Эрос & Танатос

* * *

Все имена, персонажи и события являются вымышленными. Любое совпадение с реально живущими или жившими людьми, наименованиями и событиями случайно.

– Простите, а вы мне не подскажете,

Что это за город – там, на горе?

– Вот это? Э-э-э… Инен баш баласы!

Это же ЭФЭ!

Юрий Шевчук, альбом «Периферия»

Пролог

Город, словно ватным одеялом, был укутан плотной пеленой дождя. Его капли, вопреки законам мироздания, не падали вниз и не летели в стороны, влекомые ветром, а висели неподвижно в воздухе. Впрочем, они были настолько мелкими, что дождь мог сойти за туман. И все же это был дождь. Мелкий, противный, затопивший весь Город.

Было время, когда Город еще не превратился в тысячеголового фасеточноглазого монстра, который никогда не спит, непрерывно переваривая в своем чреве человеческую массу. День был днем, а ночь – ночью. Днем Город наполнялся людьми и машинами – движением, которое можно было даже назвать упорядоченным, а не броуновским адом, который наступил спустя несколько десятилетий. Ночью же Город пустел. Лишь изредка громыхал дежурный трамвай, торопливо вышагивал припозднившийся прохожий, да тать^[1], как ему и положено, таился в нощи, выжидая своего часа. Конечно, могли тренькнуть где-нибудь во дворе расстроенная гитара и рассыпаться семечками девичий смешок. Но только не в такую погоду.

Все светофоры в огромном Городе ночью мигали желтым. В четыре часа утра трафик мало отличался от дневного, из-за чего подобное встретить было практически невозможно. А весь Город, одновременно мигающий желтым… Огоньки светофоров, отражаясь в бесчисленных каплях повисшего в воздухе дождя, превращались в огромные желтые шары, вспыхивающие и гаснущие во тьме. Игра воды и света в абсолютной тишине искажала восприятие пространства и рождала странные образы. Если встать в начале широкого и прямого, как стрела, Проспекта, тогда единственного, Город виден весь, и кажется, что ты на подводной лодке вплываешь в тоннель секретного бункера. А если удалось бы воспарить над улицами и отлететь немного в сторону, то Город, раскинувшийся на горе, показался бы маяком в бескрайнем море. Маяком, мигающим теплым желтым светом, указывая путь затерявшимся кораблям.

Вспоминая это, Эрик въезжал в Город через Южные ворота – самые главные. Самые красивые, самые востребованные и самые узкие. Всего попасть в Город можно было тремя путями; он являл собой почти остров. Раскинулся на горе, омываемой водами двух рек и ими же сжатой в узкий хребет: Светлой – широкой, спокойной, действительно светлой, и Темной – извилистой, коварной, с бесчисленными водоворотами. Южными и Западными воротами служили мосты через Светлую реку.

С севера же Город, словно корабль, прицепившийся кормой к причалу, да так и вросший в него навсегда, имел единственный сухопутный перешеек. Северными воротами можно считать въезд со старинного тракта. Но, помимо него, во многом благодаря огромной живущей по своим законам промышленной зоне, существовало еще бесчисленное множество дорог, дорожек, тропинок и воровских тропочек. Потому воротами Северный въезд можно считать весьма условно.

Восточных ворот у Города не было совсем. И, вероятно, не будет никогда^[2].

Грандиозный прожект их строительства, конечно, существовал. Он беспощадно опустошал казну на протяжении десятилетий, но строительство не продвинулось ни на шаг. Даже толком и не началось. То, куда исчезали деньги, горожан не слишком волновало, так как они все равно куда-нибудь исчезали бы. Не будь Восточных ворот, было бы Скоростное Метро, Воздушные острова или что-то такое же прекрасное и недостижимое. А может, виной всему была коварная Темная река.

Примечательно, что в незапамятные времена Восточные ворота существовали. О строительстве мостов через такие крупные реки, как Светлая и Темная, тогда речи, конечно, не шло. Были только речные переправы. Одна из них, Дудкин перевоз, как раз и располагалась у восточных, Спасских ворот древнего Города. За переправой начиналась старинная дорога в Сибирь. Название свое переправа получила от имени владельца, ушлого стрельца Антоши Дудки. Тот не только выспросил разрешение на устройство платного перевоза у самого царя Алексея Михайловича, но и завел на берегу рядом с переправой корчму. Позже, после появления Старого Сибирского тракта, превратившегося впоследствии в главный Проспект, Спасские ворота и Дудкин перевоз оказались на окраине жизни. Город потерял Восточные ворота. Дудкин перевоз сохранился до сих пор: служил подспорьем «безлошадным» дачникам, обосновавшимся на левом берегу Темной реки. А Спасские ворота, как, впрочем, и сама древняя крепость, просто исчезли с лица земли.

…Старый Ырынбурский тракт уперся в Южные ворота. Город парил маяком над водами Светлой реки. Мигал желтым призывным огнем. Слева, на горе, эпический всадник, осадивший коня перед самым обрывом на вершине, оставался невидим. Вода – не его стихия, и он притих, спеленутый со всех сторон влагой этого то ли тумана-переростка, то ли дождя-недомерка. Въехав на мост, Эрик физически ощутил громаду приближающегося Города. Входя в него, ты становишься его частью, песчинкой на его мостовых. «Белая река, капли о былом, ах, река-рука, поведи крылом».

Въезжая в Город, Эрик ожидал наткнуться на очередной полицейский пост. За то время, что он добирался сюда, его останавливали несколько раз. Самым серьезным кордоном оказался тот, что стоял перед формальной границей Города, там, где раньше был стационарный пост ГАИ. Четырехполосная дорога перегорожена бетонными блоками. Узкий проезд охраняют несколько полностью экипированных и вооруженных бойцов. Проверяют документы. Здесь его держали дольше всего. И только тут, глядя на промокших насквозь крепких ребят в масках, Эрик впервые всерьез подумал о Чуме, которая охватила весь мир. Она добралась и сюда. Она реальна! Вот как бывает: ты живешь, строишь планы, но можешь оказаться в чумном бараке завтра или через неделю и не выжить. Долго размышлять об этом Эрик не хотел. Не сейчас! Он наконец обрел долгожданную свободу. Ничего, что на поверку она оказалась совсем не такой, какой представлялась. Времена не выбирают.

Никакого поста в Городе не оказалось. Как, впрочем, и обычного движения. Пустынные улицы, мигающие желтым светофоры. Чума словно заставила ночной Город откатиться на полвека назад.

За мостом Эрик свернул к Обелиску. Зацепившись за острую пику гранитного монумента, мысли рассеялись, разлетелись на фрагменты и всплывали теперь хаотично, словно мерцающие огоньки. Почему египетская цивилизация оставила столько памятников? Грабители всех мастей, называя себя учеными, исследователями, путешественниками и прочими, растащили по всему миру гробницы с мумиями, обелиски, каменные изваяния и много чего еще. В любой европейской столице – египетские обелиски на площадях. Огромные залы музеев заполнены трупами фараонов и их усыпальницами. То, что разорение могил «для науки» никого не смущает, – другой вопрос. Великая европейская цивилизация аборигенов за людей никогда не считала, да и не считает до сих пор. Сильнейшие страны вывезли из своих колоний (и не только) все, что может представлять хоть какую-то ценность. Только Китай сумел сохранить в неприкосновенности известное и крайне интересное захоронение – гробницу императора Цинь Шихуанди. Да, знаменитую терракотовую армию откопали и изучили, но к самому кургану не притронулись. Вероятно, им удалось это благодаря относительной изолированности от европейцев и правильному отношению к своей культуре. Подобными знаниями, часто абсолютно бесполезными, Эрик вдоволь обогатился в последние годы. В силу обстоятельств времени для чтения у него было предостаточно.

Мысли продолжали скакать с одного на другое: «Да, Египет. Очевидно, сухой климат Северной Африки поспособствовал сохранению артефактов на протяжении стольких веков. Они пережили даже Римскую империю, протянув вплоть до того момента, когда явилась европейская цивилизация в пробковых шлемах».

Сосредоточиться не получалось. В голову некстати лезло: «А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища – страшное дело!»^[3]

Справедливости ради нужно заметить, что этот обелиск не был родом из Северной Африки. Как, впрочем, и Город не был европейской столицей, из-за чего и не мог бы претендовать на свою долю награбленного. Обелиск был вырезан здесь, из местного гранита, установлен на берегу Светлой реки – правда, почему-то в овраге – и олицетворял собой великую дружбу двух народов.

Эрик никак не мог собраться с мыслями: «При чем здесь Египет? О чем я вообще?»

Он стремился в Изумрудный Гай – относительно молодой район Города, раскинувшийся на высоком и крутом берегу Темной реки. Эрик не смог бы даже себе внятно объяснить причину, по которой туда направлялся. Никто его не ждал. Тем не менее он ехал именно туда. Дорога под обелиском вдруг резко расширилась, а дальше рассыпалась на несколько, оказавшихся Эрику совсем незнакомыми, выездов. Город сильно изменился в его отсутствие. Выбрав путь по наитию, Эрик помчался дальше по ночным улицам, въехал в Изумрудный Гай и дальше, с трудом вспоминая дорогу, пробрался сквозь лабиринт невесть откуда взявшихся современных многоэтажек. По прежним меркам это были просто небоскребы, по двадцать-тридцать этажей каждый, занимающие несколько кварталов и стоящие вплотную друг к другу. Огромная бездушная громада, наполненная людьми. Населения этих домов хватило бы на небольшой провинциальный городок. Из всего бесчисленного множества окон сейчас не горело ни одно. Это само по себе странно для большого города, даже учитывая глубокую ночь. «Карантин!» – вспомнил Эрик.

Куда же он рвался, чего хотел на самом деле? Встать под темными окнами, зная только, что где-то в недрах этого муравейника есть кто-то близкий, свой? И это щемило душу, заставляя его стоять посреди ночи в мороси дождя, пытаясь угадать, какие окна ему нужны…

Часть 1

…Эрос действует с самого начала жизни и выступает как влечение к жизни…

…Любое поведение человека так или иначе вытекает из инстинкта жизни…

З. Фрейд

1

Родился Эрик здесь, в Городе. В Темниковке, бывшей когда-то отдельным городком, но давно уже втянутой спрутом большого Города и ставшей неотъемлемой его частью. Сами темниковцы происхождением своим гордились и говорили о нем с неким вызовом, а жители центральной части Города к Темниковке и ее обитателям относились настороженно. Район пользовался дурной славой. И вполне заслуженно. Так уж исторически сложилось, что вся основная промышленность была сосредоточена на севере – там Город не был так жестко ограничен реками. Темниковка не просто примыкала к промзоне, она охватывала ее, была неразрывно внедрена в ее тело. Сюда же, в Темниковку, в годы Великой войны был временно эвакуирован, да так и остался навсегда, огромный завод с верховьев Волги. Закономерно, что подавляющая часть жителей трудилась на заводах. Классиками революционных идей много чего понаписано про гегемонию. Возможно, они ошибались, идеализируя рабочий люд. А может, цинично врали ради своих корыстных целей. Да простят нас пролетарии всех стран, но объективно криминогенная обстановка в Темниковке была самой напряженной в Городе. Ну и в целом к концу XX века атмосфера здесь была ровно такая же, как в любой рабочей слободке конца века XIX. Трудно поверить в это по прошествии трех-четырех десятков лет, но в семидесятые годы прошлого века там еще практиковались драки «стенка на стенку», как и многие сотни лет назад на Руси.

Звали Эрика на самом деле Эрос. Отец, грек по национальности, настоял на этом имени. Он горячо убеждал супругу, что символизм имени бога любви несведущие люди воспринимают слишком однобоко, в то время как он является олицетворением главного влечения на земле – влечения к жизни. «Эрос Криони звучит очень красиво», – увещевал он жену. Устав спорить, она махнула рукой. «Все равно будет Эриком», – решила для себя. Так оно и случилось. Отец сам лишь несколько раз торжественно назвал малыша Эросом, а потом незаметно для себя «съехал» на уменьшительно-ласкательное Эрик. Позже, при поступлении в школу, мама договорилась записать сына Эриком, так что сам он крайне редко вспоминал свое настоящее имя.

Помнил себя Эрик лет с пяти. С подготовительного класса. До того – только разрозненные смутные отрывки на уровне ощущений. Детсадовские воспоминания тоже были довольно размытыми и сводились к ненавистным тефтелям с рисом, которые заставляли есть (неужели самым противным в детском питании были тефтели?), бордовому бархатному банту (у всех были красные из атласа), к годовщине Великого переворота, тоскливым прогулкам, мало отличающимся от тюремных (тоже за решеткой), поцелуям за одеялом во время тихого часа (не понимая толком зачем, но наслаждаясь восторгом аудитории). Лица той бойкой девчонки Эрик уже не помнил, но полынно-горький вкус ее губ мог почти физически чувствовать на протяжении всей жизни.

Зато дворовая жизнь прочно сохранилась в памяти, стала частью Эрика, во многом поспособствовав формированию его характера. Дом, в котором они жили, можно было назвать темниковским «кораблем». По аналогии с первым, центровым: там, в центре Города, длиннющая многоподъездная, облицованная белоснежной плиткой девятиэтажка была метко прозвана в народе «кораблем». Дом Эрика был также безграничен в длину, но уныло сер и имел всего пять этажей. И если тот, в центре, горделиво стоящий на возвышении с прекрасным видом из иллюминаторов верхних палуб, и впрямь походил на океанский лайнер, то темниковский скорее напоминал списанную баржу, пришвартованную к краю огромного пустыря. Дом этот не был частью квартала. Он стоял особняком. Со стороны подъездов имелся тротуар, проезжая часть с никому в те времена не нужной парковкой и дальше – довольно большое, ничем не занятое пространство, заканчивающееся гаражами и оградой детского сада (Эрик ходил в другой, находившийся гораздо дальше от дома). Летом это пространство было футбольным полем, зимой – хоккейной площадкой. С другой стороны, так же за тротуаром и проезжей частью, раскинулся поистине необъятный по любым меркам пустырь. Занимал он гектаров десять, а ровно посередине имелось небольшое озерцо. Мальчишки презрительно называли его болотом, хотя заболоченными были лишь берега, а по самому озеру особо отчаянные плавали на небольших плотах и даже устраивали баталии. С двух сторон пустырь обходили довольно широкие и бойкие по тем временам магистрали, отделенные от него высокой и колючей живой изгородью. Темниковский «корабль» одиноко прибился к пустырю с севера. Он был единственным домом в проулке перед пустырем. За ним начинался микрорайон, называемый Северными дворами. С противоположной стороны необозримое пространство пустыря заканчивалось задворками огромного ДК. Дворец культуры не был насмешкой над своим названием – его он носил по праву. Монументальное и величественное сооружение парадной стороной выходило на большую площадь, каскад лестниц и фонтанов спускался от него к главной транспортной развязке Темниковки. Здесь начиналась другая жизнь: с парадными витринами (пусть и не такими, как в центре), суетой, удушливой гарью «Икарусов» и очередью рогатых «тролликов». Остановка «ДК» была конечной почти для всего транспорта, приезжающего из центра. В том числе и для экспресса в аэропорт. И, если повезет, можно было увидеть, как в него, кроме обычных пассажиров, заходят молодцеватые летчики и стюардессы с бесконечными ногами.

Непосредственный выход к пустырю из всей округи имел только дом Эрика, и потому тот считался законной вотчиной их дворовой братии. Другие жилые дома располагались поодаль. Правда, на самом видном месте, на возвышенности между домом Эрика и озером, бельмом на глазу развитого социализма красовался двухподъездный барак чудесного розового цвета. Был ли выбор цвета случайным, или таким способом местные власти хотели немного скрасить жизнь несчастным жителям, компенсируя этим отсутствие водопровода и канализации, теперь уже не узнать. Деревянный «двухочковый» (видимо, по количеству подъездов) нужник располагался практически перед балконом Эрика. До уличной колонки с водой оттуда было метров двести. Из всех обитателей барака претендовать на обладание пустырем мог только один пацан, чуть постарше Эрика, настоящего имени которого во дворе никто не знал. За способность вскипеть за секунду он имел прозвище Карбид; он откликался на него, не обижаясь, и равноправно участвовал во всех затеваемых на пустыре делах. В их двор он, однако, ни разу не зашел.

А затевали на пустыре… Чего только не затевали! Из невинных детских забав можно вспомнить разве только те самые битвы на плотах, ловлю головастиков и дафний летом, а еще катание со склонов озера на лыжах и санках зимой. Нужно сказать, что разновозрастных детей во дворе было очень много. Дом большой, да и возраст жильцов подобрался такой, что все были с детьми. Жили дружно. Сплоченный такой дворовый коллектив. Стая. Старшие главенствовали, но мелких не обижали. Более того, чуть не с дошкольного возраста привлекали к затеям совсем не детским, «вязали» пацанов общими делами с самого раннего возраста. Например, вполне обычным делом было, если пара-тройка старшеклассников бросала клич: «Айда на пустырь шакалить!» И все пацаны, бывшие в тот момент во дворе, обязаны были пойти. В итоге собиралась ватага человек в двадцать, основной костяк которой составляли «детки» от десяти до четырнадцати лет. Попадали и несколько малышей. Эрик не помнил, сколько ему было, когда он в первый раз пошел «шакалить». Наверное, уже учился. Классе в первом, может, во втором. Не пойти было нельзя. Не имело никакого значения, как ты лично относишься к этой затее. Да и что понимает мальчишка в семь лет? Либо ты со всеми, либо один, то есть изгой. «Шакалили» очень просто. Через пустырь проходила единственная асфальтированная дорожка. Она начиналась от дома Эрика и выходила прямиком к ДК, соединяя Северные дворы с главным транспортным узлом Темниковки. Все, кому нужно было к конечной остановке или обратно, ходили здесь. Путь кратчайший, всегда чисто, асфальт. Но, кроме этой оживленной дорожки, пустырь пересекало и огромное множество стихийных тропинок. Надо ведь было как-то переходить его и в других направлениях. Обходить бескрайние просторы по благоустроенным тротуарам было очень долго, вот и продрали темниковцы дыры в живой изгороди, протоптали тропинки, как им удобно. А тянулись они, зачастую извиваясь между зарослями кустарника и немногочисленных деревьев. В таких зарослях стая шакалят и поджидала свою жертву. Ею становился любой пацан школьного возраста, имевший неосторожность сунуться через пустырь в одиночестве. К нему подходили те самые «малыши», явно младше его и слабее, и учтиво просили двадцать копеек. Совершенно неважно, как вел себя тот пацан – отдавал двадцать копеек или отказывался, – итог всегда был один: карманы выворачивали полностью. Часы, цепочки, браслеты – снимали все. До драки, как правило, не доходило. В зависимости от борзости «клиента» из кустов появлялись все новые и новые персонажи, становившиеся все крупнее и крепче с каждой необдуманно брошенной фразой или действием. На памяти Эрика все жертвы расставались со своими сокровищами добровольно. Кто-то плакал, кто-то играл желваками, представляя, как отомстит этим мелким говнюкам (мечты, мечты…). Наверное, если бы хоть раз попался отчаянный парень, бросившийся в драку, несмотря на неравенство сил, все бы кончилось плохо. Стайный инстинкт и детская жестокость, подкрепленная ощущением безнаказанности, ни к чему хорошему не приводит. Не было у тех темниковских мальчишек моральных принципов. Только зарождающиеся понятия. Разорвали бы шакалята свою жертву. Трудно сказать, как бы Эрик жил с этим дальше, вырос бы другим человеком и сумел бы забыть все, как дурной сон. Но ничего подобного не случалось.

Повезло маленькому Эрику не раз. При всей аморальности «шакалки» по степени риска это было одно из самых безопасных занятий на пустыре. Можно было утонуть в «болоте», не удержавшись на плоту, но никто пока не утонул, и это казалось маловероятным. Гораздо опаснее были те самые драки «стенка на стенку». Совсем малышей, конечно, не брали. Но, как только тебе исполнялось десять, отказываться от участия в драке было уже нельзя. Противостояли друг другу враждующие дворы. Северные, к примеру, люто враждовали с козловскими. Кто был этот мифический Козлов (или Козловский), никто не знал. Как и то, чем он был знаменит и за какие заслуги увековечен. Тем не менее такой персонаж наверняка существовал и был просто неимоверно крут, так как добровольно называться козловскими в полукриминальной Темниковке по другой причине вряд ли бы кто-то решился. Еще поблизости были дворы светлые, темные, Поселок дураков (веселое название микрорайона – отдельная история). Наиболее ожесточенно бились на пустыре северные с козловскими. Поножовщины не было, но и джентльменских правил не существовало. Сознательно насмерть не забивали, однако случайно могли. Пробитые штакетником черепа и сломанные конечности были делом обычным. Эрик, став постарше, участвовал в таких драках, но всего пару раз, и они прошли относительно спокойно. Все равно еще мелкий был, сам в гущу отчаянно не лез, а специально его никто не отлавливал. Главными бойцами были парни постарше. Потом Эрик с родителями переехал в центр, и там, во дворах князевских и графских (каковы амбиции в центре, однако!), циркулировали больше рассказы о былых сражениях, нежели реальные массовые драки. Так что обошлось не только без особых моральных травм, но и без физических. Хотя возможностей для этого забавы детворы того времени предоставляли достаточно. Благодаря старшим товарищам Эрик очень рано увлекся пиротехникой. Слова этого он, конечно, не знал, как в целом и химия была для него лишь книжкой из раздела «Учебники» в книжном магазине, а надпись «8 класс» относилась к иному, взрослому миру. Тем не менее уже в первом классе он знал несколько принципиально разных способов изготовления зарядов для бомб. Их просто взрывали за гаражами. Когда на пустыре затеяли грандиозную стройку, она на долгие годы стала для детворы местом игры в войнушку, а бомбы служили отличным антуражем театра боевых действий. Самым простым вариантом было соединение воды и карбида в стеклянном пузырьке. Он же являлся и самым опасным. Газ выделялся очень быстро, и, для того чтобы успеть плотно завернуть крышку и бросить пузырек, нужно обладать изрядной сноровкой. Гораздо удобнее были бомбы селитровые. Селитра без проблем находилась в любом хозяйственном магазине – ее легкомысленно продавали даже детям. Терроризм в те благословенные времена тихо дремал где-то в ущельях далеких гор и селитрой не интересовался. А дети интересовались. Разведенной в тазике с водой селитрой пропитывались обыкновенные газеты, которые затем сушились прямо на батареях. Где в этот момент были родители? О чем они думали? Или чем? Маленьким сорванцам все сходило с рук. Пропитанная селитрой газета служила идеальным газогенератором. Подожженная, она очень быстро тлела, выделяя газ. Процесс был существенно более контролируемым, чем в случае с карбидом^[4]. Времени запечатать пузырек с тлеющей газетой было больше, но все равно случалось так, что кто-то не успевал отбросить самодельную бомбу подальше. Были и руки, посеченные осколками, и даже выбитые глаза. Мимо Эрика все осколки пролетели мимо. Снова пронесло.

Дворовые мальчишки всех возрастов варились в одном котле. Старшие всегда брали младших в любую затею, и это не обязательно приобщение к взрослому миру вымогательства и драк. Футбол, хоккей, десятки других игр во дворе – малышня путалась тут же, под ногами, и никто ее не шпынял. Двор был поистине огромен, места бы хватило всем, даже если бы мальчишки и девчонки всех возрастов взялись одновременно заниматься своими делами. Однако все носились гурьбой. Что делали взрослые (ну, скажем, учащиеся старших классов), тем же интересовались и малыши. Если бы старшим это было в тягость, вряд ли они стали бы терпеть. Нравы в Темниковке все же были суровы. Было ли такое единство поколений, воспринимаемое здесь вполне естественно, уникальным примером, случайно сложившимся в одном замкнутом социуме, Эрик не знал. Но ни в школе, ни в других дворах, где ему потом пришлось жить, он больше с таким не сталкивался. О взаимоотношениях старших и младших во дворе говорила и еще одна история, приключившаяся с самим Эриком.

Рядом с домом, в одном из углов пустыря, примыкающих к их переулку, затеяли большую стройку. Строили административное здание, которое должно было вместить в себя все руководящие органы района. Весь ум, всю честь и всю совесть Темниковки, ее верных хунвейбинов и просто администрацию. Стройка эта продолжалась много лет. На радость детям никто ее толком не охранял, а потому доски от забора быстро перекочевали на темниковские садовые участки, и стала она на эти годы даже не частью пустыря, а, скорее, продолжением двора. Отдельной площадкой для игр. Однако ко времени той истории стройка еще только начиналась. А начинается любая стройка, как известно, с котлована. Вырыт он был огромный, в соответствии с масштабами воздвигаемого Храма высшей темниковской власти.

Эрик тогда только закончил первый класс. Старшим мальчишкам как-то удалось заманить его сверстников на дно того самого котлована. Взрослые пацаны выстроились кольцом по краю и стали забрасывать малышню комьями земли. В этом не было никакой особой жестокости. Обычная детская забава. Суровая действительность. Вы в Темниковке, ребята! Обстреливаемая и уже изрядно грязная мелюзга не воспринимала ситуацию трагично и пыталась отвечать. Правда, снизу-вверх бросать существенно тяжелее. Да и силы были явно неравны. Большая часть снарядов, посылаемых снизу, даже не вылетала из котлована, в лучшем случае разбиваясь у ног старшеклассников под их дружный хохот. Земли на дне почти не было, только плотная глина, которую тяжело отковыривать. Бросаемые сверху комья разбивались в пыль – слепить их обратно не представлялось возможным. Иногда, конечно, прилетало и старшим, но это их скорее раззадоривало, а малыши уже стали выбиваться из сил. Наконец, Эрику улыбнулась удача: один из его снарядов угодил точнехонько по лицу девятиклассника Олега. Тот вскрикнул как-то уж очень громко, не убрал рук от лица. На рубашку полилась кровь. Эрику случайно подвернулся под руку густо обмазанный глиной кусок гранитного щебня. Позже выяснилось, что у Олега помимо повреждения мягких тканей оказалась сломана челюсть и выбиты три передних зуба. Прибежавшие через пару часов разбираться, кто изувечил их мальчика, родители Олега, увидев первоклассника, слегка охолонули, но потом еще долго изводили маму Эрика жалобами на проблемы с лечением парня. А досталось ему здорово. Челюсть заживала долго, зубы пришлось вставлять искусственные, шрамы на лице остались на всю жизнь. Что до самого Олега и его сверстников, то ни разу за те несколько лет, которые Эрик прожил в этом доме, никто его не упрекнул, не напомнил о том случае. Олег смотрел неприязненно, но ничем его не отделял от прочей малышни. Из-за разницы в возрасте близкого общения у них и так не могло быть. А во всех общих затеях они участвовали вместе, как и прежде. Просто выместить на Эрике злобу было не по понятиям.

Хотя могло все закончиться и по-другому. В соседнем подъезде жил мальчишка на пару лет старше Эрика. Звали его Федя – любимец всего двора. Красивый, улыбчивый. От него как будто веяло светом и добротой. Вся малышня обычно крутилась возле него. Учился он не в одной с Эриком школе, а где-то на самой окраине Темниковки, у железной дороги, где старшеклассники за какую-то провинность и забили Федьку до смерти. Он не был борзым или задиристым. Не мог сам ввязаться в драку. Не мог, наверное, даже дерзко ответить. Чем он сумел так досадить этим нелюдям, Эрик не знал. Подробностей никто первокласснику не рассказывал. Хоронить Федю вышел весь двор – и взрослые, и дети. А Эрика не покидало ощущение нереальности происходящего.

Смерть как таковая не была для Эрика чем-то далеким и непонятным. Он еще не сталкивался с потерей близких, даже на городском кладбище бывать не приходилось ни разу. Но со смертью и, что самое странное, с похоронами он сталкивался довольно часто. О том, что человек смертен, а иногда смертен внезапно, темниковцам напоминать было излишним. Пусть трамвайные рельсы делали лишь робкую попытку проникнуть в эту часть города, образовав небольшое кольцо в южной, самой далекой от их двора, оконечности Темниковки, зато самая настоящая железная дорога, «Старый Транссиб», проходила менее чем в километре. Чтобы попасть в ближайший парк или на стадион, необходимо было эту дорогу перейти. Тоннель под железкой был темен, загажен и почти всегда затоплен, а переход «черт знает где» по пешеходному мосту представлялся темниковцам таким же нерациональным и нелогичным, как операция на гланды не через ротовую полость. Рациональность с логикой регулярно пожинали свои кровавые плоды. Однажды это случилось прямо при Эрике. Метрах в тридцати от их ватаги, только вознамерившейся перебегать железку, вылетевший из-за поворота товарный состав переехал женщину с двумя сетками в руках. Собралась толпа; мальчишки тоже ринулись посмотреть. Неизвестно, детская ли жестокость или же неспособность осмыслить чужую смерть были причиной их равнодушного любопытства, но происшествие запомнилось как вполне обыденный эпизод. Как и случайно найденный ими труп мужчины за гаражами или скончавшиеся прямо у них на глазах два незадачливых забулдыги. В их доме, с противоположной от подъездов стороны, располагалась аптека. Эти несчастные, не имея, вероятно, денег даже на бутылку плодово-ягодного и толики мозгов, купили по фунфырику, в те времена содержащей спирт, чемеричной воды. И выпили прямо на крыльце аптеки. Отходили оба здесь же, неподалеку, в кустах. Хрипя и синея на глазах у местной детворы. Скорая не успела – увозили уже трупы. Не то чтобы смерть тогда специально интересовала Эрика или как-то влекла его – просто очень часто оказывалась близко. Слишком часто для маленького мальчика. Следовала рядом, демонстрировала свое присутствие. Он нечаянно оказывался среди любопытствующих мальчишек и, случалось, заставал миг перехода. Грань, за которой живое становится неживым. Нельзя сказать, что он искал такие моменты. Так распоряжалась судьба.