Марсианка Подкейн. Гражданин Галактики (сборник)

Третий – младший астронавигатор мистер Клэнси – еще доучивается, чтобы получить неограниченный сертификат, и у него есть все нужные мне справочники и учебные пленки. Он тоже всегда готов к услугам. Он не намного старше меня и вполне мог бы заболеть хватательной болезнью… но только законченный болван полезет к женщине, когда она сама не дает ему повода. Мистер Клэнси далеко не глуп, а я поводов не даю.

Может быть, я поцелую его… минуты за две перед тем, как навсегда покину корабль. Не раньше.

Все они крайне предупредительны и считают мой серьезный подход к наукам очень милым. Хотя, правду сказать, практическая астронавигация оказалась куда труднее, чем я ожидала.

Я догадывалась, что главным поводом к отчетливой неприязни (которую я не могла не почувствовать, несмотря на мое радостное «Доброе утро!») было то, что нас посадили за стол капитана, хотя брошюрка «Добро пожаловать на „Трезубец“!» (а она есть в каждой каюте) ясно говорит, что в каждом порту сотрапезники капитана меняются – такова традиция – и что выбирают их из новых пассажиров.

Не думаю, что предупреждение делает эту рокировку приятнее, мне, например, совсем не понравится, когда на Венере меня выпихнут из-за капитанского стола.

Но это лишь одна из причин…

Только три пассажирки относились ко мне дружелюбно: миссис Грю, Герди и миссис Роуйер. Миссис Роуйер я встретила раньше всех и поначалу думала, что она мне понравится. Конечно, она скучновата, но к скуке у меня иммунитет, а она была приветлива со мной. Я повстречалась с нею в кают-компании в первый же день. Она поймала мой взгляд, улыбнулась, пригласила присесть рядом и засыпала вопросами о моей жизни на Марсе.

Я рассказала, хотя и не всю правду. Я сказала, будто Па – учитель, а мама воспитывает детей и что мы с братом путешествуем при нашем дяде. Нехорошо хвастать своими предками, это невежливо, а ведь могут и не поверить. Гораздо лучше, если люди сами узнают все хорошее о твоей семье. При этом можно надеяться, что ничего плохого до них не дойдет. (Я не хочу сказать, что за мамой и Па числится что-то плохое.)

Я сказала, что меня зовут Подди Фрайз.

– Подди? – переспросила она. – Мне кажется, в списке пассажиров я видела другое имя.

– Да, верно, мое полное имя – Подкейн, – объяснила я. – В честь марсианского святого.

Она о таком слыхом не слыхивала.

– Довольно странно давать девочке мужское имя, – вымолвила она.

Конечно, мое имя действительно необычно, даже среди людей Марса, но не по этой причине.

– Возможно, – согласилась я, – но ведь пол у марсиан – довольно условное понятие.

– Ты шутишь! – выпучилась она.

Я начала было объяснять, как марсианин перед созреванием выбирает один из трех полов… и что это имеет значение лишь на кратком этапе его жизни.

Но вскоре я сдалась, увидев, что уперлась в глухую стенку. Миссис Роуйер просто не могла вообразить другую жизнь, непохожую на ее собственную. Поэтому я быстро сменила тему:

– Святой Подкейн жил очень давно. Никто в точности не знает, мужчина это или женщина. Это просто традиция.

Конечно, традиция эта вполне определенна, и многие из живущих ныне настоящих марсиан ведут свой род от святого Подкейна. Па говорил, что мы точнее знаем то, что было на Марсе миллион лет назад, чем то, что было две тысячи лет назад на Земле. Во всяком случае, большинство марсиан включают «Подкейн» в длинный список своих имен – у них в ходу этакий генеалогический конспект. Считается, что он (или она, или оно) может в трудную минуту прийти на помощь своему «крестнику».

Как я уже говорила, Па – романтик, и ему показалось, что будет здорово снабдить девочку таким сильным покровителем. Я не романтична и не суеверна, но мне нравится носить имя, принадлежащее только мне, и никому другому из людей. Лучше быть Подди Фрайз, чем одной из сонмища Элизабет, Дороти или еще каких-нибудь.

Но я заметила, что миссис Роуйер это поставило в тупик, так что мы вскоре сменили тему. С высот своего опыта «старого космического волка», основанного на единственном перелете с Земли на Марс, она поведала мне много всякого о кораблях и космических полетах. В большинстве своем ее суждения и рядом не лежали с истиной, но я слушала и не перебивала. Она представила меня кое-кому из пассажиров и выложила массу сплетен о них, об офицерах корабля et cetera. Между делом она ознакомила меня со своими хворями, болячками и симптомами, поведала, какая важная шишка ее сын и какой важной шишкой был ее покойный муж, пообещала познакомить с достойными людьми, когда прибудем на Землю.

– Возможно, в отдаленных поселениях, вроде Марса, этому не придают особого значения, но в Нью-Йорке ужасно важно правильно начать!

Я определила ее для себя как глупую, но безвредную болтушку.

Однако очень скоро я обнаружила, что не могу от нее отделаться. Когда я шла через кают-компанию в центр управления, она ловила меня, и я не могла удрать, не прибегая к прямой грубости или явной лжи.

Вскоре она начала использовать меня как девочку на побегушках. «Подкейн, дорогая, не могла бы ты сходить ко мне в каюту за лиловой шалью? Она, кажется, на кровати… или в шкафу. Что-то меня знобит» или «Подди, детка, я звонила-звонила, а стюардесса словно оглохла. Принесешь мне книгу и вязанье? А заодно – чашечку чая из буфетной».

Ну ладно, я здоровая, а у нее, может, трещат коленки. Но это продолжалось бесконечно… а чуть погодя, вдобавок к личной стюардессе, я сделалась и ее личной сиделкой. Сначала она попросила почитать ей на сон грядущий. «Такая ужасная мигрень, а твой голос, лапочка, так успокаивает».

Целый час я читала, а потом еще час растирала ей виски и затылок. Конечно, человек время от времени должен для тренировки оказывать другим мелкие услуги. У мамы, когда она переработает, бывают жуткие головные боли, и массаж хорошо помогает.

В этот раз ей вздумалось заплатить мне. Я отказалась. Она настаивала:

– Ну-ну, детка, не спорь с тетей Флосси.

Я сказала:

– Нет, миссис Роуйер. Лучше передайте эти деньги в Фонд инвалидов космоса. А я не могу их взять.

Она сказала «фи» и «ерунда», при этом попыталась всунуть их мне в карман. Но я увернулась и пошла спать.

За завтраком я ее не видела – ей подают в каюту. Однако еще до полудня стюардесса сообщила, что миссис Роуйер хочет меня видеть в своей каюте. Это было совсем не ко времени: мистер Суваннавонг сказал, что если я зайду в рубку часам к десяти, в его вахту, то увижу весь процесс коррекции курса и он объяснит мне все стадии. Если она убьет более пяти минут моего времени, я опоздаю.

Все же я заглянула к ней. Она была, как и всегда, приветлива:

– А вот и ты, дорогая! Я так долго тебя ждала. Эта дура-стюардесса… Подди, милочка, вчера ты прямо чудо сотворила… а сегодня у меня буквально отнялась спина. Ты представить себе не можешь, как это ужасно! Вот если бы ты, по своей ангельской доброте, чуть-чуть помассировала меня… ну с полчасика, я бы воспрянула. По-моему, массажный крем вон там, на туалетном столике… Помоги мне, пожалуйста, снять халат.

– Миссис Роуйер…

– Да, душечка? Крем вон в том толстом розовом тюбике. Нужно всего…

– Миссис Роуйер, я не могу. У меня назначена встреча.

– Как так, дорогая? Ой, все это глупости, пусть подождут. На этом корабле ничего не делается вовремя. Тебе, наверное, лучше нагреть ладони перед…

– Миссис Роуйер, я не собираюсь этого делать. Если у вас болит позвоночник, я и дотрагиваться до него не должна, можно покалечить. Если хотите, я попрошу врача зайти к вам.

Внезапно от ее приветливости и следа не осталось.

– Ты хочешь сказать, что не желаешь этого делать?

– Можно сказать и так. Позвать вам врача?

– Ах ты гадкая… убирайся вон!

Я убралась.

Я встретила ее в коридоре, когда шла на обед. Она смотрела сквозь меня, я тоже промолчала. Шла она ровно, – видно, ее спине полегчало. В тот день мы встречались еще дважды, и оба раза она меня в упор не видела.

Утром следующего дня я торчала в кают-компании у визора – изучала учебную пленку мистера Клэнси о сближении и стыковке с помощью радара. Визор стоит в углу, за рядом искусственных пальм, и, возможно, они меня не заметили. А может, им было наплевать.

Я прервалась, чтобы отдохнули глаза и уши, и услышала голос миссис Гарсиа. Она разговаривала с миссис Роуйер.

– …я просто не могу смириться с тем, что они превратили Марс в источник прибыли. Почему они не оставили его диким и прекрасным?

М-с Роуйер. Чего же от них ожидать? Это жуткие люди!

Официальный язык корабля – орто, но многие пассажиры беседуют по-английски и часто с таким видом, будто никто не способен их понять. Эти даже не понижали голоса. Я решила слушать дальше.

М-с Гарсиа. Именно это я говорила миссис Римски. Они же все преступники.

М-с Роуйер. Если не хуже. Вы заметили эту маленькую марсианку? Племянницу, как они говорят, этого огромного черного дикаря?

Я сосчитала от десяти до ноля на древнемарсианском и напомнила себе, чем карается убийство. Я не против, когда меня называют «марсианкой». Они же ни черта не знали о Марсе, и уж во всяком случае, это не походило на оскорбление. Марсиане имели высокую культуру задолго до того, как люди поднялись с четверенек. Но «черный дикарь»! Дядя Том такой же смуглый, как я светлая. Маорийская кровь плюс марсианский загар подарили ему красивый цвет старой выделанной кожи. Не знаю, как другим, а мне нравится. И уж конечно, дядя Том никакой не дикарь – он умный, воспитанный, вежливый… и, где бы он ни появился, все его уважают.

М-с Гарсиа. Да, видела. По-моему, ничего особенного. Конечно, она эффектна, но все это дешевка, хотя и привлекает мужчин определенного сорта.

М-с Роуйер. Дорогая, вы не знаете и половины всего. Я попыталась ей помочь – мне было искренне ее жаль, и я всегда готова помочь тем, кто ниже меня по положению.

М-с Гарсиа. Ну конечно, дорогая.

М-с Роуйер. Я попробовала намекнуть ей, как правильно вести себя с приличными людьми. Я даже платила ей за разные мелкие услуги, чтобы она не чувствовала себя неловко. Но она оказалась неблагодарной тварью – вообразила, что может выжать из меня побольше. Она так грубо себя повела, так грубо, что я даже испугалась за свою жизнь. Мне пришлось выставить ее из моей каюты.

М-с Гарсиа. Вы мудро поступили, что отделались от нее. Кровь – хорошая или дурная – всегда дает себя знать. А смешанная кровь – это хуже всего. Сначала преступники… а потом это бесстыдное смешение рас! В этой семейке все налицо. Мальчишка совсем не похож на сестру, а дядя… хм… Вы ведь намекнули на это, дорогая? Вам не кажется, что она ему вовсе не племянница… а, скажем, гораздо ближе?

М-с Роуйер. Это на них похоже!

М-с Гарсиа. Ну же, Флосси, расскажите, что вам известно.

М-с Роуйер. Да ничего я не говорю. Но у меня есть глаза – как и у вас.

М-с Гарсиа. И это на виду у всех!

М-с Роуйер. Вот чего я никак не пойму – почему «Линия» позволяет этим жить вместе с нами. Может, она и обязана возить их по какому-то глупому договору, но нельзя же заставлять нас общаться с ними… и даже есть за одним столом!

М-с Гарсиа. И я так же думаю. Как только вернусь домой, сразу же напишу им все, что об этом думаю. Всему есть предел. Знаете, мне сперва показалось, что капитан Дарлинг – джентльмен… Но когда я увидела этих созданий за его столом… я прямо глазам своим не поверила. Мне чуть не стало дурно!

М-с Роуйер. Да, конечно. Но ведь капитан и сам родом с Венеры.

М-с Гарсиа. Но на Венеру никогда не высылали преступников. И этот мальчишка… он сидит на моем месте, на моем стуле!

(Я отметила для себя: попросить главного стюарда заменить Кларку стул. Еще заразится, чего доброго.)

На этом они покончили с нами, «марсианами», и принялись перемывать косточки Герди, жаловаться на пищу и обслуживание и даже за глаза лягать кое-кого из своей шайки. Но я уже не слушала, просто молча сидела и молилась, чтобы достало терпения посидеть молча еще чуток: если бы они меня заметили, я бы их проткнула их же спицами.

Наконец они ушли поднабраться сил для второго завтрака. Я вскочила, переоделась в спортивный костюм и понеслась в зал, чтобы как следует измотаться и никого не покалечить.

Там я встретила Кларка и сказала ему все, что было нужно, – или немножко больше, чем нужно.

Глава 7

Мистер Суваннавонг сказал, что в любой момент мы можем попасть в радиационный шторм и что сегодня у нас будет учебная тревога, для практики, так сказать. Станция солнечной погоды на Меркурии сообщила, что наступает сезон вспышек. Предупреждены все корабли и обитаемые спутники. Предполагают, что сезон вспышек продлится около…

Хоп! Учебная тревога застала меня на середине фразы. Мы получили свою тренировку, и, думаю, капитан хорошенько напугал всех пассажиров. Кое-кто хотел наплевать на тревогу – их приволокли члены команды, облаченные в тяжелые скафандры. Приволокли и Кларка. Он оказался последним, кого выследили, и капитан Дарлинг публично отчитал его (выговор был шедевром ораторского искусства), а под конец пообещал, что, если в следующий раз Кларк не окажется в убежище первым, он безвылазно проведет там весь остаток рейса.

Кларк выслушал все это с обычной своей деревянной физиономией, но его, похоже, проняло, особенно угроза ограничения свободы. Уверена, что и на прочих пассажиров речь произвела должное впечатление. От таких словес за двадцать шагов волосы дыбом встают. Похоже, что именно для прочих она и предназначалась.

Потом капитан заговорил тоном терпеливого учителя и простыми словами объяснил, почему нужно бежать в убежище сразу же, даже если принимаешь в это время ванну, и почему все будут в безопасности, если выполнят инструкцию.

Он сказал, что во время солнечных вспышек возникает излучение, очень похожее на рентген. («И кое-что еще», – мысленно добавила я.) Такое излучение всегда присутствует в космосе, но вспышки делают его в 1000, а то и в 10 000 раз интенсивнее «нормального», а поскольку мы уже внутри орбиты Земли, это, мягко выражаясь, не подарок: незащищенного человека убивает быстрее, чем пуля в затылок.

Потом он рассказал, почему мы обходимся без брони в 1000 или в 10 000 раз толще нашей. Действует принцип каскада: внешний корпус поглощает более 90 % любого излучения; следом идет «кессон» (грузовые отсеки и баки с водой) – он задерживает еще немного. Потом идет внутренний корпус – цилиндр, на котором расположены каюты первого класса.

Во всех обычных случаях такой защиты хватает – уровень радиации в каютах ниже, чем у нас на Марсе, ниже, чем в большинстве мест на Земле, особенно в горах. Я так хочу посмотреть на земные горы, просто жуть!

Но вот в один прекрасный день на вас обрушивается по-настоящему плохая солнечная буря, и уровень радиации внезапно увеличивается в 10 000 раз. Можно во сне получить смертельную дозу и проснуться уже на том свете.

Волноваться, однако, не стоит. Убежище находится в самом центре корабля, под защитой еще четырех корпусов, и каждый задерживает свыше 90 % того, что на него попадает. Примерно так:

10 000

1000 (после первого внутреннего корпуса, это потолок пассажирской палубы)

100 (после второго корпуса)

10 (после третьего корпуса)

1 (после четвертого, внутри убежища)

На самом же деле защита гораздо лучше, и во время солнечной бури в убежище безопаснее, чем в Марсополисе.

Единственное (зато большое) неудобство – убежище расположено на центральной оси корабля, чуть позади центра управления и немногим его больше. Пассажиры плюс команда теснятся в нем как сельди в бочке. Мое место – ячейка чуть подлиннее, чем я сама, шириной в полметра и еще полметра в высоту. С обеих сторон торчат локти моих соседок. Я не страдаю клаустрофобией, но даже в гробу, наверное, просторнее.

Паек – сплошные консервы, которые хранятся там на случай чрезвычайных ситуаций, а средства личной гигиены иначе как «ужасными» не назовешь. Молю бога, чтобы это был просто солнечный шквал, за которым обычно следует хорошая «погода». Если нам суждено сидеть в убежище до Венеры, чудесное путешествие обернется кошмаром.

Капитан закончил так:

– У нас, вероятно, будет от пяти до десяти минут после предупреждения со станции «Гермес». Но это вовсе не значит, что вы будете добираться до убежища пять минут. Как только прозвучит сигнал тревоги, немедленно бегите в убежище! Со всех ног. Если вы раздеты, позаботьтесь прихватить что-нибудь, а одеваться будете уже здесь. Если вы задержитесь хоть на секунду, вы можете погибнуть.

Члены команды после сигнала обыщут всю пассажирскую зону. У них приказ – силой тащить в убежище любого, кто шевелится недостаточно быстро. Они не будут церемониться, я разрешаю им бить, пинать и волочь по полу.

И последнее. Кое-кто из вас пренебрегает личными счетчиками облучения. Закон позволяет мне наложить за это крупный штраф. Обычно я смотрю на это сквозь пальцы – здоровье ваше, не мое. Но во время чрезвычайной ситуации счетчики обязательны. Всем вам раздадут новые счетчики, старые нужно сдать врачу. Он снимет их показания и занесет данные в ваши карточки.

Потом он скомандовал отбой, и мы, потные и взъерошенные (я, во всяком случае), вернулись в пассажирскую зону. Едва я начала умываться, как сигнал тревоги зазвучал снова, и я пронеслась через четыре палубы со скоростью перепуганной кошки.

Кларк обошел меня на полдороге.

Это была всего лишь очередная тренировка. На этот раз все пассажиры уложились в четыре минуты, и капитан остался доволен.

До сих пор я спала голышом, но отныне каждую ночь буду надевать пижаму, а рядом класть халат, пока это не закончится. Конечно, капитан Дарлинг – душка, но слов на ветер не бросает. А я не хочу изображать леди Годиву^[10], тем более что на корабле нет ни одной лошади.

Вечером за ужином не было ни миссис Роуйер, ни миссис Гарсиа, хотя обе проявляли изумительную прыть, как только раздавался сигнал тревоги. И в кают-компании после ужина их не было; каюты их были заперты, и я видела, как от миссис Гарсиа выходил врач.

Забавно. Не отравил же их Кларк, в самом деле? А может, и отравил. Самого его я спросить не решаюсь, боюсь услышать ответ.

Узнавать что-либо у врача значило привлечь внимание к семье Фрайз. Хорошо быть экстрасенсом и уметь видеть сквозь стены (если такое вообще возможно). Я бы посмотрела, что скрывается за этими закрытыми дверями.

Надеюсь, таланты Кларка не проявились здесь в полной мере. Конечно, я по-прежнему зла на этих двух… потому что во всех пакостях, которые они изрыгали, ровно столько правды, чтобы разозлить. У меня действительно смешанная кровь. Кое-кому это может не нравиться, но на Марсе это в порядке вещей. Среди моих предков есть ссыльные, но я никогда этого не стыдилась. Разве что чуточку, хотя предпочитаю думать о предках как о тщательно отобранных. Ведь «ссыльный» – не обязательно «преступник». Было время, когда на Земле заправляли комиссары, а Марс служил исправительной колонией для инакомыслящих. Это все знают, и мы даже не думаем это скрывать.

Подавляющее большинство ссыльных были политзаключенными – «контрреволюционерами» и «врагами народа». Что тут плохого?

В любом случае затем наступил намного более долгий период, когда на Марс прибыли колонисты, их было раз в пятьдесят больше, чем ссыльных, и каждый из них отбирался тщательнее, чем невеста выбирает подвенечное платье. Только намного научнее. И наконец, после нашей Революции с приходом независимости наступил период, когда мы отменили все препоны для въезда и рады приветствовать любого человека, нормального умственно и физически.

Нет, я не стыжусь ни своих предков, ни своего народа, какого бы цвета ни была их кожа и каким бы ни было их происхождение. Я горжусь ими. И меня бесит, если кто-то над ними насмехается. Кстати, ручаюсь головой, что эти две грымзы не получили бы вида на жительство даже при нынешней политике открытых дверей. Они же слабоумные! Но я все же надеюсь, что Кларк не хватил через край. Я бы не хотела, чтобы он провел всю оставшуюся жизнь на Титане. Я люблю этого маленького негодяя.

Типа того.

Глава 8

Не миновал нас этот радиационный шторм. Я бы лучше крапивницей переболела. Нет, сам по себе шторм вышел не страшный. Радиация подскочила всего в 1500 раз выше нормы для этих мест – мы сейчас в 0,8 астрономической единицы от Солнца, то есть примерно в 120 миллионах километров, если пользоваться более наглядными мерами. Мистер Суваннавонг сказал, что хватило бы перевести пассажиров первого класса на палубу второго. Конечно, это было бы удобнее, чем запихивать пассажиров и команду в этот мавзолей абсолютной безопасности в центре корабля. Каюты второго класса – тесные и мрачные, а что до третьего… лучше уж лететь вместе с грузом.

Но второй и третий покажутся раем после 18 часов в радиационном убежище.

Первый раз я позавидовала пассажирам-инопланетянам. Они не спешат в убежище, а остаются в своих специально оборудованных каютах. Их вовсе не бросают на произвол судьбы, их каюты с индексом «X» находятся почти в самом центре корабля, рядом с отсеками команды. Кроме того, у них автономная защита. Нельзя же ожидать, например, от марсианина, что он решит обходиться без привычных давления и влажности и присоединится к нам, людям, в убежище. Это все равно что сунуть его головой в ванну и подержать там. Конечно, если бы у него была голова.

И все же лучше уж потерпеть 18 часов, чем всю дорогу сидеть взаперти в одной клетушке. Правда, марсианин способен все это время (и даже дольше) рассматривать тонкую разницу между понятиями «ноль» и «ничто», а венерианин попросту впадает в спячку. Но все это не по мне. Приключения нужны мне больше, чем покой, а то меня переклинит – и дым из ушей пойдет.

Капитан не знает заранее, долгой будет буря или короткой. Он обязан предположить худшее и обеспечить безопасность пассажиров и команды. Потом выяснилось, что между сигналом тревоги и первым ударом бури прошло одиннадцать минут. Но это было потом… а капитан, если он задним умом крепок, угробит и корабль, и экипаж, и пассажиров.

Я начала понимать, что быть капитаном – это не только принимать приветствия, носить четыре золотых шеврона и участвовать в разных рисковых приключениях. Капитан Дарлинг моложе Па, но выглядит старше – из-за постоянной озабоченности на лице.

Вопрос: Подди, ты уверена, что у тебя есть задатки капитана исследовательского корабля?

Ответ: А что такое было у Колумба, чего нет у меня? Не считая, конечно, королевы Изабеллы. Semper toujours^[11], девчонка!

Я часто бывала в центре управления перед бурей. Станция «Гермес» на самом деле не предупреждает о приближении бури, скорее наоборот. Она не предупреждает, что буря не началась. Звучит, конечно, диковато, но дело тут вот в чем.

Наблюдатели «Гермеса» работают в абсолютной безопасности – в бункерах на теневой стороне Меркурия. Их приборы осторожно заглядывают за горизонт в зоне терминатора и выжимают из Солнца всю возможную информацию, включая непрерывные телефото на волнах разной длины.

Но Солнце совершает полный оборот за 25 дней, поэтому «Гермес» не может наблюдать его все время целиком. Еще хуже, что Меркурий и сам обращается вокруг Солнца в направлении его вращения, совершая один оборот за 88 дней, так что, когда Солнце снова поворачивается к Меркурию той же стороной, его там уже нет. Все это приводит к тому, что «Гермес» наблюдает одно и то же место на Солнце примерно раз в семь недель.

Само собой разумеется, что так нельзя предсказать бурю, которая может сформироваться за день-другой, набрать силу за считаные минуты и убить вас за считаные секунды (или еще быстрее).

Правда, за солнечной погодой приглядывают и с Луны, и с искусственного спутника Венеры, и немножко с Деймоса, но информация с этих станций запаздывает на Меркурий из-за ограниченной скорости света. Около 15 минут опоздания для Луны и 1000 секунд для Деймоса… многовато, когда счет идет на секунды.

Но сезон сильных бурь занимает небольшую часть солнечного цикла, в жизни нашей переменной звезды это примерно один год из шести. (Я имею в виду настоящие, марсианские годы. А в земных годах, за которые все еще цепляются астрономы, солнечный цикл длится одиннадцать лет.)

Это облегчает положение: пять лет из шести корабли могут летать без особого риска.

А вот в сезон бурь осторожный шкипер (а только такие и доживают до пенсии) спланирует полет так, чтобы оказаться в самой опасной зоне, внутри орбиты Земли, в то время, когда Меркурий лежит между ним и Солнцем, чтобы «Гермес» всегда мог предупредить его. Именно так поступил капитан Дарлинг: «Трезубец» задержался на Деймосе почти на три недели. Намного дольше, чем требуется на осмотр марсианских достопримечательностей, разрекламированных «Треугольником». И все для того, чтобы подойти к Венере под контролем «Гермеса», – ведь сейчас самая середина сезона бурь.

Надо думать, для бухгалтерии «Линий» эти задержки – нож острый; должно быть, в сезон бурь они терпят сплошные убытки. Но лучше уж потерять три недели, чем корабль со всеми пассажирами.

Когда начинается буря, радиосвязь тут же летит ко всем чертям – и станция «Гермес» уже не может предупредить корабли в космосе.

Безвыходная ситуация? Не совсем. «Гермес» может обнаружить формирующуюся бурю, распознать такую ситуацию на Солнце, которая почти наверняка закончится вспышкой. И тогда они посылают штормовое предупреждение, а на «Трезубце» и других кораблях проводят учебные тревоги. А потом наступает ожидание. Мы ждем день, два или целую неделю, а буря тем временем или скисает, или развивается и начинает плеваться всякой гадостью по всем осям координат. И все это время радиостанция космической гвардии на темной стороне Меркурия непрерывно передает штормовое предупреждение и сводку состояния Солнца…

…и вдруг передача прерывается.

Возможно, упало напряжение в сети «Гермеса», и вскоре включится аварийный передатчик. Возможно, виновато обычное «затухание» радиоволн, а буря еще не разразилась, и вскоре «Гермес» пришлет ободряющую сводку.

Но возможно и такое, что первый солнечный шквал обрушился на Меркурий со скоростью света, выжег глаза станции и заглушил ее голос чрезвычайно мощным излучением.

Вахтенный офицер в центре управления корабля ничего не знает наверняка, а рисковать не имеет права. Как только связь со станцией «Гермес» прерывается, он в ту же секунду бьет ладонью по клавише, запускающей большой таймер. Когда тот отстучит положенное число секунд (и если «Гермес» еще молчит) – раздается сигнал общей тревоги. Положенное число секунд зависит от того, где находится корабль, насколько далеко он от Солнца и когда ударный фронт волны, накрывшей станцию «Гермес», до него доберется.

Вот тут-то капитан начинает грызть ногти и зарабатывает седину и высокое жалованье… Ведь именно он должен решать, на сколько секунд отсрочить тревогу. Собственно, если учесть, что первый шквал движется со скоростью света, у него вообще нет времени, потому что передний фронт волны придет к нему в то же мгновение, когда прервется передача. Или если угол приема сигналов неблагоприятный, возможно, это его собственный радиоприемник забит помехами, а станция «Гермес» все еще пытается с ним связаться и посылает свои последние предупреждения. Он не знает.

Но он хорошо знает, что, если всякий раз будет включать сирену и гнать всех в убежище, людям это надоест, они перестанут пугаться и в случае настоящей тревоги среагируют недостаточно быстро.

Еще он знает, что наружная обшивка останавливает любое излучение электромагнитного спектра. Из всех фотонов (ничто другое не распространяется со скоростью света) только самое жесткое рентгеновское излучение способно проникнуть в пассажирскую зону, да и то немного. Но чуть погодя приходит настоящая опасность – тяжелые, средние, легкие частицы – весь обычный мусор ядерного взрыва. Все это летит быстро, но не со скоростью света. До встречи с ними людей надо укрыть в убежище.

Капитан Дарлинг, исходя из положения корабля и сводки «Гермеса», установил отсрочку в 25 секунд. Я спросила, почему он выбрал именно этот интервал, а он только осклабился без особого веселья и сказал: «Посоветовался с духом моего дедушки».

Пока я была в рубке, дежурный пять раз включал секундомер… и пять раз связь со станцией «Гермес» восстанавливалась до того, как падал флажок, и переключатель возвращали на место.

На шестой раз секунды истекали одна за другой, мы ждали, затаив дыхание… но связь с «Гермесом» не восстановилась, и сигнал тревоги взвыл, словно трубы Страшного суда.

Капитан повернулся и с каменным лицом двинулся к люку радиационного убежища. Я осталась на месте, надеясь, что мне позволят остаться в центре управления. Собственно, центр – тоже часть радиационного убежища, он расположен рядом с ним и окружен теми же слоями каскадной защиты.

Просто удивительно, сколько людей уверены, будто капитан управляет кораблем, глядя в иллюминатор, словно каким-то пескоходом. Все, конечно, по-другому. Центр управления расположен в глубине корабля, а управлять гораздо удобнее с помощью экранов и навигационных приборов. Единственный смотровой иллюминатор расположен на носовом конце главной оси «Трезубца». Он сделан для того, чтобы пассажиры могли полюбоваться звездами. Но мы все время движемся «носом к Солнцу», а в таком положении обзорная не защищена от солнечной радиации корпусом корабля, так что всю поездку она была закрыта.

Я знала, что здесь я в безопасности, и чуть задержалась – авось меня, как «любимицу капитана», оставят здесь, и не придется проводить часы или даже дни на тесной полке среди балаболок и истеричек.

Я могла бы и сама догадаться. Капитан чуть задержался у входа в люк и отрывисто произнес: «Пойдемте, мисс Фрайз».

Я пошла. Он всегда называл меня просто «Подди», но на этот раз в его голосе сквозил металл.

В убежище уже вваливались пассажиры третьего класса, идти им было ближе всех, а члены команды распределяли их по койкам. После первого предупреждения с «Гермеса» экипаж перешел на авральный график: вместо одной вахты в сутки они дежурили четыре часа и четыре часа отдыхали. Часть команды всегда были в антирадиационных скафандрах (надо думать, это дьявольски неудобно) и торчали в пассажирской зоне. Им запрещено снимать скафандры, пока не придет смена, тоже одетая в скафандры. Это «охотники», они, рискуя жизнью, проверяют всю пассажирскую зону, разыскивая отставших, а затем стараются как можно быстрее добраться до убежища, чтобы не нахвататься радиации. Все они – добровольцы. «Охотники», занятые по сигналу тревоги, получают солидную премию, а те, кто к этому времени сменился, – премию поменьше.

Первым отрядом «охотников» командует старший помощник, вторым – казначей, но они не получают ни гроша, даже если дежурят во время тревоги. По закону и традициям они последними входят в убежище. Мне это не кажется справедливым… но это считается не только их обязанностью, но и делом чести.