Они проснулись на рассвете; птицы еще не пели, а только чирикали в лесу; солнце еще не взошло, но на востоке небо было покрыто красивыми разноцветными полосами. Полуголодные, измученные от усталости, они лежали неподвижно, испытывая чувство восхитительной истомы. Внезапно до слуха их донесся звук колокольчика.

– Колокольчик! – сказал, вставая, Дик. – Неужели мы так близко от Холивуда?

Спустя немного времени раздался звук колокольчика, но на этот раз несколько ближе; и с этих пор он продолжал звучать отрывисто в утреннем молчании, приближаясь все ближе и ближе.

– Что бы это могло значить? – сказал Дик, который проснулся совсем.

– Это идет кто-то, – ответил Мэтчем, – колокольчик звенит при каждом его движении.

– Я сам понимаю это, – сказал Дик. – Но для чего? Что делает он в Тонсталльских лесах? Джек, – прибавил он, – смейся надо мной, если хочешь, но мне не нравится этот глухой звук.

– Да, – сказал Мэтчем, и дрожь пробежала по его телу, – в нем есть что-то печальное. Если бы не наступил день…

Но как раз в это мгновение колокольчик зазвучал быстрее и отчетливее, потом издал громкий, нестройный звук и замолк на некоторое время.

– Тот, кто идет с колокольчиком, как будто бежал некоторое время и потом бросился в воду, – заметил Дик.

– А теперь он снова пошел тише, – прибавил Мэтчем.

– Нет, – возразил Дик, – не так уж тихо, Джек. Этот человек идет очень скоро. Он или боится за свою жизнь, или спешит по какому-нибудь делу. Разве ты не замечаешь, как быстро приближаются шаги?

– Они совсем близко, – сказал Мэтчем.

Мальчики стояли на краю ямы, а так как она находилась на возвышении, то перед ними открывался вид на большую часть прогалины вплоть до окружавших ее густых лесов.

При дневном свете, очень ясном, хотя небо было серо, мальчики увидели тропинку, извивавшуюся белой лентой среди дроков. Судя по ее направлению, Дик решил, что она должна более или менее прямо вести к Моот-Хаусу.

На тропинке показалась белая фигура, вышедшая с опушки леса. Она остановилась немного, видимо, оглядываясь по сторонам; потом медленно, согнувшись почти вдвое, пошла через вереск, приближаясь к месту, где находились мальчики. Колокольчик звенел при каждом ее шаге. Лица у фигуры не было; белый капюшон, в котором не были даже прорезаны дырочки для глаз, закрывал голову; неведомое существо, по-видимому, ощупывало дорогу палкой.

Смертельный ужас охватил мальчиков.

– Прокаженный! – проговорил Дик слабым голосом.

– Его прикосновение – смерть, – сказал Мэтчем, – бежим.

– Нет, – возразил Дик, – разве ты не видишь, что он совсем слепой? Он ощупывает дорогу палкой. Будем лежать смирно; ветер дует в сторону тропинки; он пройдет мимо, не сделав нам вреда. Увы, бедняк, нам следует пожалеть его!

– Я пожалею его, когда он пройдет мимо, – ответил Мэтчем.

Слепой прокаженный прошел уже полпути до них. Взошло солнце и осветило его закрытое лицо. До своей отвратительной болезни он был, видимо, высокого роста и даже теперь шел уверенной походкой сильного человека. Печальный звон колокольчика, стук палки, покрывало без дырочек для глаз на лице, сознание, что он не только приговорен к смерти и страданиям, но навсегда осужден не прикасаться к ближним, – все это наполнило ужасом сердца мальчиков, и с каждым шагом, приближавшим его к ним, мужество и силы покидали их.

Незнакомец поравнялся с ямой, остановился и повернул лицо прямо в сторону мальчиков.

– Святая Дева, защити меня! Он видит нас! – слабым голосом сказал Мэтчем.

– Тс! – шепнул Дик. – Он только прислушивается. Ведь он слеп, дурачок!

Прокаженный смотрел или слушал; как бы то ни било, он простоял несколько секунд на одном месте. Потом он пошел дальше, но снова остановился, повернулся и как будто взглянул на мальчиков. Даже Дик смертельно побледнел и закрыл глаза, точно мог заразиться от одного взгляда прокаженного. Но вскоре зазвучал колокольчик, и на этот раз прокаженный без малейшего колебания прошел остальную часть маленькой прогалины и исчез под сенью леса.

– Он видел нас, – сказал Мэтчем, – я готов поклясться в этом!

– Вздор! – возразил Дик, который несколько оправился от страха. – Он только слышал нас. Он сам боялся, бедняк! Будь ты слеп и ходи постоянно во мраке, ты сам испугался бы, если бы хрустнула ветвь, или зачирикала птица.

– Дик, добрый Дик, он видел нас, – повторил Мэтчем. – Когда человек прислушивается, он поступает не так, как этот, а совсем иначе. Он видел, а не слышал. У него злые намерения. Вот послушай, ведь колокольчик не звонит больше.

Действительно, то была правда. Колокольчик не звонил больше.

– Да, мне не нравится это, – сказал Дик. – Да, – крикнул он, – мне очень не нравится это. Что бы это могло значить? Идем скорее!

– Он пошел к востоку, – прибавил Мэтчем. – Добрый Дик, пойдем прямо на запад. Я вздохну свободно только тогда, когда повернусь спиной к этому прокаженному.

– Ты слишком труслив, Джек, – возразил Дик. – Мы пойдем прямо в Холивуд, т. е. по крайней мере настолько, насколько я могу вести тебя, и, значит, на север.

Они поднялись, прошли по камням через реку и начали взбираться на противоположный берег, который подымался более круто к опушке леса. Местность стала очень неровной: поминутно встречались то бугорки, то впадины; деревья стояли то отдельно, то группами. Становилось трудно выбирать дорогу, и мальчики шли несколько наугад. К тому же они устали от вчерашних усилий и недостатка пищи и тяжело тащили ноги по песку.

Взойдя на холмик, они вдруг увидели прокаженного, который переходил дорогу по впадине в нескольких стах футов впереди них. Колокольчик безмолвствовал, палка более не стучала по земле; он шел быстрой, уверенной походкой зрячего человека. В следующее мгновение он исчез в маленькой роще.

При первом взгляде на прокаженного мальчики спрятались за кустиком дрока и продолжали лежать там, пораженные ужасом.

– Наверно, он преследует нас, – сказал Дик, – наверно. Ты видел, он придерживал рукой язычок у колокольчика, чтобы он не звонил? Ну, да помогут нам все святые и да научат нас! У меня нет сил бороться с заразой!

– Что он делает? – проговорил Мэтчем. – Что нужно ему? Кто слышал, чтобы прокаженный стал преследовать несчастных лишь по злобе? Ведь колокольчик у него именно для того, чтобы люди могли избегать его? Дик, тут скрывается что-то более серьезное.

– Мне все равно, – со стоном сказал Дик, – сила моя пропала; ноги – словно вода. Да помогут мне святые!

– Неужели ты будешь лежать тут? – крикнул Мэтчем. – Пойдем назад на открытое место. Там нам удобнее; он не может подкрасться неожиданно.

– Я не могу, – сказал Дик, – мое время пришло; он может случайно пройти мимо.

– Ну, так натяни мне твой арбалет! – вскрикнул Мэтчем. – Будь же мужчиной!

Дик перекрестился.

– Неужели ты хочешь, чтобы я стрелял в прокаженного? – сказал он. – У меня рука не подымется на это… – Нет, – прибавил он, – будь что будет! Я буду драться с людьми, но не с призраками и прокаженными. Я не знаю, кто это! Но небо защитит нас от того или другого.

– Ну, – заметил Мэтчем, – если таково мужество мужчины, то что он за жалкое создание! Однако, если ты ничего не хочешь делать, то будем лежать смирно.

Колокольчик отрывисто звякнул.

– Он не удержал язычка, – шепнул Мэтчем. – Святые угодники! Как он близко от нас.

Дик ничего не ответил; от страха у него чуть не стучали зубы.

Скоро они увидели между кустиками кусок белой одежды; затем из-за пня высунулась голова прокаженного; казалось, он пристально оглядел окрестность, прежде чем удалиться. Для напряженных чувств мальчиков весь куст как бы ожил от шороха листьев и треска ветвей; оба они ясно слышали биение сердца друг друга.

Внезапно прокаженный с криком выскочил на ближайшую прогалину и побежал прямо на мальчиков. Громко крича, они бросились в разные стороны. Но их страшный враг живо догнал Мэтчема и схватил его так крепко, что он не имел возможности сопротивляться. Мальчик испустил отчаянный крик, раздавшийся далеко в лесу, и судорожно забился; потом члены его ослабли, и он упал без чувств на руки человека, который его схватил.

Дик услышал крик и обернулся. Он увидел, как упал Мэтчем, и бодрость духа и сила вернулись к нему. С криком сожаления и гнева он снял свой арбалет и натянул его. Но прежде, чем он успел выстрелить, прокаженный остановил его, подняв руку.

– Погоди стрелять, Дикон! – крикнул знакомый голос. – Погоди стрелять, безумный смельчак! Неужели ты не узнаешь друга?

Прокаженный положил Мэтчема на землю, снял с лица капюшон, и перед Диком явились знакомые черты сэра Даниэля Брэклея.

– Сэр Даниэль! – вскрикнул Дик.

– Да, клянусь мессой, сэр Даниэль! – сказал рыцарь. – Ты что же это вздумал стрелять в своего опекуна, плут? Но вот этот… – Тут он прервал себя и спросил, указывая на Мэтчема: – Как имя его, Дик?

– Я зову его мастер Мэтчем, – сказал Дик. – Разве вы его не знаете? Он говорил, что вы его знаете.

– Да, – ответил сэр Даниэль, – я знаю этого мальчика, – и усмехнулся. – Но он потерял сознание, и, правду сказать, было из-за чего. Да, Дик? Ведь я напугал вас до смерти, не правда ли?

– Да, сэр Даниэль, напугали, – сказал Дик, вздыхая при одном воспоминании. – Ну, сэр, извините, я, право, охотнее встретился бы с самим дьяволом и, по правде сказать, дрожу еще до сих пор. Но что заставило вас одеться так, сэр?

Чело сэра Даниэля внезапно омрачилось от гнева.

– Что заставило? – сказал он. – Хорошо, что ты напомнил мне об этом. Что? Я прятался в своем собственном Тонсталльском лесу ради спасения жизни, Дик. Мы поспели не вовремя к сражению – как раз, чтобы принять участие в бегстве. Где все мои славные воины? Клянусь мессой, не знаю, Дик. Мы были смяты, выстрелы градом падали на нас; я не видел ни одного человека в одежде моих цветов с тех пор, как трое упали у меня на глазах. Что касается меня, я добрался невредимым до Шорби и, помня о «Черной Стреле», достал себе эту одежду и колокольчик и тихо пошел по дороге к Моот-Хаусу. Никакое переодевание не может сравниться с этим; звон этого колокольчика напугает самого храброго молодца в лесу; все они бледнеют, когда слышат его. Наконец я дошел до тебя и Мэтчема. Я плохо видел через капюшон и не был уверен, что это вы; главное, по многим причинам я был удивлен, встретив вас вместе. Кроме того, я боялся открыться на полянке, где должен был идти медленно, постукивая палкой. Но взгляни, бедняга начинает оживать немного. Глоток хорошего вина с Канарских островов подбодрит его.

Рыцарь вынул из-под своей длинной одежды большую бутылку и начал растирать виски и смачивать губы мальчика, который постепенно начал приходить в сознание, переводя тусклый взгляд с одного на другого из стоявших перед ним людей.

– Ободрись, Джек! – сказал Дик. – Это был вовсе не прокаженный, а сэр Даниэль! Посмотри сам!

– Проглоти-ка хорошенькую порцию вот этого напитка, – сказал рыцарь. – Это придаст тебе мужества. Потом я дам поесть вам обоим, и мы отправимся все трое в Тонсталль. Должен признаться по совести, Дик, – продолжал он, раскладывая на траве хлеб и мясо, – я не могу дождаться времени, когда буду в безопасности, в четырех стенах. С тех пор, как я в первый раз сел на коня, мне никогда не приходилось так плохо; в опасности моя жизнь, и имение, и средства существования, и в довершение всего меня преследуют эти лесные бродяги. Но я еще не сдаюсь. Некоторые из моих молодцов сумеют пробраться домой. У Хэтча десять человек; у Сельдена – шесть. Да, мы скоро снова станем сильными; и если мне удастся купить мир у счастливого и недостойного лорда Йорка, мы с тобой, Дик, будем снова людьми и станем опять разъезжать верхом.

Сказав это, рыцарь наполнил рог вином с Канарских островов и молча ответил на тост своего воспитанника.

– Сельден, – запинаясь пробормотал Дик, – Сельден… – Он снова остановился.

Сэр Даниэль опустил рог с вином, не попробовав его.

– Что такое? – крикнул он изменившимся голосом. – Сельден? Говори! Что с Сельденом?

Дик запинаясь рассказал о засаде и избиении приверженцев сэра Даниэля.

Рыцарь слушал молча; но лицо его судорожно подергивалось от гнева и печали.

– Клянусь моей правой рукой, я отомщу за это! – вскричал он. – Если мне не удастся, если я не пролью крови десяти человек за каждого из моих слуг, пусть отсохнет эта рука! Я сломал этого Декуорса как тростинку, разорил его; я сжег кров над его головой; я выгнал его из этой местности. Неужели же он снова вернется, чтобы оскорблять меня? Ну, Декуорс, на этот раз плохо придется тебе!

Он помолчал некоторое время; лицо его продолжало подергиваться.

– Ешьте! – вдруг вскрикнул он. – А ты, – прибавил он, обращаясь к Мэтчему, – поклянись мне, что последуешь за мной в Моот-Хаус.

– Клянусь моей честью! – ответил Мэтчем.

– Что мне делать с твоей честью! – крикнул рыцарь. – Поклянись мне счастием твоей матери.

Мэтчем дал требуемую клятву; сэр Даниэль спустил капюшон на лицо и приготовил колокольчик и палку. Это ужасное переодевание возбудило до известной степени чувство ужаса, пережитого его спутниками. Вскоре рыцарь поднялся на ноги.

– Ешьте скорее, – сказал он, – и быстро следуйте за мной в мой дом.

С этими словами он пошел к лесу, и вскоре звук колокольчика стал отсчитывать его шаги. Мальчики сидели, не дотрагиваясь до еды, и слушали, пока колокольчик не замер медленно вдали, на вершине холма.

– Итак, ты идешь в Тонсталль? – спросил Дик.

– Да, что сделать! – сказал Мэтчем. – Я храбрее за спиной сэра Даниэля, чем когда бываю лицом к лицу с ним.

Они спешно поеди и отправились по тропинке, которая шла по возвышенности, среди леса, где большие буки стояли в одиночку среди зеленых полянок, а птицы и белки резвились в их ветвях. Два часа спустя они спускались уже по другую сторону и среди верхушек деревьев увидели перед собой красные стены и крыши Тонсталльского дома.

– Здесь, – сказал, останавливаясь, Мэтчем, – ты простишься со своим другом Джеком, которого никогда уже больше не увидишь. Ну, Дик, прости ему все, что он сделал дурного, как он со своей стороны, радостно, с любовью прощает тебя.

– Почему? – спросил Дик. – Ведь мы оба идем в Тонсталль; я думаю, что буду видеть тебя там, и даже очень часто.

– Ты никогда больше не увидишь бедного Джека Мэтчема, – ответил мальчик, – он был так труслив и надоедлив, а все же вытащил тебя из реки; ты не увидишь его больше, Дик, клянусь честью! – Он открыл объятия; мальчики обнялись и поцеловались. – Знаешь, Дик, у меня дурное предчувствие, – продолжал Мэтчем. – Ты увидишь теперь нового сэра Даниэля: до сих пор все удавалось ему, и счастье сопутствовало ему; но, я думаю, теперь, когда его постиг злой рок и жизни его могут грозить всякие случайности, он окажется плохим господином для нас обоих. Он может быть храбр в сражении, но у него лживые глаза, у него в глазах страх, Дик, а страх жесток как волк! Мы идем в его дом. Святая Мария да выведет нас оттуда!

Они молча продолжали спускаться и наконец вышли к стоявшей в лесу твердыне сэра Даниэля – низкому, мрачному зданию с круглыми башнями по бокам, покрытому мхом, со рвом, поросшим лилиями.

Часть вторая
Моот-Хаус

Глава I
Дик задает вопросы

Моот-Хаус стоял недалеко от дороги, проложенной в лесу. Снаружи он представлял собою прямоугольник из красного камня, на каждом углу которого возвышалось по круглой башне с бойницами для стрельбы из лука и зубцами наверху. В середине был узкий двор. Через ров, приблизительно в двенадцать футов ширины, был перекинут подъемный мост. Ров наполнялся водой, проведенной посредством канавы из лесного пруда; защищать его было можно с зубцов двух южных башен. Вообще дом стоял удобно для защиты. На расстоянии, до которого может долететь стрела, пущенная из лука, виднелось несколько больших деревьев.

Во дворе Дик нашел часть гарнизона, деятельно готовившегося к защите и угрюмо обсуждавшего шансы ее. Кто делал стрелы, кто оттачивал давно не употреблявшиеся мечи, но работая, все покачивали головами.

Двенадцать человек из отряда сэра Даниэля спаслись с поля битвы, пробрались через леси явились в Моот-Хаус. Но из этой дюжины трое были тяжело ранены: двое при Райзингэме, во время беспорядочного бегства, один – часовыми Джона Мстителя в то время, как пересекал лес. Таким образом, гарнизон, считая Хэтча, сэра Даниэля и молодого Шельтона, состоял из двадцати двух человек. Можно было ожидать, что постоянно будут прибавляться новые силы. Поэтому опасность грозила не со стороны недостатка людей.

Страх перед «Черной Стрелой» – вот что угнетало дух гарнизона. В те времена постоянных перемен люди очень мало заботились о своих явных врагах – приверженцах партии Йорка. Как говорили тогда: «Мир перевернется прежде, чем придет беда». Но они дрожали перед своими соседями в лесу. Не один сэр Даниэль был отмечен их ненавистью. Его слуги, в сознании своей безнаказанности, жестоко обращались с жителями этой местности. Жесткие приказания и исполнялись жестко, и из маленькой группы людей, разговаривавших во дворе, не было ни одного не виновного в притеснении соседей или в варварском поступке. А теперь, благодаря случайностям войны, сэр Даниэль оказался неспособным защитить своих слуг, теперь, благодаря нескольким часам битвы, в которой не принимали участия многие из собеседников, все они стали достойными наказания, государственными изменниками, находящимися вне закона, небольшим отрядом в жалкой крепости, которую едва-ли удастся отстоять людям, подвергающимся справедливой мести своих жертв. Не было недостатка и в мрачных указаниях на то, что ожидало их.

В различное время, вечером и ночью, к воротам с громким ржанием прискакало не менее семи испуганных лошадей без всадников. Две из них принадлежали воинам из отряда Сельдена; пять – тем, кто выехал на поле сражения с сэром Даниэлем. Наконец, незадолго до рассвета, ко рву, шатаясь, подошел копьеносец, пронзенный тремя стрелами; он испустил дух, пока его внесли, но судя по словам, которые он говорил в агонии, он должен был быть последним, оставшимся в живых из значительного отряда.

Даже Хэтч, несмотря на загар, побледнел от тревоги. Он отвел Дика в сторону и, узнав от него судьбу Сельдена, упал на каменную скамью и заплакал. Остальные смотрели на него с удивлением и тревогой, сидя на стульях и приступочках в солнечном уголке двора, но никто не решился спросить о причине его волнения.

– Ну, мастер Шельтон, – наконец, проговорил Хэтч, – ну, что я говорил? Мы все уйдем один за другим. Сельден был мне словно брат родной. Он ушел вторым; ну, мы все пойдем за ним! Как это было в их негодных стихах: «Черную стрелу в черное сердце». Кажется, так? Аппльярд, Сельден, Смит, старый Гемфрей – все ушли, а там лежит бедный Джон Картер; бедный грешник все призывает священника.

Дик прислушался. Из низкого окна, у которого они разговаривали, долетали до его слуха стоны и шепот.

– Он лежит тут? – спросил он.

– Да, в комнате второго привратника, – ответил Хэтч. – Мы не могли нести его дальше, он так страдал душой и телом. С каждым толчком, когда мы поднимали его, он думал, что кончается. Но теперь, мне думается, он страдает больше душой. Он все время зовет священника, не понимая, почему не идет сэр Оливер. Исповедь будет длинная; бедному Аппльярду и бедному Сельдену не пришлось исповедаться.

Дик подошел к окну и заглянул в него. Маленькая келья была низка и темна, но он мог разглядеть раненого солдата, лежавшего на койке и стонавшего.

– Ну, как дела, бедный Картер? – спросил он.

– Мастер Шельтон, – взволнованным шепотом проговорил раненый, – ради Бога, приведите священника. Увы! Мне пришел конец, мне очень плохо, рана моя смертельна. Вы не можете оказать мне никакой другой услуги, это будет последняя. Ради спасения моей души, как настоящий джентльмен, поторопитесь; у меня на совести такое дело, которое может ввергнуть меня в пучину ада.

Он застонал, и Дик услышал, как он заскрежетал зубами от боли или ужаса.

Как раз в эту минуту сэр Даниэль показался на пороге залы. В руке у него было письмо.

– Ребята, – сказал он, – мы потерпели поражение; к чему отрицать это? Напротив, это заставляет нас еще скорее сесть на коней. Старый Гарри Шестой проиграл битву. Ну, так умоем руки. У меня есть близкий к герцогу человек – лорд Уэнслейдель, мой добрый друг. Ну, я написал письмо этому другу, прося его милости и обещая большое удовлетворение за прошлое и достаточно верное обеспечение в будущем. Не сомневайтесь, что он благосклонно выслушает нас. Мольба без даров все равно, что песня без музыки; я осыплю его обещаниями, ребята, я не скуплюсь на обещания. Чего же недостает? Очень важного! К чему мне обманывать вас? Важного и трудного: гонца, чтобы доставить это письмо. Леса, как вам известно, полны людей, желающих нам зла. Быстрота очень нужна, но без хитрости и осторожности ничего не выйдет. Кто же из вашего отряда возьмет это письмо, доставить его лорду Уэнслейделю и принесет мне ответ?

Немедленно поднялся один из присутствовавших.

– Я сделаю это, если вы желаете, – сказал он, – я готов даже рисковать шкурой.

– Нет, Дикки Боуер, – возразил рыцарь. – Это не нравится мне. Ты, правда, хитер, но недостаточно проворен. Ты всегда отстаешь от других.

– Ну, тогда я, сэр Даниэль! – крикнул другой.

– Боже упаси! – сказал рыцарь. – Ты проворен, но не хитер. Ты сразу попадешь в лагерь Джона Мстителя. Благодарю вас обоих за желание и смелость. Но вы не годитесь. Хотя предложил себя, но также получил отказ.

– Ты нужен мне здесь, добрый Беннет; ты ведь моя правая рука, – возразил рыцарь.

Наконец, из группы подошедших к нему людей сэр Даниэль выбрал одного и дал ему письмо.

– Ну, – сказал он, – мы все зависим от твоего проворства и осторожности. Принеси мне хороший ответ, и раньше чем через три недели я очищу мой лес от бродяг, которые смеют смеяться нам в лицо. Но заметь хорошенько, Трогмортон, дело нелегкое. Ты должен выбраться ночью и пробираться как лисица; а как ты переберешься через Тилль, уж и не знаю: нельзя ни перейти через мост, ни переправиться в лодке.

– Я умею плавать, – сказал Трогмортон. – Не беспокойтесь, я вернусь благополучно.

– Ну, друг, ступай в кладовую, – ответил сэр Даниэль, – и поплавай прежде всего в темном эле. – С этими словами он повернулся и вышел из сеней.

– У сэра Даниэля мудрый язык, – заметил Хэтч Дику. – Право, многие из менее великих людей постарались бы замять дело, а он говорит правду своему отряду. Вот, говорит он, опасность, а вот и затруднение, и шутит, говоря это. Клянусь Распятием, он прирожденный вождь! Нет ни одного человека, которого он не подбодрил бы! Посмотрите, как все принялись за дело.

Это восхваление сэра Даниэля навело Дика на одну мысль.

– Беннет, – сказал он, – как умер мой отец?

– Не спрашивайте меня, – ответил Хэтч. – Я не был повинен в его смерти и ничего не знаю; да и больше того, я буду молчать, мастер Дик. Видите, человек может говорить о своих делах, но не о том, какие разговоры он слышит. Спрашивайте, если хотите, сэра Оливера… или Картера, а не меня.

Хэтч отправился в обход, оставив Дика в раздумье.

– Почему он не захотел сказать мне? – думал юноша. – И почему он назвал Картера? Картер… может быть, он принимал тут какое-нибудь участие.

Он вошел в дом и, пройдя немного по коридору с нависшими сводами, подошел к двери кельи, откуда доносились стоны раненого. Картер сильно вздрогнул, увидев его.

– Привели вы священника? – крикнул он.

– Нет еще, – ответил Дик. – Прежде вы должны сказать мне кое-что. Как умер мой отец, Гарри Шельтон?

Выражение лица раненого мгновенно изменилось.

– Не знаю, – угрюмо ответил он.

– Нет, вы хорошо знаете это, – возразил Дик. – Не старайтесь отделаться от меня.

– Говорю вам, не знаю, – повторил Картер.

– Ну, так вы умрете без исповеди, – сказал Дик. – Я здесь и останусь. Будьте уверены, к вам не придет никакой священник. Какая польза в раскаянии, если не думаешь загладить сделанное зло, а без раскаяния – исповедь только насмешка.

– Вы говорите то, чего не думаете, мистер Дик, – спокойно сказал Картер. – Дурно угрожать умирающему и (говоря по правде) не годится это делать вам. И кроме того, что это поведение непохвально, оно не принесет вам никакой пользы. Оставайтесь, если желаете. Вы можете погубить мою душу, вы ничего не узнаете! Это мое последнее слово вам. – И раненый повернулся на другой бок.

Честно говоря, Дик сказал эти слова необдуманно и ему самому стало стыдно своих угроз. Но он сделал последнее усилие.

– Картер, – сказал он, – поймите меня. Я знаю, что вы были только орудием в руках других; слуга должен повиноваться своему господину; я не могу покарать его. Но, с другой стороны, я узнаю, что на мне – юном и ничего не знающем – лежит великий долг, я должен отомстить за отца. Прошу вас, забудьте мои угрозы, добрый Картер, и добровольно, с искренним раскаянием, помогите мне вашим признанием.

Раненый лежал молча, Дик никак не мог добиться от него ни слова.

– Хорошо, – сказал Дик, – я позову священника, как вы желаете; если вы виновны против меня и моих родных, то я не хочу быть виновным против кого бы то ни было, тем более против человека, находящегося при последнем издыхании.

Старый солдат выслушал его все также безмолвно и неподвижно. Он даже сдержал стоны, и Дик, выходя из комнаты, преисполнился восхищением перед этим суровым мужеством.

– А между тем, – думал он, – что значит мужество без ума? Будь у него чисты руки, он заговорил бы; его молчание выдало тайну лучше всяких слов. Ну, улики стекаются ко мне со всех сторон. Сэр Даниэль или его люди принимали участие в смерти моего отца.

Дик с тяжестью на сердце остановился в каменном коридоре. Неужели в этот час, когда счастье изменило сэру Даниэлю, когда он осужден членами шайки «Черная Стрела», когда он осажден победоносными приверженцами Йоркского дома, неужели и он, Дик, обратится против человека, выкормившего и воспитавшего его, человека, который, правда, часто сурово наказывал его, но вместе с тем неутомимо охранял его юность? Если это действительно окажется необходимым, как жестоко это будет!

– Дай Бог, чтобы он был не виновен! – сказал он. В это время чьи-то шаги раздались по плитам коридора, и сэр Оливер степенно подошел к юноше.

– Тут вас ждут с нетерпением, – сказал Дик.

– Я иду туда, добрый Ричард, – сказал священник. – Это бедный Картер. Увы, его невозможно исцелить.

– А душа у него страдает еще сильнее тела, – заметил Дик.

– Вы видели его? – спросил, заметно вздрогнув, сэр Оливер.

– Я только что от него, – ответил Дик.

– Что сказал он… что сказал он? – поспешно, отрывистым тоном проговорил священник.

– Он только жалобно призывал вас, сэр Оливер… Вы хорошо сделаете, если поскорее пойдете к нему, потому что рана причиняет ему сильную боль!

– Я сейчас пойду к нему, – ответил священник. – Ну, все мы грешны. Для всех нас настанет последний час, добрый Ричард.

– Да, сэр, и хорошо, если все мы встретим егоспокойно, – ответил Дик.

Священник опустил глаза и, пробормотав благословение, поспешно ушел.

– И он также! – подумал Дик. – Он, который учил меня благочестию. Что это за свет, если все, кто заботились обо мне, виновны в смерти моего отца! Мщение! Увы! Как горька моя участь: я должен мстить моим друзьям!

При этой мысли он вспомнил Мэтчема.

При воспоминании о своем странном товарище он сначала улыбнулся, а затем задумался над тем, где бы он мог быть. С тех самых пор, как они дошли вместе до дверей Моот-Хауса, младший мальчик исчез, и Дик стосковался по нему; ему так хотелось перекинуться с ним словечком, другим.

Приблизительно через час после обедни, довольно быстро совершенной сэром Оливером, все общество собралось в большой зале для обеда. Это была длинная, низкая комната с полом, усыпанным зеленым тростником, со стенами, украшенными коврами с изображениями охотников и гончих собак. Там и сям на стенах были развешены копья, луки и щиты; в громадном камине ярко горел огонь; вокруг стен шли скамьи, покрытые коврами, а посредине комнаты хорошо накрытый стол ожидал обедающих. Ни сэр Даниэль, ни его жена не явились к обеду. Не было даже и сэра Оливера, а о Мэтчеме не говорили ни слова. Дик начал беспокоиться; ему припомнились грустные предчувствия приятеля; он стал раздумывать, не случилось ли чего дурного с Мэтчемом в этом доме. После ужина он отыскал Гуди Хэтч, которая спешила к леди Брэклей.

– Гуди, – сказал он, – скажите, пожалуйста, где мастер Мэтчем? Я видел, как вы пошли с ним, когда мы пришли сюда.

Старуха громко расхохоталась.

– Ах, мастер Дик, – сказала она, – какие у вас, право, зоркие глаза! – И снова засмеялась.

– Нет, где же он, в самом деле? – настаивал Дик.

– Вы никогда больше не увидите его, – сказала старуха. – Никогда. Это уж наверно.

– Я добьюсь причины этого, если не увижу его, – возразил Дик. – Он пришел сюда не вполне по своей воле; как бы то ни было, я его лучший защитник и присмотрю, чтобы с ним хорошо обращались. Тут слишком много тайн; это начинает надоедать мне!

Дик еще не договорил, как чья-то тяжелая рука легла ему на плечо. То был Беннет Хэтч, незаметно подошедший сзади. Он знаком отослал жену.

– Друг Дик, – сказал он, когда они остались наедине, – да что вы, в самом деле, сошли с ума, что ли? Если вы не оставите в покое некоторых вещей, то лучше бы вам быть в соленом море, чем здесь, в Тонсталльском доме. Вы расспрашивали меня; вы закидывали удочку Картеру; вы напугали своими намеками священника. Ведите же себя умнее, безумец; и сейчас, когда вас позовет сэр Даниэль, придите к нему с ласковым лицом; будьте благоразумны. Вас будут подробно расспрашивать. Обдумайте свои ответы.

– Хэтч, – возразил Дик, – во всем этом мне чудится нечестная игра.

– Если вы не будете умнее, то скоро почуете кровь, – ответил Беннет. – Я только предупреждаю вас. А вот идут за вами.

И действительно, в эту минуту по двору шел посланный, чтобы позвать Дика к сэру Даниэлю.