Февраль – близнец ноября

Белой хватает на пять минут допросов и причитаний про дезинфекцию, потом она шипит, что живет через пару домов на другой улице, и у неё есть аптечка (потому что у Черного – нет). Брюнет заставляет её показывать дорогу в слегка грубой форме от обиды за недоверие – Белая так и не сказала, с кем подралась.

Однако это первый раз, когда он видит, где девушка живет. Квартира живет с владелицей в полной духовной идиллии: странная планировка со слишком узким коридором, паркет в разводах, превратившаяся в столовую спальня, старые ящики темного дерева и висящих ручек – такой древний антиквариат. И единственная картина «Крик» Мунка на стене, намного бледнее, чем ей предположено быть.

У Белой аптечка на самой высокой полке, которую она толком и достать без помощи не может; Черный усаживает её на темно-бурый скрипучий диван и просит не двигаться.

– Я скоро уеду, – её голос посажен, нервами, сигаретами, долгим молчанием – не важно, круги под глазами явно были многослойными, а туман во взгляде – застоявшийся.

– Надолго? – Интересуется Черный, смачивая перекисью вату.

– На очень долго.

– Зачем?

Белая тяжело вздыхает, опаляя выдохом пальцы брюнета.

– Думаю, если ничего не меняется, ты должен изменить что-то сам.

– А я? – Черный глядит на неё во все глаза – Я не перемена?

Она все-таки улыбается, и на этот раз ласково, по-доброму, с крошкой жалости; бессильно проводит ладонью по затылку парня, который никак не может отойти от ощущения мягкости чужой кожи, с которой плавно стирал кровь. Белая кажется почти прозрачной, когда шепчет:

– Я говорила совсем не об этом… Черный.

Тот закрывает глаза плотно, и пытается представить Белую в грохочущим по рельсам поезде: сидит обязательно у окна в задумчивой позе, глотает взглядом пейзажи вместо лиц, не обращает внимания на попутчиков. Это определенно красивая картина и красочный, полный надежды этюд.

Когда с ватой, пластырями и признаниями покончено, Белая слегка тянет Чанеля за край воротника и кивает ему на стол.

– А у меня, – она показывает на валявшуюся рядом с зажигалкой колоду карт, – смотри, что есть/

Они сидят друг рядом с другом под пледом глубокой ночи, прислонившись к металлическому забору, ограждающему дорогой ночной клуб, куда их ожидаемо не пустили. Но, несмотря на это, даже на улице была слышна громыхающая из него музыка.

На Белой сегодня какой-то праздник – белый пиджак на черную майку и туфли цвета осенних листьев, а на макушке – те самые черные очки, которые Черный решил ей подарить, как самому нуждаещемуся в помощи (и понятие «на память» тут не причем). Белая вертит в пальцах колечко от брелка, иногда продевает в него палец и спрашивает: «это похоже на серебро?»

Черный просит не переживать из-за того, что они не попали внутрь, а в ответ ему летит цитата из еще одного знакомого фильма: «Только людям, не умеющим веселиться, нужно специально отведенное место для веселья».

Звезд сегодня так предательски не видно, потому что на небо накатили долгожданные тучи и до сих пор капризничают, пуская вниз лишь слабую морось.

– Какое сегодня число? – спрашивает Белая, поднимая голову.

– По-моему, двадцатое.

Опершись макушкой о металлический прут, она прищуривается – точно думает и сейчас начнет что-то рассказывать. Черный улыбается не забавному поджатию губ девушки, а своему «щелчку» на какое-то его действие, жест, мимику.

– Я тут подумала, – «я же говорил», – интересно, каково людям, родившимся двадцать девятого февраля. Празднование дня рождения раз в четыре года. Можно шутить о медленном взрослении.