Марсианка Подкейн. Гражданин Галактики (сборник)

Глава 4

Несколько дней я не могла урвать ни минуты, чтобы черкнуть в дневнике хоть слово. Потому что успеть все приготовить к отъезду было практически невозможно. Хорошо, что прививки для Терры, фотографии, паспорта и все такое прочее сделали до того, как все рухнуло, и их не пришлось делать заново, а то бы я так никуда и не улетела. И еще мама вышла из своего атавистического транса и здорово мне помогла. Она даже научилась две-три секунды не реагировать на вопли одного из малышей, если в этот момент она обкалывала меня булавками.

Не знаю, как собирался Кларк и собирался ли он вообще. Он все так же слонялся по дому, молчал, а если и отвечал, то только невнятным ворчанием. И у дяди Тома, похоже, не было никаких забот. За все эти сумасшедшие дни я видела его всего два раза (я поклянчила у него багажный лимит, и мой лучший из всех дядей согласился). Оба раза пришлось выскребать его из карточной комнаты в Клубе лосей. Я спросила, как он умудряется готовиться к полету, да еще и в карты играть.

– Все очень просто, – ответил он. – Я купил новую зубную щетку. Разве нужно что-нибудь еще?

Я обняла его и сказала ему, что он совершенный дикарь, а он усмехнулся и взъерошил мне волосы. Спрашивается: пресыщусь ли и я когда-нибудь космическими полетами? Наверное, да, если мне суждено стать астронавтом. Правда, Па говорит, что половина смака состоит именно в сборах… все-таки мне не хочется становиться столь искушенной.

Как бы то ни было, мама все-таки умудрилась вовремя доставить меня в челночный космопорт Марсополиса в комплекте с багажом и миллионом бумажек: билеты, медицинские справки, паспорт, универсальный комплект для идентификации, опекунское поручение-обязательство, три вида валюты, дорожные чеки, свидетельство о рождении, полицейский сертификат, справка Службы безопасности и не-помню-что-еще-с-печатями. Я жонглировала свертком, который не влез в чемоданы, одна шляпка была у меня на голове, а другая – в руке, но в целом мы справились. (Хоть убейте, не знаю, куда потом подевалась эта вторая шляпка. На борт она почему-то не попала, а я ее так и не хватилась.)

Прощание в челночном порту вышло волнующим, со слезами. Не только прощание с мамой и папой, что было вполне ожидаемо (когда Па обнял меня, мне даже расхотелось улетать), но в порт приехали человек тридцать моих одноклассников (чего я никак не ожидала), да еще с плакатом:

bon voyage^[5], ПОДКЕЙН!

Все мы перецеловались, и если бы кто-нибудь из нас был нездоров, началась бы серьезная эпидемия. Меня поцеловали даже те мальчики, которые раньше даже не пытались. Я вовсе не какая-нибудь недотрога, если браться за дело спокойно и без грубостей. Я считаю, что инстинктам нужно позволять развиваться одновременно с рациональным поведением.

Только на борту челнока я обнаружила, что мне сломали корсет – папин подарок. Наверное, именно тогда я потеряла вторую шляпку – точно теперь не узнаешь. Я бы растеряла весь багаж, но дядя Том был настороже и спас его в последнюю минуту. Кроме всех прочих, нас провожали фотографы и корреспонденты – конечно, не меня, а дядю Тома. Потом вдруг оказалось, что мы сию секунду должны быть на борту: челнок ждать не может, он должен стартовать точно без задержек, чтобы попасть на Деймос, хотя тот и движется гораздо медленнее Фобоса. Репортер из «Боевого клича» до последнего силился выпытать у дяди Тома его мнение о предстоящей конференции Трех планет, но дядя лишь указал на свое горло и прошипел:

– Ларингит.

После чего мы тут же вошли в челнок, и люк за нами закрылся. Наверное, это был самый мимолетный ларингит в анналах медицины: по дороге в порт дядя Том говорил совершенно нормально, в челноке – тоже.

Все челночные полеты похожи друг на друга; на Фобос ли, на Деймос ли – без разницы. Но нельзя привыкнуть ни к первому взвыву двигателей, ни к перегрузке, когда ускорение прижимает вас к кушетке так, что дышать-то трудно, не то что шевелиться. И в невесомости всегда странно и жутковато. Даже если вас от нее не тошнит, желудок все равно как-то трепыхается. Хорошо, что все это меня не тронуло.

Быть на Деймосе – все равно что оставаться в невесомости, поскольку ни у Фобоса, ни у Деймоса недостаточно силы притяжения, чтобы ее можно бы было почувствовать. Поэтому, прежде чем отстегнуть ремни, на нас надели сандалии с присосками, чтобы мы могли ходить. То же самое делают на Фобосе. И все же Деймос отличается-таки от Фобоса, но природа-матушка тут ни при чем. Фобос – часть Марсианской Республики, и лететь туда можно без всяких формальностей. Нужны только деньги, свободный день и привычка к пикникам в космосе.

А Деймос – вольный порт, он навечно арендован администрацией договора Трех планет. Преступник, объявленный к розыску в Марсополисе, может здесь пересесть с корабля на корабль прямо на глазах у наших полицейских, а те не посмеют и пальцем его тронуть. Вместо этого потребуется возбудить дело в Верховном Межпланетном Суде, что на Луне, выиграть процесс и при этом доказать, что этот тип виновен не только по нашим, но и по интерпланетным законам… а уж потом просить прокторов администрации арестовать его, если он все еще околачивается на Деймосе, что, сами понимаете, маловероятно.

Все это я знала теоретически, из школьного учебника «Основы марсианской политики». В главе «Экстерриториальность» этому уделено полстраницы. Теперь мне дали время припомнить школьный курс: как только мы вышли из челнока, нас тут же заперли в комнате под лицемерным названием «Зал для гостей». Мы сидели в ней и ждали, пока нас «обработают». Через стеклянную стену комнаты я видела холл космовокзала – множество людей куда-то спешили и занимались всевозможными таинственными и интересными делами. Нам же оставалось сидеть со своими чемоданами и скучать.

С каждой минутой я все больше наливалась злобой, что на меня совсем не похоже, – от природы я мила и приветлива. Подумать только, неужели моя мама построила все это для того, чтобы меня держали в стеклянной коробке, как белую мышь в виварии.

(Честно говоря, мама только достраивала Деймос, начали-то марсиане, когда у них под рукой оказался блуждающий астероид. Но несколько миллионов лет назад путешествовать им наскучило, и с тех пор они все свое время посвятили тому, чтобы постичь непостижимое и объять необъятное. Так что Деймос был здорово запущен, когда за дело взялась мама. Ей пришлось начинать с ноля и полностью все восстанавливать.)

Как бы то ни было, все, что я видела сквозь стеклянную стенку, было плодом ее творчества, воображения и трезвого инженерного расчета. Я начала закипать. Кларк уединился в углу с каким-то незнакомым типом – по крайней мере, мне он был совершенно незнаком, – они тихо беседовали. Несмотря на свои антисоциальные наклонности, Кларк везде и всюду находит знакомцев, хоть бы и во втором колене. Временами он напоминает мне функционера какого-то подпольного братства – у него довольно сомнительные знакомые, и он никогда не приводит их домой.

Злиться на пару с Кларком – одно удовольствие: если он не занят, он всегда готов помочь ненавидеть что-нибудь ненавистное и при этом найдет резоны, из которых станет ясно, что ситуация еще более мерзопакостная, чем тебе думалось вначале. Но он был занят, так что оставался только дядя Том. Ему-то я и стала жаловаться, как, мол, возмутительно, что свободных граждан Марса на марсианской же луне держат взаперти, словно зверей, и все из-за администрации договора Трех планет и ее дурацких правил.

– Политики! – процедила я. – Честное слово, я все устроила бы гораздо лучше.

– Конечно, ты бы сделала лучше, – серьезно согласился дядя. – Но, детка, ты еще не все понимаешь.

– Я прекрасно все понимаю!

– Нет, голубка моя. Ты прекрасно понимаешь, что нет веских причин держать тебя здесь, а не отпустить шататься по магазинам, пока не подойдет время посадки на «Трезубец». И это верно: зачем держать тебя здесь, когда ты могла бы осчастливить дюжину спекулянтов своими деньгами. То, что для тебя – мелочь, для них – мечта всей жизни. И вот ты произносишь: «политики», словно это какая-то брань, и думаешь, будто все объяснила. – Он вздохнул. – Но на самом деле ты не понимаешь. Политика вовсе не зло, это величайшее из достижений человечества. Хорошая политика – и все прекрасно… плохая – тоже хорошо.

– Похоже, я и в самом деле чего-то не понимаю, – медленно проговорила я.

– А ты задумайся. Политика – это способ вести дела… без драки. Мы торгуемся из-за каждой мелочи, в чем-то уступаем друг другу, причем каждый думает, что обжулили именно его, спорим до хрипоты и наконец кое-как договариваемся, не разбивая при этом голов. Вот что такое политика. Единственный другой способ – разбить-таки эти головы… Так и бывает, когда одна или обе стороны больше не желают торговаться. Поэтому-то я и говорю, что хороша даже плохая политика… ведь единственная альтернатива – насилие и страдания.

– Э-э-э… мне кажется, это странные слова для ветерана Революции. По рассказам, которые я слышала, ты сам был одним из тех кровожадных злодеев, что подняли пальбу. Если верить папе.

Он ухмыльнулся:

– Я большей частью увертывался. Если политика не срабатывает, надо драться. Наверное, надо пострелять в человека, чтобы он понял, насколько лучше продираться сквозь политические компромиссы, чем подставлять лоб под пули. – Он нахмурился и вдруг сделался совсем старым. – Самая трудная из жизненных проблем: решить, когда говорить, а когда – драться. – Тут он улыбнулся и снова помолодел. – Это не люди изобрели войну, она появилась задолго до нас. Но мы изобрели политику. Вникни, малышка: ведь Homo sapiens – самое безжалостное, самое злобное, самое хищное и, уж конечно, самое смертоносное животное в этой планетной системе. Но именно человек придумал политику! Он придумал, как большинству из нас поладить в большинстве ситуаций, и в результате мы не убиваем друг друга – во всяком случае, как правило. И чтобы я больше не слышал, как ты ругаешься словом «политика».

– Прости, дядя Том, – смиренно пообещала я.

– Так я тебе и поверил. Но если эта мысль поварится в твоей голове лет двадцать-тридцать, ты, может быть… Ага! Вот твой мучитель, девочка, – тот самый бюрократ, поставленный сюда грязными политиканами специально для того, чтобы неправедно держать тебя в заточении подлом. Так вцепись же ему в очи, покажи, что ты думаешь о его дурацких правилах.

Я ответила гордым молчанием. Никогда не угадаешь, шутит дядя Том или нет; он любит поводить меня за нос, да еще и оторвать не прочь. Сейчас он имел в виду проктора администрации Трех планет – тот стоял на пороге нашего загона и озирался по сторонам, словно служитель зоопарка, проверяющий чистоту клеток.

– Паспорта! – каркнул он. – Сначала дипломатические. – Он оглядел нас попристальнее и засек дядю. – Пожалуйста, сенатор.

Дядя Том покачал головой:

– Спасибо, но сейчас я просто турист.

– Как вам будет угодно, сэр. Прошу построиться в порядке, обратном алфавитному.

Это отбросило нас в самый хвост очереди, и пошла изнуряющая волокита на полных два часа: паспорта, медосмотр, проверка багажа. Марсианская Республика не взимает пошлины на экспорт, но зато есть куча вещей, которые нельзя вывозить без специального разрешения. В первую очередь, это марсианские древности. Па часто прохаживался по адресу первых исследователей, которые изрядно выпотрошили Марс, отчего бесценные марсианские артефакты хранятся теперь в Британском музее и в Кремле. Кое-что, например наркотики, нельзя вывозить ни при каких обстоятельствах. Пистолеты и другое оружие можно вывозить, но на корабле они обязательно сдаются казначею.

Разумеется, Кларк выбрал именно этот момент, чтобы блеснуть своим аномальным юмором. Вдоль очереди пустили длиннющий список запрещенных к вывозу предметов – захватывающий перечень, я и не знала, что нелегального, аморального и смертоносного может быть так много.

– Хотите-заявить-о-чем-нибудь? – одним духом выпалил инспектор, когда семейство Фрайз добралось до барьера. Сам он был с Марса и, подняв глаза, сразу узнал дядю Тома. – О-о-о! День добрый, сенатор! Польщен нашей встречей. Думаю, на ваш багаж можно не тратить времени. Эти молодые люди с вами?

– Лучше вам все же пошарить в моей сумке, – посоветовал дядя Том. – А то я волоку оружие для интерпланетных подразделений нашего легиона. Что касается детей, то это мои племянники. Вот за них я ручаться не стану; оба они – подрывные элементы. Особенно девчонка; пока мы ожидали, она призывала к ниспровержению основ государства.

Инспектор улыбнулся:

– Пожалуй, не будет беды, если вы провезете пару пушек, сенатор: вы-то знаете, с какого конца за них берутся. Ну а вы, ребята? Хотите о чем-нибудь заявить?

– Мне не о чем заявлять, – ответила я с ледяным достоинством.

И тут встрял Кларк.

– Разумеется, – сказал он противным скрипучим голосом. – У меня два кило «пыльцы блаженства»! А кому какое дело? Я заплатил за нее наличными и не позволю толпе бюрократов заиграть мою собственность.

Он произнес это самым нахальным голосом, какой только смог изобразить, а ухмылку на его лице так и хотелось стереть пощечиной.

Все мигом переменилось. Инспектор собирался формы ради заглянуть в один из моих чемоданов, и тут мой дурак-братец нарочно спровоцировал ситуацию. Стоило прозвучать словам «пыльца блаженства», как вокруг нас выросли еще четыре инспектора. Судя по акценту, двое из них были с Венеры, остальные – с Земли.

Конечно, для нас, марсиан, эта «пыльца» не представляет ничего особенного. Настоящие марсиане пользуют ее, как люди – табак, но без каких-либо вредных последствий. Что они с нее имеют – мне неведомо. Кое-кто из «песчаных крыс» перенял эту привычку у марсиан. Однажды, на уроке биологии, мы попробовали ее под надзором учителя – и никто не поймал ни малейшего кайфа. Мои острые ощущения свелись к тому, что на весь день заложило нос. Ровным счетом ноль в квадрате.

Другое дело – аборигены Венеры. Ради «пыльцы блаженства» они готовы на все, причем она превращает их в кровожадных маньяков. «Пыльца» очень дорого стоит на тамошнем черном рынке… а ее хранение автоматически карается пожизненным заключением на спутниках Сатурна.

Чиновники жужжали вокруг Кларка, словно рой сердитых ос.

Никакой «пыльцы» они, конечно, не нашли. И тут подал голос дядя Том:

– Позвольте внести предложение, инспектор.

– Что? Конечно, сенатор.

– Мой племянничек, к сожалению, заварил густую кашу. Отведите его в сторону – я бы и сам не прочь заковать его в кандалы, – а честные люди пусть себе идут дальше.

Инспектор мигнул:

– Отличная идея.

– Тогда проверьте нас с племянницей, чтобы не задерживать остальных.

– О, это совсем не обязательно. – Инспектор шлепнул штампы на дядины чемоданы и закрыл мой, который начал открывать. – Не стоит ворошить вещички юной леди. А этого умника мы обыщем до костей, да и кости, пожалуй, просветим.

– Так и сделайте.

Потом мы с дядей прошли еще с пяток барьеров – валютный контроль, учет перемещений, бронирование мест и прочая фигня – и наконец очутились у центрифуги, где взвешивали багаж и самих пассажиров. Так я и не пошастала по магазинам.

К сожалению, когда я сошла с этой карусели, выяснилось, что я с моим багажом на три килограмма превысила мой лимит. Дикость какая – ведь за завтраком я съела меньше обычного, а воды совсем не пила: невесомость я переношу хорошо, но пить в свободном падении очень сложно – вода может запросто ударить в нос, и тогда… пошла-поехала весьма неприятная реакция.

Я совсем уж было собралась объявить, что весовщик слишком сильно крутанул центрифугу, но тут же сообразила, что не могу поручиться за точность весов у нас дома, и промолчала.

Дядя Том молча вытащил бумажник и спросил:

– Сколько?

– Мм… – задумался весовщик. – Давайте сперва крутанем вас, сенатор.

Дядя Том недотягивал до своего лимита почти два килограмма. Весовщик пожал плечами и сказал:

– Не берите в голову, сенатор. Тут несколько пассажиров в минусе, так что я могу не замечать излишка. В случае чего я напишу записку казначею. Но я уверен, что все обойдется.

– Спасибо. Напомните, как вас зовут?

– Майло. Майлс М. Майло – Ложа стервятников, номер семьдесят четыре. Может, вы видели нашу показательную учебную команду два года назад на съезде легиона – я был левым центральным.

– Конечно видел!

Тут они обменялись своим тайным легионерским рукопожатием, о котором, как они думают, никто, кроме своих, не знает, и дядя Том сказал:

– Ну, спасибо, Майлс. До встречи.

– Не за что… Том. Оставь багаж в покое. – Мистер Майло нажал кнопку и позвал: – Эй, на «Трезубце»! Кого-нибудь за багажом сенатора, живо!

Когда мы остановились у пассажирского переходного модуля, чтобы поменять наши присоски на маленькие магнитные подковки, мне пришло в голову, что нам не пришлось бы ждать нигде и ничего, пожелай дядя Том воспользоваться своими привилегиями.

В любом случае путешествовать в компании важной персоны приятно, даже если это всего лишь дядя Том, у которого ты частенько прыгала на животе, пока не подросла. На наших билетах было написано просто «первый класс», но поместили нас в апартаментах с табличкой «Каюта Арматора». На самом деле это была вовсе не каюта, а номер люкс с тремя спальнями и гостиной. Я обалдела.

Но тогда мне было недосуг озираться по сторонам. Сначала пристегнули наш багаж, потом – нас самих к диванчикам, которые торчали из стены в гостиной. Этой стенке, судя по направлению крошечной силы тяжести, явно полагалось быть полом, но сейчас она стояла почти вертикально. Когда уже взвыли предстартовые сирены, кто-то втащил Кларка и пристегнул его к третьему диванчику. Вид у него был взъерошенный, но нахальный.

– Салют, контрабандист, – добродушно встретил его дядя Том. – Ну как, нашли что-нибудь?

– Было бы чего искать.

– Я так и думал. Надеюсь, за тебя крепко подержались.

– Не-а.

Я не очень-то поверила Кларку: мне приходилось слышать, что, если прокторы настроены не вполне дружелюбно, они могут сделать полный личный досмотр весьма неприятным, хоть и удержаться в рамках закона. Убеждена, что Кларку пошло бы на пользу, если бы за него «крепко подержались», но ему, похоже, обыск не доставил ни малейшего неудобства.

– Кларк, – сказала я, – ты вел себя как законченный идиот. И к тому же все это была ложь, глупая и бессмысленная.

– Увянь, – сердито ответил он. – Если я везу что-нибудь незаконное, пусть поищут, им за это платят жалованье. «Хотите-заявить-о-чем-нибудь?» – передразнил он инспектора. – Чушь какая! Кто же станет «заявлять», что волочет контрабанду.

– Все равно, – не отставала я, – если бы Па услышал тебя…

– Подкейн.

– Да, дядя Том?

– Оставь его. Скоро старт. Это очень интересно.

– Но ведь… да, дядя.

Немного упало давление, потом дернуло так, что только ремни удержали нас на диванчиках. Потом раздался рев – совсем непохожий на тот рев, с которым мы покидали поверхность. Впрочем, это длилось недолго. Потом на несколько мгновений наступила полная невесомость, а за ней – мягкая непрерывная тяга в одном направлении.

Затем комната начала поворачиваться… очень медленно, почти незаметно. Слегка закружилась голова.

Мало-помалу (на это ушло минут двадцать) наш вес увеличивался, пока не достиг нормального… и пол, который был стеной, когда мы вошли, встал наконец почти горизонтально. Но не совсем…

Вот что произошло. Первый рывок – это ракетные буксиры порта Деймоса зацепили «Трезубец» и вышвырнули его на свободную орбиту. Это не слишком трудно: притяжение даже такого большого корабля, как «Трезубец», к такому маленькому-маленькому спутнику, как Деймос, можно не брать в расчет, нужно только стронуть с места весьма солидную массу корабля.

А мягкую тягу – одна десятая g – создавал маршевый двигатель самого корабля. «Трезубец» – корабль с постоянным ускорением, он не мелочится с расчетами экономичных траекторий с неделями и месяцами свободного падения. Он движется быстро, потому что даже с 0,1 g скорость ужасно быстро нарастает.

Но пассажирам для полного комфорта мало одной десятой g, они привыкли к большему. Как только корабль лег на курс, капитан включил вращение и наращивал его до тех пор, пока центробежная сила вкупе с ускорением не достигли в векторном сложении силы притяжения на поверхности Марса (или 37 % земной нормали) для уровня кают первого класса.

Однако полы не встанут строго горизонтально, пока не приблизимся к Земле, когда вращение плюс ускорение достигнут одного стандартного g или земной нормали – так уж сконструирована внутренняя часть корабля.

Может, я объясняю не совсем понятно. Во всяком случае, в школе я так толком и не разобралась в этом. Позже, когда я увидела машины, вращающие корабль, и приборы, вычисляющие величину центробежной силы, я все поняла. Вспомните, ведь «Трезубец» и его братья – «Треугольник», «Трилистник», «Триада» и «Тройка» – представляют собой огромные цилиндры. Тяга направлена вдоль его оси, это очевидно. Центробежная сила направлена от оси – куда же еще? Эти две силы складываются для создания в пассажирской зоне «искусственного тяготения», но, поскольку одна из них (ускорение) постоянна, а другая (вращение) может меняться, то лишь одна величина центробежной силы, которая, слагаясь с ускорением, заставит вас считать, что полы лежат строго горизонтально.

Для «Трезубца» нужно 5,42 оборота в минуту, чтобы обеспечить ровные полы и земную силу тяжести в пассажирских отсеках. Я точно это знаю: мне сказал сам капитан… а я потом проверила его арифметику и ошибок не нашла. Пол нашей каюты – в тридцати с небольшим метрах от оси корабля, так что все в порядке.

Как только пол оказался у нас под ногами и прозвучал сигнал отбоя, я отстегнулась и выскочила из каюты. Мне не терпелось осмотреть корабль, я даже чемоданы не стала разбирать.

Тот, кто изобретет эффективный дезодорант для космических кораблей, мигом заработает целое состояние. В нос шибает так, что это невозможно не заметить.

Надо отдать справедливость, с этим борются, еще как борются. На каждом цикле воздух прогоняют через фильтры, его моют, ароматизируют, добавляют точно отмеренный процент озона, а свежий кислород, который вводится после удаления углекислого газа, чист, как помыслы младенца. Потому что его получают тут же, это побочный продукт фотосинтеза живых растений. Такому воздуху можно смело присуждать большую медаль Общества искоренения дурных намерений.

И экипаж все время что-то чистит, полирует, моет, стерилизует – словом, они очень стараются!

И все же даже от новенького суперлюксового лайнера, вроде нашего «Трезубца», так и разит людским потом и первородным грехом с неопределенными обертонами гниющей органики, досадных инцидентов и прочего, о чем лучше не вспоминать. Однажды Па взял меня на вскрытие древней марсианской гробницы – тогда-то я и поняла, почему у ксеноархеологов всегда под рукой кислородные маски. Но от корабля прет еще хуже, чем из гробницы.

И жаловаться казначею бессмысленно. Он выслушает вас с профессиональным сочувствием и пошлет с вами кого-нибудь из команды – опрыскать вашу каюту каким-то составом (который, подозреваю, просто притупляет на время ваше обоняние). Но его сочувствие не настоящее, потому что этот бедолага просто ничего не чувствует. Он столько лет провел на кораблях, что давно принюхался и не замечает эту специфическую вонь. Кроме того, он знает, что воздух чист, – это показывают все корабельные приборы. Так что космонавт-профессионал просто не поймет, о каком таком запахе вы говорите.

И к жалобам пассажиров на «невыносимое зловоние» казначей и вся остальная команда тоже привыкли – поэтому они симулируют сочувствие и делают вид, что исправляют дело.

Лично я жаловаться не стала. Если ты хочешь, чтобы вся команда ела у тебя из рук, не стоит начинать с брюзжания. Но все прочие новички жаловались, и я их вполне понимала. Честно говоря, у меня забрезжило сомнение, стоит ли мне становиться капитаном исследовательского судна.

А дня через два мне уже казалось, что корабль основательно подвычистили, и я думать забыла о запахе. Я поняла, почему космонавты не чувствуют запахов, на которые жалуются пассажиры: их нервные узлы просто отсекают привычную вонь, вроде как компьютеры у астрономов игнорируют объекты, чьи орбиты заложены в их память.

Конечно, запах не исчез. Наверное, он въедается прямо в металл и останется там, пока корабль не отправят на переплавку. Слава богу, что нервная система у людей бесконечно адаптивна.

А вот моя собственная нервная система показала себя не слишком адаптивной во время блицразведки «Трезубца»; добро еще, что за завтраком я ничего не пила и почти ничего не ела. Мой желудок пару раз порывался к действию, но я строго внушила ему, что сейчас не до него: мне очень хотелось осмотреть корабль и не было времени потакать слабостям, «кои суть бремя всякой плоти».

«Трезубец» оказался очень даже ничего – в точности как на рекламных проспектах… если не считать этого ужасного запаха. Бальный зал роскошный и такой большой, что можно увидеть, как пол загибается, повторяя форму корабля… только он не кажется изогнутым, когда ты по нему ходишь. На корабле все палубы такие – а это единственное помещение, где ориентация пола всегда точно соответствует скорости вращения корабля. Еще есть кают-компания, здесь на потолке показывают виды открытого космоса, можно переключить на голубое небо с пушистыми облаками. Там уже вовсю дребезжали какие-то старые перечницы.

Обеденный салон был ничего, но он показался мне маловат, я живо вспомнила предупреждение из рекламного проспекта о первых-вторых сменах и рванулась поторопить дядю Тома, а то все хорошие места разберут до нас.

В каюте его не было. Я по-быстрому заглянула за все двери, но не нашла его. Зато в своей комнате я обнаружила Кларка – он закрывал мой чемодан!

– Что ты тут забыл? – возмутилась я.

Он так и подскочил, но тут же надел личину тупицы.

– Я посмотрел, нет ли у тебя таблеток от тошноты, – соврал он деревянным голосом.

– И для этого перерыл все мои вещи! – Я потрогала его щеки – жара не было. – Нет у меня никаких таблеток. Но я знаю, где каюта врача. Если тебе плохо – давай отведу; он тебя вдосталь ими накормит.

Он отстранился:

– Ой, да все уже прошло.

– А теперь слушай меня, Кларк Фрайз. Если ты…

Но он и не думал слушать: скользнул мимо меня в свою комнату, затворил дверь и щелкнул замком.

Я закрыла чемодан – и тут меня осенило. Именно этот чемодан собирался досматривать инспектор, когда Кларк отмочил насчет «пыльцы блаженства».

Мой младший братец никогда ничего не делает без причины. Никогда.

Причины эти могут быть совершенно непостижимы для других, но стоит копнуть поглубже, и вы убедитесь, что в них нет ничего бессмысленного. Мой братец логичен, как компьютер… и почти такой же бесчувственный.

Теперь я понимала, зачем ему понадобился тот нелепый скандал на таможне.

Я понимала, почему центрифуга показала вес на три кило тяжелее.

Единственное, чего я не понимала, так это что он протащил в моем багаже.

И зачем?