– Там ночь, дура! Ложись и проспись! Утром отвезу!
Вместо того, чтобы сдаться и подчиниться, она выворачивается из моих рук и со всего размаху бацает плоским увесистым каблуком мне на свод стопы. Взвывая от внезапной боли, я лишь провожаю взглядом темную фигуру, вылетающую на крыльцо. Вот дрянь! Бестолковая малолетняя дрянь!
– Стой, дурища! – да куда там…
Матерясь от души, я хромаю к машине, заводя ее, и усаживаясь за руль. Калитка открывается с кнопки, поэтому шальная девка наверняка умотала на шоссе. Дернул меня черт ее укрывать пледом! Пускай бы мерзла, ненормальная! Нога горит от удара, но я выкатываюсь из ворот, в поисках восемнадцатилетней идиотки, то ли оскорбившейся на мои слова, то ли решившей, что взрослый мужик будет приставать к ней, малохольной!
– Садись! Полиция заберет тебя, дуру! – ору ей в открытое окно дверцы, поравнявшись с бредущей вдоль ночного шоссе девкой. – Никто тебя не тронет!
Реакции ноль, только слышу всхлипывания. Останавливаю авто и пешком догоняю истеричку.
– Да, стой ты! В чем дело в конце концов? Ты больная что ли? Телефон матери говори! К ней отвезу, раз ты психованная! – разворачиваю ее к себе лицом в свете фар и вижу опять это размазанное лицо.
Вот теперь я точно не знаю, что мне делать с этой бедолагой, у которой, кажется, не просто пьянка, а натуральное такое горе в душе. Опускаю ладони на плечи, и она утыкается мне в грудь, продолжая плакать. Худенькое тело дрожит, и самому охота зарыдать, так душевно у нее получается биться в мою привычную мужичью броню. Ну, ребенок, ей Богу! Какого они поперлись в этот клуб и что там за на хер такой приключился?!
* * *
– Чай. Кофе. Постель. – стараюсь говорить мягко и спокойно, чтобы не нервировать заполошную.
Видимо, все подростки воспринимают правильные родительские команды с высоким аллергическим статусом, психуя и дергаясь. Она немного успокаивается, и я веду ее к машине. Прихрамывает, или мне кажется?
– Что с ногой? – спрашиваю, усаживаясь на водительское сиденье.
– Вашей? – она еще и хохмит?!
– Понимаю, ты вспомнила, что ко взрослым людям обращаются на «вы», но я имел ввиду твою ногу. – парирую, понимая, что ее максимализм способен на большее.
– Натерла. Это Ларины ботильоны. – невозмутимо отвечает.
Манерно развожу руками, въезжая в ворота своего дома. Теперь я тоже вроде как прихрамываю…
– Идем, – приглашаю девчонку в дом, проводя в кухню.
Щелкаю периметральной подсветкой, чтобы после темноты не напрягать глаза.
– Как зовут? – обращаюсь к девчонке, оживляя машинально кофемашину и наблюдая, как красотулька озирается.
– Слава. Можно капучино?
– На ночь глядя? Легко, Слава! Будет тебе капучино! – оборачиваюсь, выставляя на барный стол блюдца и конфетницу.
Как-то жеманно выходит… Слава, наверное, Ярослава? Имя классное. Женственное такое, воздушное, но в то же время уверенное, с характером. Меряю взглядом фигуру девчонки и соглашаюсь с тем, что Слава – стройняшка. Узкие коленки отсвечивают у стойки, и я невольно отворачиваюсь. Если бы не ее чудовищно нежный возраст, мог бы и заинтересоваться. Худосочные женщины с узкими лодыжками, запястьями, немного долговязые всегда нравились больше пышек. Так уж повелось со школы, и полагаю, не только в моей пацанской юности!
– С Ларой учишься? – интересуюсь вполоборота.
– Да, но это не надолго. – вздыхая, отвечает, обнимая чашку и согревая пальцы.
– Не расскажешь?
– Пожалуй, оставлю это в тайне. Интрига?
Она усмехается, продолжая потягивать кофе. Рефлекторно или намеренно, не пойму, разглядываю ее, случайно оказавшуюся ночью в моем доме. Светлые волосы, золотисто-льняные, мягкого карамельного оттенка и длинные, почти до поясницы, притягивают взгляд. Так бы и провел рукой, чтобы ощутить подушечками пальцев льняной шелк. Тоненькая стройная фигурка, жуткие ботинки на платформе-каблуке и кожаная курточка, едва прикрывающая торс. Красивые миндалевидные глаза все также в полумраке неопределенного цвета и густо обведены потекшей краской. Недолго ей удается сохранять самообладание, видимо, будучи уставшей.
– Постелю тебе в гостевой, идем, – девчонка покорно встает и следует за мной, потирая лицо.
Так и тащит с собой сумочку, как великую ценность, вяло переставляя худенькими ногами. Странная девочка, оказавшаяся в ночном клубе абсолютно трезвой с моей вдрызг напившейся дочерью. Решаю утром задержаться и устроить небольшое расследование. Специально не тревожу ее сейчас расспросами, да и немногословна, красотка, однако. Посмотрим, как они ведут себя вместе с Ларой. Интрига? Отнюдь. Хочу хоть немного понимать, как проводит время мой единственный ребенок, и что с этим можно поделать.
Щелкнув выключателем в комнате, я обращаю внимание, что Слава выглядит младше Ларки. Уж больно вся такая… как булгаковская нимфетка, звонкая, пластичная. Откуда только в ней столько спеси, чтоб так рефлексировать?
– Спасибо…
– Спокойной ночи. – закрываю за собой дверь и направляюсь к себе, понимая, что спать мне осталось очень недолго. Хмурый осенний рассвет уже брезжит за панорамным окном.
Глава 1
Месяц назад
Слава
Жизнь человеческая замерла бы на одной точке, если бы юность не мечтала, и зерна многих великих идей созрели незримо в радужной оболочке юношеских утопий.
Константин Ушинский
Солнышко припекает, птички чирикают, а я, девица неземной красоты и преисполненная вселенской радости, легко шагаю домой. Экзаменационные баллы поражают даже меня, зубрилку и заучку, но теперь шанс вырваться из маленького городка обрастает реалиями. Конец августа. Я готовилась все лето, чтобы в последний момент поданные в столичный вуз документы дополнить результатами ЕГЭ, которые я зубрила до «умри» последние три месяца, почти не выходя из дома. Хоть и без медали закончила школу, а планы у меня венценосные, как у той бедной лягушечки, которая пытается задушить аиста, уже торча в его горле. Я и Москва – совместимы ли? Мечтать – одно, а приехать и выжить – совсем другое. Понимаю это, хоть и хочу просто скакать от радости. Ну, немножко можно побыть просто девчонкой, а не заучкой?!
– Кто у нас тут пилит, сверкая короной? – язвит Мишка, одноклассник-раздолбай, то ли ухаживающий за мной, то ли пытающийся побить рекорд «кто больше наговорит гадостей». Он оглядывает меня с ног до головы, будто я его коллекционная машинка, которую протерли от пыли.
Такие уж они, пацаны, умищем не выросли, чтобы выразить свои мысли четко, зато эмоции прут через край. Скорее, гормоны, заключаю, глядя на Мишку. Высокий, долговязый, со следами утреннего «неудачного» бритья. «Обе ноги левые!» – хочется добавить, но я предпочитаю молчать. Он вовсе мне не симпатичен, так к чему пустые разговоры? Не особо приятно его обижать игнором, но иначе мне лень возиться, расшаркиваясь в объяснениях, что я и слышать не хочу про отношения в своем захолустье. Мой город, Любим, так и не стал мне любимым, потому что я задыхаюсь от его провинциальной косности. В Ярославле, областном центре, бывает легче, там по крайней мере есть многоэтажки, музеи, огромные дороги и эстакады. Почти как в столице, а вот попасть я мечтаю именно в Москву. И вовсе не рекламные ролики по телевидению и Останкинская башня манят меня туда, а восприятие, мышление, масштабность всех и вся. Здесь в Любиме, я представляю собой отличную кандидатку в местного библиотекаря или учителя младших классов. А как же мечта? Я так хочу увидеть мир дальше своей области, хоть и не самой захолустной.
«Слезам не верит» и прочие предостережения не волнуют меня от слова совсем, потому что о неземной любви я сильно не думаю. Она, конечно, где-то есть, но раз лично мне не встретилась, то вроде бы и нет. Истинная любовь похожа на привидение – многие о ней говорят, но мало кто ее видел! – верно подметил Ларошфуко. Образование, карьера, возможности – вот, что манит, а отличное знание английского и истории открывает двери в столичные вузы с факультетами туризма. Я мечтаю заниматься путевками, гостиницами, путешествиями и увидеть весь мир сама! В восемнадцать лет эта мечта кажется самой привлекательной, наивной, но такой… настоящей! Мечта же!
Странно немного, что я такая вся из себя выросла с тетушкой, рано оставшись без родителей. Но что же мне теперь, сидеть в застенках до старости? Как и мама, я вижу окружающий мир легче, чем другие. Стакан скорее наполовину полон, нежели наполовину пуст…
– Корона мне не давит! Счастливо оставаться! – бросаю Мишке, вышагивая к подъезду в стареньких босоножках.
Мой родной обшарпанный подъезд! Наконец-то я попрощаюсь с тобой, чтобы наслаждаться новой столичной жизнью. Открываю квартиру, довольная собой, и сразу же иду к тете Наде, которая, наверняка, ждет моего возвращения.
– Ну? – откладывает она тесто, отряхивая ладони от муки.
Ее добрые глаза кажутся крохотными из-за толстых линз стареньких очков, зато она умеет искренне улыбаться, совсем как мама, только намного реже.
– Та-дам! – развожу руками в широком жесте, сияя, как вся Останкинская башня в новогоднюю ночь. – Еду покорять столицу! – пританцовываю на месте, не в силах удержаться.
– Господи…Молодец-то какая! Славочка! – она обнимает меня сердобольно, причитая. – Ох, мать бы с отцом не нарадовались!
– Брось, теть Надь, не плачь только! Я слишком радостная! – обнимаю ее приземистую полноватую фигуру, крепко прижимая.
И действительно. Мне плакать не с чего. Мама, да, умерла в мои десять, а отец – что был, что не был. Где-то пил, да и пропал. Не помню его совсем, но говорят, что поначалу маму бил. Зато тетя Надя рядом. Вырастила как родную за неимением своих детей, и ни разу ничем не попрекнула, хоть и характер у меня… не самый нежный, так скажем. Упертые люди, они все такие. И тараканы у них особенные, целеустремленные.
– Ты не зазнавайся там! – грозит она пальцем, – Место знай свое! Выучись сначала, дочка. Путевые мужики с дурочками не связываются, кого поумнее ищут!
– Боже… Ну, ладно уж меня воспитывать-то так!