Осмысление моды. Обзор ключевых теорий

Часть 2. Краткий обзор ключевых теорий

1. Карл Маркс (1818–1883)

Разговор по существу начинается с обсуждения теоретических трудов Карла Маркса. Хотя мы не всегда это осознаем, его оригинальная критика капитализма питает истоки критического анализа моды. Автор главы Энтони Салливан вскрывает содержащиеся в самых известных работах Маркса теоретические пласты, богатые материалом, который может быть полезен для понимания культурных и социальных аспектов моды. В «Манифесте Коммунистической партии» дана яркая характеристика капиталистического общества, где, по образному выражению Маркса, «всё <…> что было незыблемо, растворяется в воздухе»⁹, – где преемственность, традиции и стабильность постоянно приносятся в жертву изменчивости, противоречивости и запланированному устареванию. Не это ли самая благоприятная среда для процветания моды? Салливан комментирует идеи Маркса, утверждавшего, что потребность в созидательном труде – это отличительная черта родового бытия человечества, но при капиталистическом подходе к производству нормой становится отчуждение труда и его плодов, которые больше не принадлежат самим труженикам. В результате отношения между людьми и отношения человека с природой переходят в товарно-денежное измерение, происходит объективация всего и вся. В 1940–1950‐х годах марксизм подпитывал полную психологизма негативную диалектику Франкфуртской школы; сегодня марксистский подход лежит в основе многих суждений, касающихся производства моды, в чем легко убедиться, изучив литературу по теме. Однако, как замечает Салливан, особый взгляд Маркса на человеческую культуру, которую он описывал как осознанное созидательное преображение материального мира, часто остается незамеченным или игнорируется. «Платье становится платьем лишь в том случае, если его носят», – говорит Маркс. Таким образом, он как будто предвосхищает осмысление моды с точки зрения материальной культуры. Говоря о том, как марксистские идеи проецируются на моду, Салливан доказывает, что и в наши дни они не утратили своей актуальности, поскольку помогают понять, каким образом и почему мода продолжает властвовать над нами несмотря на все свои противоречия. Мы не можем обойтись без марксистского анализа товарного фетишизма, потому что иначе нам не постичь фантасмагорий, сопровождающих репрезентации культовых объектов моды, будь то платья, сумочки или туфли, которые в массовом сознании превращаются в подобие священных тотемов. Заключительный раздел главы посвящен анализу сильных и слабых сторон марксистской теории на примере одного из направлений ее приложения в постмарксистском мире – для осмысления таких явлений, как брендинг и слоу-фешен¹⁰, и этических аспектов моды.

2. Зигмунд Фрейд (1856–1939)

В этой главе Дженис Миллер рассматривает некоторые идеи Зигмунда Фрейда, чтобы ответить на вопрос, каким образом они могут нам помочь в анализе одежды и моды. В первую очередь Миллер интересует психоанализ – терапевтический метод, который Фрейд разработал в XIX веке для лечения психических расстройств. Тем не менее, несмотря на этот психиатрический бэкграунд, общая концептуальная канва психоанализа может служить основой для анализа явлений культуры; к такому выводу пришел сам Фрейд, а полвека спустя эту идею развил его последователь, психоаналитик Жак Лакан. Авторы, занимающиеся исследованием моды, много раз обращались к таким фрейдистским концепциям и терминам, как «фетишизм» и «взгляд» (the gaze). Однако Миллер – и на это важно обратить внимание – интересует не только то, как избранные концепции психоанализа работают в контексте изучения одежды и моды, способствуя лучшему пониманию культурной значимости этих явлений; она также задается вопросом, почему теоретики и исследователи моды практически не проявляют интереса к другим аспектам фрейдистской теории. Таким образом, основная цель главы – оценить потенциал идей, составляющих теорию психоанализа, с точки зрения уместности их применения в исследованиях моды. В конечном итоге Миллер приходит к выводу, что несмотря на социокультурный уклон, к которому, по-видимому, в большинстве своем тяготеют исследования моды, у психоанализа есть определенный, не освоенный нами, ресурс, обратившись к которому мы могли бы раздвинуть рамки нашей дисциплины.

3. Георг Зиммель (1858–1918)

Большую часть своей жизни Георг Зиммель провел в Берлине, и атмосфера fin-de-siecle¹¹, царившая в этом городе – одной из великих столиц Европы, – неизбежно должна была сказаться на его взрослении и личностном становлении. Автор главы Питер Макнил стремится показать, что выработанный Зиммелем подход к анализу социальных формаций сыграл значимую роль в создании моделей, на которых основывалась интерпретация феномена моды в американской традиции, заложенной еще в первое десятилетие XX века. Этот подход вновь становился популярным в 1950‐х и в 1980‐х годах и до сих пор созвучен многим направлениям в международных исследованиях моды. Предложенный Зиммелем анализ бесконечной дифференциации вещей и мельчайших подробностей жизни в современном ему обществе заложил основы, на которые опирались позднейшие теоретики повседневности, в частности Ролан Барт. Кроме того, теории Зиммеля способствовали развитию североамериканской «социологии повседневной жизни», или «этнометодологической» социологии и социальной психологии. Суждения Зиммеля о моде, органично вписывающиеся в его представления о модерности, оказали заметное влияние на некоторых великих теоретиков моды, независимо от их методологических и дисциплинарных предпочтений. В его работах есть литературный стиль, который, как отмечает Макнил, вызывает ассоциации с импрессионизмом и символизмом в изобразительном искусстве и музыке. Очевидно, именно поэтому философ-марксист Дьёрдь Лукач назвал Зиммеля «Моне от философии».

4. Вальтер Беньямин (1892–1940)

Написавшие эту главу Адам Геци и Вики Караминас утверждают, что основным вкладом Вальтера Беньямина в исследования моды стал его проект «Пассажи». В этой незавершенной работе он описал собственное видение моды, в котором, однако, ощущается прямое влияние идей Маркса. Суть его в следующем: мода неразрывно связана с современной культурой (под которой здесь подразумевается культура модерности) и является самым точным, предметным, воплощением свойственного капиталистическому обществу волевого стремления к переменам. Мода, стиль и эстетическая восприимчивость, по мнению Беньямина, интегрированы в основу современной культуры. Одежда – это не только атрибут классовой принадлежности или стремления к таковой, но также манифест преходящести, всегда и повсеместно. Эта преходящесть, как поясняют Геци и Караминас, связана с потребностью поддерживать видимость прогресса, постоянного движения вперед, без которого немыслима модерность. Речь идет не только об экономическом, но и о нарратологическом прогрессе, поскольку модерность постоянно ставит под сомнение и подправляет историю. Таким образом, моду следует рассматривать как своего рода ткань, сотканную из исторических аллюзий и отсылок, которые легко прочитываются, восторженно принимаются, но вскоре утрачивают актуальность и забываются, уступая место чему-то новому. Однако вклад Вальтера Беньямина в развитие исследований моды не исчерпывается этой концепцией. Целый ряд его работ посвящен эволюции всевозможных медиа и способов визуальной репрезентации. Геци и Караминас замечают, что суждения, высказанные в самом известном эссе Беньямина «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости», могут существенно обогатить теоретическую базу исследований моды. В первую очередь они имеют в виду саму идею воспроизводимости и вопрос о неспособности репродукции воспроизвести ауру, которой обладает оригинал. В этом контексте особенно значимыми представляются способы возвращения ауры в условиях массового тиражирования образов, воссоздание эффекта присутствия и производство желания. Авторы главы утверждают, что репрезентации в фантастических декорациях, с привлечением облаченных в сияющие доспехи популярности звездных персонажей, являются одной из важных движущих сил индустрии моды. Благодаря влиянию изобразительного искусства и исторических представлений (которые, в свою очередь, обогатились в этом взаимодействии) за последние два десятилетия у высокой моды сложились новые взаимоотношения со временем.

5. Михаил Бахтин (1895–1975)

В одном из авторских примечаний к книге «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» русский ученый Михаил Бахтин заметил, что было бы «интересно проследить борьбу гротескной и классической концепции тела в истории одежды и мод»¹². К сожалению, его жизни не хватило для того, чтобы претворить эту перспективу в жизнь. Однако у Бахтина нашлись последователи среди специалистов, занимающихся исследованиями моды. Франческа Граната убеждена в том, что написанная им культурная история гротескного канона может иметь самое прямое отношение к этой области знания, и в первую очередь к исследованиям истории модного тела. Живое воплощение гротеска, не признающее никаких ограничений и всегда готовое самым непристойным образом нарушать границы и выворачивать наизнанку установленные обществом нормы, коллективное тело карнавала являет собой полную противоположность «герметичному», цельному и строго индивидуальному классическому телу, которое на протяжении почти всего XX века оставалось единственно признанным высокой модой. Граната сопоставляет теорию Бахтина с некоторыми положениями теории феминизма, гендерных исследований, квир-теории и исследований проблем инвалидности (disability studies) и приходит к выводу, что Бахтин обеспечил нас теоретическим инструментарием, позволяющим исследовать ту уникальную роль, которая отводится моде в поддержании представлений о нормальности, и вместе с тем, сколь это ни парадоксально, присущее моде стремление выйти за рамки установленных норм, перевернуть их с ног на голову или (пользуясь терминологией Бахтина) подвергнуть карнавализации идеализированные представления о норме и отклонениях от нее. И поскольку мода неразрывно связана с человеческим телом, с той же уверенностью можно утверждать, что для теории Бахтина трудно найти область применения более подходящую, чем исследования моды. Более того, обращаясь к конкретным примерам, привязанным к определенным историческим и географическим координатам, и помещая концепции Бахтина в континуум с работами других теоретиков, Франческа Граната демонстрирует, что исследования моды позволяют контекстуализировать и более точно оценить достоинства и слабые стороны его в чем-то чрезмерно позитивной трактовки гротеска.

6. Морис Мерло-Понти (1908–1961)

Автор этой главы Луэллин Негрин напоминает нам о том, что мода неразрывно связана с телом, ведь одежда создана для того, чтобы ее носили, и это неоспоримый факт. Тем не менее многие авторы рассуждают о моде так, словно им неведом опыт, связанный с тактильными и кинестетическими ощущениями, возникающими, когда тело контактирует с одеждой. Они анализируют моду как текст, требующий расшифровки семиотическими методами. Иными словами, мода и создаваемые ею объекты рассматриваются как чисто визуальные феномены, а характер их взаимодействия с телом полностью игнорируется. Теоретики, идущие этим путем, не придают значения тому, что мода – это не только создание некой видимости (того, что называется словом «look»), но еще и поведение тела в пространстве. Некоторые предметы одежды значимы не тем, что несут на себе некую смысловую нагрузку, что-то нам сообщают, но потому, что определяют манеру держаться, заставляя тело вести себя определенным образом. Теория, отделяющая моду от тела, по сути, разлучает разум и тело, узаконивает их разрыв, превращая тело в дематериализованную поверхность, которой предстоит стать носителем некой информации. Телесная природа этого носителя при этом вообще не рассматривается и не принимается в расчет. К нему относятся как к чистому листу (tabula rasa), на который наносятся сарториальные знаки, не задумываясь о том, что тело является неотъемлемой частью нашего опыта ношения одежды. Луэллин Негрин обращается к феноменологии Мориса Мерло-Понти, выдвигающей на первый план наш непосредственный опыт взаимодействия с окружающим миром, и рассуждает о том, как с ее помощью можно заполнить образовавшиеся теоретические лакуны. Как утверждает Негрин, центральный тезис феноменологии Мерло-Понти основан на убежденности в том, что человеческое тело является не рецептором, пассивно регистрирующим внешние раздражители, но посредником, от которого зависит наше восприятие мира. В этой концепции тело не просто инертный объект, существующий независимо от сознания, но скорее средство, с помощью которого человек приходит к пониманию мира и воплощает, а значит, транслирует в окружающий мир, собственные представления о себе. Таким образом, заключает Негрин, феноменология Мерло-Понти предоставляет нам теоретический подход, вооружившись которым, мы можем изучать моду не только как эстетический или символический феномен, но и как гаптический¹³ опыт.

7. Ролан Барт (1915–1980)

Книга «Система моды» оказалась самой спорной из всех работ Ролана Барта. Ее текст оказался трудным для понимания и становился объектом язвительной критики. К примеру, Рик Райланс назвал ее «самой унылой (bleakest) книгой» Барта. Однако сам автор утверждал, что «она ставит проблемный вопрос: насколько мы уверены в реальности объекта, который принято называть модной одеждой». Отправным пунктом его рассуждений является предположение, что реальная одежда – та одежда, которую мы носим в повседневной жизни, – вторичное явление, которому предшествуют репрезентации в вербальной и иконической риторике журналов мод: «Без соответствующего дискурса не существует ни Моды вообще, ни моды в частности». Автор главы Пол Джоблинг исследует диалектические связи между двумя главными понятиями, сформулированными Бартом в этой работе: «одежда-описание» (le vêtement écrit) и «одежда-образ» (le vêtement-image), – видя в них ключ к анализу соотношения слов и образов, из которого проистекает однообразная перформативность текстов, стоящих на службе моды. Кроме того, Джоблинг обращается к другим работам Барта – статьям «Семантика вещи» и «Удовольствие от текста», чтобы оценить актуальность идей Барта, касающихся статуса моды как знака и семиологического наполнения предметов одежды, фотографий и рекламной продукции.

8. Ирвинг Гофман (1922–1982)

Знаменитая книга Гофмана «Представление себя другим в повседневной жизни», а точнее, сформулированная в ней концепция переднего и заднего плана, или сцены и закулисья, где разыгрываются представления, соответствующие месту действия, обстановке и составу аудитории, демонстрирует подход, который может оказаться весьма полезным для понимания как повседневных индивидуальных практик взаимодействия с модой, так и разделения труда в пространстве, отведенном индустрии моды. Написавшая эту главу Эфрат Цеелон знакомит читателей с гофмановским анализом драматургии социального «Я» и размышляет о том, какая роль в нем отводится моде. Кроме того, ее интересует концепция моды как коммуникативного средства. По мысли Гофмана, суть социального поведения сводится к коллективному стремлению во что бы то ни стало избежать унижения, стыда, смущения и потери лица. Гофман сводит воедино микроанализ повседневного поведения и идеи, рождающиеся как результат эмпирических наблюдений и вдумчивого прочтения художественной литературы, и выявляет неписаные правила и действующие по умолчанию коды, которые структурируют западное общество, а затем проверяет их на прочность, рассматривая всевозможные примеры попрания границ допустимого. Опираясь на эмпирические свидетельства, Цеелон доказывает, что гофмановская драматургическая модель распространяется и на наше отношение к одежде. Кроме того, она предостерегает читателей от распространенной ошибки. Проводя аналогию между социальной жизнью и театром, Гофман отделяет закулисье, где идет подготовительный постановочный процесс, от сцены, где разыгрывается представление. Это может навести на мысль, что на сцене актер носит публичную маску, а за кулисами открывает свое настоящее лицо. Однако, с точки зрения Гофмана, в этом настоящем лице подлинности не больше, чем в маске. И то и другое – части сценического действа, только рассчитанные на разные аудитории и предполагающие решение разных задач. Перформативное поведение участвует в построении идентичности, а одежда – одно из важнейших материальных средств, задействованных в этом процессе самоконструирования. Придерживаясь гофмановской метафоры, ее можно назвать реквизитом, от которого во многом зависит, каким образом каждый отдельный исполнитель выстраивает отношения с окружающими в различных социальных обстоятельствах. Цеелон иллюстрирует эту мысль, приводя пример представлений о профессиональном внешнем виде. И хотя в теории Гофмана центральное место отводится индивидуальной самопрезентации, Цеелон утверждает, что его идеи могут быть спроецированы на коллективные и институциональные практики, в том числе распространенные в сфере моды.

9. Жиль Делёз (1925–1995)

Жиля Делёза часто относят к плеяде французских постструктуралистов, однако в его философии нет свойственного постструктурализму интереса к языку. Делёз стремился переосмыслить мир таким образом, чтобы заново наполнить его жизнью, поэтому правильнее было бы назвать этого мыслителя материалистом и виталистом. Пожалуй, до настоящего момента никто не пытался применить его идеи к моде (во всяком случае, нам неизвестны такие примеры). Поэтому в определенном смысле Аннеке Смелик стала первопроходцем, утверждая, что сформулированные Делёзом концепции «становления», «тела без органов» и «складки» позволяют увидеть поле исследований современной моды в новом свете. Под «становлением» Жиль Делёз и его соавтор Феликс Гваттари (Deleuze & Guattari 1987) подразумевают непрерывный процесс преображения, созидательной трансформации; варианты становления неисчислимы: «становление-женщиной», «становление-животным», «становление-машиной» и так далее. Осознание и принятие идеи «становления» требует иного, непривычного образа мысли, особенно в том, что касается человеческой идентичности и, как следствие, подхода к выбору и оценке манеры одеваться. И идентичность, и индивидуальный гардероб не могут оставаться неизменными от колыбели до гробовой доски, и на протяжении всей жизни должны меняться то в одну, то в другую сторону. Концепция «становления» связана с идеей «тела без органов». За этой формулировкой – «тело без органов» – стоит мысль о том, что человеку следовало бы переосмыслить восприятие собственного тела и значение, которым он его наделяет. Такая реорганизация подхода к оценке «достоинств» и «недостатков» тела помогла бы противостоять диктату нормативных образов, навязывающих нам представления о том, как должно выглядеть тело; зачастую отголосок и даже воплощение этой мысли можно обнаружить на модном подиуме, поскольку порой высокая мода позволяет себе подниматься до уровня экстравагантности, выходящего далеко за пределы нормативных границ. Еще одна концепция Делёза – «складка» – разрушает бинарные оппозиции «внутреннее – внешнее», «сущность – видимость». С позиций нашей дисциплины в ней можно увидеть огромный потенциал – мощную предпосылку для критики и опровержения распространенных представлений, согласно которым мода не более чем игра внешних эффектов на поверхности, под которой скрывается некое «глубинное „Я“» и сложный лабиринт, образованный «складками» души. В свете идей Делёза можно увидеть, что идентичность состоит из множества складок, заворачивающихся внутрь и наружу, подобно складкам, образующимся на одежде, которую мы носим в повседневной жизни. И одновременно концепция «складок» может для нас стать своего рода оптическим инструментом, позволяющим с большей ясностью видеть, как модный дизайн выводит тело из состояния покоя, выпуская его за рамки доминирующих в потребительском мире фаст-фешен ограниченных моделей идентичности.

10. Мишель Фуко (1926–1984)

Джейн Тайнан рассматривает практики и дискурсы моды в свете идей Мишеля Фуко. В его теории телу отведена роль главного объекта социального контроля, мишени, на которую направлены дисциплинирующие усилия власти. Эта мысль становилась источником вдохновения для многих теоретиков, занимающихся исследованием социальных практик, связанных с модой, красотой, стилем и форменной одеждой. В академической среде интерес главным образом сосредоточен на сформулированной Фуко теории современного общества. Ее основные положения касаются способов контроля над телом в социальном пространстве, что, несомненно, имеет отношение также к одежде и моде как телесным практикам. Тайнан предлагает использовать теорию «правительности» (la gouvernementalité) и ее ключевые понятия «дискурс», «биополитика» и «послушные тела» для изучения того, как мода и одежда участвуют в поддержании коллективных идентичностей. В статье приводится целый ряд примеров применения такого подхода, в том числе при рассмотрении субверсивных модных практик, бросающих вызов силам, которые стремятся утвердить свою власть над телом. Описав тело как точку приложения современной власти, Фуко подготовил для исследований моды инструментарий, позволяющий изучить объединяющую и разобщающую роль одежды в различных сообществах.

11. Никлас Луман (1927–1998)

В 1990‐х годах идеи, высказанные в работах немецкого социолога Никласа Лумана, стали своего рода модным трендом в сфере социальных и гуманитарных наук. Социологи, философы, литературоведы высоко оценили его универсалистский проект – попытку выстроить всеобъемлющую социологическую теорию. Его супертеория социальных систем действительно стремится к высокому уровню обобщения. Луман внес свежую струю в социологическую традицию системных теорий; новым элементом стала идея аутопоэзиса, или само(вос)производства систем, которая понадобилась ему для того, чтобы свести воедино конструктивизм и универсализм. Однако исследования моды не были причастны к ажиотажу, возникшему вокруг работ Лумана; до сих пор его имя вообще достаточно редко упоминалось в рамках этой дисциплины. Но автор этой главы Орели ван де Пер взялась доказать, что мы могли бы заимствовать у теории социальных систем методологический подход, весьма перспективный с точки зрения исследований моды. Объем главы не позволяет пересказать, и тем более детально разобрать, все положения теории, которую Луман постепенно выстраивал в течение многих лет (достаточно сказать, что сам он написал более пятидесяти книг); вместо этого ван де Пер сосредоточила внимание на нескольких ключевых идеях, которые занимают в этой теории центральные позиции и, что не менее важно, могут быть применены при изучении моды. В их числе понимание современного общества как функционально дифференцированной социальной системы и представление о центральной роли коммуникации. Исходя из этого, ван де Пер задается вопросом: можно ли считать моду одной из автономных аутопоэтических, по-своему парадоксальных подсистем этой системы? И если теория Лумана поможет доказать, что подсистема моды действительно функционирует, подчиняясь собственной рациональной логике, это станет весомым аргументом в пользу правоты специалистов (в первую очередь теоретиков моды), уже давно утверждающих, что мода была несправедливо отнесена к числу объектов, не достойных академического исследования, и что она ни в коем случае не заслуживает презрительного отношения.

12. Жан Бодрийяр (1929–2007)

Один из крупнейших мыслителей эпохи постмодерна, Жан Бодрийяр соединил неомарксистские взгляды с идеями, берущими начало в психоанализе и постсемиотической лингвистике, чтобы выстроить новую теорию потребления. Согласно этой теории, основной стимул потребления – это не стремление удовлетворить насущные потребности и не жажда обладания вещами, а наше отношение к миру вещей как к дискурсивной системе. В такой системе предметы выполняют функцию знаков, которые призваны, но не могут утолить наше желание образа как символического объекта. Автор главы Эфрат Цеелон применяет для анализа значений моды в европейской истории предложенную Бодрийяром модель, в которой три порядка сигнификации (присвоения значений объектам) последовательно сменяют друг друга при переходе от референциальной к автореференциальной системе. Первый порядок соответствует досовременной эпохе; это порядок имитации. Он исходит из дуализма видимости и сущности, однако между ними существует прямая связь: внешность отражает реальное положение вещей, одежда служит индексом положения в социальной иерархии. Второй порядок вступает в силу в период модерности; это порядок производства. Урбанизация и механизация сделали возможным массовое производство одежды, а модные вещи, изготовленные из качественных материалов, стали доступными не только для благородной верхушки общества, но и для более низких его слоев. В результате появилась возможность выглядеть статусно, даже не имея сколько-нибудь значимого социального статуса. Таким образом, при втором порядке сигнификации внешность маскирует реальное положение вещей. Третий порядок возник с наступлением эпохи постмодерна. Это порядок симуляции. Внешность больше никак не связана с реальным положением вещей. Сигнификация исчерпала себя; коммуникация уступила место соблазнению. Реальность сделалась искусственной, превратилась в бесконечное зрелище, причудливую игру знаков, которые больше ничего не обозначают. Даже религиозные и государственные символы заимствуются и перерабатываются в декоративные элементы, при этом востребованными оказываются только их эстетические достоинства, но не их символическая ценность. Фактически на этой стадии внешность творит реальность.

13. Пьер Бурдьё (1930–2002)

Автор этой главы Аньес Рокамора ставит перед собой цель показать, что работы Пьера Бурдьё представляют ценность не только для социологии, но и для исследований моды. Она знакомит читателей с ключевыми концепциями и понятиями его теории, такими как «поле», «культурный капитал», «габитус». Разбирая их, Рокамора обращается к статье «Кутюрье и его марка», написанной Бурдьё в 1970‐х годах в соавторстве с Иветт Дельсо (как нетрудно догадаться, она посвящена французской высокой моде, а точнее, полю производства высокой моды). По ходу рассуждений она ссылается и на другие работы французского социолога и отводит целый раздел обзору его книги «Отличие. Социальная критика суждения», в которой затронуты вопросы вкуса. Бурдьё настаивал на том, что вкусы отдельных людей и целых социальных групп необходимо рассматривать сквозь призму классовости, и напоминал о социальных и культурных факторах, влияющих на наши вкусовые суждения, в частности на вкус, проявляющийся в отношении к моде и в выборе одежды. Как и многие другие мыслители, чьи идеи обсуждаются в этой книге, Бурдьё стремился денатурализовать явления и установки, которые культура преподносит нам как естественные. В последнем разделе главы Рокамора демонстрирует, как можно реализовать потенциал содержащихся в работах Бурдьё теоретических предпосылок, анализируя современные феномены моды; она применяет концепцию поля и субполя, чтобы вникнуть в суть такого явления, как фешен-блоги. Она исследует взаимоотношения, сложившиеся между традиционным полем модной журналистики и этим недавно зародившимся субполем, чтобы пролить свет на изменчивую природу современных фешен-медиа.

14. Жак Деррида (1930–2004)

Деррида был одним из самых выдающихся мыслителей, продемонстрировавших потенциал лингвистики для развития гуманитарных теорий. Но в то же время он скептически относился к любым попыткам систематизировать такие теории. Именно упорство, с которым он настаивал на значимости языка для теории и вместе с тем на неоднозначности любой теории в силу неразрешимой запутанности языка, сделали его истинным столпом постструктуралистской мысли. Элисон Гилл взяла на себя труднейшую задачу убедить наших читателей в том, что идеи и методология Жака Деррида могут быть интегрированы в исследования моды. В посвященной этому главе приводятся примеры того, как модельеры критически деконструируют принципы создания одежды. Для начала Элисон Гилл старается выделить и обозначить ключевые аспекты деконструктивистской философии, заостряя внимание на том, как возникли концепции текста, следа и двойственного мышления. Затем она сопоставляет с философией деконструктивизма альтернативные подходы к модному дизайну, которые, будучи воплощенными на практике, превращаются в материальную метафору нестабильности, балансируя на грани провала. Во второй части главы Гилл рассуждает о том, что деконструктивизм в моде не ограничивается стремлением сойти с проторенного пути при моделировании одежды, но также бросает вызов устойчивым представлениям об авторстве и новаторстве и коренным образом меняет отношение к истории моды. Таким образом, Гилл приходит к выводу, что теоретические суждения Жака Деррида, касающиеся конструкции и деконструкции текста, могут помочь в осмыслении необычных экспериментов, которые уже много лет проводит модный дом Maison Martin Margiela, подвергая критическому анализу сами основания моды – принципы конструирования предметов одежды, традиции выбора и использования материалов, структуру костюма, техники изготовления. Образно говоря, в этой главе обсуждается вопрос, как перечеркнуть настойчивое стремление моды угождать коммерческой системе, которая культивирует идеализированные и эстетизированные представления о новизне, зрелищности, завершенности и технической безупречности и одновременно инспирирует сезонный круговорот коллекций – бесконечную гонку в головокружительном темпе, определяя предсказуемость взаимоотношений моды и времени.

15. Бруно Латур (р. 1947)

В этой главе Джоан Энтуисл знакомит читателей с исследовательским подходом, разработанным французским социологом Бруно Латуром. Работы Латура оказали значительное влияние на исследования науки и технологий (STS), в рамках которых особенно востребована и продуктивна предложенная им акторно-сетевая теория (ANT). Латур радикально пересмотрел главнейшие понятия, которыми оперирует социология, такие как «природа» и «культура». А акторно-сетевая теория изменила общепринятые представления о социальных акторах. В ANT словом «актор» может быть обозначен не только действующий субъект, человек, но любой объект, обладающий способностью работать или производить какие-либо действия. Акторами могут быть люди и не-люди, способные воздействовать на сети, в которые они интегрированы. Чтобы описать, как функционируют эти сети, или ассамбляжи, чем, собственно, и занимается Латур, необходимо детальное этнографическое наблюдение, именно поэтому ANT/STS было бы правильнее называть методологическим подходом. Несмотря на свой богатый потенциал, методики Латура почти не применялись за пределами сферы исследования работы научных лабораторий – до тех пор, пока идею ANT не подхватил Мишель Каллон, которого гораздо больше, чем лаборатории, интересовали рынки. Он разработал собственную теорию рыночных сетей, доказав, что любой рынок устроен по принципу ассамбляжа и функционирует за счет усилий и взаимодействия множества акторов человеческой и не-человеческой природы. В свою очередь, Энтуисл предположила, что и мы могли бы воспользоваться методикой Латура и Каллона, взглянув на систему моды как на совокупность акторных сетей, в том числе рыночных. Более того, она уже применяла ее в своей работе, исследуя специфические сферы внутри системы моды – модельный бизнес и работу байеров (специалистов по закупкам), о чем также рассказывает в этой главе.