Никогда

В поисках поддержки она машинально повернулась к Диме. Ужас в его глазах резанул ее нутро холодным серпом. Невольный свидетель расправы над раздражающим, но все же всего лишь смешным дурачком – Костей – вскочил на ноги и бросился прочь, не разбирая дороги.

– Дима!.. – крикнула ему вслед Алла. – Вернись! Пожалуйста… Я боюсь… Я так боюсь крови…

Но он уже не слышал. Он со всех ног бежал в направлении ближайшей людной улицы. Теперь он точно знал: странный юноша, говоривший с ним в школе, был прав на все сто процентов.

***

– Дорогой, ты не видел мой телефон?

– Нет, – ответил Димин папа после паузы. – Не видел.

– А, так вот же он, – мама выудила старинный кнопочный аппарат из-за хлебницы и бросила на мужа укоризненный взгляд. – Ты же прямо на него смотрел!

Гаврилов-старший перевел на нее покрасневшие глаза. Его лицо исказилось в странной гримасе, а голос дрожал:

– Я…я много боялся раньше. Моя вера была слаба, но окрепла. Она окрепла – и мне больше не страшно…не страшно…

– Как скажешь, – осторожно отозвалась мама и переключила внимание на сына. – Дима, сколько можно ковыряться? Это же твой любимый суп. А ну-ка работай ложкой…

Вялый ответ Димы был заглушен громким и яростным стуком в дверь. Его отец съежился, будто хотел провалиться к соседям снизу. Мама пожала плечами и пошла открывать.

Это было ошибкой.

Стоило замку щелкнуть, как дверь распахнулась настежь и в квартиру со странными щелкающими смешками ввалились трое мужчин в рясах. Один из них прижал не успевшую даже вскрикнуть женщину к стене и закрыл ей рот рукой.

– Молчи, – отрывисто скомандовал он и наклонился к ее шее, плотоядно принюхиваясь. – Будешь шуметь – пойдешь на корм.

Другие двое без колебаний двинулись на кухню.

– Адонай, – изрек один из них, наставив на Диминого отца длинный палец. – Спит.

– Скоро проснется, – засмеялся второй и схватил мужчину за руку.

– Вы чего? – пискнул Дима, на секунду даже забыв о собственных проблемах.

Его реплика так и повисла в воздухе без ответа. Один из вторженцев заломил его отцу руку и задрал футболку, прижав к столу. Диме вдруг бросились в глаза шесть странных бугорков на отцовской спине. Задетая миска с салатом тихо звякнула и рухнула со стола, расколовшись на две одинаковые части. Второй вторженец схватил со стола нож и проверил его остроту на собственном пальце. По его руке побежала кровь. Он издал удовлетворенный смешок и резко полоснул свою жертву по спине.

Дима почувствовал, что теряет сознание. Не помня себя, он кинулся на извергов, но был тут же отброшен прочь и стукнулся затылком о холодильник. В глазах потемнело. Сквозь шум в ушах пробился папин стон и тихий звук удара ножом – один, другой, третий… И сознание, наконец смилостивившись, покинуло мальчика.

***

– Дима…

Гаврилов-младший открыл глаза. Над ним склонилась девочка в медицинской повязке на глазу. Мальчик вскрикнул и засучил ногами, словно пытаясь вжаться в холодильник.

– Почему ты не пришел? – спросила Аллочка. В ее голосе сквозила обида такой силы, на какую способны лишь дети. – Почему ты бросил меня? Ты говорил, что я тебе нравлюсь. Разве это ничего не значит? Разве тетенька из зеркала была права?

– Уйди! – слабо закричал Дима, закрываясь руками. – Оставь меня!

Кот у ног девочки вздыбил шерсть и тихо зашипел.

– Почему?.. – тихо спросила она.

– Ты чудовище!.. – всхлипнул мальчик, мысленно прощаясь с жизнью. – Ты ненавидишь людей! Я знаю, ты ненавидишь…

– Что? – до Аллы не сразу дошел смысл сказанного. – Я не…

– Ненавидишь! – выкрикнул Дима сквозь слезы ей в лицо. – Я точно знаю! Ненавидишь!

Кот яростно закричал. По щеке девочки одна за другой побежали слезы. Почему? За что? Это ведь неправда. Она не ненавидит. То есть, совсем недавно, вот только что не ненавидела, а теперь уже…

– Не…не…

***

В квартире этажом выше собиралась отойти ко сну благообразная супружеская чета пенсионеров. Когда они улеглись в постель, на кровать запрыгнул упитанный дымчатый кот и требовательно мяукнул.

– Спокойной но… – старушка запнулась, не договорив.

У них ведь никогда не было кота.

Ее муж ласково улыбнулся ей и ответил:

– Сдохни, старая сука.

***

Так женщина из зеркала была права? Ненависть – единственное, что имеет смысл? Ненависть – единственно возможный путь?

Похоже, что да. Похоже, люди действительно по природе своей полны скверны. Скверны, которую нужно обнажить, вырвав с мясом наружу.

– Не…на…

***

Этажом ниже готовили поздний ужин дружные почти до полной неразлучности студенты-отличники, третий год безукоризненно снимавшие квартиру у общей знакомой. За ними, чуть прикрыв глаза наблюдал серый кот немаленьких для кота размеров.

– Ну что, скоро там? – спросил один из них у товарища и вдруг со звериным упоением запустил руку к себе в штаны.

– Сейчас будет, – со смешком ответил тот и с разворота врезал первому раскаленной чугунной сковородой в висок.

***

– Не…на…ви…

Из-за стены, из соседней квартиры послышался громкий заливистый смех и звуки ударов. В воздухе разливался самый прекрасный запах на свете – запах гнилого мяса.

– НЕНАВИЖУ! – завизжала Алла, сжав руки в трясущиеся кулачки. – Обманщик! Ненавижу, ненавижу, ненавижу!

Она кричала что-то еще, но Дима уже не слышал. Из его ушей что-то потекло, но его это не волновало. Он вдруг понял, что у него есть одно очень важное дело.

В коридоре он столкнулся с мамой. У нее на щеках были свежие следы слез, но она улыбалась. Они обменялись понимающими взглядами и разошлись. Дима – в комнату родителей. Мама – в кухонное окно. Дима знал, где папа прячет на черный день коробки со спичками. Жечь, выжигать, сжечь все без остатка. Все, включая себя самого.

Крики Аллы иссякли. Только это уже была не Алла. Загнутые когти на руках. Заломленный хвост под ночнушкой. Одна голова – человеческая, с повязкой на глазу. Другая – проломленная и приплюснутая – кошачья. Веля – единственный, кто у нее остался. Ее воплощенная любовь. Ее воплощенная боль. Не случайно ведь эти слова так неочевидно и извращенно похожи? Слились воедино два тела, две души, два имени. Паззл наконец сложился в цельную картину.

И она поняла, что теперь эта картина ей нравится.

***

– …может, пускай уже догорит? Кому нужен этот рассадник клопов и сифилиса?

– Самому противно. Но служба есть служба…

Пожарные поначалу не хотели выезжать на этот объект, а когда приехали – долго не могли заставить себя подойти. Отчасти от омерзения. Отчасти – из-за лица мальчика, показавшегося в одном из окон. Он горел заживо, кожа на его лице пузырилась и отваливалась кусками, но на его лице была улыбка. Спокойная улыбка бывалого опиумного наркомана.

Наконец, одна команда пожарных раскрутила шланг с брандспойтом и начала поливать окна здания снаружи. Другая направилась внутрь, проклиная служебные инструкции, предписывающие им спасать даже самых конченых выродков.

Из этой второй команды назад вернулся только один. Он брел, пошатываясь, как пьяный, и умиротворенно улыбался. Пожарный топор, который он держал за самый конец ручки, волочился за ним по асфальту с характерным скрежетом.

– Серега, ты как? – бросился к нему приятель-коллега. – Никто не выжил?

– Никто не выжил, – эхом повторил он странно изменившимся голосом. – Скверна поглотила всех, а скверну поглотил огонь. Она осталась совсем одна. Она зовет вас, и я отправлю вас к ней…ибо из скверны все вышло, и к ней все вернется.

– Серега, ты чего? – моргнул его товарищ. – Дыма наглотался что ли?..

А в следующее мгновение его череп был расколот надвое ударом пожарного топора. Кто-то бросился прочь от убийцы, кто-то, наоборот, к нему – чтобы остановить. Про медленно догорающий дом все забыли. И обугленный до костей мальчик, наблюдавший за пожарными из окна, развернулся и двинулся вглубь помещения.

Он тоже слышал зов, которому не мог противостоять.

Зов самого Велиала.

Глава 5. Сердце

Темное, тесное помещение. Тусклая лампочка под потолком раскачивается и мигает, не давая толком ничего разглядеть. За столом сидит ребенок лет двенадцати. Руки расслабленно лежат на столе. Лица при таком освещении не разглядеть. Возможно, это просто игра теней, но за его спиной чудится массивная фигура в чем-то вроде мясницкого фартука. Вот ребенок медленно наклоняется вперед. Его лицо чем-то испачкано.

Чем-то красным.

Немного неестественно смотрится его холодная улыбка. Она резко контрастирует с окружающей обстановкой. И с его глазами. Бешеными глазами дикого зверька, маленького хищника, готового вцепиться в горло сколь угодно превосходящей его жертве. В улыбке обнажаются зубы. Заостренные. Нечеловеческие. В его голосе слышится холодная, мертвая ненависть:

– Никогда.

И все растворяется в черно-белых статических помехах, что пахнут плесенью и старыми газетами.

Одиннадцать бесконечно долгих шагов. Семь невозможно высоких ступеней. Рассохшаяся деревянная дверь. Заперто. Конечно же.

Миша поднял правую руку с зажатым в ней ключом-бабочкой. По внутренней стороне предплечья покатилась одинокая капля крови. Забавно. Он и не заметил, что сжал кулак с такой силой.

Упрямый ржавый замок, ввиду почтенного возраста, не узнал внезапного посетителя, но спустя пару минут напряженных усилий все же поддался и впустил его внутрь. Дверь протяжно скрипнула, а затем гулко хлопнула за спиной, отрезав от звуков внешнего, живого мира.

Стаи потревоженных пылинок меланхолично кружились в ржавых лучах восходящего солнца, с трудом пробивавшихся сквозь грязное оконное стекло. В доме стояла мертвая тишина – Миша слышал лишь собственное, будто слегка надрывное отчего-то дыхание. Дом. Наконец-то он дома. Он должен быть рад этому. Почему же так хочется сесть, уткнуться носом в колени и разрыдаться?

Выключатель справа от двери. Теперь, когда ему восемнадцать, больше не нужно лезть на табуретку, чтобы им щелкнуть.

Щелк.

Не работает. Что-то сломалось? Или дом отключен от сети? К кому обратиться, чтобы это исправить?

Миша не знал. Миша был один. Один в пустом и темном доме, один в пустом и темном мире, стоял, вцепившись обеими руками в лямку рюкзака, и совершенно не знал, что ему делать с долгожданной свободой.

А ведь когда-то в этих самых стенах все было совсем иначе. Было тепло и уютно, без слоя пыли на подоконниках, без запаха сырости. Да, запах в доме определенно был совсем другим, и Миша прекрасно помнил его все эти годы. Помнил, как по воскресеньям, когда мама пекла печенье, запах усиливался, обволакивая внутреннее убранство дома от пола до самого чердака. Помнил, как папа сажал его к себе на плечи – так высоко, что можно было коснуться потолка.

Миша зажмурился, вызывая сладкие воспоминания детства. Запах домашнего печенья, ласковый шум воды в раковине, мамин смех – самый прекрасный смех во всем мире – и потолок, совсем близко, вот он!..

***

– Ну, все, слезай, богатырь, – густо пробасил папа, снимая маленького Мишу с плеч. – Ишь, какой здоровый вымахал, всю шею отдавил…

– Хочу еще, – моментально заканючил сын, протянув ручонки в направлении отдавленной шеи. – Еще хочу, еще!

– Давай так, – папа присел перед ним на колено, важно пригладил седеющую бородку и заговорщицки подмигнул. – Я сейчас помогу нашей маме с посудой, а она за это поиграет с тобой в прятки. По рукам?

– Хочу прятки! – моментально переключил пластинку Миша. Эту игру он любил не меньше, чем кататься на папиных плечах.

– Уже иду, – со смехом откликнулась мама, снимая фартук. – Вы оба сами напросились!

– Прятки! – запрыгал Миша. – Прятки! Прятки! Прятки!

– Правила помнишь? – мама насупила брови в потешной серьезности и, сдернув резинку, расправила роскошную копну пшеничных волос. – Я встаю у двери, отворачиваюсь и считаю до десяти. Кто не спрятался – я не виновата!

Миша со смехом предвкушения захлопал в ладоши в знак согласия. Мама, с огромным трудом пряча улыбку, направилась к двери.

– Раз…

Куда же спрятаться?

Выбор был небогатый: шкаф с одеждой, стол в обеденной зоне, кровать в дальнем углу да чердак с папиными железками, которые он почему-то запрещал трогать в его отсутствие. Был, конечно, еще подвал, но туда Миша спускался всего один раз в жизни.

– Два…

Закончилась та экскурсия, едва успев начаться – двухчасовой истерикой и криками "Они смотрят! Они смотрят из земли!" Сам он об этом мало что запомнил, кроме последующего похода к смешному дяденьке-неврологу, который стукал его молоточком по коленке и просил дотронуться до кончика носа. Но нет, подвал определенно отпадал.

– Три…четыре…пять…

Миша заметался в нерешительности, обшаривая глазами окружающее пространство в поисках пути к спасению от позорного проигрыша.

– Шесть…семь…

Может быть, папа прикроет?

Даже не думая заглушить свой топот, Миша бросился в сторону обеденной зоны. Папа обернулся к нему и понимающе усмехнулся. Мальчик бухнулся на четвереньки, заполз под стол и прижал палец к губам.

– Восемь…девять…десять!

Миша зажал рот рукой, чтобы не захихикать в голос. В глубине души он, конечно же, знал, что обречен на проигрыш в любом случае, но азарт от этого меньше не становился.

– Та-а-ак, – донеслось откуда-то сверху, и прямо перед ним остановились мамины ноги в пушистых тапочках. – Куда же он мог деться? Дорогой, здесь случайно не пробегал красавец-мужчина примерно семи лет от роду?

– Нет, – честно соврал папа. – Не пробегал.

Мишина гениальная маскировка с прикрытием определенно могла бы сработать, но мама оказалась коварнее. Как она и ожидала, ее сын прекрасно знал, что ему гораздо меньше семи, и, не сдержав радостного напряжения, захохотал над ее словами.

Второй раунд. На сей раз выбор Миши пал на шкаф. Мама очень кстати недавно повесила туда свое новое платье – длинное, почти до самого пола. По поселковым улицам в таком может и не походишь, зато прятаться за ним – надежней не придумаешь.

– И где же он на этот раз? – послышался мамин голос снаружи. – Может быть, под кроватью?.. Хм, нет, под кроватью не видно. Постойте-ка, а кто это у нас не закрыл шкаф?

Приоткрытая дверца распахнулась. Миша задержал дыхание. Надо же было так глупо попасться! Сквозь легкую ткань платья он видел смутные очертания маминого силуэта. Сейчас она одернет вешалку и…

– Нет, в шкафу тоже нет, – натурально изображая озадаченность, проговорила мама, и дверца закрылась, погрузив внутренности шкафа во мрак. – Видимо, снова спрятался под стол, хитрец!

Миша выдохнул с облегчением. Сидеть одному в темноте стало страшновато, но это же такая мелочь в ожидании первой настоящей победы!

– Надо же, – донеслось снаружи. – Его нет и под столом. Ну, все, я сдаюсь!

– Ага! – радостно закричал Миша, выпрыгивая из шкафа.

На радостях он и не подумал отодвинуть платье в сторону, а потому в прыжке запутался в нем обеими ногами и грохнулся ладонями и коленками на пол. К счастью, радость победы была так велика, что боль не смогла ее омрачить.

– Я выиграл! – вопил он, пока мама вешала свое платье на место. – Выиграл! Выиграл! Выиграл!

– Выиграл-выиграл, – со смехом отозвалась она. – Только не трогай больше мою одежду, чуть не порвал ведь!

Третий раунд. Снова лезть в шкаф? Нет, слишком просто, мама, поди, первым делом его проверит. Чем бы еще прикрыться?

Взгляд мальчика упал на кровать. Ну конечно! Как он сразу не догадался!

Миша быстро, как настоящий партизан, заполз под кровать, сразу собрав пузом половину скопившейся под ней пыли, и потянул руками за свисающий край покрывала, надежно завесив свое укрытие. Теперь мама точно его не найдет! Вторая победа в кармане!

– Восемь…девять…простите, вам чего здесь…

Хлопнула дверь. Кто-то пришел?

– Время на раздумья вышло, – оборвал маму незнакомый прокуренный голос. – Наша цена прежняя. Продавайте дом сейчас, и никто не пострадает.

– Я уже сказал, дом не продается, – ответил папа незнакомым Мише тяжелым голосом. – Уходите и не возвраща…

Внезапно его голос сорвался на страшный, болезненный хрип. Мамин крик оборвался, едва начавшись – ей закрыли рот рукой и оттеснили к кровати. У Миши перехватило дыхание от липкого ужаса, который моментально растекся по всем его мышцам.

– Мы же предупреждали, – прогудел второй незнакомый голос. – Предлагали деньги, место в общаге, даже свою дружбу – а вы что? Знаешь, как поступают в таких случаях с плохими девчонками? Сейчас покажу…

Что-то рухнуло на кровать сверху, и она прогнулась прямо над Мишей, прижав его к полу.

– Не надо, – послышался дрожащий мамин голос. – Не надо…зачем вы…

– Серый, ты там закончил? – послышался звук расстегиваемой молнии. – Двигай сюда, покажем этой суке перед смертью, что такое настоящие мужики…

***

Мишу нашли под кроватью через два дня. Он был обезвожен и обмочился. Милиционер пытался расспросить его о произошедшем. Безуспешно. Миша молчал. В его ушах звенели мамины крики, а в сердце намертво застряли ржавыми гвоздями хриплые комментарии "Серого", состоящие в основном из слов, значение которых он узнал много позже. Не разговорила его ни серьезная тетенька в кожаном пальто, ни дяденька в белом халате. Миша молчал, когда его отвезли в странное заведение и поселили в комнату с тремя другими детьми. Молчал, когда дети его расспрашивали. Молчал, когда дети его обзывали. Молчал, когда дети его били. Молчал – и только смотрел снизу вверх, как волчонок.

Заговорил он лишь через два года. Короткими и слишком резкими для своего возраста обрывками фраз. Первые после случившегося слова от него услышала повариха. Она узнала историю странного, заторможенно-угрюмого мальчика от детдомовской медсестры, по секрету, и теперь очень хотела его хоть немного порадовать. Накануне она зашла в продуктовый и, поохав над ценником, купила воплощенную мечту каждого второго детдомовца – сникерс. На следующий день, выдав Мише стандартную порцию липкой, еле теплой каши, она положила свой подарок на поднос рядом с тарелкой и подмигнула ему:

– Спрячь только, а то отберут. Потом съешь.

– Не хочу, – отрывисто бросил Миша и не касался подноса, пока повариха со вздохом не убрала с него угощение.

***

Миша не был как-то особо неблагодарен и повариху с тех пор любил настолько, что даже приучился со временем говорить ей "спасибо". Она была единственным во всем детском доме человеком, удостоенным такой чести. Проблема была скорее в том, что он забыл, как принимать чужую доброту.

Для большинства "товарищей" по несчастью он оставался "тем странным пацаном", легкой мишенью для самых разнообразных издевательств. Взрослые старательно закрывали на это глаза. Единственным, что вызывало у них хоть какую-то реакцию, были драки. Если на ком-то оставались следы от побоев, он объявлялся зачинщиком и хулиганом, и отправлялся на целый день в "карцер" – холодную, тесную и пустую комнату с полудохлой раскладушкой у стены. Стоит ли говорить, что этим "кем-то" зачастую оказывался Миша?

Зиму сменяло лето, лето сменяла зима – его существование так и длилось за высоким забором. Пары, желающие кого-то усыновить, появлялись редко, и вечно угрюмый мальчик, едва умеющий говорить, их не интересовал совершенно. О, как бы он хотел, чтобы это отношение разделяли те, с кем он был заперт на одной закрытой территории…

Светило теплое, почти жаркое майское солнце, двор тут и там покрывали желтые брызги одуванчиков, где-то наверху беззаботно чирикали воробьи.

– По роже, по роже бей! – взвизгнул кто-то справа.

Миша бросил в ту сторону тяжелый взгляд и тут же пропустил не менее тяжелый удар по зубам. Приятный соленый привкус на языке. Губы пульсируют почти сладкой болью.

Бугай на полголовы выше своей жертвы ухмыльнулся и демонстративно встряхнул правой рукой. Он не сомневался в своем физическом превосходстве и поэтому не спешил.

Миша усмехнулся в ответ, оскалив красные от крови зубы. Он, в свою очередь, не сомневался, что противник не учел одну важную вещь.

Если ты на полголовы выше меня – значит, кончик твоего носа примерно на уровне моего лба.

Жесткий удар головой в лицо. Хруст слышали все собравшиеся зеваки и подпевалы. Неважно, что будет дальше. Важно, что свое предупреждение получил каждый из них.

Бугай отшатнулся, зажав нос ладонью. По его лицу побежал веселый красный ручеек. Миша плюнул кровью на его майку и снова молча оскалился.

– Пацаны, держите его! – гнусаво скомандовал противник.

С двух сторон на Мишу бросились его прихвостни. Одному он успел зарядить в челюсть локтем, но на его руках тут же повисли двое других. Рывок в сторону не увенчался успехом. Бугай утер кулаком кровавые сопли и поднял с земли отколотый кусок асфальта. Его бешеный взгляд не сулил ничего хорошего.

– А ну, брысь отсюда, – внезапно послышалось из-за его спины, и в его ухо с силой врезалась внушительных размеров ладонь. – Брысь, я сказал! Кто не понял – каждому всеку!

Агрессоры вперемешку с наблюдателями бросились врассыпную. Перед Мишей стоял почти взрослый парень, без пяти минут выпускник.

– Ты как? – с деланной небрежностью спросил он.

– Сам бы справился, – резко прошипел Миша и двинулся прочь.

– Всегда пожалуйста, – хмыкнул спаситель, проводив его взглядом.

***

Миша знал, что точку в этой истории ставить рано: проблемы ждали и его самого, и того, кто вмешался в этот конфликт. Поэтому он совершенно не удивился, когда увидел, как его спасителя технично и почти бесшумно тащат по коридору в сторону туалета. Не удивился – и, выждав минуту для верности, с готовностью двинулся следом.

– …нам тут нашептали, что ты маленьких обижаешь, – послышалось из помещения с рукомойниками. – Тебя мама с папой не учили, что это нехорошо?

– Нет, – с вызовом в слегка дрожащем голосе ответил заступник. – А тебя?

Последовал звук удара и сдержанный гогот агрессоров.

– Да какие они маленькие! – Мишин спаситель повысил голос, пытаясь тем самым позвать на помощь, не подавая виду. – Лбы здоро…

Новый удар, похоже, пришелся под дых, оборвав защитную речь. Миша сделал глубокий вдох и решительно вышел из-за угла, едва не столкнувшись с парнем, стоявшим на стреме.

– Канай отседа, – рыкнул на него тот.

А в следующую секунду Мишино колено со всего размаха врезалось ему в пах.

***

– Ну ты даешь, – недавний заступник смотрел на Мишу со смесью удивления и уважения. – Мелкий вроде, а дерешься как черт.

Миша мрачно разглядывал в зеркало постепенно наливающийся кровью синяк под глазом. Все бы ничего, но карцера на сей раз было явно не избежать.

– Ты зачем вообще влез-то, дурень? – за грубостью парень явно пытался скрыть благодарность. – Я бы один от них отхватил, а так, выходит, отхватили оба. Зачем?

– А как еще? – Миша повернулся к держащемуся за отбитую печень собеседнику. Его губы скривились в болезненной, но искренней улыбке. – Как еще-то?

***

Из воспоминаний Мишу выдернул хлопок двери. Естественно, он забыл закрыть ее на ключ, когда вошел.

В помещение просочились двое. Один, невысокий, серьезный, в черной кожаной куртке и кепке, остался у двери, заложив руки в карманы. Другой, лысый, с редкой пепельной щетиной и широкой ухмылкой на лице, прошел чуть дальше, демонстративно осматриваясь.

– Да, раньше мне этот дом больше нравился, – произнес он с наигранным весельем в смутно знакомом голосе.

– Вы кто? – с трудом выдавил Миша. Он еще не вполне понял, что происходит, но интуиция подсказывала, что ничего хорошего.

– Мы-то? – весельчак повернулся к своему спутнику, будто ища подсказки, но тот лишь равнодушно пожал плечами. – Мы, брат, твои лучшие друзья. Сколько лет тебя ждали – ты не представляешь…

Он неторопливо подошел к Мише вплотную, нос к носу, распространяя запах дешевого одеколона.

– Мы тебе, брат, помочь хотим. Сам подумай, ну нахрена тебе этот дом теперь, а? Одно расстройство ведь! А мы тебя в такую общагу поселим – конфетка просто, сами бы жили. Еще и денег сверху подкинем. Косарей десять, а? На макароны с пивом…

Миша молча, что было сил, толкнул наглеца в грудь. Тот отшатнулся, но устоял.

– Ты, брат, крылышки не распускай, – в его фальшиво веселом голосе зазвучали угрожающие нотки. – А то ведь мы и подрезать можем. Кончишь как твой батя. Верно говорю, Серый?

– Ага, – отозвался тот прокуренным голосом. – А то и как мамка.

Голос. Сначала Миша узнал этот голос – и все его тело сдавили ледяные тиски. Потом до него дошел смысл сказанного, и холод сменился инфернальным жаром.

Лысый захохотал над словами товарища, театрально согнувшись пополам. В его хохочущую физиономию и впечатался Мишин кулак. Бандит захлебнулся смехом и попятился, запоздало прикрываясь рукой. Миша зарычал и бросился вперед, чтобы повалить врага на пол, но его тут же обхватила за плечи крепкая рука второго бандита, а к горлу прижалось холодное лезвие.

– Да, брат, – проговорил лысый, уже не прикидываясь веселым. Кровь с рассеченной ударом брови заливала ему левый глаз, но потрясенным он не выглядел. – Расстраиваешь. Мы к тебе со всей душой, а ты что?

Миша дернулся в сторону и лезвие ножа оставило на его шее неглубокий, но обжигающий поцелуй.

– В общем, расклад такой, – лысый стер с лица кровь ладонью и тяжело похлопал ею Мишу по щеке. – Дом мы получим в любом случае. С твоим участием будет проще, но будешь рыпаться – прирежем. Силенок на всех нас у тебя не хватит, связей у тебя тоже нет, а вот у нас – еще как есть. Вся полиция на районе – наша. Знаешь, какие бабки в таких вопросах крутятся? То-то же. Короче, так: два дня тебе на раздумья. Либо принимаешь нашу дружбу, либо начинай копать себе могилу. Дело твое.

***

Дверь равнодушно хлопнула за незваными гостями, оставив Мишу стоять посреди дома в одиночестве. Его колотило, как никогда в жизни, глаза были расширены, а на лбу выступил пот. Не от страха, нет. От злости. От лютой всепоглощающей ненависти, слишком большой, чтобы безболезненно уместиться в человеческом теле.

Миша упал на колени и грохнул кулаком об пол, еще, еще и еще. Ему инстинктивно казалось, что боль в разодранных о доски костяшках заглушит ту боль, что поселилась в его сердце много лет назад, и теперь усилилась многократно. Напрасная надежда.

Отдать дом? Черта с два. Но что же в таком случае делать?

Миша не знал. Миша был один. Один в пустом и темном доме, один в пустом и темном мире. Стаи потревоженных пылинок меланхолично кружились в ржавых лучах света, с трудом пробивавшихся сквозь грязное оконное стекло. Нежное весеннее солнце попыталось дотянуться до одинокого мальчика, погладить его по голове, утешить, но быстро бросило эту затею и устремилось в самую вышину небес. Там, снаружи, кажется, приближался полдень.

Внутри же явственно приближался конец.

***

Миша брел вперед, не разбирая дороги и пошатываясь, как пьяный. Его голова безвольно свесилась вниз и вбок. Под ногами мелькали, сливаясь в единую массу, корни деревьев и палые листья. Миша не помнил, откуда и куда он идет. Не помнил, как оказался в этом лесу. Не помнил, что делал или собирался делать в этом месте. Все это не имело никакого значения. Где-то глубоко внутри у него ворочалось что-то тяжелое, гнилое и бескрайнее, как желтовато-бурая масса под его ногами.

– Бедный мой мальчик. Одинокий. Потерянный.

Миша остановился и с трудом приподнял голову. В нескольких шагах перед ним стояла девушка в грубой на вид тунике. Струящиеся черные волосы мягко обрамляли ровный и строгий овал ее лица с пикантной восточной жилкой. Его можно было бы назвать красивым, если бы не болезненная восковая бледность. Уголок ее тонких губ был чуть приподнят в едва заметной полуулыбке.

– Мы…мы… – Миша никак не мог выдавить из себя цельную фразу.

– Знакомы? – подсказала девушка. – О, да. Каждый раз я узнаю твое сердце из миллионов. Ведь есть только один человек, у которого оно способно вместить столько ненависти. А вот ты, похоже, снова меня забыл, правда?

Миша снова пошатнулся, едва удержавшись на ногах, и не ответил.

– Ты вспомнишь, – пообещала знакомая незнакомка. – Вспомнишь свое имя. Вспомнишь, чья кровь обагряет твои руки. Вспомнишь, кого и почему на самом деле ненавидишь. Обязательно вспомнишь.

– Кто ты? – Миша сощурился, напрягая память.

– Никогда, – последовал ответ.

– Это…не то… – Миша сглотнул колючий ком в горле. – Не то, что я спрашивал.

– Ошибаешься, – на лице девушки не дрогнул ни мускул. – Это и есть ответ. Может быть, на тот вопрос, что ты задал, а может и на какой-то другой…но всему свое время. И сейчас настало время для небольшого подарка. В честь нашей новой встречи. Это ведь так принято у людей?

– Мне ничего не нужно, – проговорил Миша. Почти твердо. Почти без запинки.

– В твоем сердце я слышу другое, – девушка протянула руку в его сторону. – Ты ведь тоже слышишь его песню? Этот прекрасный металлический звон. Слушай. То, чего ты так сильно жаждешь, ждет своего часа в тебе самом.

Миша криво и невесело усмехнулся. Слушать сердце? Искать внутри самого себя? Тупое клише. Работает только с диснеевскими принцессами.

– Можешь мне не верить, но очень скоро ты поймешь. Я имею в виду ровно то, что говорю. Слушай. Просто слушай…

Корни, листья, девушка – все вдруг закружилось в чудовищном водовороте, стремительно отдаляясь от Миши куда-то в другую реальность. Миша сидел на полу, привалившись спиной к деревянной стене. Он вскинул голову и заморгал, хватая ртом пыльный воздух. Прежде чем пустой темный дом сложился в его глазах в стройную картинку, где-то бесконечно глубоко внутри его головы слабым ветерком надежды прозвучало:

– …и я бы на твоем месте начала с чердака.

***

Вращающиеся переключатели, слепые, потухшие светодиоды, спутанные провода. Здоровенный по современным меркам приемник, допотопные наушники, стопка пыльных книг по радиотехнике. Все это отзывалось глухой болью в незаживающих ранах Мишиного сердца. Он сам не знал, что ищет на чердаке, в этом жутком музее, который вызывал настолько болезненные воспоминания, что мог бы служить его персональным адом.

"Просто слушай", да?

Миша осторожно взял в руки наушники, смахнул с них верхний слой пыли и приложил динамиком к уху. Тишина. Естественно. И без того слабая надежда таяла на глазах. Миша щелкнул красной кнопкой на приемнике, покрутил наугад какой-то переключатель…

Ничего. Само собой, глупо было даже пытаться.

Миша резко развернулся, чтобы уйти и принять, наконец, свою судьбу, но зацепил наушники рукой. Натянувшийся провод развернул приемник задом к краю стола и выскочил из разъема. Миша машинально развернулся и воткнул его на место, и в этот момент ему бросилась в глаза небольшая деталь.

Дрожащий от напряжения палец заскользил по черному пластику, протирая поверхность от пыли. Да, ему не показалось – на задней части приемника нашлась небольшая крышка. А под крышкой, спустя минуту усилий, нашлись батарейки – очевидно, давным-давно севшие. Миша осторожно вынул их и поднес к глазам. Самые обычные на вид, такие же использовались в детском доме в пульте от старенького телевизора и в единственной на все заведение китайской игрушечной машинке с наполовину рабочей мигалкой.