Не имею ни малейшего желания. Какой мне расчет меняться – у меня вот какой громадный колобок, а у тебя совсем маленькая штучка.

– Так-то оно так, да не совсем так. Что и говорить, колобок, конечно, побольше зернышка, опять же его можно сейчас и съесть, но зато съел его, тут и конец всему, больше уж тебе не будет никакого удовольствия. То ли дело вот это семечко. Правда, скушать сейчас же его нельзя, но зато если посадить в землю, то скоро вырастет большое дерево, а на нем будет сколько угодно превкуснейших каки. Мне, правду говоря, жаль даже отдавать его тебе, но у меня их много, и мне хотелось бы, чтобы ты сам убедился, как много созревает плодов. Поэтому только я и предложила тебе поменяться. Не хочешь, так не стану особенно и упрашивать, унесу к себе домой и посажу там, но зато, когда поспеют плоды, ты не получишь ни одной штучки.

Обезьяна ничуть не сердилась, не выражала ни малейшего недовольства и знай себе напевала да напевала Крабу, ловко опутывая его.

Простоватый от природы Краб легко пошел на приманку:

– Ну, попробую посадить, коли так.

– В таком случае давай сюда твой колобок.

Добившись-таки от Краба колобка, Обезьяна торопливо запихала его в рот и начала жевать, боясь, чтобы Краб не передумал. Свое семечко она передала Крабу, стараясь показать при этом, что ей жаль расставаться с ним.

На том и распрощались.

Ну вот понес Краб семечко к себе домой и, как только добрался до дома, сейчас же посадил его, как учила Обезьяна, у себя в саду. Скоро показались ростки, а затем, лист за листом, веточка за веточкой, стало дерево с каждым днем все расти да расти. Это очень забавляло и радовало Краба, он испытывал громадное наслаждение при мысли о том, что скоро дерево станет большим и на нем появится много плодов.

Правду говорят, что для каштана и персика надо три, а для каки – восемь лет. Как раз на восьмой год осенью прежнее зернышко, величиной всего с кончик мизинца, превратилось в такое большое дерево, что на него надо было смотреть, задирая голову, и точь-в-точь, как говорила Обезьяна, все оно было увешано, словно бубенчиками, красными вкусными каки.

Краб был в восхищении. Ему очень хотелось поскорее попробовать каки, но, как ни старался он достать их снизу, увы, никак не мог захватить их своими клешнями, так как был очень низок ростом. Забраться на ветви дерева тоже никак нельзя: он ведь может двигаться только в одном направлении – только вбок. Как тут быть?

«Нет, – подумал он, – одному мне тут, видно, ничего не поделать; остается только идти к своей приятельнице Обезьяне и просить ее обобрать для меня плоды с дерева. Да, это самое лучшее».

Одним духом прикатил Краб к жилищу Обезьяны:

– Дома ты, госпожа Обезьяна?

– А, господин Краб! Милости просим, давненько не видались.

– Давненько-то давненько. А за это время то самое семечко, что я когда-то выменял у тебя на колобок, выросло в громадное дерево.

– Вот видишь, я ведь говорила тогда. Ну а как плоды, много их?

– Целая уйма… Только вот в чем штука. Ног у меня, как ты сама знаешь, очень много, но при всем том я все же не смог залезть на дерево и не добрался до плодов, которые вырастил с такой заботой. Ну не досадно ли? Совестно мне затруднять тебя, госпожа Обезьяна, но что делать? Пожалуйста, сходи нарви их мне. В награду за твой труд я дам, конечно, тебе одну-две штучки.

– Помилуй, такие пустяки, какая тут награда! Ведь мы же с тобой приятели, кажется. Сию минуту я пойду и нарву их тебе.

Выразив так легко свое согласие, Обезьяна отправилась вместе с Крабом. Пришли они к жилищу Краба. Глянула Обезьяна на дерево… А и правда! Дерево стало таким большим, что шапка валится смотреть на него, и все оно увешано красными спелыми плодами.

– Красиво, что и говорить; и хороши же должны быть плоды.

– Ну об этом потом будем толковать, а ты вот полезай скорее на дерево, рви да давай сюда.

– Ладно, сию минуту.

Обезьяна изготовилась и быстро вскарабкалась на дерево. Сорвав в мгновение ока одну штуку, она начала есть.

– Гм, первый сорт, лучше этого и быть не может.

Краб под деревом беспокойно завозился:

– Эй! Да ты никак сама наперед ешь? Ну, это совсем из рук вон что такое.

– Это я пробую, не ядовиты ли они. – Она опять сорвала каки и начала жевать.

– Ты опять ешь. Не смей есть там одна, бросай сюда!

– Ладно, сейчас брошу. – И она бросила одну штуку.

Живехонько подобрал Краб плод и изготовился чуть ли не целиком проглотить его, но… О ужас! Терпкая горечь связала ему язык, зубы.

– Это совсем горький, ты давай, пожалуйста, мне спелых.

– Ну а этот как?

Краб пожевал, пожевал и сплюнул – опять зеленый.

– И что ты только там привередничаешь? Ну вот тебе, вот!

Обезьяна изо всех сил стала бросать совершенно зеленые, твердые как камень плоды, попадая ими Крабу в голову.

– Ой, больно! – не выдержал Краб, падая навзничь.

Обезьяна швырнула еще раз.

– Больно, больно! Что ты делаешь?

– Да что мне тут толковать с тобой, все эти каки мои, а ты пропадай пропадом, издыхай совсем.

Затем разбойник-Обезьяна, как градом, стала сыпать совсем зелеными каки, разбив ими без сожаления Крабу вдребезги весь его панцирь. Заметив наконец, что он уже совсем не дышит, она сорвала все до последнего спелые каки и, захватив их в охапку, без оглядки пустилась домой.

У Краба был сын; в этот день он как раз отправился на прогулку со своим товарищем к одному дальнему озеру. Но вот он вернулся с прогулки – и какой же ужас застал дома! В саду под деревом лежал отец его Краб. Панцирь и клешни были разбиты вдребезги. Он уже не видел, он уже не слышал, он был Крабом уже того мира.

Видя это, Краб-сын чуть не помешался. Горько, безутешно начал он рыдать, обхватив бездыханное тело своего отца. Увы! Не вернуть его этим к жизни. Остается одно – отомстить за смерть отца, убив врага. Но кто же сделал это? Где он? Как найти хоть какие-нибудь следы? С удрученным видом оглядывался юноша кругом. Тут он заметил, что от тех красивых спелых каки, еще вчера висевших на дереве, не осталось и следа. Кругом валялись во множестве только зеленые, несозревшие плоды, которыми, вероятно, и разбит был панцирь его отца.

Молодой Краб хлопнул себя по колену:

– Ну, теперь понимаю. Очевидно, это дело рук Обезьяны. Не раз слыхал я от отца, что давно как-то, когда он прогуливался около реки с Обезьяной, он выменял у нее на рисовый колобок семечко каки, которое и посадил вот здесь. Значит, теперь этой подлой Обезьяне захотелось воспользоваться плодами каки, вот она и убила моего отца так по-разбойничьи. Так оно и есть, она унесла все спелые каки, только зеленые и оставила. Ну захотелось тебе покушать каки, что ж тут такого? Скажи ты об этом отцу, и он, конечно, поделился бы, но убить так бесчеловечно и убежать! Погоди же, подлейшая Обезьянишка, скоро я заставлю тебя узнать, как умеет мстить Краб.

Он рассердился так, что начал фыркать, изрыгая пену, и глаза налились кровью, потом начал думать опять.

– Как-никак, а Обезьяна – существо, умудренное житейским опытом; она сумела убить так ловко даже моего отца, где же мне с моими детскими силами справиться с нею?

Так и сяк думал он и совсем расстроился, не видя никакого выхода из этого положения, но вдруг у него словно просветлело в голове. Отец его всегда был в большой дружбе с каменной Ступкой. Эта Ступка прежде была простым камнем в каменной ограде, где жил старый Краб, но затем она была замечена людьми и сделала блестящую карьеру, добившись высокого звания Ступки. От природы она непоколебима в принципах и такого характера, что не пойдет назад, если даст обещание.

Если ей рассказать всё и попросить сделаться пособником в отмщении, то она, наверное, не откажет. Не откладывая в долгий ящик, молодой Краб отправился прямехонько к Ступке. Будучи принят ею, он с рыданиями рассказал все обстоятельства ужасной, незаслуженной смерти своего отца. Слушая его, Ступка глубоко расстроилась и всячески утешала молодого Краба.

– Какое злодеяние! – говорила она. – Могу представить себе, как ты должен быть огорчен, но не беспокойся, пожалуйста, я отомщу, убью врага. А все же враг-то ведь Обезьяна, и не так-то легко справиться с нею. – Затем она послала своего слугу просить пожаловать к себе Печеного Каштана, мастера стрелять из ружья, и Большую Осу, учительницу фехтования на копьях. Ступка давно уже находилась с ними в дружбе.

Когда Каштан и Оса пришли к Ступке, раздумывая, зачем она звала их, она обратилась к ним с такой речью:

– Очень благодарна вам, что скоро пожаловали. Я осмелилась побеспокоить вас по следующему делу. Я пользовалась чрезвычайными милостями со стороны батюшки присутствующего здесь Краба. Теперь (она рассказала подробно все) он понес незаслуженную смерть от Обезьяны, и я решила помочь этому господину, молодому Крабу, отомстить за смерть его отца, но противник наш – известный и ловкий смельчак Обезьяна, и не так просто и легко убить ее. Мне хотелось бы просить вас обоих сделаться также участниками этой мести. Вот почему я побеспокоила вас, прося прибыть сюда. Помогите, пожалуйста, убить эту подлую Обезьяну.

Выслушав все это, Каштан пододвинулся вперед и сказал убежденно:

– Из того, что я только что слышал, я вижу, что причиной ссоры послужил мой товарищ, плод каки, и вот я, тоже плод, считаю себя обязанным стать пособником господину Крабу в отмщении. Приказывай, пожалуйста, что находишь нужным.

Оса тоже не захотела отстать.

– А я, – сказала она, – очень рада случаю всадить свое копье и отомстить этой подлой Обезьяне, которая причиняла мне немало горя, засоряя мои жилища.

Ступка была очень обрадована таким единодушием этих молодцов.

– У меня просто прибавляется сил оттого, что вы так охотно соглашаетесь. Ну так вот, у меня есть некоторый план, не знаю только, как он понравится вам.

– Какой план?

– Во всех планах вообще самое важное – скрытность, пододвиньтесь-ка сюда поближе.

– Слушаем.

Говорят, что если три человека совещаются вместе, то и сам Мондзю^[23] не сможет придумать ничего мудрее. Ступка, Каштан и Оса, склонившись друг к другу, начали вырабатывать какой-то секретный план и, ведя свои переговоры шепотом, пришли наконец к какому-то решению.

– Будем же внимательны, – говорил один.

– Не вложим меча в ножны! – мужественно восклицал другой.

На этом они и расстались.

Ступка, которая была особенно дружна с отцом Краба, отправилась вместе с ним в его жилище и, обрядив как следует тело покойного, благоговейно поклонилась его праху. Обратимся теперь к Обезьяне. Убив беззаконно Краба, забрав все спелые каки, она была довольна, что ловко обделала дельце, но, сознавая все-таки, что она сделала скверное дело, за которое ей, наверное, должны отомстить родственники покойного, она ожидала от них страшной мести. Мысль об этом беспокоила ее, и она несколько дней сидела у себя дома, никуда не показываясь и томясь скукой.

Но не занимать наглости Обезьяне. «Нет, – решила она, – ничего подобного не может быть. Когда я убивала Краба, там не было никого постороннего, опять же Краба я забила насмерть, а мертвые не говорят; следовательно, никто не может и знать, что это дело моих рук, а раз никто этого не знает, то зачем мне самой расстраивать себя и наводить на себя страх? Да, конечно, нечего мне тревожиться об этом».

Успокоив себя такими доводами, она выбрала денек и осторожно пробралась к жилищу Краба с целью незаметно поразведать положение дел. Все оказалось точь-в-точь так, как она решила. Молодой Краб вовсе и не думает ей мстить. Родственники покойного пришли к тому заключению, что старик сам неосторожно залез на дерево, желая нарвать каки, но так как панцирь на спине у него очень тяжел, то ноги не выдержали; он кувырком полетел с дерева вниз и, упав на валявшиеся во множестве твердые, недозревшие каки, разбился насмерть. Причина, значит, в собственной его неосторожности, он, как говорится, что посеял, то и пожал, и мстить за это, конечно, некому. Обезьяна успокоилась и решила, что если дело обстоит так, то недурно было бы ей отправиться к молодому Крабу и выразить свои соболезнования по поводу этого несчастья. Вот она, обезьянья мудрость: глубоко тонет, да мелко плавает.

Так обстояло, значит, все дело. Но вот приходит однажды к ней посыльный от Краба. Раздумывая, зачем это он пришел, Обезьяна ввела его внутрь жилища и приготовилась выслушать.

– На днях господин наш, старый Краб, желая нарвать плодов каки в саду, залез, чего бы, собственно, ему не следовало делать, на дерево. Дело, конечно, для него непривычное; поскользнувшись, он кувырком полетел вниз и тут же испустил дух, разбившись о землю. Сегодня исполняется как раз седьмой день^[24] со времени его кончины. Ты была с ним в большой дружбе, и сын покойного просит тебя пожаловать на поминки, извиняясь наперед за скромность постного^[25] угощения. Кроме того, он просит тебя принять в знак памяти само дерево каки, которое ему не нужно. Он приказал мне просить тебя пожаловать к нам сейчас же вместе со мной. – Посыльный доложил все это очень вежливо.

Выслушав его, Обезьяна сделала вид, что очень поражена:

– Что такое? Господин Краб упал с дерева в саду и разбился насмерть? Да не может быть! Я просто ушам своим не верю. Ай, ай, какое несчастье! Должна сказать правду, есть тут немного и моего греха. С детства еще жили мы с Крабом душа в душу. Восемь лет тому назад прогуливались мы как-то около одной реки, и господин Краб нашел колобок, а я – семечко каки. Мы тогда же и поменялись этими штуками. Подумать только, что это злополучное дерево выросло из того самого семечка каки. Жаль, тем более жаль, что сама я, значит, немного замешана в этом… Знай я только, что выйдет такая история, ни за что бы не дала ему этого семечка, но он так упрашивал, что я поневоле должна была уступить… А теперь… вот поди же, какая история… Просто слов не нахожу.

То ли она лизнула потихоньку перец, но слезы полились у нее неудержимо, и она заплакала самым непритворным образом.

«И откуда берется только у нее? – диву давался посыльный. – Ну да посмотрим, скоро мы заставим тебя заплакать настоящими слезами».

Но он не подал никакого виду и еще почтительнее сказал ей:

– Как тебя расстроило это, как ты горюешь! Покойный барин Краб радуется, наверное, в глубине своей могилы. А какой ответ прикажешь доложить моему господину?

– Само собой разумеется какой. Я очень виновата, что, не зная о случившемся, не пришла до сих пор выразить свои соболезнования, но я хочу исправить свой промах и сейчас же отправлюсь поклониться усопшему.

– Как доволен будет молодой господин тем, что ты так охотно выразила свое желание пожаловать. Ну, я пойду немного впереди.

– Я сейчас же следом.

– С нетерпением будем ожидать.

– Сейчас, сейчас буду.

– Пока до свиданья.

– До свиданья, очень благодарна.

Когда посыльный ушел, Обезьяна заговорила сама с собой:

– Ну, конечно, так. У этого болвана Краба зря только глаза навыкате, ничего он ими не видит; ни на что путное он не годится. Взять хоть бы вот теперь: он совершенно не замечает своего врага, который тут же, подле. Наоборот, этого же врага он настойчиво приглашает на поминки, упрашивает принять дерево на память… Правду говорит пословица: «Вору же и награда». Дурак, ну дурак! Но не будем, однако, болтать об этом, все это в мою же пользу. Пойдем, пойдем на их поминки.

Чем дальше, тем наглее и наглее становилась Обезьяна. Принарядившись как следует, она отправилась в жилище Краба. Там ее почтительно встретили, склонившись до земли, родственники Краба, чинно рассевшиеся справа и слева у каменной ограды. Видя это, Обезьяна с надменным видом медленно проследовала между ними в переднюю. Здесь ожидал слуга Краба, который, завидя ее, с приветствием почтительно согнулся, провел ее коридором во внутренние комнаты и пригласил сесть на приготовленное для нее место.

Обезьяна уселась, где ей было указано, и стала отдыхать.

Спустя немного времени вышел к ней хозяин, молодой Краб.

– Добро пожаловать, госпожа Обезьяна. Прошу извинить, что принимаю теперь в таком убогом жилище, – вежливо приветствовал он ее.

– A-а! Сын покойного Краба! Неожиданно постигло тебя такое несчастье, воображаю, как должно быть тебе тяжело, – отвечала Обезьяна, с важностью высказывая свои соболезнования.

Тем временем начались хлопоты по приему гостя.

Внесли маленький столик с кушаньями, принесли сакэ.

Обезьяна была чрезвычайно довольна и, видя, что за ней так ухаживают, совсем забыла про осторожность и стала угощаться, что называется, до отвала.

После обеда ее провели в чайную комнату, где предстояло пить чай по всем правилам чайной церемонии. Попросив ее отдохнуть здесь, молодой Краб вышел. Прошло уже порядочно времени, а он все не возвращался.

«Я слышала, что чайная церемония^[26] – очень долгая история, но мне совсем не под силу терпеть так долго. Ах! Хорошо бы поскорее попить чайку, в горле совсем пересохло», – подумала она.

Обезьяна начала отрезвляться и стала ощущать сильную жажду. Потеряв всякое терпение и желая выпить хотя бы чашку кипятка, она подошла к жаровне, но только приложила руку к крышке котла, как спрятавшийся заранее в жаровне Каштан, рассчитав, что наступил подходящий момент, выпалил в нее так, что только бухнуло, и поразил ее в шею.

Это было для Обезьяны полной неожиданностью, и, ахнув, она повалилась. Но не такая это тварь, чтобы можно было уложить ее одним выстрелом.

– Ой! Ж…ж…жжет! – завопила она и, зажимая рану, стремительно вылетела из чайной.

Тут снаружи дома поджидала ее спрятавшаяся под свесом кровли Оса.

– Ага! Тебя-то мне и нужно, горная Обезьяна, – воскликнула она, выставив громадное острие своего копья и сразу же всадив его в щеку Обезьяны.

Одна засада за другой; совсем растерялась Обезьяна и, решив, что из всех тридцати шести способов сражаться в настоящее время наилучшим будет бегство, ибо жизнь дороже всего, прикрыла голову и опрометью кинулась к выходу. Но здесь ее уже поджидала Ступка, укрывшаяся в каменной ограде. С глухим криком навалилась она на голову пробегавшей Обезьяны и придавила ее к земле. Как-никак, а в насевшей на нее Ступке было не меньше трех пудов, под ее тяжестью Обезьяна не в силах была и шевельнуться, она только жалобно стонала.

Тут прибежал успевший уже переодеться в боевую одежду молодой Краб и, поблескивая перед самым лицом Обезьяны своими унаследованными от отца клешнями, холодно рассмеялся, увидев ее в таком положении:

– А как ты думаешь, горная Обезьяна, что будет теперь?

– Да, конечно, мне о том…

– Конечно. Об этом и говорить нечего. Ловко же ты убила злодейским образом моего отца.

– Нет… Он сам вследствие…

– А! Ты все стоишь на том же. Ну так я заставлю замолчать твой лживый язык, – сказал он и, раскрыв с щелканьем свои клешни, тут же напрочь отсек голову Обезьяне.

Так славно Краб отомстил Обезьяне за своего отца.

Зеркало Мацуяма

Давно тому назад в местечке Мацуяма провинции Этиго жили-были муж с женой. У них был ребенок, девочка, которую они очень любили. Так жили они себе припеваючи, не нарадуясь на свое ненаглядное детище.

Но вот случилось, что по неотложным делам мужу надо было отправиться в столицу. Теперь есть извозчики, есть железные дороги; отправляйся себе куда хочешь, но в те давно минувшие времена не было ничего подобного. Знатным и важным господам, может, и не приходилось, но простому люду оставалось только отмахивать целые сотни верст на собственной, унаследованной от родителей паре, по образу пешего хождения. От Этиго до столицы (в то время столица была в Киото) не то что рукой подать, много времени надо было, чтобы добраться до нее, и, конечно, хлопот, сборов и опасений было не меньше, чем теперь при поездке за границу.

И у мужа, оставлявшего свой дом, и у остающихся жены и дочки – у всех на душе было тоскливо и непокойно.

– Я постараюсь вернуться как можно скорее; смотри же домовничай тут без меня хорошенько… да чтобы с дочкой, гляди, не случилось чего, – наказывал муж.

– А вы, пожалуйста, будьте осторожны в пути, берегите себя да поскорее возвращайтесь, как только покончите дела, – говорила жена, и на глаза ее набегали слезы.

Тут подошла дочурка, наивный, еще не видавший света ребенок, которому казалось, что это путешествие не больше как побывка в соседней деревне. Не горюя поэтому особенно и любовно цепляясь за рукава отца, она стала просить его принести гостинца из столицы, обещая хорошо вести себя в его отсутствие.

Тяжелое дело разлука, если расстаются даже на короткое время. С одной стороны, неудержимо тянет что-то назад, а с другой – гонит вперед дело, которого никак нельзя бросить. Наконец муж решительно поднялся и вышел из ворот своего дома. Жена провожала его до ворот с маленькой дочкой на руках и долго еще смотрела ему вслед, пока дорожная шляпа его не скрылась в туманной дали.

– Ну, – сказала мать, – отец ушел, и тебе теперь приходится оставаться только с мамой, надо быть послушной, деточка!

Девочка утвердительно кивнула головкой:

– Я буду послушной, а получу я гостинец от папы, когда он вернется?

– Получишь, получишь. Я просила отца купить тебе то, чего ты больше всего хочешь, куклу; он непременно купит.

– Ах! Как это хорошо.

При виде радостного, веселого личика дочери мать почувствовала еще больше нежности к ней.

Когда у нее бывало свободное время, она принимала участие в играх девочки, рассказывала ей поучительные сказания древности, и так коротали они скучные дни и месяцы.

Покончив со своими делами, вернулся из столицы хозяин. За время долгого пути он так загорел, что был почти неузнаваем, но любящее сердце всегда подскажет; только лишь завидели его жена и дочурка, так тут как тут обе повисли у него справа и слева. Во время взаимных расспросов и приветствий, задержавшись только, чтобы снять дорожную шляпу и сандалии, вошел он в сопровождении их в дом.

Усевшись на своем месте, раскрыл он дорожную корзинку и достал оттуда красивую куклу.

– Вот тебе подарок в награду, что хорошо хозяйничала, дочка, без меня, – сказал он, передавая куклу дочурке.

Поблагодарив отца, взяла девочка куклу своими красными ручонками. Она была в восхищении, ведь это совсем не то, что привозится вообще сюда на продажу с товарами из столицы. С сияющим от радости лицом ребенок занялся куклой.

Затем муж достал из своей корзинки зеркало.

– А вот и тебе гостинец, – сказал он, отдавая зеркало жене.

Жена почтительно взяла его и стала рассматривать. Выросшая в горной, глухой деревушке Этиго, особенно в те еще темные времена, никогда не видала она ничего подобного и теперь смотрела на него с недоумением.

– Что же это, собственно, за штука? – спросила она. Муж рассмеялся.

– Эта штука называется зеркалом, в него можно смотреться. Как меч составляет душу самурая^[27], точно так душою женщины является зеркало. В нашей священной Японии есть три заветных сокровища^[28], и одно из них – это зеркало. В такой деревне, как наша, конечно, не достать его при всем желании, но я давно уже слышал, что в столице они есть, и вот теперь, воспользовавшись удобным случаем, раздобыл-таки одну штуку. Смотри же обращайся с ним бережно.

Узнав, что это за штука, жена пришла в восхищение.

– Теперь я буду считать просто за свою душу это драгоценное зеркало и, конечно, буду обращаться с ним со всей осторожностью, – сказала жена и, почтительно подняв его несколько раз в уровень с головой, тут же уложила его в шкатулку.

После этого началось угощение дорогого гостя, который с наслаждением отдыхал в родной обстановке от своего длительного утомительного путешествия. Долго не видавшиеся муж, жена и маленькая дочурка собрались теперь вместе и толковали о том о сем и все не могли наговориться…

А затем год за годом потекла обычная, без всяких происшествий жизнь. Окруженная любовью и заботой, благополучно росла да росла дочурка и вот наконец стала уже на возрасте.

Но не одно только хорошее есть на свете, и месяц не всегда бывает круглым, и цветы распускаются не каждый день. Так и на этот счастливый дом нежданно-негаданно нагрянула беда. А случилось ни больше ни меньше как то, что жена вдруг заболела.

Вначале ее болезнь была только легкой простудой. И об этом особенно не беспокоились, но шло время, а она не только не поправлялась, но, наоборот, чувствовала себя все хуже и хуже, и дошло до того, что и сам врач отложил в сторону свою ложку и призадумался, склонив голову набок.

Конечно, любящая и почтительная дочь приняла на себя все заботы о матери, как только она заболела. Она безотлучно находилась у изголовья больной, поила ее лекарствами, растирала ее и всячески ухаживала за ней, сама почти не смыкая глаз. Но неисповедимы судьбы человеческие. Почтительная любовь и преданность дочери, лекарства врача – все это, по-видимому, было бессильно…

Однажды мать притянула дочь поближе к своему изголовью и, держа ее за руку, долго всматривалась ей в лицо, а потом, вздохнув, горько заговорила.

– Теперь мне уже, видно, не выздороветь, и если я умру, ты должна еще больше, еще нежнее и почтительнее проявлять свою дочернюю любовь к отцу.

– Что ты, мама! Зачем говоришь ты такие печальные вещи? Ты скоро-скоро поправишься. А как будет тогда рад отец!

– Радостно мне слышать слова твои… От души хотела бы я, чтобы сбылось все, что хочется тебе, любящая дочь, но… все в мире предопределено, остается только с покорностью подчиниться этому. Так вот, есть у меня одна вещь, которую я хочу оставить тебе.

Тут она достала из-под изголовья шкатулку, которая все время хранилась там, и вынула из шкатулки зеркало.

– Это редкое, чудодейственное сокровище, называют его зеркалом. Его купил мне в подарок твой отец давно, когда ходил в столицу. Я оставляю его тебе на память обо мне. Когда после моей смерти ты затоскуешь обо мне, достань это зеркало и смотри в него… Всегда неизменно ты увидишь в нем меня.

Она передала зеркало дочери и, передав в этих словах все, что ей хотелось, высказав свою последнюю волю, стала дышать все слабее и слабее и любящей матерью, как была, тихо-тихо отошла в иные, светлые обители.

Велико было горе, беспредельно было отчаяние дочери и мужа. Приникнув к охладевшим останкам, как в безумии, неудержимо рыдали они. Но что можно поделать! Придя понемногу в себя, они совершили похоронные церемонии, как полагается по обряду, и, благоговейно преклонив колени, вознесли моления об усопшей.

Но шли дни за днями, а скорбь и печаль в нежно любящем сердце дочери не уменьшались и не уменьшались. Польет ли дождь, подует ли заунывно ветер, всегда, при всяком случае, с тоской в душе вспоминала она о покойной матери и скорбно рыдала… Но вдруг она вспомнила предсмертные слова матери.

«Тогда, оставляя мне на память о себе зеркало, она сказала, что, когда бы я ни посмотрела в него, она сейчас же явится в нем. Удрученная скорбью, я совсем забыла об этом. Достану его теперь, посмотрю», – подумала девушка и, вынув зеркало из шкатулки, стала пристально смотреть в него.

И тут совершилось чудо. В зеркале появилась фигура матери, точь-в-точь какой была она в молодости… она, совсем она, вот-вот заговорит.

Девушка была поражена и вне себя от радости воскликнула:

– Значит, душа матери переселилась в это зеркало и, проникшись сожалением ко мне, появляется в нем, когда я начинаю тосковать по ней. О, благодарю, благодарю тебя. Какую радость дала ты мне!

С тех пор и утром, и вечером смотрела она в зеркало и тем облегчала глубокую скорбь свою.

Между тем со смерти матери прошел год, и вдовый муж, уступая настояниям родственников, ввел в дом другую жену, которая стала девушке мачехой. Но, несмотря на то что она была не родной матерью, а только мачехой, кроткая по характеру девушка не сторонилась ее и почитала все равно как свою родную мать. Несогласий и раздоров у них не было, и отец совершенно успокоился. Но недолго было так.

Как-никак, а неглубокой души все-таки существо женщина – мало-помалу начались со стороны мачехи придирки. Нет-нет да и начнет она наговаривать мужу про падчерицу не то, так другое, но муж, зная, что таковы уж все мачехи, не брал совсем во внимание ее наговоров; наоборот, еще больше, еще нежнее стал любить свою дочь, так как к любви примешалась и жалость к ней. Это еще больше злило мачеху, и хоть она и не высказывала на словах, но в глубине души замыслила злое дело – так или иначе выгнать падчерицу совсем из дома. Какое неразумие, какое жестокосердие – возненавидеть невинное существо из-за того только, что нет детей у самой!

Утирая рукавом притворные слезы, обратилась однажды мачеха к мужу:

– Отпустите меня, пожалуйста, совсем из дому обратно к моим родным. – Она сказала это с глубокой печалью.

Муж был поражен такой неожиданностью:

– Что ты говоришь? Отпустить тебя совсем к твоим родным? Разве тебе противно жить у меня в доме, ты не хочешь быть мне женой?

– Смею ли я говорить такое? Мне и во сне не снилось, чтобы я не хотела жить здесь, чтобы мне противно было… Но если я останусь здесь в тех условиях, как сейчас, то жизни моей грозит опасность. Лучше уж, я думаю, теперь же отпустить меня совсем; вот почему и прошу я об этом.

Заливаясь слезами, она распростерлась почтительно перед мужем. Мало-помалу муж стал прислушиваться к ее словам.

– Что же грозит опасностью твоей жизни? В чем, собственно, дело?

– Падчерица, кто же больше. Она смотрит на меня как на мачеху и, возненавидев меня, задумала страшное дело – извести меня совсем. С некоторого времени она стала запираться у себя в комнате и, колдуя там над сделанным из дерева моим изображением, хочет в конце концов отнять у меня жизнь.

Выслушав ее подробно, муж не придал было особенного значения ее словам, считая их не более как наговором вроде прежних, но тут он вспомнил, что действительно, с некоторого времени дочь все запирается у себя в комнате и почти не показывается на глаза. Значит, в словах мачехи есть все-таки некоторая доля правды. Наполовину веря, наполовину нет и не решаясь высказать свое суждение, он решил, что самое лучшее – пойти ему в комнату дочери и выяснить, что в этом правда, а что ложь. Успокоив всячески жену, он неслышными шагами направился в комнату дочери.