Искусственный интеллект и экономика. Работа, богатство и благополучие в эпоху мыслящих машин

С древних времен до наших дней

То, что я сказал сейчас о значимости промышленной революции, хорошо подтверждается рис. 1.1. Он показывает, что происходило с уровнем валового внутреннего продукта (ВВП) на душу населения с 2000 г. до н. э. по настоящее время.

Хотите – верьте, хотите – нет! Не будем спорить с тем, что начальные данные, отмеченные на диаграмме, довольно сомнительны. Их следует рассматривать как ориентировочные. Более того, вы можете вообще игнорировать абсолютные числа, отмеченные на осях диаграммы. Они не имеют значения, гораздо важнее соотношение между ними. Ежегодный ВВП на душу населения сравнивается с ВВП на душу населения в 1800 г. (другими словами, по этому параметру все цифры проиндексированы), при этом уровень ВВП на душу населения в 1800 г. мы условно принимаем равным 100.

Как видно из диаграммы, с 2000 г. до н. э., отмеченного на диаграмме как год «0», изменений ВВП на душу населения фактически не наблюдалось. С «нулевого» года по 1800 г. уровень ВВП на душу населения удвоился. Возможно, это звучит не так уж плохо, но имейте в виду, что нам потребовалось 1800 лет, чтобы достичь такого результата! Что касается прироста ВВП за каждый конкретный год в течение этого периода, то он был совершенно ничтожен. (Вот почему вы вряд ли вообще заметите какой-либо прирост на графике такого масштаба.) Более того, основной рост пришелся только на поздние годы^[23].

Однако после промышленной революции все изменилось. График резко начинает расти. В 1900 г. ВВП на душу населения был почти в 3,5 раза выше уровня 1800 г. А в 2000 г. он вырос более чем в 30 раз от уровня 1800 г.^[24] Итак, промышленная революция действительно была революцией. Уровень ВВП на душу населения является важным критерием, на основании которого мы можем измерять и оценивать события, предшествующие появлению роботов и искусственного интеллекта^[25].

В следующих подразделах мы рассмотрим основные черты нашей экономической истории с древних времен до наших дней. Я надеюсь, читатели поймут, что по сравнению с более подробным описанием последних десятилетий более ранние столетия действительно исследованы хуже и я там пролетаю сквозь время гораздо быстрее. Это связано не только с небольшим объемом исторической информации, но и с тем фактом, что, размышляя о потенциальных экономических эффектах роботов и искусственного интеллекта, древние времена вызывают значительно меньший интерес и менее актуальны, чем последние десятилетия.

Загадки прошлого

В основе промышленной революции лежало развитие технологий^[26]. Однако технологии как таковые стали развиваться задолго до промышленной революции. Действительно, если вернуться в прошлое, мы увидим такие эпохальные достижения, как одомашнивание животных, выращивание сельскохозяйственных культур и изобретение колеса. Тем не менее, в нашей диаграмме о состоянии мирового ВВП на душу населения их влияние незаметно. Вы не поверите, но этот график, а точнее, героические усилия экономиста Брэда ДеЛонга по его созданию, восходит к 1 млн лет до н. э. (Нет смысла расширять рис. 1.1 так далеко назад, потому что все, что вы увидите, это практически ровная линия, при этом события последних 200 лет окажутся плохо различимыми из-за уменьшения масштаба по горизонтали.)

По общему признанию, отсутствие значительного экономического роста в ранние периоды мы наблюдаем просто потому, что наша экономическая статистика безнадежно неадекватна. Конечно, экономические данные древности бедны и неоднородны. Но мы используем не только эти ненадежные цифры. Произведения искусства, археологические находки, памятники письменности – эти источники указывают на то, что экономические основы жизни не сильно менялись на протяжении веков, по крайней мере с тех пор, как человечество отказалось от кочевничества в пользу оседлой жизни.

Почему же эти очевидно революционные технологические достижения, упомянутые выше, не привели к более раннему экономическому прогрессу? Ответ на этот вопрос может пролить свет на некоторые принципиальные проблемы экономического роста, остающиеся актуальными и сегодня, и одновременно – поставить важные вопросы о перспективах экономики в эпоху роботов и искусственного интеллекта.

Тем не менее, я с сожалением вынужден признать, что на этот важный исторический вопрос однозначного ответа не существует. Впрочем, можно назвать четыре возможных объяснения. Я, разумеется, предоставлю читателю все четыре, но при этом не стану заострять внимание на том, какое объяснение является (или выглядит лично для меня) наиболее убедительным. Оставим этот вопрос историкам. В реальности каждый из предложенных ответов может по-своему оказаться верным, но почти наверняка – лишь частично. Что особенно интересно, так это то, что каждое из возможных объяснений имеет определенное отношение к предмету данного исследования, а именно – экономическому влиянию роботизации и внедрению искусственного интеллекта.

Первое объяснение выглядит тривиальным, однако оно сохраняет актуальность и сегодня. Можно предположить, что такие важнейшие исторические события, как первая сельскохозяйственная революция, приведшая к одомашниванию животных и переходу от собирательства к выращиванию сельскохозяйственных культур, хотя и началась весьма давно (около 10 000 лет до н. э.), однако растянулась на длительное время. Соответственно, даже если кумулятивный экономический эффект, накопившийся к моменту завершения данного процесса, и оказался действительно существенным, в годовом исчислении изменения в среднем объеме производства и уровне жизни оказались незначительными в пересчете на столь долгий срок^[27].

Второе возможное объяснение связано со структурой экономики и распределением продуктов производства. Чтобы технологические усовершенствования в одном секторе (например, в сельском хозяйстве) привели к значительному повышению производительности экономики в целом, рабочую силу, высвобождаемую в быстро развивающихся отраслях, необходимо продуктивно использовать в других сферах экономики. Однако на тот момент, когда начиналась первая сельскохозяйственная революция, других форм занятости практически не существовало. Вместо этого, судя по всему, происходил рост числа служителей храмов, подневольных работников (наподобие строителей пирамид) и домашней прислуги. Антрополог Джеймс Скотт предполагает, что фактически после первой сельскохозяйственной революции средний уровень жизни основной массы населения заметно снизился^[28]. В новой аграрной экономике с ее неравномерным распределением доходов и богатства не было ничего, способствовавшего дальнейшему технологическому и социальному развитию.

От развития технологий – к экономическому процветанию

Третье предполагаемое объяснение состоит в том, что одного технического прогресса еще недостаточно для прогресса экономического. У вас должны быть ресурсы, доступные для освоения новых методов производства, в частности для создания инструментов или оборудования, в которых обычно воплощаются плоды технического прогресса. Соответственно, для дальнейшего роста необходимо отказаться от какой-то доли текущего потребления, чтобы направить ресурсы на обеспечение будущего. Увы, человеческая природа такова, какова она есть, и наше желание немедленно удовлетворить насущные потребности настолько велико, что оно делает осознанную работу на перспективу вещью, трудно осуществимой на практике.

К сожалению, схематичность и отрывочность знаний о далеком прошлом не позволяет нам по-настоящему разобраться в проблеме. Тем не менее, кажется вполне вероятным, что древние общества не умели создавать настолько значительный избыток дохода по сравнению с потреблением, чтобы его можно было перенаправить в русло накопления активов. Мы также должны учитывать и постоянные потери капитала в различных войнах и конфликтах, которым был подвержен древний мир. Таким образом, чистый прирост капитала в период ранней истории человечества долгое время оставался ничтожным.

Излишки продукции, которые удавалось получить в результате традиционных на тот момент видов деятельности, использовались, по-видимому, в основном на поддержку существования непродуктивных общественных функций, таких как накопление богатства кастами жрецов и священников, строительство гробниц и памятников. Бог знает, какая доля ВВП была потрачена на строительство культовых сооружений – пирамид Древнего Египта или великолепных (если не сказать экстравагантных) соборов и храмов, которые воздвигались среди бескрайнего моря нищеты во всей средневековой Европе. Никто не отрицает того, что сегодня мы наслаждаемся этими величественными сооружениями, однако их постройка отнюдь не способствовала повышению уровня жизни людей и не оказала положительного воздействия на темпы технического прогресса ни тогда, ни потом.

Демографический фактор

Четвертая причина того, что технический прогресс долго не приводил к повышению уровня жизни, заключается в том, что пропорционально росту производства росла и численность населения. Исторические данные свидетельствуют о том, что на протяжении, например, всего XVI в. среднегодовой мировой рост ВВП составлял не более 0,3 % в год при том, что прирост населения составлял в среднем 0,2 %, в результате рост ВВП на душу населения составлял всего 0,1 %, почти что ничего. Даже позднее, в XVIII в., уже незадолго до промышленной революции, глобальный рост, судя по известным данным, составлял в среднем около 0,5 % в год, но это опять же сопровождалось значительным увеличением численности населения, а следовательно, реальный рост ВВП на душу населения все равно оставался очень незначительным^[29].

Впрочем, следует признать, что однозначной связи здесь нет. В конце концов, увеличение численности населения нельзя считать демографической катастрофой, ложившейся бременем на общество, как это часто ошибочно предполагается. Необходимо понимать, что прирост населения означал появление большего числа рабочих рук и это могло положительно отразиться на общем объеме производства. Однако использование большей рабочей силы к одному и тому же объему капитала, земли и т. п., как правило, приводит лишь к снижению средней производительности труда (экономисты знают это явление под названием «закона убывающей отдачи»). Более того, высокие темпы роста населения могут привести к увеличению доли детей (непродуктивных в экономическом плане) по отношению к взрослым, т. е. экономически продуктивным людям (имейте в виду, что в древних обществах, как и во многих бедных современных обществах, семейные отношения и общественные традиции направлены на то, чтобы дети уже с раннего возраста в той или иной мере были экономически продуктивными).

Ограничения уровня жизни, налагаемые ростом населения, были центральным элементом теории, выдвинутой знаменитым ученым преподобным Томасом Мальтусом – служителем церкви и одновременно одним из первых экономистов. Сегодня его тогдашний пессимизм считается во многом нерациональным. И это правильно: он действительно создал экономистам плохую репутацию, как, впрочем, и всей экономической науке. В своей работе, опубликованной в 1798 г. в Англии, он писал:

«Способность населения к размножению настолько превосходит способность земли производить средства к существованию для человека, что безвременная смерть в том или ином обличье по необходимости приходит на помощь человеческой расе. Пороки человечества – самые преданные и действенные ее служители. Они – глашатаи великой армии разрушения, и часто сами выполняют за нее эту ужасную работу. Буде потерпят они крах в этой войне на истребление – бледная немочь, эпидемии, мор и чума распространятся в ужасающем множестве и сметут людей тысячами и десятками тысяч. А случись, что победа оных сил окажется неполной, неизбежный голод воспоследует за ними и одним могучим ударом прибьет к земле человеческое племя, дабы не смело оно возвыситься над пищей, данной нам в мире»^[30].

В одном из тех редких экскурсов, которые экономисты совершали в сферу «плотских утех», он предупреждал, что «страсть между полами», если ее не регулировать, приведет к многочисленным несчастьям и порокам. Он призывал к тому, чтобы «последствия наших естественных страстей» периодически подвергались «проверке на полезность»^[31]. Приведенные цитаты – наглядный урок для современных авторов, подвизающихся как в технологической, так и в экономической области, что пишут сейчас баллады, повествующие о тех ужасах, с которыми столкнутся наши потомки в мире будущего, где власть окажется в руках бесчувственных машин. Вы, конечно, имеете право быть настолько мрачными, насколько пожелаете, но если вы хотите не только стать воплощением черного пессимизма, но еще и сохранить свою репутацию, то вам лучше воздержаться от слишком очевидных ошибок.

Бедный старина Мальтус! Если бы существовал конкурс на самую глубокомысленную ошибку в экономической теории, он был бы первым претендентом на награду. За два столетия, истекших со времени выхода его книги – пусть и не сразу после того, как высохли чернила на строках, написанных им, – ВВП на душу населения и уровень жизни резко вырос. С 1798 г., когда Мальтус впервые представил публике свой мрачный фолиант, по сегодняшний день совокупный рост реального ВВП на душу населения в Великобритании превысил 1300 %. Примерно то же самое можно сказать и об уровне жизни, хотя на этот счет у нас нет исчерпывающих данных. (Следует признать, что это улучшение произошло с определенной задержкой, о чем я расскажу чуть позже.) И все это время численность населения неуклонно росла. Не в упрек преподобному Мальтусу отмечу, что такого он попросту не предвидел. А если выразиться совсем без обиняков, то экономические факты полностью противоречат его тезисам.

Мальтус не смог предвидеть двух основных элементов экономического прогресса. Во-первых, он не только недооценил возможности технического прогресса как такового, но, похоже, и целиком неверно истолковал возможности человечества в производстве продуктов питания. В XIX и XX вв. нам удалось резко увеличить сельскохозяйственную продукцию не только за счет возделывания новых земель в Северной и Южной Америке и в других местах, но и благодаря прогрессу в технологиях пищевой промышленности. Иначе говоря, мы смогли значительно повысить количество продукции, производимой с единицы площади сельскохозяйственных угодий.

Во-вторых, благодаря использованию различных методов контроля рождаемости в прошлом веке темпы прироста населения снизились. Это означало, что хотя население и продолжало расти, оно не увеличивалось настолько быстро, чтобы препятствовать повышению уровня жизни.

Однако это не означает, что Мальтус ошибался в отношении всей предшествующей ему истории человечества. В своем описании мировых экономических проблем, преобладавших до промышленной революции, он, кажется, в целом был прав. Как бы то ни было, не стоит слишком горевать по поводу его заблуждений. Посмертно он получил одну из величайших утешительных премий за всю историю: не кто иной, как Чарльз Дарвин, назвал его вдохновителем своей теории эволюции посредством естественного отбора^[32].

Колебания в экономике и их негативное влияние на людей

Схема, которую я привел в начале этой главы, выглядит так, будто после индустриальной революции мир двигался по непрерывно восходящей траектории. Именно такое впечатление производит рис. 1.1. В качестве первого приближения к реальности это очень неплохой результат, однако он не отражает всей правды. Создается впечатление, что как только двигатель экономического прогресса заработал, не было ничего, кроме плавного и равномерного процесса повышения уровня жизни для всех. На самом же деле первые десятилетия XIX в. представляли собой длительный период, в течение которого рост заработной платы сильно отставал от роста производительности, а уровень жизни основной массы населения падал. Этот период известен как «разрыв (или пауза) Энгельса», поскольку впервые об этом явлении написал (в знаменитом «Манифесте коммунистической партии», опубликованном в 1848 г.^[33]) Фридрих Энгельс – соратник Карла Маркса и спонсор его трудов.

Историк Юваль Ноа Харари предполагает, что в 1850 г. (т. е. еще до того, как позитивные перемены, вызванные промышленной революцией, начали повышать общий уровень жизни) «жизнь среднего человека была не лучше, а на самом деле могла быть и хуже, чем жизнь архаических охотников и собирателей»^[34]. В том же ключе другой историк экономики Роберт Аллен утверждал, что только после 1870 г. реальная заработная плата в Европе существенно превысила средневековые показатели, причем лидером в этом процессе оказалась Великобритания. На самом деле в отношении целого ряда стран Европы, по его словам, сложно доказать, что в 1900 г. уровень жизни там был существенно выше, чем в XVI в.^[35]

Более того, экономика в целом оставалась очень нестабильной. Для отдельных профессий, регионов и стран эта нестабильность была особенно велика. Конечно, и задолго до промышленной революции экономика также не отличалась постоянством. Например, в Библии упоминаются «семь лет изобилия и семь нужды». Такие колебания обычно были вызваны нестабильной урожайностью сельскохозяйственных культур, но болезни, стихийные бедствия, войны и гражданские беспорядки сыграли свою роль.

Так, собственно, было и до промышленной революции, и продолжилось после нее. Но помимо старых чисто технических источников нестабильности возникли и новые: рыночная экономика обмена, ставшая доминирующей с XVIII в. и далее, также была подвержена колебаниям совокупного спроса или покупательной способности. В результате случались периоды значительной безработицы, в течение которых, даже если предложение на рынке труда не было избыточным, спрос на него оказывался недостаточным. Эта особенность денежно-обменной экономики наиболее ярко проявилась во время Великой депрессии 1930-х гг., отмеченной массовой безработицей во многих странах. (Подробнее об этом рассказывается в третьей главе.)

Хуже того, технологический прогресс, лежащий в основе промышленной революции, подорвал средства к существованию многих людей и социальных групп. Это не было случайным негативным последствием; наоборот, подобные издержки оказываются неотъемлемой частью самого процесса экономического роста, который неизбежно приводил к тому, что старые навыки и профессии становились ненужными и на их место приходили новые. Великий американский экономист австрийского происхождения Йозеф Шумпетер назвал этот процесс «созидательным разрушением».

По общему признанию, даже до промышленной революции были случаи технологической избыточности. Например, венецианские кораблестроители, которые веками зарабатывали на жизнь постройкой галер и кораблей с фиксированными парусами^[36] для своей торговли в бассейне Средиземного моря, в конечном итоге столкнулись именно с такой избыточностью, когда в международной торговле стали доминировать океанские корабли с регулируемыми парусами.

Венецианцы не смогли быстро переучиться и делать новые типы кораблей. Изменились и доминирующие торговые пути. Азиатская торговля с Европой больше уже не осуществлялась по суше через Восточное Средиземноморье и, следовательно, не проходила по территории Венеции, а шла по морю вокруг Африки. А затем резко возросла и важность трансатлантической торговли, которую вели страны, имевшие выход непосредственно к Атлантическому океану, – Испания, Португалия, Франция, Голландия и Англия. В результате венецианские корабелы были выброшены на обочину экономической истории.

Таким образом, с наступлением промышленной революции и массовым переселением людей из деревень в города шансы оказаться в тисках безработицы и/или дойти до грани нищеты в результате технологических изменений и/или падения спроса на труд резко возросли. Большинство людей специализировались теперь на определенной профессии, и их возможность зарабатывать себе на еду, одежду и жилье стала зависеть от продажи результатов своего труда. Это делало их положение уязвимым, поскольку конкретные навыки, которыми они обладали, могли внезапно стать ненужными из-за непредсказуемости технического прогресса (или вследствие влияния коммерческих сил на рынок труда). Даже возможность перебиваться тяжелой неквалифицированной работой могла оказаться под угрозой.

На протяжении всей истории технологическому прогрессу сопротивлялись именно те люди, чьи средства к существованию он уничтожал. В XV в., задолго до промышленной революции, текстильщики в Голландии портили ткацкие станки, бросая в них свою деревянную обувь. Эта обувь называлась «сабо». Вполне возможно, что отсюда и произошло слово «саботажник».

Вряд ли вас удивит тот факт, что первые годы промышленной революции стали годами массового сопротивления новым методам хозяйствования со стороны рабочих разных профессий, видевших в них угрозу своему способу зарабатывания денег. В Англии начала XIX в. целые группы рабочих объединялись с единственной целью – поломать машины, которые, по их мнению, были повинны в растущей безработице. Члены таких организаций стали известны как «луддиты» в честь некоего Неда Ладда, или Лудда; при рождении его, возможно, назвали Эдвардом Лудламом. Предполагают, что именно он положил начало движению, разбив две вязальные машины в 1779 г. Эхо этих протестов звучало на протяжении всего XIX в., а его отголоски кое-где слышны и сегодня. Людей, выступающих против технологических достижений, часто продолжают называть «луддитами» даже в XXI столетии.

Противодействие техническому прогрессу не ограничивалось только теми, кто в результате него попал в невыгодное положение. В третьем издании своих «Принципов политической экономии и налогообложения» (Principles of Political Economy and Taxation), опубликованном в 1821 г., великий экономист Давид Рикардо добавил новую главу «О машинах»^[37]. В ней он говорит следующее: «Я убежден, что замена человеческого труда машинами часто наносит большой вред интересам класса рабочих». На протяжении последующих 200 лет этот аргумент повторяли за ним очень многие.