Император 2025. Изначальные. Книга первая

Попытался облизать губы. Фу! Губ нет. Одна сплошная корка. А дед все наблюдает. Ни один мускул не шевельнется. Как маска. Я читал, что в Японии, Китае и даже в Венеции делали маски из человеческих лиц, так что отлепить их без желания носящего человека невозможно.

О чем я думаю…

– Вставай, смердишь сильно, – сказал дед.

«Как же вставать? – подумал я. – Шевельнуться не могу».

Попробовать подтянуть колено. А-а-а… Все тот же скрипучий хрип известил меня, что делать этого не стоит. Закрыл глаза. Шиплю. Пошипеть не удалось. Меня ухватил острыми клыками большой экскаватор и поволок куда-то. От резкого рывка в голове заревела сирена, но быстро замолкла. Потому что сознания нет – сирены нет. Сколько меня тащил этот дикий дуб-экскаватор, я узнал потом, но очнулся от того, что захлебывался ледяной водой, а зубы стучали от озноба, который пробирал все тело. Зубы стучали везде. В голове, в животе, в ногах…

Удалось сфокусировать взгляд. Устроился так, чтобы вода не заливалась в рот, а обтекала лицо и толкала в затылок. От этого ощущения стало лучше и моему сплошному синяку – голове. Так бы лежал и лежал, а потом заснул и уже бы не просыпался. Махом решил бы проблему. Перестало бы все болеть. Очень хотелось спать. Глаза стали самопроизвольно закрываться. И тут снова дикий дуб-экскаватор ухватил меня за плечи и выкинул на галечный пятак.

Прошло пять, десять или тридцать минут, и я потихоньку начал приходить в себя. Правый глаз открылся. Левый открывался, но щелочкой и слезился так, что я все равно ничего не видел. Чуть огляделся. Горная речка. Серо-белые валуны. С одной стороны скала, уходящая вверх так, что не видно, где она переходит в плато. Альпинисты бы невзлюбили эту скалу. Отрицательный угол метров до ста, а может быть, и больше. Я лежал на покатом берегу, покрытом слоем пыли, с крапинками коричнево-серых кустов. Белая пыль была везде. На растениях, камнях, скале, и даже вода была какого-то мутного белого цвета.

Ощущение постепенного возвращения к реальности накатило холодной волной. Ныло все. Но я точно мог двигать всеми конечностями, и, похоже, кроме ребер у меня ничего не было сломано. Ребра я и раньше ломал, когда дважды падал с тарзанки. Ощущения были похожие. Глубоко вздохнуть не могу. Дышу короткими вздохами. Чувствую, что на мне ничего нет. Вообще ничего. Я посмотрел на деда-дуба. Да, монументальный человек. Квадратный. Ростом, наверное, под два метра. Громадные покатые плечи, руки как мои бедра – с маленькими пальчиками на широченной ладони. Почувствовав мой взгляд на себе, он плавно сместил туловище и, точно рентгеном, осмотрел меня.

Кивнул, как будто своим мыслям, мотнул головой. Рассматривать этот жест можно было только в одном варианте. Идти за ним. Поднявшись и утвердившись в вертикальном положении, я понял, что все возможно, если сильно бояться. А я по какой-то абсолютно непонятной причине боялся. Боялся этих серо-белых скал. Этой холодной белой воды в горной речке. Деда-дуба с серой шапкой волос на голове, седой бородой и глазами-льдинами, что просвечивали меня насквозь. А еще больше я боялся понять, что это не сон.

Для себя я решил, что буду считать все это сном, а потом, когда захочу, раз – и проснусь. На вопрос, почему я до сих пор не проснулся, у меня ответа не было, и я не стал продолжать эту мысль.

«Когда надо будет, проснусь. И все, точка», – решил я для себя снова. Так говорил Петрович, мой учитель, когда не хотел говорить или обсуждать что-либо дальше.

«Как же я, голый-то пойду?» – промелькнула мысль.

Но пошел. Идти за фигурой деда-дуба пришлось далеко. Однако то ли молодой организм не мог долго находиться в состоянии «болен», то ли меня все же подлечили, но чем дольше я шел, тем легче мне становилось. Шли километров пять. Странная мысль пришла по ходу ковыляния босиком по грунтовой дороге: я подумал, что нелегко было меня нести на руках к речке деду-дубу.

Наконец, из-за поворота стали слышны звуки селения, и я увидел, куда попал. Начало долины в окружении горных массивов со сверкающими снежными верхушками вызывало если не восхищение, то уважение к древним громадам, которые видели еще самого Александра Македонского.

«Почему Македонского? – спросил я себя и сам же ответил: – Потому что это точно Афганистан», – и чуть не взвыл. Проснулся.

3.

Горное селение было большим. Одно- и двухэтажные дома вполне обычного вида. Блюдца спутниковых антенн и оконные кондиционеры. Бросался в глаза двухэтажный дом с плоской крышей и примыкающим к нему минаретом. Огороженый высокой стеной из дикого камня с гладкой и практически без зазоров кладкой. Это было самое большое строение в селении.

Дед-дуб скрылся в проеме кованой калитки, и я не стал дожидаться особого приглашения, вошел тоже. Ого-го, аж выдохнул! Мощенный мраморными плитами внутренний двор, несколько фонтанов, расположенных каскадом, зелень. Где-то далеко, в глубине дворовых построек, гудел электрогенератор. И было пусто. Ни единой души. Нет, кто-то все же был. Скрипнула дверь метрах в двадцати от места, где я стоял, и на порожек вышел мальчишка, судя по одежде, – а она была, по моим последующим наблюдениям, вся одинаковая. Мужчины носили длинные белые или бело-серые рубахи поверх штанов более темного цвета. Штаны были заправлены либо в сапоги, либо в берцы.

Мальчишка стоял, не двигаясь, внимательно меня разглядывая. Причем настолько внимательно, что мне стало не по себе, и я прикрылся руками, насколько мог, двинувшись в его сторону. Не успел я дойти, как он развернулся и пошел в глубину строения. Проход был сквозным, и мы вышли на задний двор, пошли наискосок к дальнему правому углу.

«О-о-о, так вот где я сидел в колодках», – подумал, проходя мимо. Квадратная двухметровая яма с нечистотами и посреди столб. На нем висели те самые колодки, которые были на мне. Я запнулся от мерзости воспоминаний и врезался голым пальцем в торчащий из земли камень. Зашипел и пошел дальше за мелькающим уже далеко мальчиком.

«Дал бы ему лет десять-двенадцать, – прикинул я его возраст. – Почти ровесники».

Быстро темнело. Вообще в горах обычно быстро и резко темнеет. Особенно в долинах. Солнце только светило, и вдруг как будто его выключили, и сразу стало ощутимо холоднее.

«Думаю, что ночью даже могут быть заморозки», – продолжил анализировать я и, увидев, куда шмыгнул мой проводник, пригибаясь, вошел в полуземлянку-полудом.

На самом деле, все оказалось не так плохо. Каменный пол, ступеньки, ведущие вниз. Средних размеров комната. Очаг, ковры на небольшом возвышении, большой шкаф с какими-то книгами в половину длинной стены, стол и два маленьких стульчика, явно самодельные – больше ничего не было.

Я не понял, а куда подевался дедодуб? Мальчик все так же молча закрыл дверь на массивный засов, подойдя к шкафу, открыл платяное отделение и вошел в него. Я последовал за ним.

– Ну ничего себе!

В шкафу была фальшивая стенка, а с обратной стороны – вполне благоустроенное жилище. То ли подземная река за многие столетия пробила такой большой зал, а потом ушла в другое русло, то ли изначально это была просторная полость в горе, но выглядело помещение солидно. В глубине была сложена русская печь. Настоящая. Я такую видел в Горьком у бабушки с дедушкой, когда ездил к ним зимой с мамой и папой незадолго до их смерти. И даже горшки были похожими. Там же, рядом, стоял самодельный стол с шестью резными стульями и посудный шкаф, тоже самодельный.

Вообще, вся мебель, и, похоже, вся посуда были сделаны своими руками, но мастерски и даже изысканно. В разных концах пещеры были видны кровати, столы, шкафы, отгороженные от общего пространства затейливыми ширмами. Пол был частично каменный, частично песчаный – возле протекающего по пещере родника или подземной речки. И что удивительно – было совсем не сыро.

Свод у пещеры был куполом. Начинался метров с четырех, а заканчивался на высоте восемь-десять метров. И вообще, несмотря на то что я был голым и успел на улице чуть продрогнуть, было тепло. В пещере оказалось три человека. Мальчик, дед-дуб и то ли китаец, то ли кореец, а может быть, вообще вьетнамец – невысокого роста, сухопарый, но, что сразу бросалось в глаза по выверенным и плавным движениям, Боец.

Последний подошел ко мне, ростом он оказался чуть менее 170 сантиметров, то есть даже чуть ниже меня, с бритой наголо головой и очень подвижными темными глазами. Брови седые и кустистые, как будто специально выбритые для создания идеальных загогулин в виде перевернутой латинской буквы «V». Сухопарый, как будто высохший, он казался древним.

Это ощущение сразу пропало, как только я услышал его голос. Голос был молодым. Китаец хорошо говорил на английском, а я неплохо его понимал. Все же впрок пошли мои занятия с маминой коллегой. Меня посадили за стол. Мальчик принес миску с овощным рагу и большими сочными кусками мяса, а рядом положил деревянную ложку. Порция была как на семью из четырех человек. А к ней еще полагалась лепешка, настолько ароматная, что я, кроме еды, думать ни о чем больше не мог, рот заполнился слюной так, что я чуть было не поперхнулся.

Быстро начать есть мне не дали. Китаец сказал, что есть я должен по одной ложке в минуту. И мальчик, которого, как оказалось, звали Лян, будет переворачивать песочные часы, чтоб я мог понимать, когда эта минута заканчивается. А еще мне приказали именно приказным тоном, не допускающим возражений, сидеть и слушать. От того, что я узнал, можно было сойти с ума или еще что-нибудь сделать нехорошее.

Оказалось, я находился в Гнезде «Черных Аистов», карательного отряда моджахедов, на границе Афганистана с Пакистаном. В этом месте учили будущих воинов этого отряда, еще в этом секретном поселении находился штаб данного отряда и маковый перерабатывающий цех, производящий наркотик – опиум. В поселении постоянно проживало около четырехсот человек, а периодически приезжало до одной тысячи – на праздники и на ритуальный выпуск «Черных Аистов» из школы подготовки.

В школе обучалось почти триста человек, а учеба длилась два года. За это время они должны были стать неустрашимыми воинами, ненавидящими всех, кроме своих братьев, «Черных Аистов». Школа заканчивалась экзаменами по арабскому языку, истории ислама, тактике, огневой и физической подготовке и еще многими другими предметам. Самым главным экзаменом было знание Священной книги – Корана – и ее толкования.

Завершалось все зловещим и кровавым испытанием – пыткой рабов с последующим снятием кожи с еще живых людей. Если раб умирал при пытках или при снятии кожи, то считалось, что тот, кто это допустил, не достоин быть в священном сообществе воинов ислама и не угоден Аллаху. Ему выкалывали глаза, вырывали язык, отрубали пальцы, чтобы не мог рассказать, написать и привести в Гнездо никого чужого.

– Здесь же, по разговорам и слухам, они хранят свои богатства, – добавил дед-дуб. – Ну а ты приготовлен как подарок внуку полевого командира этого отряда, который учится первый год. Именно тебя будет пытать любимый внук Исмаил-хана – Арслан, – добавил он.

– Конечно, ты об этом не должен знать. Ты раб. В твои обязанности входит смиренно убирать выгребную яму, в которой ты сидел в колодках, очищать овчарню и возить воду с реки рабам в зиндан, подземную тюрьму. Им не разрешено пить из источника и колодцев. Поэтому сколько ты им привезешь воды, столько они и выпьют. Ближняя точка для набора воды от зиндана находится почти в пяти километрах. Ходить ты будешь голым, с ошейником и набедренной повязкой. Босиком летом и зимой, – продолжил рассказывать китаец. – Спать будешь в комнате за пещерой на коврике. И смиренно ждать, когда Арслан выполнит с твоим телом то, что должен. Наша задача сделать так, чтобы ты выдержал все пытки и удивил всех живучестью после того, как тебя посадят на кол, а еще лучше, если ты доживешь до момента, когда Арслан, сидя на коне, накинет на тебя, сидящего на колу, но еще живого, аркан, сдернув тебя оттуда, утянет в горы и сбросит в пропасть. Такое было всего один раз в 1983 году. Офицер-десантник из шурави, как-то дожил до того момента, когда его скинули в пропасть.

– Вот такая у тебя должна быть недолгая, но яркая и насыщенная событиями жизнь. А мы тебе ее еще усложним, – с жесткой улыбкой сказал снова вмешавшийся дед-дуб. – Александр Всеволодович Морозов, воин для тебя, честный кузнец и ювелирных дел мастер, а также плотник-краснодеревщик, – представился он. – Хватит пугать паренька, Боджинг. Видишь, не сомлел он от твоего красочного рассказа о своей судьбе и героической кончине. Смотри, как за ложку ухватился и сосредоточенно жует, а мордочка вся красная. Это о чем говорит?

– Знаю, Саша, знаю! – ответил китаец деду-дубу.

– Говорит это о том, что парень – боец, – продолжил дед-дуб, похоже не для китайца-вьетнамца, а для меня. – Небось уже думает, как сбежать. Или еще чего удумать. И злится на себя, и на тебя, и вообще на всех. Ты уже знаки на груди у него видел? Они просто так из ниоткуда взяться не могли. Значит, ничего не закончено.

– Это я тебе, парень, говорю – сказал он, обращаясь снова ко мне, отвернувшись от китайца. – То, что сказано, правда, и ты будешь готовиться к этому дню максимально прилежно. Днем – выполняя положенное, а ночью – выполняя то, что скажем тебе мы с дедушкой Боджингом. Он тебе больше прапрадедушка, но это опустим. Да и я тоже уже девятый десяток разменял. Поэтому ты ешь и про себя, и про родителей по чуть-чуть рассказывай.

Я вкратце рассказал про себя, маму и папу – здесь мне пришлось много уточнять и более подробно рассказывать о гарнизоне, людях, которых знал, событиях, происходивших со мной в детстве и в доме на плато у кузнеца-пастуха, про тренировки и обучение. Особенно дотошно расспрашивали про ритуал, когда мне выжгли два рисунка на груди. Это произошло после того удивительного случая в кузне у Игната Ипатовича, когда я выковал себе нож-ботгадер особой формы и потерял счет времени, а подмастерьем все двое суток у меня был сам кузнец.

Как оказалось, мне удалось получить особый рисунок на клинке, который назывался рунным, и именно после этого Игнат Ипатович выжег мне два клейма с пятикопеечную монету на груди специальными клеймами. Тогда я этого не почувствовал – потерял сознание, как только стукнул, правя край клинка в последний раз.

После этого страшного и зловещего для меня разговора мне, поевшему и разморенному едой и трепом, выпившему специального, по словам китайца, отвара для лучшей работы желудка, сказали идти в дальний конец пещеры за кухню и хорошенько выспаться. Но прежде искупаться и пройти необходимые процедуры для восстановления сил и здоровья.

За большой пещерой, в которой мы были, находился природный бассейн с теплой водой примерно три на три метра. Я залез в него и, провалявшись минут шесть, практически заснул. Но поспать мне снова не дали. Боджинг позвал меня и, жестом указав на странный стол с подставкой со всякими склянками и предметами, сказал ложиться.

Меня пристегнули так, что я не мог пошевелиться.

– Закрой глаза и расслабься. Дыши глубоко, волной, знаешь, как это?

Я угукнул.

– Жди, когда услышишь музыку, все равно какую. Но ты ее обязательно услышишь.

После этого меня натерли каким-то маслом, которое вкусно пахло розой, и начали втыкать иглы. С акупунктурой я был знаком, и меня не пугало начало постановки системы начиная с пальцев рук, а вот длиннющие иглы, вставляемые в ноздри, лоб и глаза – да, глаза! – впечатлили не на шутку. Я попытался дернуться, но не смог. Пристегнутое накрепко тело налилось тяжестью, двигаться не хотелось, а сквозь туман в голове запел Виктор Цой.

Сколько я лежал, не могу сказать, все время летал где-то. Но когда я почувствовал, что ремни ослабли, и встал со стола, состояние, было такое, как будто я проспал часов двенадцать. Хотелось есть, и, если бы был жареный слон, – обглодал бы до косточки.

– Все, иди поешь. На столе стоит чугунок. А потом – спать. Завтра первый день. Подъем в четыре утра.

В пещере уже везде был приглушен свет. Я дошел до скрытого шкафа-двери, вышел в комнату, отведенную мне для сна и, упав на коврик, мгновенно заснул. Если мне что-то и снилось, то ничего не запомнилось. Растущий организм отсекал ненужную информацию. Подъем был короткий. Я почувствовал, что кто-то трогает меня за плечо, и тут же открыл глаза. Встал. Рядом стоял внук деда Боджинга, Лян, именно так его представили вчера. Он потребовал подчиняться его словам так, как будто это говорит сам китаец.

Первый из множества одинаковых дней начался большой горячей лепешкой, куском мяса, по величине не уступающим лепешке, и литровой кружкой козьего молока. Потом Лян дал мне надеть небольшой передник-трусы из грубой ткани серого цвета и кожаный ошейник раба. Он взял миску с чем-то вроде клейстера, намазал мне ступни и ноги до колен. Масса была прозрачной, но быстро застывала, образуя невидимую эластичную корку. Ощущение было такое, как будто надел невидимый носок, и Лян объяснил, что рабам обувь носить запрещено, как и одежду, поэтому придется в зависимости от погоды мазаться этим гелем. Он защитит от холода и острых камней.

Я быстро дожевал лепешку с мясом, допил молоко – они оказались удивительно вкусными – и пошел за Ляном. Он должен был сегодня показать, что и в какой последовательности нужно делать и как себя вести. Пока мы шли за ведрами, он начал меня инструктировать.

– Что бы ни происходило, ни в коем случае не смотри туда. Видишь любого человека без рабского ошейника – смотришь в землю и быстро обходишь его как можно дальше. Лучше вообще избегать с встречаться кем-либо. С рабами не разговаривать. Услышат – того раба убьют, а тебя посадят на цепь в выгребной яме. Заканчивать работу должен к заходу солнца. Как только стемнеет, выходить за пределы сарая, где живешь, запрещено.

За то, чтобы я не убежал, своей жизнью отвечали дедушка Боджинг и дед-дуб Александр. До полудня я чистил ту самую выгребную яму, в которой, как рассказал Лян, я провел две недели с дырой от колючей проволоки в боку. Сначала я вытаскивал все из нее ведрами, а потом промывал ее чистой водой до тех пор, пока камни не очистились от налета. Пару раз приходили тетки, одетые в паранджу, и выливали ведра с отходами, норовя попасть в меня зловонной массой. Мне приходилось чуть смещаться, но все равно часть отходов попадала на тело, отчего они радостно каркали на своем языке. Я терпел. И вообще, как сказал дед Александр: «Хочешь выжить здесь и вернуться домой, терпи». Я и терпел, потому что домой я хотел так, что зубы скрипели.

После того как очистил яму, Лян сказал, что теперь я должен взять арбу с бочкой и тащить ее к речке. Из реки ведром набрать в бочку воды и тащить ее к зиндану. Там вылить в колоду перед входом и снова идти набирать, и так пока хватит сил.

Легко было сказать! Арба на двух больших деревянных колесах была более-менее легкой, а бочка оказалась литров на триста. Я даже не представлял, как потащу ее с моим ростом 170 сантиметров и весом чуть более 55 килограммов, а теперь уже и того меньше. Для своего возраста я был неплохо физически развит, но не для того, чтобы умудриться поднять такой вес. Все это я сказал Ляну, но он твердил: «Так сказал дедушка».

Набрав в речке бочку, я попробовал ее сдвинуть. Арба стояла намертво и даже не собиралась шевелиться. Поупиравшись в нее со всех сторон, я решил слить половину воды и попробовать снова. Арба пошевелилась, но тащить ее в горку по каменистой дороге я и подумать не мог. Слил еще воды.

«Вроде теперь получится», – подумал и потащил.

Удавалось протащить десять, редко двадцать метров, и надо было останавливаться, чтобы отдохнуть и отдышаться. Мышцы ног дрожали. Спина не разгибалась и ныла тягучей, вязкой болью, а солнце постепенно шло к закату. Уже два или три часа я тащил эту арбу. Ступни и пальцы ног, несмотря на защитный гель, были сбиты в кровь. Пот тек ручьем по спине и груди. В полном отупении я делал шаг, дышал, переносил весь вес на другую ногу и делал рывок. Наконец я увидел окончание подъема, а за ним было поселение.

Когда арба перевалила взгорок, она стала толкать меня, норовя переехать через мое измученное тело, скатиться вниз и сбросить с себя ненавистную бочку. Уж не знаю как, но мне удалось спуститься без разрушения арбы и вылитой бочки. Я посмотрел на солнце. Оно почти скрылось за отрогами ущелья, и через двадцать минут в долину должна была прийти ночь. А это для меня была верная смерть.

«В выгребной яме еще как-то жить можно, а вот с пулей в голове не получится», – пронеслось в голове. По этому поводу мне и Лян, и дедушка сказали однозначно: «Увидят часовые после захода солнца – пристрелят, не задумываясь, а уж потом будут разбираться, кто ты и зачем ходил в темноте». Это правило касалось всех рабов в поселении и выполнялось неукоснительно.

Я дотащил арбу последние двести метров по прямой дороге до большой каменной колоды, из каких обычно поят скот, и, не глядя на железные решетки, которыми были закрыты ямы с людьми, начал таскать из бочки воду выливая ее в колоду с идущими сквозь решетки трубами. Вычерпав все, я понял, что вода в колоде покрывает дно лишь на пару сантиметров и до труб не достает, но обдумывать этот факт не стал. Нужно было еще дотащить арбу до загородки, где она стояла, и срочно бежать в землянку-сарай. Я успел. В сарае горела керосиновая лампа. Лян меня ждал. Он запер дверь на щеколду и повел в пещеру. Дедушки, принявшие домашний вид, ожидали моего появления.

Когда я вымылся, оказалось, что запах никуда не девается. Он проник уже, казалось, везде, и так будет всегда. Дед-дуб поморщил нос, но ничего не сказал, только кинул внимательный взгляд на деда Боджинга, но тот даже глазом не повел. Кивнул на стол и жестом показал – ешь.

Большой казанок мяса с кашей и две лепешки исчезли у меня в брюхе за пятнадцать ударов сердца. Большая кружка молока тоже была проглочена махом. Я бы и саму кружку сжевал, будь она съедобной. Обвел голодным взглядом стол и понял, что добавки не будет. Посмотрел на сидящего напротив дедушку.

– Хватит пока. У тебя еще много дел. Пойдем, я приведу тебя в порядок и начнем.

Меня снова положили на стол. Привязали, обмазали маслом, не обращая внимания на раны на ступнях.

– Какой ты нежный, – только приговаривал дедушка Боджинг и аккуратно массировал пульсирующие мышцы. От этого массажа все тело расслабилось, а в местах, где он давил на какие-то специальные точки, вспыхивала резкая боль, которая тут же проходила. После получасового массажа снова последовал сеанс акупунктуры. Когда я пришел в себя, то был готов снова взяться за арбу с бочкой, если бы потребовалось, и притащить ее хоть дважды. Силы переполняли!

4.

– Пойдем, – сказал дедушка Боджинг и повел меня в темный угол пещеры. Оказалось, что там находится проход в соседнюю пещеру. Войдя, я долго озирался, но ничего не мог рассмотреть в темноте. Под ногами чувствовался какой-то липкий песок или мелкий-мелкий гравий. Но я уже не так болезненно реагировал, когда что-либо впивалось мне в ступни.

– Твоя задача – добежать до конца этого тоннеля и принести из выемки над естественной ванной, то, что там будет лежать.

– Хм… А, как я его увижу и вообще, как дойду до конца в такой темноте?

– Твои боги тебе помогут или не помогут. Посмотрим. И будь осторожен – через два часа с небольшим, пространство пещеры начнет заполняться водой из горячих вулканических пазух. Ты можешь утонуть или задохнуться от газов, идущих вместе с водой на поверхность. Иди и помни об этом. Убери из головы любые мысли, верь в себя, и все должно получиться. Ну а если нет, и мы в тебе ошиблись, то так тому и быть, – добавил он. – Все лучше, чем ожидать пыток и умирать долго и мучительно. Хотя я бы выбрал все же пытку, – буркнул он. – А когда вернешься, я отвечу на все твои вопросы, – уже громче закончил Боджинг и легко скользнул к еле видимому проходу.

Я остался один. Пещера жила своей жизнью. Я это слышал и чувствовал. Чтобы перенастроить зрение, нужно сильно зажмуриться несколько раз подряд. Так я и сделал. После этого появилась возможность хоть как-то различать темное и светлое и на ощупь убедиться: то, что темнее, – это препятствия в виде валунов или каменных наростов сверху и снизу – сталактитов и сталагмитов. Надо же. Еще вспоминается что-то из моей прошлой жизни…

И тут меня снова накрыло. От безысходности скрутило болью все тело. Все, что я старательно заталкивал в глубь сознания, прорывалось через плотину и приносило ощущение безнадеги. Я завыл. Слезы текли из глаз и тут же высыхали. Долго я так выл или нет – не определить. Мне казалось, что это происходило целую вечность. Время как будто остановилось. Но через боль, обручем сковавшую голову, тело и душу, через переставшее биться сердце, пришла мысль: борись. Борись и, возможно, победишь.

Эта мысль ширилась, вытесняя боль и отчаяние, принося облегчение и ярость. Белую, холодную ярость. Обруч распался. Сердце застучало в висках, как колокол. И я пошел.

«Я найду эту ванну. Я принесу им то, что будет лежать возле природного колодца. Я буду ждать, когда стану готов, и сбегу из этой долины. Доберусь до посольства СССР, вернусь домой, и никто меня не остановит», – просто орал мой внутренний голос.

Я шел, считая шаги, как когда-то исследуя Красную. Несколько раз ноги проваливались в теплую глину, а голова ударялась о каменные наросты. Я шипел, но знал, что это не страшно. Я все равно сбегу отсюда и вернусь домой, к сестре, маме, папе, Аленке, друзьям – домой. На три тысячи восьмисотом шаге я почувствовал – дальше дороги нет. Что-то булькало в двух шагах впереди меня и запах был не из приятных. Чуть приблизившись, я ощутил под ногами пузырящуюся зловонными газами воду. Самое интересное – я видел. Видел желтый камень, лежащий на небольшом карнизе над природной ванной в виде прямоугольного колодца. Забрав камень, я чуть было не уронил его от неожиданной тяжести. Весил он килограммов десять. Но долго размышлять над этим не смог.

Пузыри из колодца пошли без остановки, появлялось ощущение давления снизу. Дабы не попасть под водяной – да еще и горячий, судя по идущему пару, душ, я развернулся спиной к жаркому колодцу, поудобнее ухватил тяжелый, неудобный камень и потрусил в ту сторону, откуда пришел. С каждым шагом становилось жутко. Очень уж не хотелось попасть под выброс вонючего газа и горячей воды. Пришлось ускориться, но и это, похоже, не помогало – вода, пар и газ меня догоняли. Повезло мне только в одном. Я преодолел уже 3047 шагов и различал не только сгустки темных и светлых пятен, но и очертания. Когда я почувствовал первый выброс, а за ним – стремительно бегущую по полу воду, мне пришлось еще больше ускориться. Легкие разрывались. Дыхания не хватало. Хорошо, что я не сбился со счета. 3728, 3729, 3730…

Я несся и чувствовал, что под ногами течет горячая вода. Считаю шаги… И где же проход? Его не было. Я поднялся выше, чтоб не обваривать ноги. Горячая вода доставала до щиколоток и быстро прибывала. Ошпаренные ноги разрывались от жгучей боли. Ощущение было такое, как будто кожа вместе с мясом слезает и идти приходится оголенными костями. Я поднимался все выше и выше. Дышать от серного запаха было невозможно. Я пытался нащупать проход, но не мог. Воды становилось все больше. Вот она покрыла каменную глыбу, в которую я уперся, когда начал идти в сторону колодца. Значит, проход чуть дальше. Где я ошибся в счете? Еще 10, 11 шагов по небольшому карнизу, и я нащупал проход, буквально вываливаясь в такую родную, такую желанную для меня пещеру. Фу-у-у-ух! Выдохнул. Получилось. Но зачем? Я же мог обвариться там. Задержись я хоть на минуту – и все. Аж зло пробрало, выталкивая все остальные мысли.

«Пойду и спрошу у этих странных стариков. Зачем все это?» – думал я, пытаясь унять боль в обожженных ногах, выдавливая ее ментальным посылом, как учил Харлампиев. – «Почему просто не помочь мне сбежать, а еще лучше сбежать вместе со мной? Зачем они сидят здесь, причем, видимо, уже давно?»

Все эти и многие другие вопросы крутились у меня в голове, пока я не вышел из-за ширмы, укрывающей умывальную теплую ванну из какого-то темно-пепельного гладкого камня.

За празднично накрытом столом сидели оба деда в странных одеждах, а Лян, одетый в белые штаны и рубашку из ткани, похожей на шелк, стоял столбиком, смотря перед собой. Пуговицы на его рубашке были снизу доверху застегнуты так, что стоячий воротник закрывал всю шею. На ногах были кожаные мягкие туфли рыжего цвета.

Лян стоял возле печи и вел себя странно, как будто кол проглотил. Оба деда были одеты в длинные белые рубахи с неизвестными мне рунами по стоячим воротникам и подпоясаны широкими наборными поясами. Штаны, похожие на шаровары, были синие и, видимо, тоже шелковые. На поясах у обоих дедов с каждого боку в черных ножнах с черными же рукоятями висели длинные кинжалы. В навершие каждого кинжала был вставлен камень своего цвета.

«Красный, похожий на рубин, зеленый, напоминающий изумруд, синий с голубым – явно сапфир, а желтый – видимо, топаз или янтарь», – про себя озвучил я, вспоминая уроки Агея Ниловича.

По краям рун на ножнах сверкали в свете свечей камни, похожие на брил лианты. «Ого-го!» – подумал я, забыв закрыть рот от удивления.

– Садись, Ученик Воина, мы ждали тебя сорок лет – сказал дед-дуб Александр Всеволодович и поклонился мне. – Я твой новый учитель на этом пути. Отныне зови меня Сруб. А для меня ты Ученик до тех пор, пока я не поведаю тебе то, что должен.

Челюсть у меня опустилась еще ниже. Я так и стоял с открытым ртом.

– Садись, Ученик Воина, мы ждали тебя долгих сорок лет, – повторил, как формулу из какого-то ритуала, дедушка Боджинг и поклонился. – Я твой новый учитель на этом пути. Отныне зови меня Смотритель или Учитель Бо.

Я плюхнулся на стул и замер, переваривая услышанное. Оказывается, меня ждали. Да еще и так долго. Как они могли знать за двадцать семь лет до моего рождения, что я здесь появлюсь? Бред! Я тихонько ущипнул себя за руку. Вот же ж! Больно. Чуть не зашипел. Александр Всеволодович, он же Сруб, заливисто заухал в голос, видимо ему было смешно.

– Говорил я тебе, Боджингушка. Гони железку, как обещал.

Боджинг, он же Смотритель или Учитель Бо, улыбаясь, полез под стол и передвинул к Срубу часы с цепочкой. На крышке удалось разглядеть сову, держащую в одной лапе меч, а в другой – шар. Выполнена работа была настолько филигранно, что можно было разглядеть каждую черточку на перьях.

– Нравятся? – спросил меня Сруб. – Бери, дарю.

Я ошалело посмотрел на него, на массивные часы, по всей видимости, серебряные, на деда Боджинга – Смотрителя. Тот кивал и улыбался.