Охота на Бугимена

Добравшись до вершины одного из холмов поменьше у подножья водонапорной башни, сквозь деревья я увидел в отдалении дом. Снова повалил снег. Вдоль водосточных желобов крыши сияли и перемигивались алые рождественские лампочки. Высокие кустистые деревья по обе стороны подъездной дорожки нарядились гирляндами и мерцали зеленью. Маленькие окошки подвала и окно эркера светились бледными прямоугольниками. Меня словно пригвоздило: остановившись как вкопанный, я затаил дыхание. Я представил, как мама готовит обед на кухне, подпевая рождественской песенке по радио; как отец сидит внизу на диванчике, смотрит новости и раскладывает пасьянс. А я замер в сыплющемся снегу и глазел по сторонам: на Хансон-роуд не видно ни машин, ни людей, весь мир затих; не слышно ничего, кроме ритмичного тиканья ледяных снежинок, садящихся на насквозь мокрую куртку. Мне вдруг стало одиноко и печально. Я вновь посмотрел на дом, и впервые в моей юной жизни меня накрыло.

Замерев в остановившемся мгновении пространства и времени, я осознал, как необъятен мир и что однажды – скоро – мне придется покинуть отчий дом, пуститься в собственный путь. Друзья тоже разлетятся кто куда, и с некоторыми мне уже не увидеться, не поболтать. Родители, братья и сестры состарятся, мы все тоже простимся-распрощаемся. Ничто не останется прежним.

Дыхание застряло в горле, глаза заволокло туманом, ноги подкосились. Мне вдруг вновь было пять, только отец не стоял рядом и не держал за руку. Помню, я твердил себе, что все будет хорошо, что я вырасту и стану писателем и что слова, которые я нанесу на бумагу, помогут людям понять, как устроен этот мир.

Понятия не имею, сколько я так простоял посреди снегопада. Помню только, что в какой-то момент, совершенно бессознательно, ноги мои двинулись вперед, и я побрел с санками под мышкой и в конце концов добрался до дома, не опоздав к обеду.

За годы, что прошли потом, я часто вспоминал этот момент, однако никогда до сих пор о нем не говорил.

(Многие исторические сведения, которые вы прочли в первых частях этой главы, можно найти на страницах двух замечательных книг: «Эджвуд, Мэриленд: тогда и теперь» Джеффри Зелбрита и «Америка в картинках: Эджвуд» Джозефа Ф. Мюррея, Артура К. Штумпфле и Эми Л. Штумпфле. Категорически рекомендую оба издания.)

Дорожный указатель «Эджвуд Медоуз» на пересечении Бейберри-драйв и Эджвуд-роуд (фото предоставлено автором)

Испытание оружия на эджвудском «Арсенале» (фото предоставлено «Балтимор Сан»)

Старая железнодорожная станция Эджвуда (фото предоставлено «Иджис»)

Майерс-Хаус (фото предоставлено Алексом Балико)

Армейские квартиры в районе Седар-драйв (фото предоставлено автором)

Библиотека Эджвуда (фото предоставлено «Иджис»)

Дом автора на Хансон-роуд (фото предоставлено автором)

II
Первая девушка

«В конце концов, разве убийцы не возвращаются на место преступления, чтобы посмотреть, что они натворили?»

1

Впервые я увидел Наташу Галлахер на воскресной утренней мессе – они пришли всей семьей. Мне тогда было двенадцать, значит, Наташе – шесть. В церковь в тот день пошел с родителями только я, мои сестры и брат уже не жили дома. Мы намеренно сели в заднем ряду: у отца были билеты на матч «Балтимор Колтс»^[10], и он твердо решил улизнуть сразу после окончания десятичасовой службы.

Галлахеры на несколько минут опоздали. Я услышал, как за спиной скрипнули и открылись тяжелые двери, и оглянулся. Юный Джош стоял между родителями и выглядел потрясенным – уверен, я выглядел так же. Маленькая Наташа стояла несколько в сторонке, держа маму за руку: платье в горошек, длинные светлые волосы заплетены в косички. Вся семья сделала несколько осторожных шагов по центральному проходу; затем они остановились, вертя головами, выискивая место, где бы сесть. Отец тут же пригласил их жестом, шепнув нам с мамой пересесть ближе к центру скамьи. Один за другим Галлахеры юркнули на скамью рядом с нами. Как только все расселись, я непринужденно наклонился вперед и посмотрел на них. Джош сонно уставился на меня, но кивнул с такой артистичной крутизной, что позавидовали бы и Джеймс Дин, и Элвис Пресли. Наташа, севшая слева от него, беззубо улыбнулась от уха до уха и помахала пальчиками в преувеличенно радостном приветствии. Я немедленно сел как сидел и уставился строго вперед. Лицо и уши разгорались – так на меня действовали девчонки любого возраста.

В следующий раз я увидел Наташу летом. Она скакала по тротуару мимо моего дома и, размахивая руками высоко над головой, напевала мотивчик из «Скуби-Ду»^[11] высоким гундосым голосом. В тот день она прошла метрах в пяти от меня, даже не зная, что я ее слышу.

В центре двора перед домом рос древний дуб. Мы спилили его несколько лет назад, но пока дуб стоял во дворе, он очень удачно маскировал крыльцо от проходящего транспорта, и густая крона из заросших листвой ветвей прикрывала тротуар. Я завел привычку забираться на дуб и устраивался там на ветке, метрах в трех или пяти над землей, обычно с томиком Стивена Кинга. Мне нравилось чувствовать, что для всего мира я становлюсь невидимкой, а сам могу наблюдать за потоком машин или за редкими пешеходами подо мной. Они проходят и понятия не имеют, что я сижу где-то так близко, что могу дотянуться и коснуться их. А я сижу, невидимый и неслышимый, и фантазирую: как они живут, куда идут, радуются или грустят, замышляют хорошее или плохое.

Слова песенки, что она напевала, я знал наизусть – Скуби-Ду в детстве был любимым мультперсонажем моих субботних утренних просмотров, – и я тоже чуть было не запел, но не хотел ее пугать, поэтому промолчал и дал пройти. Наташа дошла до перекрестка на углу Тупело, остановилась, замолчала, посмотрела налево-направо и только потом перешла улицу. Едва оказавшись в безопасности на тротуаре, девочка снова запрыгала и запела, продолжив путь по Хансон-роуд. Я взялся за новую главу, а когда опять поднял глаза на дорогу, девочки уже не было.

Позже тем летом Наташа с подружками как-то остановились у точки, где я продавал лимонад. У всех троих на шеях под мокрыми волосами висели полотенца. «Наверное, плавали», – подумалось мне. Одна из девчонок заявила, что денег у нее нет, и тогда Наташа достала кошелек с мелочью и заплатила за всех троих. Она стала совсем не похожа на ту Наташу в церкви: держалась застенчиво, избегала смотреть в глаза и едва словом со мной обмолвилась. А потом вновь села на велик, глянула на меня через плечо и говорит:

– Пока, богатенький Ричи.

Я застыл, провожая их глазами и удивляясь: откуда она знает, как меня зовут?

Последний раз я видел ее в восемьдесят втором году, когда учился в выпускном классе. За неделю до рождественских каникул мы с Джимми Кавано сидели в спортзале на трибуне, в верхнем ряду, и смотрели, как на арене разминаются борцы из Эджвуда и Бель-Эйр. Из колонок ревел «Ван Хален». За четверть часа до начала матча болельщики принимающей команды битком набились в своей зоне и стояли на ушах. Джимми вел себя так, как и положено Джимми – наматывал жвачку на кончик пальца прямо изо рта. Явно хотел, чтобы я подначил его швырнуть эту жвачку в кучерявую копну волос девочки перед нами.

Первым я увидел мистера Галлахера – он стягивал с плеч теплую зимнюю куртку, входя в спортзал. Жена и дочка шли сзади, раскрасневшись с морозца и дрожа после пробежки по парковке. Наташа стянула с головы розовую лыжную шапочку, и волна длинных светлых сияющих волос хлынула на плечи. С тех пор как я видел ее в прошлый раз, она подросла, стала заметна будущая сердцеедка. Ей повезло: у нее есть брат; уж Джош-то построит мальчишек-одноклассников сестры.

Мистер Галлахер помахал кому-то в толпе, и они все втроем отправились к трибунам на противоположном конце спортзала. На полпути Наташа резко свернула и взяла курс на красно-белый борцовский татами «Эджвуд Рэмс» в центре зала.

Я увидел Джоша: тот лежал на спине в дальнем левом углу татами, подвернув ноги под себя и растянув спину и руки в совершенно невозможное положение. Наташа подошла, остановилась перед ним и что-то сказала. Он поднял на сестру удивленные глаза. Я думал, Джош рассердится, что мелкая его отвлекает. А Джош вскочил на ноги, его лицо озарилось счастливой улыбкой, и он заграбастал сестру здоровенными ручищами. Наобнимавшись, они хлопнули друг друга по ладоням, и Наташа поспешила за родителями.

Мне тогда подумалось: а может, сестры – не такой уж и отстой?.. Затем из динамиков загрохотали «AC/DC», мысль куда-то сразу потерялась, и я вернулся к нелегкому делу: помешать Джимми сунуть жвачку в волосы ничего не подозревающей девчонки.

2

За те пять лет, что я был в колледже, Наташа Галлахер, конечно, выросла. При росте метр шестьдесят и весе едва сорок пять кило она подавала надежды талантливой от природы гимнастки. Обожала спорт и дисциплинированно относилась к занятиям, пять дней в неделю ходила на тренировки в харфордский спортзал. Ее коньком были вольные упражнения и бревно. Увлеченная чирлидерша, Наташа единственная в своем классе пробилась в университетскую команду поддержки. Если спросить ее семью и друзей, какой Наташа им запомнилась, сложилась бы такая картинка: всегда счастливая красотка-подросток, ярая поклонница коричной жвачки и ярких заколок для волос. А еще она безумно любила жизнь. Хохотала от души и всех своим смехом заражала. Пела ужасно, зато громче всех в компании. Любила подурачиться и была непоседой – застенчивой не назовешь, что редкость для девчонки ее возраста. Обожала рисовать и мечтать. Любила цветы и помогать маме по саду. Несмотря на спортивные таланты, Наташа проявляла трогательную неловкость в быту, вне спортзала. Девушка была из тех, что поднимают мусор на улице и здороваются с незнакомцами. Могла расплакаться, когда смотрела кино, и обнималась лучше всех.

Так было написано в некрологе.

3

Я помогал своим соседям по комнате переезжать из зоны стихийного бедствия искусственного происхождения – иначе и не назовешь трехкомнатную квартиру на отшибе кампуса Мэрилендского университета. Тогда я впервые услышал, что Наташа Галлахер погибла.

Ранее тем утром мы подбросили монетку, и мне выпало ехать в китайский ресторан за едой. В машине я слушал новости по радио и чуть не саданул по тормозам в пол прямо посреди Гринбелт-Роуд, когда услышал о «девушке с окраины Эджвуда» и фамилию жертвы. Молясь, чтобы это оказалось ошибкой, позвонил домой, как только добрался до квартиры и поговорил с отцом. Он знал не больше моего, подтвердил только, что речь действительно шла о нашей соседке Наташе. Разговор вышел короткий и безрадостный.

Утром новость заполнила первые полосы местных газет. Тем же днем чуть позже я позвонил нескольким друзьям и выяснил детали.

Вот что мне удалось узнать.

За два дня до того – в четверг, второго июня восемьдесят восьмого года – пятнадцатилетняя Наташа Галлахер провела вечер перед телевизором с мамой и папой. Они просидели в гостиной до девяти. Когда программа закончилась, девушка пожелала всем спокойной ночи и пошла готовиться ко сну. Девять вечера – раннее время для летних каникул, однако она почти весь день проплавала в бассейне у подруги и очень устала.

Примерно в десять минут десятого она еще раз крикнула «Спокойной ночи!» со второго этажа; мистер и миссис Галлахер услышали, как дочь прошла по коридору и закрыла за собой дверь. Час спустя родители выключили телевизор, проверили входную дверь – та была закрыта – и легли спать. В доме они были втроем – Джош вылетел из колледжа на втором курсе после травмы плеча, полученной на борьбе. Теперь он снимал дом в соседнем Джоппатауне и целыми днями работал в строительном магазине.

На следующее утро, проводив мужа на работу и загрузив посуду в посудомоечную машину, Кэтрин Галлахер глянула на кухонные часы и с удивлением обнаружила, что уже почти девять. Наташа приглядывала за соседскими собаками, пока хозяева отсутствовали, и не в ее привычках было проспать. «Радио на кухне сегодня что-то громко работает. Наверное, она уже встала и сейчас в душе, а я ее просто не слышу», – рассуждала миссис Галлахер, усердно оправдывая дочь.

Однако ванная пустовала, и раздосадованная миссис Галлахер дважды постучала в Наташину дверь, а когда ответа не последовало, вошла в комнату. Дочери в постели не оказалось; на стуле перед столом висели чистенькие шортики и футболка, приготовленные с вечера. Любимые желтые шлепанцы стояли на полу у кровати.

Теперь миссис Галлахер не досадовала, а недоумевала. Возвращаясь к двери, она заметила: с окном что-то не так. Последние несколько недель в Эджвуде стояла невероятная жара под тридцать градусов. Хотя Наташа просила отца включить кондиционер в доме, тот отказался, чем никого не удивил.

– Ты же знаешь правила: не раньше первой недели июля. Думаешь, я деньги копытами высекаю?

Наташа надулась, но ненадолго, да и не обидевшись по-настоящему.

Миссис Галлахер медленно подошла к сдвижному окну – оно было почти полностью открыто, и влажный утренний ветерок шуршал тонкими занавесками. Однако не это привлекло ее внимание: на окне не было москитной сетки. Подойдя ближе, мать заметила на подоконнике темное пятно размером с небольшую монетку. Не удержавшись, протянула руку и ткнула в пятно пальцем. На кончике пальца осталось что-то темно-красное, и, чтобы разглядеть, она поднесла палец к глазам. «Это было ужасно похоже на кровь, – рассказывала она позже полиции, – но я не уверена».

В смутном предчувствии паники миссис Галлахер перегнулась через подоконник, стараясь не вляпаться в красное блузкой, и выглянула во двор. Рама с сеткой, почти согнутая пополам, валялась на лужайке.

Было девять ноль семь утра.

4

Первые двое полицейских прибыли в дом Галлахеров на Готорн-драйв в девять двадцать. Кэтрин Галлахер встретила их на подъездной дорожке, нервно шагая взад и вперед. На ее лице виднелись дорожки от слез, руки были жестко стиснуты; впрочем, женщина справилась с собой и сообщила полиции все, что знала – внятно и по делу. Патрульные из полиции штата Мэриленд позже в рапорте охарактеризовали ее так: «Напугана и взволнована, но мыслит ясно. Изложила события четко и последовательно».

Один из патрульных прошел в дом за миссис Галлахер и, попросив ту подождать в гостиной, произвел беглый осмотр помещения – Наташиной спальни. Второй патрульный прошел во двор сбоку от дома и, стараясь не затоптать следы, осмотрел окно спальни и сломанную раму с сеткой. Вернувшись к дверям дома, полицейский обнаружил пару подъехавших патрульных машин харфордского шерифа. Прежде чем войти в дом и допросить миссис Галлахер, патрульный быстренько ввел прибывших полицейских в курс дела и попросил их приступить к обследованию прилегающей территории. К этому времени на тротуаре перед домом уже толпились соседи.

В 9:29 подъехал Расселл Галлахер, припарковал «Кадиллак» на подъездной дорожке и бросился в дом. Соседи услышали раздающиеся из дома яростные крики. Как выяснилось позже, мистера Галлахера пришлось скрутить, чтобы он не затоптал место преступления в спальне дочери.

В 9:41 приехал Джошуа Галлахер, которого тоже вызвала мать. Расстояние от своего дома он пролетел за десять минут, хотя обычно требуется пятнадцать. Джош обменялся несколькими словами с соседями перед домом, а потом зашел внутрь.

5

В 10:07, примерно через сорок пять минут с момента прибытия первых полицейских на Готорн-драйв, тело Наташи Галлахер нашел сотрудник харфордского окружного департамента шерифа. В зарослях за домом. На Наташе были те же голубенькие шортики и майка, в каких она пошла спать. Девушка сидела, прислонившись спиной к дереву, скрестив ноги; руки – на коленях. На распухшей шее – тяжелые гематомы, скула разбита, под глазами синяки, большой и безымянный пальцы на правой руке сломаны. Коронер определил, что, вероятно, травмы нанесли во время продолжительной борьбы. Однако кое-что произошло уже без борьбы: левое ухо срезали неустановленным острым лезвием. На месте преступления не обнаружили ни следов орудия, ни уха. Судя по предварительным выводам, причиной смерти явилось удушение. Точное время смерти определить не удалось.

6

Почти сразу поползли слухи.

Сплетни плодились по телефону, передавались через забор, за чашечкой кофе или чая. И друзья, и незнакомцы одинаково увлеченно болтали что у барной стойки, что в отделе охлажденных продуктов в магазине «Сантонис», что в очереди на почте. Дети слушали болтовню родителей и повторяли все, что услышали, на футбольном поле или игровой площадке.

К тому времени, как три дня спустя я вернулся домой, я уже успел услышать с полдюжины разных версий о том, что случилось с Наташей Галлахер.

Почти все были убеждены, что таинственному Похотливому Призраку надоело в конце концов подглядывать и лапать, и он взялся хладнокровно убивать и уродовать своих жертв. Широко распространились также слухи о том, что он опять нанесет удар, причем скорее раньше, чем позже. Местная полиция принялась опровергать эти сведения и обратилась к общественности с пожеланием: важно проявлять бдительность, соблюдая, однако, спокойствие. Чувствуя необходимость сообщить народу хоть что-то, полиция раскрыла удивительные детали, касающиеся расследования дела Призрака впервые за почти шесть месяцев.

«В данном случае никакой связи с делом Призрака не наблюдается, – сообщил майор Бак Флемингс из харфордского окружного департамента полиции. – По целому ряду причин, которые мы в данный момент не готовы обнародовать, мы полагаем, что эти преступления совершены двумя разными субъектами. Следует признать, что в ходе длительного расследования мы недавно пришли, как нам показалось, к пониманию, кем на самом деле является Похотливый Призрак. У нас был подозреваемый, который попал в заключение по иному, не связанному с этим делу, и случаи правонарушений прекратились. Тогда мы полагали, что этот человек и является разыскиваемым преступником. Данный субъект был освобожден на непродолжительный срок, а потом вновь попал в заключение. Случаи правонарушений возобновились, когда данная личность была освобождена из-под стражи, что косвенно подтверждало наши подозрения. Однако преступления продолжились даже тогда, когда подозреваемый вновь был задержан. Теперь же… у нас нет никаких предположений».

Флемингс сообщил, что последний случай непристойного поведения Призрака зарегистрирован всего двумя неделями ранее, но до широкой общественности доведен не был – по просьбе департамента полиции. «Преступник действовал по отработанной схеме: проснувшаяся женщина обнаружила мужчину, склонившегося над ней в спальне. Он касался ее волос и лица. Женщина спугнула преступника, издав громкий крик. Нам неизвестно, совершает ли это все один человек или за дело взялся некий подражатель. Известно тем не менее, что в поведении преступника мало что изменилось. То, что он совершил две недели назад, в точности похоже на совершенное им в восемьдесят шестом и седьмом годах. Почерк преступника остается неизменным и не несет никакого сходства со случаем Наташи Галлахер. Смею заверить общественность, что все мои сотрудники круглосуточно трудятся над тем, чтобы раскрыть это чудовищное преступление».

Еще одна теория, витавшая в умах и обеспокоившая всех, связывала с убийством отца Наташи Галлахер. По сообщениям кое-кого из близких соседей, Рассел Галлахер продемонстрировал крайне странное поведение в первые дни после обнаружения тела дочери. Обычно мужественный и непоколебимый – некоторые считали, даже раздражающе маскулинный, – мистер Галлахер следующие двое суток практически не вставал с кровати.

– Он будто в трансе, – заявил один из соседей. – Проплакал все время, пока я у них был, и постоянно бормотал «Прости, прости». Глаза распухшие, едва открываются.

Поначалу миссис Галлахер пришлось одной сдерживать натиск полиции, следователей, соседей и прессы, которые сутки напролет вились вокруг дома. Затем Джош взял дело в свои руки и установил границы. А потом, чуть позже на той же неделе, из Орландо прилетела на помощь младшая сестра. По словам Роуз Эллиотт, жившей с Галлахерами по соседству, миссис Галлахер даже подумывала уложить мужа в больницу – вот как она отчаялась.

Большинство все-таки объясняло поведение мистера Галлахера очевидным фактом: единственную дочь жестоко убили. Он, ясное дело, помутился рассудком и невообразимо страдал. Вдобавок все считали, что мистер Галлахер возложил часть вины за Наташину гибель и на свои плечи: ведь это он не позволил ей включить кондиционер в доме. Из-за него ее окно оказалось открытым той ужасной ночью.

– Не существует ни единого разумного свидетельства, – заявил Фрэнк Логан, коллега Рассела Галлахера из страхового агентства, – указавшего бы на то, что Рассел имеет какое-то отношение к убийству дочери. Заявлять что-либо обратное – смехотворно и безответственно.

Впрочем, нашлись и те, кто утверждал, что и в дни, предшествовавшие Наташиной гибели, мистер Галлахер вел себя как-то странно.

– Мы на той неделе с ним поссорились, – поделился воспоминаниями один из местных жителей. – Ни с того ни с сего Рассел обвинил меня, что мои собаки делают свои дела у него во дворе. Я пятнадцать лет прожил на одной улице с Галлахерами и ни разу в жизни ни одной своей собачке не позволял гадить у них на газоне. А он, главное, по-серьезному разозлился. Ума не приложу, что на него нашло.

Сходную озабоченность высказал и другой сосед с Готорн-драйв:

– Он обычно спокоен и сдержан. Я хочу сказать, дружелюбный, всегда тебе рукой помашет, доброго дня пожелает и всякое такое. Но в последнее время стал каким-то нервным, будто витает где-то. И болтал необычно много, словно ему есть что скрывать.

Другие же горожане обрушили свои подозрения на голову Ленни Бакстера. Ленни, прославленный ветеран Вьетнама, теперь коротал деньки, собирая мусор на Эджвуд-роуд и трудясь поденщиком – если везло найти какую-нибудь работу. Ленни никогда не просил милостыни и не принимал подаяния. В былые дни жил с матерью на Перри-авеню недалеко от школы для старшеклассников, однако с тех пор как мать умерла в конце семидесятых, Ленни не смог выплачивать по закладной и дом потерял. Весной, летом и осенью жил в палатке в лесу, за зданием почты. Ходили слухи, что он наставил ловушек повсюду вокруг своего «лагеря», однако я в это не верил. С кем я только ни говорил, никто не мог сказать, где Ленни зимует.

На первый взгляд он выглядел достаточно сильным, чтобы задушить девушку, однако ходил, сильно хромая из-за застарелого ранения в бедро. Ленни был не только не способен поддерживать нормальный разговор, но и едва мог собеседнику в глаза смотреть. А еще от Ленни отвратительно попахивало, и зубов у него становилось все меньше и меньше. Мысль о том, что Ленни Бакстер умудрился выманить Наташу Галлахер из дома в лес, не очень-то укладывалась в голове. Ну и уж совсем невероятно представить, что ему удалось бы это сделать, не оставив никаких следов.

Ходили и другие слухи, правда, менее популярные. Согласно одной истории, в Наташиной спальне в обувной коробке обнаружился дневник, а в нем были описаны ее тайные встречи с парнем постарше. По другой версии, Наташа поссорилась с ревнивой подругой, и ссора переросла в безобразный конфликт. К этим доморощенным россказням не предлагалось ни доказательств, ни даже намека на таковые. Но, как всегда, люди продолжали судачить.

В ту первую неделю после возвращения в Эджвуд я поговорил со всеми и каждым, кто готов был говорить со мной об убийстве Наташи Галлахер – со старыми друзьями и знакомцами, с кассиром в банке и работницей на почте, с давними соседями и совсем уж незнакомыми людьми. Я также докатился до подслушивания чужих разговоров. Не горжусь этим, однако не мог же я просто так отгородиться от реальности и не замечать, что девушку, которую я знал – пусть даже и шапочно, – убили в нескольких шагах от дома, в котором я вырос. Я словно попал в кино. Попал в кошмар.

7

Похоронную службу отложили до следующей пятницы. Видимо, потому, что семье пришлось ждать, когда коронер закончит обследование трупа.

Похороны, на которых я до тех пор побывал, можно было пересчитать на пальцах одной руки: два моих дяди и мать хорошего друга, которой не стало из-за рака. Мы тогда учились в выпускном классе. Но и этого хватило, чтобы навсегда запомнить дух таких событий. Во-первых, говорят мало, а если и общаются, то приглушенным голосом и простыми жестами. А во-вторых, обстановка неизбежно соответствует настроению участников: все мрачно, погода отвратительная и давит. Практически гарантирован ледяной дождь.

Утро похорон Наташи Галлахер выдалось солнечным и приятным. По сияющему голубому небу рассыпались пушистые клочки белых облаков, они так и манили устроить пикник на пляже, покататься на лодке по реке или запустить воздушного змея. Все выглядело не так, как надо; выглядело все просто неприлично.

Служба проходила в церкви Христа на Уиллоуби-Бич-роуд, в той самой церкви, где я впервые увидел Наташу. Мессу служил отец Френсис. Думаю, он много чем пожертвовал, чтобы служба получилась насколько возможно короткой: боли и страдания в храме в тот день хватило бы и на десяток похорон.

Мы с родителями сидели ближе к алтарю с Джентилами, нашими соседями. Мама с Нормой всю проповедь передавали друг другу скомканные платки. Мистер и миссис Галлахер с Джошем сидели в нескольких рядах перед нами с какими-то людьми, которых я не узнал; очевидно, с родственниками. Несмотря на городские сплетни, которых я наслушался, мистер Галлахер выглядел собранным. Наверное, к тому времени он уже выплакался. Миссис Галлахер постоянно всхлипывала, хрупкие плечи подрагивали. В какой-то момент Джош обнял мать, и она склонила голову ему на плечо. В этот момент я почувствовал, что и моих сил больше не хватит. Жаль, что Кары со мной не было – она училась на летних курсах в университете Хопкинса и не могла пропустить первую лабораторную работу.

Эгоистично пытаясь отвлечься от горя этой семьи, я притворился, что потягиваюсь, и как бы невзначай разглядывал церковный интерьер. Заполненным оказался почти каждый ряд. Все эти люди жили по соседству – я увидел десятки знакомых лиц. Кто набрал морщин и жирка, кто похудел; все без исключения постарели. Там были друзья родителей, люди, которых я не видел несколько лет, бывшие учителя и тренеры, несколько одноклассников, хотя и никого из дружков детства – большинства из них уже не было в городе. Кавано переехали в Южную Каролину, как только Джефф окончил школу. Брайан Андерсон занимался на летних курсах в колледже в Западной Вирджинии. Никто не знал, куда пристроился Крейг. Стив Сайнс пошел служить в ВВС и в то время был на севере, в Мэне. Карлос Варгас жил в окрестностях столицы, где только-только начал работать инженером. Томми Ноэль и еще кое-кто нашли работу в «Арсенале». Остальные разлетелись кто куда по всей стране, словно одуванчик ветром разметало… Вот подумал об этом, и внезапно взгрустнулось.

В ребра ткнулся костистый локоть; я обернулся и увидел знакомое, словно отчеканенное выражение на папином лице: «Не отвлекайся». Я виновато кивнул и продолжил слушать проповедь отца Френсиса.

Но за мгновение до того, как получить взбучку от отца, успел заметить двоих, которых раньше не видел. Они сидели у выхода: темные костюмы, каменные лица. Выступающие подбородки торчали точно в направлении отца Френсиса, однако глаза безостановочно прочесывали прихожан. Полиция, подумалось мне, и по лопаткам пробежали мурашки. Что ж, немудрено. В конце концов, разве убийцы не возвращаются на место преступления, чтобы посмотреть, что они натворили?

8

В промозглые летние дни после похорон Наташи Галлахер нечто загадочное и новое закрутилось в моей жизни.

По неясным причинам, когда бы я ни ехал на почтамт, или во «Фрэнкс Пицца» на Сороковом шоссе, или в магазинчик на Эджвуд-роуд по маминым заказам, я вдруг замечал: домой я еду длинным путем. Вместо того чтобы объехать по Двадцать четвертому, минуя Сороковое, или прямо по Хансон-роуд, меня заносило окружными путями по целой грозди неприметных ответвлений, что неизбежно вели на Готорн-драйв, где стоял дом Галлахеров.

Первый раз, когда я проехал мимо, мистер Галлахер как раз затормозил на подъездной дорожке и выходил из машины, держа в руке что-то в оберточной бумаге. Я сполз по водительскому сиденью, прибавил газу и укатил. К дереву перед крыльцом Галлахеров была привязана большая ярко-красная лента, а часть двора под окном Наташиной спальни перегораживали полоски желтой полицейской ленты. Несколько дней спустя, когда я вновь поехал тем же путем, ни красной, ни желтой лент уже не было. На следующей неделе у дерева появился самодельный мемориал из цветов, свечей и фотографий.

Мне и самому не ясно, зачем я стал проезжать мимо Наташиного дома. Человеческая природа? Может быть. Нездоровое любопытство? Возможно. Навязчивое желание? Совершенно точно. Мои дни и ночи изобиловали рассказами, повестями и фильмами, что рассматривали зияющие темные бездны человеческого зла. Мне чертовски хотелось превратить эти экскурсионные поездки в профессию. Так разве не логично перенести все это очарование жутью в реальную жизнь? Честно сказать, ответа у меня не было.

Примерно в это же время я стал названивать Карли Олбрайт. В детстве она дружила с Карой, и я запомнил Карли умной, жизнерадостной, громогласной девчонкой в ярко-красных очках. Дружны мы, правда, никогда не были. Они обе выросли по соседству в Лонг-Бар-Харбор, жилом районе на побережье неподалеку от Сорокового шоссе, однако жизнь разлучила подружек – семья Карли переехала в дом побольше в центре Эджвуда, а сама Карли в старших классах перевелась в «Джон Кэрролл», частную католическую школу в Бель-Эйр.

Теперь же, закончив Гаучер-колледж, Карли вернулась домой в Эджвуд, жила с родителями и работала в «Иджис». Послушать ее, то была работа ради работы: она писала о местных событиях типа гаражных распродаж, церковных базаров и бесплатных пунктов неотложной помощи при «Ассоциации молодых христиан». Добавьте сюда некролог-другой, статейку о спортивных состязаниях в средней школе, и вы составите полную картину, как заморить тоской начинающего журналиста.

Именно так и появился мой интерес к Карли – невзирая на унылую картину рабочих дней, она занималась делом, была вхожа в новостные студии и телеграфные агентства, а еще к маститым журналистам, которые десятилетиями освещали серьезные события. Моего восхищения не передать: ей всего двадцать два, а на жизнь зарабатывает сотрудничеством с настоящей газетой. По иронии судьбы, Карли испытывала сходное отношение ко мне из-за моего диплома Мэрилендского университета.