Красные стрелы

Корректор Татьяна Исакова

Дизайнер обложки Максим Новиков

© Роман Светачев, 2023

© Максим Новиков, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0059-7368-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью.

0

Хмурое утро обрубило канаты ярких снов своим длинным и грубым ножом. Пласты реальности расслоились, расклеились, распались. Солнечный луч прошёлся лазером по моему лицу – это было неприятно. Он словно искал что-то в порах моей кожи. Я попытался открыть глаза, но они были такими тяжёлыми, точно накрытые бетонными плитами. Не знаю, сколько времени у меня ушло на поднятие век. Возможно, пара минут, а возможно, времени и не было вовсе в этот момент, ведь оно порой замирает, останавливая свой бег, застывая отлитым в янтаре эпизодом, поставленным на паузу кадром.

Комната плыла перед моими глазами, будто находилась на палубе корабля. Всё было странным и вязким, каким-то пластилиновым, фиктивным. Я лежал на диване, справа был письменный стол и шкаф, слева – стена, а в паре метров от ног – дверь. Межкомнатная дверь. Она была испещрена сеткой царапин, точно огромные коты драли её ночью своими когтями. Дверь вдруг приотворилась, и в образовавшийся проём просунулась голова. Голова эта была маленькой и лысой. Она вплыла в комнатное пространство страшным воздушным шариком. На шарике были глаза, нарисованные чёрным углём. Они глубоко сидели в глазницах и хитро изворачивались, осматривая комнату. Глаза увидели меня, нашли моё тело своим телепатическим прожектором и замерли, усмехнулись, немного изогнув линии тёмных бровей. Следом за головой, через дверь, пролезло и тело. Оно было облачено в сахарно-белый халат цвета сладкой ваты. Больничный халат.

Человек приблизился к дивану, встал у изголовья моей постели и заглянул мне в глаза, при этом наклонившись так низко, что едва не коснулся своим клювоподобным носом моего лба.

– Спите? – поинтересовался он, изучая своими глазками моё лицо.

В ответ я лишь моргнул. Говорить я не мог, так как на горло моё давила некая невидимая сила.

– Вот и хорошо. Здоровый сон – залог долгой и счастливой жизни, – сказал докторишка и тихо рассмеялся.

– Что вам нужно? – едва слышно просипел я, силясь оторвать голову от подушки.

– Что мне нужно? – доктор замер на несколько секунд, точно истукан, рот его при этом застыл в полураскрытом положении, и я увидел ниточку слюны, что протянулась между уголками его губ. Взгляд же его сделался тупым, как у коровы. – Здоровье моих пациентов – вот что мне нужно, – ответил доктор и снова рассмеялся. – Я добиваюсь того, чтобы мои пациенты поправлялись. Понимаете, о чём я? Я действительно беспокоюсь о вас, точно о малых детях. Да вы, в сущности, и есть малые дети, которые случайно оказались во взрослых телах.

– Как вы попали в мою квартиру? – практически не двигая губами, спрашиваю я, пытаясь настроить фокус своих сонных глаз таким образом, чтобы лицо доктора стало отчётливым. Оно было мне знакомо, это лицо, но где я его раньше видел, вспомнить не удавалось.

– В вашу квартиру? Простите, если огорчу, но место, в котором мы находимся, не является вашей квартирой. Это собственность, э-э-э, больничного учреждения.

Мне стало страшно. Докторишка же принялся ходить по комнате взад-вперёд, заложив руки за спину и чуть наклонившись, словно искал что-то на полу. В этот момент он был похож на какую-то безумную сороку или гуся.

– Это частная собственность, – прохрипел я, и тут веки мои закрылись, я провалился в чёрный бездонный колодец.

– Да что вы говорите? – услышал я ехидный голос докторишки. Голос донёсся из очень далёкого места.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем мне снова удалось вынырнуть из зыбучих песков липкого сна, но доктора к тому моменту уже не было. Комната была пустой, лишь облачка пыли, поднятые с пола лучами солнца, медленно плавали по воздушному пространству, как галактики в бескрайнем космическом океане.

Я попытался подняться с кровати, но не смог, тело моё, казалось, было забетонировано. Что ж за чертовщина!

Тут дверь снова открылась. Узор царапин на ней покачнулся, как паутина под порывом ветра. Через приоткрытую дверь в комнату зашло сразу несколько человек. Первым была моя мама. На ней было зелёное, лугового цвета, платье. Я видел этот наряд в первый раз. В правой руке она держала белый пакет. Лицо у мамы было встревоженно-грустным, губы сжаты, в уголках глаз впадины морщин. Мама подошла к моей кровати и села рядом с ней на стул. Следом за ней в комнату зашёл незнакомый мне мужчина в сером твидовом пиджаке поверх чёрного вязаного свитера. Мужчина сел прямо на диван, сбоку от моих ног. Взгляд у него был чуть насмешливый и отстранённый. Он почему-то не смотрел на меня, а с деланным вниманием изучал фактуру моего шкафа.

– Как ты, Антон? – спросила заботливым голосом мама, глядя на меня так, словно вот-вот заплачет. – Я принесла тебе апельсинов, как ты и просил.

– Кто… – просипел я, пытаясь совладать с непослушным языком, – кто этот мужчина?

– Какой мужчина? О ком ты говоришь? – взгляд у мамы стал очень обеспокоенным, она посмотрела на меня как на умалишённого.

– Этот мужчина! – повторил я уже громче, указывая глазами на незнакомца в твидовом пиджаке. Незнакомец посмеивался, искоса наблюдая за происходящим.

Моя мама повернула голову в сторону мужчины, и лицо её приобрело кислый оттенок.

– Там никого нет, Антон.

Я хотел было ей ответить, но не успел. Меня опередил ехидный голос доктора-всезнайки, который вдруг вылез из моего шкафа. В зубах у него была вешалка, а из кармана халата торчала рукоятка ножа.

– У Антона, кажется, снова галлюцинации, но ничего страшного, я подобрал ему новую комбинацию лекарств, которая должна помочь, – сказал доктор. Движения его челюстей привели в движение и вешалку. Она закачалась у него в зубах, как ветка на ветру.

– Мой сын здесь уже год. Когда он пойдёт на поправку? – едва не плача спросила мама. Голос её находился на грани срыва.

– Ну-у, лечение психических заболеваний всегда долгое, тут нужно запастись терпением, – докторишка положил моей маме свою маленькую ручонку на плечо, сделал свой голос ласково-доверительным. – Самое главное для пациента – это правильно подобранные лекарства и благоприятная обстановка.

Мужчина в твидом пиджаке уже не мог сдерживать смех, он принялся буквально хохотать. Глаза его сузились, и из них полились слёзы. Он начал хлопать себя ладошками по коленям, точно ребёнок в цирке, смотрящий на красноносого клоуна, чьё лицо размалёвано идиотическим гримом, а руки заняты подбрасыванием шариков, безумным жонглированием. Шарики эти похожи на отрубленные головы. В их лицах навсегда запечатлена маска потустороннего ужаса, что свидетельствует о том, что они были убиты посредством долгих насильственных действий, пыток. Смех лился изо рта мужчины кроваво-красным ручьём какого-то дьявольского злорадства. Зубы его вдруг закрошились и посыпались белым песком на чёрные брюки, припорашивая их пепельной крошкой холодного снега.

Линии царапин на двери неожиданно стали превращаться в какие-то узоры или даже рисунки. Я видел на своей двери узкие полосы, которые вырезали длинные ножи и бритвенные лезвия.

– Что смешного? Что смешного, урод?! – закричал я на мужчину в твидовом пиджаке.

Он ничего не ответил мне, лишь его адский смех лился и лился через пустоты в дёснах: невообразимо безумный, иррациональный, принципиально нечеловеческий.

– Успокойтесь, Антон, всё будет хорошо, – доктор заботливо положил мне на голову свою влажную сахарную ладонь, прикрывая глаза мне желтовато-красной яичной пеленой. А из кармана его халата по-прежнему торчала рукоятка ножа. Она наливалась красным багрянцем, точно закатное небо, что отражается в кроваво-красных глазах наркомана.

Когда я проснулся в следующий раз, то был уже один в комнате. Справа от меня, на столе, вибрировал мобильник. Я встал, мысли в моей голове при этом покачнулись и зашатались. На телефоне было несколько пропущенных звонков от неизвестного номера. Я не стал перезванивать. Этот пугающий сон, что я видел, поселил во мне тревогу. Да это и не было похоже на сон. Скорее на галлюцинацию. Было утро, но я не ощущал его. Для меня всё ещё длилась ночь – она была густой, и само бытие в ней было вывернуто наизнанку, развёрнуто обратной, тёмной и мрачной стороной. Рука огромного потустороннего художника выводила эту картину ночи в технике импасто, что позволяло лучше показать всю глубину подвселенского ужаса, который хранят в себе массивные нуль-пространства чёрных дыр.

«Я подберу Антону соответствующее лечение», – вспомнил я слова доктора, который имел глаза убийцы, глаза демона, ибо сияло в них чистое и неприкрытое зло.

Я подошёл к окну, принялся смотреть на небо, на солнце даже, лишь бы прогнать из головы чёрные ночные сгустки параноидального бреда. Солнце, напоминающее большой раскалённый блин, застыло на призрачно-синем небе, точно висело тут всегда, точно никогда и никуда не двигалось, а само являлось недвижимым двигателем всего. Я открыл форточку и впустил в квартиру немного прохладного воздуха. Воздух этот полился по моему телу, вызывая тысячи мурашек, что замаршировали, как солдаты, по плацу моего тела, моей души. Голову вдруг пронзила острая, как стрела, мысль: «Он где-то в квартире, – подумал я, – этот страшный человек затаился где-то здесь, может быть, в другой комнате: зале, ванной или кухне. Да, затаился и поджидает меня». Воображение моё тут же нарисовало маленького лысого врача, что сжимает в своей руке длинный скальпель – эдакий меч двадцать первого века, что принадлежит вездесущей «Биг Фарме». Он прячется в ванной комнате, выглядывая через щёлочку приоткрытой двери в коридор. Он ждёт, когда уже я выйду из спальни. И вот тогда-то он меня и сцапает: выскочит из ванной, точно чёртик из табакерки, и начнёт тыкать мне скальпелем под рёбра, ища там селезёнку, печень и лёгкие.

Мысль эта была вроде бы совершенно глупой, разбивающейся в пух и прах от одного лишь дуновения со стороны здравого смысла, но… но что? Я быстро осмотрел свою комнату и не заметил никаких следов постороннего пребывания, но это ведь ещё ничего не значит. Они ведь могли и скрыть следы, пока я спал. Они, точно! Помимо доктора был и ещё один человек – мужчина в твидовом пиджаке, который смеялся надо мной. А ещё моя мама, но это уже точно была галлюцинация, потому что она мертва. Не могли же они её достать оттуда?

Я осмотрел свой стол на предмет чего-либо, что можно было бы использовать в качестве оружия. Ничего не нашёл, разве что ножницы. Зато я увидел таблетки. Мои таблетки. Зажав в руке маникюрные ножницы, я медленно направился к ведущей в коридор двери. Осторожно открыл её, выглянул в коридор. Там царил полумрак, и он был почти осязаем, напоминал гладкий прохладный шёлк, даже немного шуршал. Тихо, по-кошачьи мягко ступая по полу, я пошёл к ванной. Дверь в ванную была приоткрыта. Через узкую щёлку скользила тьма. Она была как чёрный водопад или линия прорези в материи космоса. Я принялся вглядываться в эту темноту, сжимая в потеющей ладони ножницы. Медленно двинулся к ванной. Звук шагов был громким, как гул настенных часов. Пол твёрдый и цепкий, ножницы жёсткие, острые, холодные, а стены панцирные, прочные, закостеневшие. Я шёл. Это как когда ты маленький, в деревне, идёшь ночью в туалет, с замиранием сердца ожидая, когда же на тебя прыгнет нечто из кустов. Это нечто нельзя представить или вообразить. Разве что его руки… у него длинные руки. Длинные, чёрные, растянутые в безумном возгласе руки. Они тянутся на метры в стороны, похожие на смертоносные широкие иглы шприцов, которыми протыкали тела больных проказой в тех, якобы больничных заведениях, так называемых лепрозориях.

Я прислонил своё лицо к щели между косяком и дверью. Заглянул туда глазом, а там и не было ничего. Только ванна, раковина, настенный шкафчик да крючки для одежды и полотенец. Шторка на ванне была сдвинута, поэтому спрятаться за ней доктор не мог. Но он мог сидеть в моём шкафу или на балконе. А может, он на кухне. Сволочь. Я проверяю все комнаты. Если он покажется – ему конец. Я знаю это. Я не буду медлить.

– Ну где ты, а?! – кричу я пыльному воздуху, что предательски забивает мои трахеи и лёгкие, словно хочет лишить меня кислорода, чтобы доктору было проще меня зарезать.

Никто не отзывается на мой крик. Я бегаю по квартире, как сумасшедший. А соседи-то уже косо смотрят: эта Нина из восемьдесят пятой квартиры. Общалась со мной вчера, точно с умалишённым. Повторяя вопросы, делая интонацию… Она могла и докторов вызвать. Могла. Могла! Это читалось в её взгляде так же ясно, как читается магазинная вывеска в выходной день, освещённая фальшивым солнцем, что похоже на позолоченную монету. Нина Анатольевна считала себя важной птицей: она носила исключительно строгие костюмы, а брови её почти всегда были подведены чёрным грифелем. Ей было сорок четыре, но ей этого было мало – она хотела дожить до такого возраста, при котором цифры прожитых лет совпадали бы с номером её квартиры. Такова была её цель. Я знал это, потому что подслушал её разговор с Викторией Павловной – её подругой, что когда говорила, шаркала ногами, точно прислуживала. Стены в нашем доме были тонкие, поэтому, прислонив стакан к стене, можно было многое узнать о своих соседях. Я этим иногда баловался, когда мне было невыносимо скучно.

Нина Анатольевна задавала мне вопросы: где я зарабатываю деньги на жизнь, нашёл ли себе девушку, ходил ли я к врачу, как она мне советовала уже несколько раз, ведь мой вид вызывает рвотный рефлекс. «Круги под глазами могут свидетельствовать о проблемах с печенью», – говорила она презрительным тоном, кривя свои губы уголками вниз, делая «улыбку-наоборот». «Да всё нормально у меня с печенью, не болит», – отвечал ей я, стараясь не смотреть в эти морготные серые глаза. «Печень и не должна болеть, там нет нервных окончаний, если ты не знал», – о, сколько надменности. Сколько пафоса…

Надо выпить таблеток, заварить себе чай, успокоиться. Посидеть, посмотреть телевизор. Постараться особо ни о чём не думать. От мыслей только беды. Хорошо, когда попадается какой-нибудь фильм, в котором главный герой знает, что он делает. Ведёт себя холодно и расчётливо. Посмотрев такой фильм несколько раз подряд, можно добиться следующего эффекта: в голове у тебя появится голос этого персонажа, который будет давать тебе правильные советы в трудных ситуациях. Будет успокаивать, помогать. Это будет нормальный голос, не то что те, что будят меня по ночам. Не те, что пьяно бубнят в тёмных переулках, сипло ругаясь сквозь жёлтые, прокуренные и пропитые зубы австралопитеков. Это будет адекватный голос. Голос рассудка, разума.

Есть мнение, что в людях говорят их предки. Через ДНК там или молекулы крови. Не знаю, кто говорит со мной, но это точно не мои предки. Возможно, это и не люди вовсе. Или люди, но не отсюда. С других планет, может, или с каких-нибудь космических баз. Это всё чушь, что только наша планета обитаема. В нашей Солнечной системе Земля не единственное место, где есть жизнь. Я знаю, что есть специальные базы, целые комплексы на Марсе и даже на Уране, хоть он и очень далёк от Солнца. Там построены специальные купола, под которыми всё и осуществляется. Все эти процессы. У них всё налажено: выработка кислорода, воды, есть плантации и фермы, своё производство. От простых людей это, конечно, скрывается, но те, кто хоть немного умеет мыслить, всё понимают.

Доктора в квартире нет. Я пью таблетки и немного прихожу в себя. На кухне завариваю чай. Меня очень успокаивает этот процесс. По стенке ползут часы. Тикают. Часы похожи на паука, стрелки часов – это мохнатые длинные лапки. Не люблю пауков. А на улице зима, свежий мороз. Время веселиться: кататься с горки, ну или спать пьяным в сугробе. Тут уж всё от возраста зависит. Сигарету закурил – дым по комнате поплыл. Пауку дым не понравился: он скуксился и завис в некоем недоумении, точно ужаленный огромной осой. За окном кто-то смеётся, но как ни выгляну – никого не вижу, только на ветках тополя ворона сидит, ждёт чего-то. Вспоминаются старые советские мультики про прошлогодний снег и пластилиновых ворон. Ещё можно басни Крылова вспомнить.

Чайник закипел, паром запыхтел. Я налил себе чаю. Чёрный, как смоль, как нефть. Приоткрыл форточку, чтобы не задохнуться газом. А газ закрыл, перекрыл. Сигарету докурил. Сел за стол завтракать. А время-то уже обедать. Выходит, что я сегодня пропустил один приём пищи, следовательно, остался либо без обеда, либо без завтрака. Без чего именно – вопрос философский. Сейчас время обедать, но это не обед, потому что у меня первый приём пищи сейчас. Да уж. Как всё непросто.

Поел чего-то там, попил чай. Пошёл в зал, включил телевизор. От таблеток чуть развезло. Сердце подуспокоилось. Я сел в кресло и стал смотреть цветной поток. Поток этот лился через монитор, наполняя комнату звуками и цветами. Стало как-то тихо на душе. И в квартире тоже. Призрачный смех исчез, освобождая место спокойному ничто. И я смотрел в это ничто до самого вечера. Сидел и смотрел, точно видел там что-то, хотя увидеть там ничего было нельзя. Это ведь ничто.

1

Вечером я окончательно пробудился. По-настоящему, так сказать. Недолго думая, решил выйти на улицу, прогуляться. Родной двор встретил меня как-то пренебрежительно, словно богач, отсыпавший горстку мелочи бездомному доходяге. Я немного прошёлся туда-сюда по ледяной застывшей корке снега. Белая холодная скорлупа покрыла собой землю, от неё отражались вечерние оранжевые фонари, похожие то ли на маяки, то ли на большие длинные факелы. По дворам гулял ветер, порой порывы его так усиливались, что чуть не срывали шапки с редких прохожих. Наступала зима, было первое декабря, вороны о чём-то каркали, низко летая.

Гулять одному было скучно, и я решил набрать Вадиму. Вадим ответил не сразу, я уж было подумал, что он не возьмёт трубку.

– Алло, – послышался из динамиков телефона голос, окружённый шумом ветра и близкой дороги.

– Привет, Вадим, ты гуляешь сейчас?

– Привет. Да, встретился тут с человечком одним. А ты чем маешься?

– Да вот тоже на улицу вышел.

– Один?

– Один.

Недолгая пауза.

– Ну подходи к стадиону тогда, мы там будем минут через пятнадцать.

По пути до стадиона я зашёл в магазин за пивом. Выбор мой пал на две бутылки светлого фильтрованного. В магазине я заметил старого знакомого – Дуню. Дуня пробирался к кассе, пошатываясь, его светлые волосы блестели, точно намазанные жиром, а в руке у него была бутылка джина. Странно, вроде бы сегодня не пятница. Дуня прошёл почти вплотную мимо меня, даже посмотрел в мою сторону пьяным взглядом, но не узнал. А я окликать его не стал, потому что забыл его имя, а называть его по кличке мне не хотелось. Дуня протолкался к кассе и принялся с важным видом изучать товары по акции, что расположились на стенде возле кассы. Я встал в очередь за ним. Он ни разу не обернулся. Дуня оплатил свою покупку банковской картой и направился к камерам хранения, открыл одну из ячеек и выудил из неё пластиковый пакет, в который положил бутылку джина. Когда он шёл к выходу, пакет зазвенел, видимо, бутылка там была не одна.

Оплатив своё пиво, я выбрался на свежий воздух, успев два раза поскользнуться на ступеньках и чудом не упав. Женщина в чёрной вязаной шапке попросила у меня сигарету. Я сказал ей, что не курю. Она скривила губы, словно увидела во мне противное насекомое, и сделала шаг в пустоту прохладного пространства. Туда ей и дорога.

Уже подходя к стадиону, я увидел Вадима – его было трудно не узнать. Рядом с ним шёл какой-то парень в спортивных штанах и кожаной куртке. Я догнал их, когда они уже проникали на территорию школьного стадиона через дыру в заборе. Спутника Вадима я узнал, когда он протянул мне руку, и настроение моё сразу упало. Это был Паша Нервный – двадцатитрёхлетний наркоман и отброс. Лицо его было чуть смуглым и небритым.

– О, здарова, – протянул Вадим чуть пьяным голосом, – вермут будешь?

– Что? – я поначалу не понял, что он мне такое предложил.

– Ну, вермут, вино такое, – он протянул мне длинную зелёную бутылку. Я отказался.

Мы дошли до небольшой лавочки, спрятанной в тени раскидистых тополей. На стадионе людей было мало – девчонка лет шестнадцати кидала баскетбольный мяч в кольцо на площадке, да по кругу бегали пара человек. Снег совершенно не смущал спортсменов. А ещё мужичок выгуливал собаку, несмотря на то, что на территории школьного стадиона это было запрещено. Хотя пить тут тоже было нельзя. А мы пили. Я открыл зажигалкой одну из бутылок с пивом, а вторую поставил на лавку. На неё тут же поставили и полупустую бутыль вермута.

– Что-то ты совсем исхудал, Антон, – обратился ко мне Вадим, глядя на меня чуть сверху вниз, так как был он под два метра ростом. Глаза у него были слегка прищурены, из-за чего создавалось впечатление, что он немного хитрит. На самом же деле это всё было из-за алкоголя: чем больше Вадим выпивал, тем сильнее сужались его глаза. Один раз, когда я был сильно одурманен, мне даже показалось, что у Вадима появилось третье веко, точно у кошки. – Как у тебя дела-то? – спросил он немного громче.

– Да дела нормально, – ответил я как-то невзрачно, – тоскливо только как-то.

– На работу так и не пошёл устраиваться?

– Не-а.

– Это ты зря, образование позволяет ведь.

– А ты на кого учился? – поинтересовался у меня Паша.

– Экономист-менеджер, – ответил я, делая большой глоток пива.

– А меня вот на втором курсе отчислили, – заулыбался он, скаля похожие на побитые ветром скалы зубы.

– А ты на кого учился? – спросил я.

– На инженера, наверное? – встрял Вадим, прикладываясь к бутылке вермута.

– Нет, на программиста.

– А почему бросил? – спросил уже я.

– Да я пил тогда жёстко. Ещё и отец с матерью развелись в то время, и я вообще на учёбу забил.

– А в армию призывали тебя?

– Ага, да только я откосил. Ну, как откосил, они меня сами не взяли, по сути. Я тогда уже в больницу попадал с алкогольной интоксикацией, а до этого на учёте стоял за распитие алкоголя в общественном месте: школьником попался с друзьями на улице, пиво пили. Короче говоря, всё так удачно сложилось, что в армию не пошёл я, мне диагноз «алкоголизм» поставили.

– Алкоголизм в двадцать лет – это сильно, – засмеялся Вадим.

– Да, а ты думал, если я с двенадцати лет пью? И мне тогда не двадцать было, я же на программиста в колледж пошёл. Это мне лет семнадцать только исполнилось.

– Эх-х, где мои семнадцать, – протянул Вадим, закуривая сигарету.

– А где мои пятнадцать? – гоготнул Паша.

– Почему именно пятнадцать? – спросил я и, глядя на Пашино лицо, вдруг понял, что он похож на противное насекомое, на какую-то землеройку.

– Да пятнадцать лет – это самый кайфовый возраст у меня был. Гонял в школу, бил баклуши там, родаки нормально так денег давали на жизнь, пил пивко постоянно, первая любовь была… – Паша как-то странно заулыбался, мне показалось, что у него полезло что-то чёрное изо рта.

– Выпей за свои пятнадцать, братан, и пойми, что лучшая часть твоей жизни уже позади, – Вадим протянул ему бутылку вермута, ехидно улыбаясь.

– Эх, и правда что, – Паша присосался к бутылке, и от её содержимого почти ничего не осталось. Он хотел было вернуть бутылку Вадиму, но тот сказал:

– Да допивай уже, – и отмахнулся рукой.

– Да я ещё возьму, братан, – Паша хлопнул Вадима по плечу.

– А чего вы решили вермут взять? – спросил я.

– Да он по скидке был, – Паша залпом добил бутылку и запустил её в кусты.

– Слышь, так делать не надо, – покачал головой Вадим, – не мусори здесь.

– Как скажешь, братик, – Паша подобрал бутылку и понёс её до мусорки, что была шагах в пятнадцати отсюда.

– Как ты встретил его? – спросил я полушёпотом.

– Да как, он набрал, предложил выпить, так и встретил. А что, напрягает тебя Нервный?

– Ну так, – я неопределённо пожал плечами.

– «Так» – это как? – спросил, ухмыляясь, Вадим, делая глубокую затяжку.

Я не успел ответить, как нас кто-то окликнул. Обернувшись, я увидел Мишустина Колю. Он быстро пересекал стадион в нашем направлении. Коля был толстоватым и глупым тридцатилетним парнем, чей мозг навсегда застыл в янтаре самого начала пубертатного периода. На голове у него была шапка-ушанка, что добавляло какого-то комизма его и без того забавному внешнему виду. Любой нормальный человек за пару секунд понял бы, что Коля – это тот ещё дурак. Это было видно по его блинному лицу, по выпуклым матовым глазам, в которых не отражалось и тени мыслей. Он был точно сферообразная рыба, раздутая от плотной чревоугодной материи. Когда он подошёл к нам, на его лице появилась улыбка, из-за которой щёки надулись, точно у бурундука, я даже чуть не рассмеялся, хоть мне было далеко не весело.

– Сколько лет, сколько зим, Коля, – протянул Вадим, пожимая ему руку.

– Ага, особенно зим, – непонятно к чему сказал Коля и заухал, захихикал.

– Какими судьбами здесь?

– Да с работы домой шёл и решил вот через стадион срезать. А вы тут чем маетесь? Травку курите небось? – и снова хихиканье.

А тут ещё Паша вернулся, долго он до мусорки ходил, однако, наверное, ещё успел отлить за деревьями.

– Вечер добрый, Коля, – поздоровался Паша, тоже давя улыбку. Я глотнул пива.

– О-о-о, Паша, укурыш ты наш, как поживаешь? – щёки Коли снова надулись.

– Да я помираю скорее, а не поживаю, – отшутился Паша.

– Он «dead inside», братан, – засмеялся Вадим.

– Кто-кто?

– Это переводится как «мёртвый внутри», – пояснил Коле Паша.

– Типа как зомби, что ли?

– Ага.

– Ну ты тип! – Коля загоготал. – Зомбарь, блин! Ходячий мертвец, ёлы-палы.

Завязался разговор. Мне он был не особо интересен, и я принялся наблюдать за ворохом жухлых листьев, что гонял туда-сюда зимний ветер. Ветер отгонял их вначале в одну сторону, а потом в другую, из-за чего они находились в постоянном движении, не меняя при этом толком своего местоположения, они словно бы крутились по кругу. Я подумал, что в этом есть некая метафора. Всю картину дополнял оранжевый свет фонарей: он привносил этой зацикленной по кругу гонке какой-то сакральный смысл.

Паше кто-то позвонил, и он отошёл поговорить по телефону. А Коля пёр какую-то бессвязную чушь: он то вспоминал, как в детстве играл в «Super Mario» на приставке, то рассказывал о своём коллеге-токаре, который может выпить за сутки четыре литра водки, то вспоминал счастливые нулевые – времена, когда в каждом ларьке можно было купить поштучно папирос. Вадим вступил с ним в спор, принялся доказывать при помощи интернета, что такое количество алкоголя смертельно для человека. Коля же начал кричать, что жизненный опыт важнее сведений из интернета, заявил, что он и сам выпивал по три бутылки водки за вечер. Затем внимание его переключилось на российский автопром, завязался спор о машинах, в которых я, к слову, вообще не разбираюсь.

Паша тем временем с кем-то ругался по телефону: одной рукой он прижимал телефон к уху, а другой рукой размахивал, создавая на снегу причудливую тень, что напоминала мне изогнутую стрелу. Я закурил сигарету и обронил на снег немного пепла. Пепел быстро слился с белым ковром, из-за чего уже нельзя было понять: а был ли он вообще, этот пепел? Я допил первую бутылку пива и перешёл ко второй. Коля к этому моменту уже извлёк из-за пазухи чекушку водки, которую он, наверное, нёс домой. Вадим с Колей поочерёдно прикладывались к маленькой стеклянной бутылке, пробуя на вкус загадочное прозрачное зелье. Мне тоже предложили глотнуть водки, но я отказался. Из-за спин больших и высоких домов на небосвод медленно выползала луна. Она напоминала белый крейсер, корабль, что плыл по чёрному океану космоса. Я сделал глубокую затяжку и выпустил струю дыма навстречу луне.

– Мне отец звонил только что, – сказал Коля, подходя к лавке.

– Чего хотел? – спросил Вадим.

– Да шизу прогнал какую-то, у него бывает, когда перепьёт. Говорит, мол, двойное убийство произошло тут неподалёку, типа порезали кого-то, и теперь на районе оперативники работают, ищут убийцу.

– А мы при чём? – удивился Коля. Я заметил, что его шапка-ушанка чуть покосилась, точно ей передалось опьянение головы, на которой она сидела.

– Да ни при чём! Отец дурку гонит, какое на хрен убийство?! – принялся размахивать руками Паша. – Я ему говорю, что с друзьями гуляю, а он орёт, чтобы домой к нему шли, типа пару часов на улице появляться опасно.

– Хах, ну и бред, – Вадим покачал головой. – А много батя твой выпил?

– Да немало, – Паша вдруг погрустнел, нахмурился. – Я думаю, может, до дома дойти, посмотреть, что там с ним? А то он мне чушь затирал какую-то, мол, ментов под окнами видел, якобы они в клумбах снег роют, ищут следы убийцы. Боюсь, как бы он по синему делу не натворил чего.

– К бате белочка пришла и орешек принесла, – проблеял Коля и захихикал. Ему никто ничего отвечать не стал.

– Можем вместе сходить, посмотрим, что там с отцом твоим, – предложил Вадим, глядя при этом почему-то на меня.

– Ну да, у меня дом метрах в трёхстах отсюда, прямо возле стадиона, – Паша тоже посмотрел на меня, словно я был главным. Пришлось согласиться.

– Пойдём, – сказал я, думая о том, как мне не повезло, что Вадим пришёл с этим придурком.

– Мне вообще-то домой надо, но ладно, схожу с вами, – согласился Коля и опустошил одним глотком остатки водки, затем попросил у меня глоток пива, чтобы запить горечь. Когда он вернул мне бутылку, я незаметно протёр её горлышко рукавом куртки.

Мы двинулись до дома Паши. Он жил вместе с отцом в старой девятиэтажке, что находилась возле школьного стадиона. Одна из подъездных дверей высотки была открыта. В тускло-жёлтом свете подъездной лампы вырисовывалась человеческая фигура. Подойдя ближе, я понял, что это и был отец Паши. Ему было лет пятьдесят на вид, однако шапка волос на его голове уже была полностью белой, точно волосы эти состояли из снега. Он был одет в растянутые тренировочные штаны, мятую футболку с логотипом группы «Nirvana», а на ногах у мужчины были тапочки, которые, по виду, были сшиты из старого советского ковра.

– Батя, тут же холод, ты чего раздетый? – запричитал Паша.