Счастливы когда-нибудь

Глава 2
Успех

Прежде чем мы перейдем к этому нарративу, предлагаю вам два вопроса. Пожалуйста, запишите ваши ответы, и мы вернемся к ним в конце первой части книги.

Прочтите следующие утверждения и выберите, что больше подходит для вас:

Жизнь А. Ваша работа имеет очень высокий статус, и люди уважают вас за это. Вы часто чувствуете себя несчастным.

Жизнь Б. У вас обычная работа, которая не пользуется особым уважением. Вы почти никогда не чувствуете себя несчастным.

Прочтите следующие утверждения и укажите, что бы вы выбрали для вашего друга:

Жизнь А. Работа вашего друга имеет очень высокий статус, и люди уважают его за это. Он часто чувствует себя несчастным.

Жизнь Б. У вашего друга обычная работа, которая не пользуется особым уважением. Он почти никогда не чувствует себя несчастным.

После попытки самоубийства Стивен Фрай заявил, что его эмоциональный надлом возник потому, что он «стремился к успеху, забывая обо всем остальном, воображая, что это приведет к счастью»^[51]. Сейчас мы обратимся к нарративу достижения, который заставляет нас без конца стремиться к успеху и статусу. Успех может выражаться в различных формах, но большинство людей фокусируются на многообещающей карьере или «хорошей» работе. Это самые очевидные показатели успеха. В США примерно две трети молодых людей в возрасте от 18 до 34 лет в опросе согласились с тем, что быть успешным, имея высокооплачиваемую должность или профессию, – «одно из наиболее важных достижений» или «очень значительно» для их жизни, причем число согласных с таким утверждением молодых женщин больше, чем мужчин^[52].

Работа

Главная составляющая нарратива успеха – это наличие работы, так что давайте посмотрим, какой эффект дает обладание работой (любой) по сравнению с состоянием безработного. Отсутствие работы сказывается на удовлетворенности жизнью в столь же значительной степени, как коэффициент сказывается на переменных^[53]. Безработица сильно бьет по удовлетворенности жизнью и наводит на мысли, что впереди уже не будет ничего хорошего. Чувство удовлетворенности жизнью уже полностью не восстановится от удара, нанесенного потерей работы, даже когда человек вновь ее обретет. Безработица также резко снижает уверенность человека в себе и его ощущение безопасности, особенно если потеря работы происходит не один раз^[54].

Существуют сведения, что более высокий уровень безработицы в масштабах нации отрицательно отражается на чувстве счастья работающих людей, но положительно – на ощущении удовлетворенности жизнью людей, не имеющих работы, и (в некоторых исследованиях) это особенно характерно для мужчин^[55]. Такой результат доказывает, что работающие боятся лишиться места, тогда как безработные, видя вокруг все больше людей в таком же положении, уверяются в том, что их действия правильны. Это опять-таки иллюстрирует власть социальных норм, которые, если говорить о занятости, больше воздействуют на мужчин, нежели на женщин, возможно, из-за того, что исторически именно мужчины считаются кормильцами семьи.

Есть разные выводы касательно опыта ежедневной жизни безработных в сравнении с теми, кто обеспечен работой. Ряд исследований показывает одинаковый уровень испытываемого счастья у людей этих двух категорий, потому что безработные не выполняют некоторые утомительные, рутинные рабочие обязанности^[56]. Исследование, проведенное в Германии, обнаружило, что потерявшие работу довольны появившимся у них свободным временем, которое можно провести с семьей или уделить хобби^[57]. Но вся эта аналитика не учитывает, насколько полные и правдивые ответы дают как работающие люди, так и безработные. Примечательно, что исследования не принимают в расчет и дополнительное ощущение смысла жизни, связанное с работой. Как свидетельствуют среди прочих и мои собственные изыскания, многие люди оценивают свою работу как очень значимую^[58]. Так может ли быть такое, что имеющие работу люди не всегда счастливее безработных, но зато они чувствуют, что приложение их усилий имеет смысл?

Наши исследования данных ATUS, упомянутые в главе 1, показывают, что безработные в среднем испытывают не меньшее чувство собственной значимости, чем работающие^[59]. Здесь, как показал анализ Алана Крюгера, довольно велико гендерное различие^[60]. Обнаружилось, что женщины, не имеющие работы, больше заняты домашним хозяйством, чем мужчины в аналогичном положении, и женщины считают ведение хозяйства важным. Безработные мужчины уделяют домашним делам меньше внимания и считают их не столь важными в сравнении с работой. Женщины, которые объясняют отсутствие у них работы не заботами по дому, а чем-то другим, также считают хозяйственные дела относительно менее важными, но это не является однозначным указанием на то, что безработные несчастны. Кратко говоря, вам не нужна работа, чтобы быть счастливыми, но она необходима, чтобы вы считали себя счастливыми. И если вы мужчина, вам требуется работа, чтобы придать значимость своей деятельности, даже если вы параллельно занимаетесь домашними делами.

То, что безработица делает некоторых людей несчастными, согласуется с подходом «этого достаточно» применительно к социальному нарративу успеха. Желание иметь работу вряд ли можно рассматривать как одержимость идеей успеха. Для «успешности» важна не работа сама по себе, а «хорошая» работа и карьера. Поэтому давайте более пристально посмотрим на то, какой бывает работа.

Род занятий

Одной из причин, почему я приступил к написанию этой книги, стала реакция на историю, рассказанную в «Счастье по расчету». История была такая:

Несколько недель назад я ужинал с одной своей подругой, с которой мы знакомы уже много лет. Она работает в престижной медиакомпании. Практически весь вечер она жаловалась на то, как несчастна на работе, как ее замучили начальник и коллеги. Когда ужин закончился, она без тени иронии заявила: «Конечно, мне нравится работать в MediaLand».

Данный рассказ ярко иллюстрирует очень распространенный внутренний конфликт между социальным нарративом успеха с его ценностями статуса и признания на работе и личной удовлетворенностью работой, которая зависит только от статуса профессии, и то лишь в случае, если на это обстоятельство обращают внимание. Моя подруга испытывала мучения на работе и страдала от бесцельности, однако высказанное ею недовольство оказалось совершенно с этим не связано. Работа, делающая нас несчастными, не является хорошей, но мы можем подстроиться, если она обеспечивает нам высокий статус. MediaLand – компания, в которой моя подруга всегда хотела работать, ее родители гордились ею, а друзья немного завидовали. Таким образом, нарратив, который она создала сама для себя, имел истоки в более широком социальном нарративе статусности. Я не планировал делать из «Счастья по расчету» книгу, «которая заставит вас бросить работу», как охарактеризовал ее журнал New Statesman. Я написал об этом для своей подруги (в конечном счете) и для читателей, с которыми общался.

Глава юридической фирмы, с которым я беседовал о своей книге, попросил, чтобы я не предлагал его сотрудникам оставить работу (эту просьбу, конечно, следовало бы проигнорировать…). В моей практике еще не было встреч с группой флористов, но если бы такая встреча состоялась, то я почти уверен, что их начальник не стал бы уговаривать меня не намекать его сотрудникам на возможность смены профессии. Хорошо, у юристов, вероятно, больше альтернатив для выстраивания карьеры, нежели у флористов, но все равно удивительно, с учетом истории о MediaLand, слишком сильное беспокойство, как бы юристы не уволились со своей работы.

Существующий социальный нарратив статусности предполагает, что профессия юриста «лучше», чем профессия флориста. И, казалось бы, именно флорист должен с большей вероятностью рассматривать возможность смены работы, нежели юрист. Первому не хватает экономического статуса, тогда как у второго его с избытком. Но история с MediaLand напоминает нам также о другом измерении, в котором одна работа может оказаться «лучше» другой. И в этом измерении, где важно, насколько счастливым работа делает человека изо дня в день, флористы обладают лучшей работой по сравнению с юристами. 87 % флористов утвердительно ответили на вопрос, счастливы ли они, а среди юристов назвали себя счастливыми лишь 64 %. Эти данные я обсуждал в своей предыдущей книге, они получены в рамках исследования 2012 года «Город и цех» (City and Guilds), в ходе которого были опрошены 2200 представителей самых разных профессий (опрошенные в 2013 году миллениалы дали сходные ответы)^[61].

Более свежие данные подтверждают, что в профессиях, которые принято считать наиболее «успешными», не стоит искать счастливых людей. В 2014 году Британский аналитический центр Legatum Institute опубликовал доклад, где сопоставлены информация из исследования «Часы и доход» (Hours and Earnings), проведенного в 2013 году, и данные Службы национальной статистики Великобритании за 2011–2013 годы^[62]. Составители доклада стремились понять, какие профессиональные группы получают больше всего денег и какие больше других удовлетворены жизнью. Руководители и иные высокопоставленные официальные лица предсказуемо получали наибольшее вознаграждение, но они не были сильнее удовлетворены жизнью, чем их секретари, зарабатывающие намного меньше. В число других профессий, чьи представители оказались счастливее, чем можно было бы предположить исходя из их банковских счетов, вошли священники, фермеры и фитнес-инструкторы. Эти люди могут быть вполне успешными (и к тому же получать большое удовольствие от своей работы, если судить по фитнес-инструкторам, которых я знаю).

Здесь не исключены искажения, связанные с «эффектом отбора». Скажем, люди, выбравшие профессию флориста, могли быть изначально более счастливыми, чем решившие заняться юриспруденцией. Будущие флористы также могут находиться под меньшим влиянием нарратива успеха, чем будущие юристы. Чтобы получить более точную информацию, нужно изучать одних и тех же людей на протяжении длительного времени. Кроме того, интересно выяснить, есть ли разница в стремлении к признанию среди людей, которые выбирают работу, ассоциируемую с признанием в обществе. Можно ожидать, что многие из выбравших карьеру юриста больше заботились о том, как их станут оценивать другие, нежели выбравшие что-то вроде «быть просто флористом».

При этом у профессий, подобных флористике, есть особенности, которые больше способствуют счастью, чем работа в юридической компании. Например, общение с природой, возможность увидеть результаты своего труда, наличие вокруг людей, которые хотят быть с вами, и, наконец, чувство, что вы можете контролировать свою загруженность работой. Согласно докладу Legatum Institute, более четырех из каждых пяти флористов заявили, что могут оттачивать свое мастерство каждый день. Поэтому я считаю, что между юристами и флористами существует разница в ощущении счастья, вызванная «целительным эффектом» профессии. То же самое касается духовенства, фермеров и фитнес-инструкторов. Фокусируясь на ежедневном опыте выбранной нами работы, мы помогаем себе избежать ненужной боли и бесцельности, которые часто сопровождают следование нарративу, описывающему, какой должна быть «хорошая» работа.

Рабочее время

Нарратив достижения касается не только непосредственно работы, которая у нас есть, но также затрачиваемого на нее времени. Предполагается, что мы должны работать дольше и дольше, становясь таким образом богаче и «успешнее». Экономический рост в течение ХХ века ассоциировался с более упорным трудом. Те, кто зарабатывает больше и имеет более престижную работу, как правило, берут на себя больше ответственности и дольше находятся на работе. Становясь богаче, мы все сильнее ощущаем необходимость идти в ногу со временем. Известный британский экономист Джон Мейнард Кейнс предсказывал, что вы прочтете эту книгу либо в один из двух рабочих дней в неделю, либо в один из пяти дней, когда вы станете загорать, играть в гольф или смотреть телевизор. Он предсказывал, что неуклонный рост экономики увеличит свободное время человека. Кейнс был прав во многом, но не в этом вопросе.

По мере роста дохода мы начинаем все больше думать о доходе, который мы не получили в нерабочее время. И мы работаем еще интенсивнее, чтобы извлечь выгоду из растущей ценности своего времени. Ведь время – деньги. Кроме того, согласно результатам исследований, восприятие времени как денег уменьшает удовольствие от отдыха. Поэтому неудивительно, что ежедневное счастье в США в реальности меньше у тех, чей доход выше, в сравнении с людьми, располагающими средним доходом. На удовольствия просто нет времени, когда вы используете каждую минуту, чтобы стать богаче.

Вместе с деньгами приходит статус. Те, кто занимают высокие посты, зачастую расценивают свой длинный рабочий день как доблесть. Например, глава Apple Тим Кук не так давно рассказал журналу Time, что он приступает к рассылке электронных писем коллегам в 4:30 утра и что первым приходит в офис и последним оттуда уходит. Начиная с 1970-х годов, когда доход не столь зависел от количества отработанных часов, постепенно люди с высоким доходом стали работать все дольше по сравнению с теми, у кого доходы ниже. И получилось, что, вопреки предсказанию Кейнса, сегодня длинный рабочий день – это характерная черта, определяющая принадлежность к элите. Сверхбогатые люди оправдывают свое положение на социальной лестнице беспрерывной работой, превращая в фетиш собственную склонность к постоянной занятости. Они получают высокие зарплаты, но они их и заслуживают, не так ли?

По данным исследования использования времени в США, счастье и осмысленность в наибольшей степени испытывают те, кто работает от 21 до 30 часов в неделю, тогда как у отдающих работе больше времени появляется недовольство, которое растет пропорционально увеличению количества занятых трудом часов. И эти результаты не зависят от пола. Если посмотреть, какие факторы приводят к тому, что человек попадает в 1 % самых несчастных, выявленных Службой национальной статистики Великобритании, то Алина Велиас уверяет, что это более длинный рабочий день (см. начало текущей главы). В среднем самые несчастные из 1 % работают на пару часов дольше тех, кто в эту группу не входит. Напомним также, что заработок менее £400 в неделю тоже один из факторов «несчастья», так что многим имеющим невысокую зарплату нужен компромисс между тем, чтобы заработать достаточно денег и в то же время не довести себя до могилы.

Продолжительность рабочего дня для тех, кто придерживается принципа «этого достаточно», зависит от конкретных обязательств и личных устремлений. Кто-то вполне сознательно выбирает длинный рабочий день. Некоторые так любят свою работу, что хотят проводить на ней столько времени, сколько вообще возможно. Я сам периодически чувствую трудовой азарт, особенно когда пишу книгу, и у многих моих коллег все точно так же. Однако такой вариант – довольно большая редкость и везение.

Гораздо больше людей выбирает длинный рабочий день, потому что социальный нарратив очень убедителен. Подавляющее число неоплачиваемых переработок (возможно, и оплачиваемых тоже) – результат попыток добиться прогресса в работе, а не подспудной радости труда или желания достичь важной цели. Продолжительный рабочий день свойствен многим отраслям, от банковского дела, рекламы и юриспруденции до образовательной сферы и других общественно значимых занятий, а также это относится и к плохо оплачиваемым профессиям в области искусства. Существует значительное давление на сотрудников, и из-за этого люди появляются на работе раньше, а покидают ее позже.

Мне довелось участвовать в телешоу «Сделать или сломать?» (Make Or Break?) на пятом канале. Типичный съемочный день длился порядка 16 часов, от момента выхода из отеля и до возвращения в него, и это продолжалось шесть дней в неделю в течение месяца. Я не прошу вас сочувствовать мне, хотя быть телеведущим едва ли не худшая работа в мире, и четырехчасовая поездка в минивэне по грязным дорогам, чтобы посидеть на жаре мексиканского лета в ожидании съемок, – предприятие настолько плохое, насколько это вообще возможно для нетерпеливого парня, тающего при температуре выше 20 градусов Цельсия. Долгие рабочие дни оправдывались тем, что «это же телевидение», подобно тому как исторический прецедент и ожидания промышленности оказались достаточным объяснением для необходимости переработок. Считается, что нужно почитать за честь провести томительные часы на телесъемке, хотя это плохо сказывается на ощущении счастья и, подозреваю, на продуктивности работы тоже.

Мы все больше времени проводим на работе, и доля «выгорающих» за последние годы сильно увеличилась. Согласно опросу 9000 человек, чья профессиональная деятельность связана с финансами, в Гонконге, Лондоне, Нью-Йорке и Франкфурте, их типичная рабочая неделя длится 100 часов (данные EFinancialCareers)^[63]. Почти 20 % опрошенных заявили, что они «выгорели полностью». Регулярно появляется информация о самоубийствах среди японцев, отдающих работе многие часы. Сотрудники японских фирм часто работают на износ, тем самым подводя себя к смерти. Этот феномен получил название «кароси», то есть смерть от переработки. Недавнее исследование BBC обнаружило, что почти в четверти японских организаций есть сотрудники, ежемесячно перерабатывающие более 80 часов, – а это порог, за которым шансы умереть очень сильно вырастают.

Переломный момент для выгорающих зависит от конкретного человека. Двадцатичасовой рабочий день кому-то может показаться легким бризом, если ему достаточно четырех часов сна, но для того, кому требуется спать девять часов, такая нагрузка окажется непомерной. Мы должны принимать во внимание индивидуальные различия, а не устанавливать один стандарт для всех. Если вы лично как руководитель фирмы способны работать по двадцать часов кряду, это отнюдь не означает, что ваши сотрудники тоже могут или должны поступать так же. Средние значения могут оказаться полезны для лиц, определяющих трудовую политику, поскольку помогают информировать нас о ее влиянии на большие группы людей. Но нам нужно стараться учитывать индивидуальные особенности там, где возможно. Нахождение баланса – это, вероятно, лучшая отправная точка, а выбор переработать или «недоработать» (с соответствующим повышением или понижением зарплаты) целесообразно оставить за сотрудниками.

Исследования показывают, что баланс между работой и личной жизнью особенно значим для женщин^[64]. Несмотря на их возрастающую роль как работников, женщины с детьми по-прежнему считают главным дом, а не офис, в отличие от мужчин^[65]. Даже если женщина работает, от нее все равно ожидают выполнения домашних дел и заботы о детях в большей степени, чем от мужчин, и сами женщины чувствуют обязательство заниматься этим. В некоторых из своих научных публикаций я приводил информацию о том, что более долгий путь на работу и обратно коррелирует с более низким уровнем психического здоровья среди замужних женщин, тогда как среди мужчин и одиноких женщин обнаруженная связь гораздо слабее^[66]. Почти наверняка это объясняется тем, что замужние женщины до сих пор берут на себя по возвращении с работы львиную долю хозяйственных забот, а у мужчин обычно нет такой большой дополнительной нагрузки.

Классовый потолок

Мы знаем, что представителей рабочего класса дискриминируют на рабочем месте начиная с первого дня. Фонд социальной мобильности при проведении интервью с сотрудниками 13 крупных британских бухгалтерских, юридических и финансовых компаний выяснил, что от претендентов на должность, окончивших государственный вуз, требуются более высокие оценки, чем от претендентов – выпускников частных вузов^[67]. При этом в частных вузах получить высокую оценку легче, поскольку там более благоприятные условия для сдачи экзаменов, чем в государственных.

Даже если какой-то выходец из рабочего класса добивается приема на работу, ему это не особо поможет. Как считают мои коллеги из LSE, в настоящее время существует разница на уровне примерно 17 % в зарплате между выходцами из среднего и рабочего класса в таких престижных профессиональных областях, как юриспруденция, медицина и финансы. Эти данные получены в результате опросов приблизительно 100 000 человек, участвовавших в 2014 году в Обследовании рабочей силы, самом значительном исследовании на тему занятости в Великобритании^[68]. Оно показывает, к какому классу принадлежат люди, работающие в указанных областях, и то, как их доход варьируется в зависимости от происхождения (вне связи с тем, были их родители на высоких должностях или нет). Оказывается, что разрыв в доходах примерно равен разнице в зарплате мужчин и женщин. Но если «стеклянный потолок» привлекает значительное внимание прессы, что, конечно же, правильно, то «классовый потолок» практически не обсуждается. LSE, как и большинство современных институтов, проводит равную политику в отношении представителей разных полов и рас, однако, опять-таки как большинство современных институтов, не принимает в расчет классовое происхождение при найме на работу.

В 2017 году было весьма интересное обсуждение, кто на BBC в Великобритании получает наиболее высокие зарплаты. Речь в основном шла о разнице зарплат мужчин и женщин. Особенно впечатляет, что наиболее высокооплачиваемый мужчина (Крис Эванс) получает более £2 млн в год, тогда как самая высокооплачиваемая женщина (Клаудиа Уинкльман) – менее £500 000. Также говорилось о недостаточной представленности этнических меньшинств среди тех, кто зарабатывает свыше £150 000 в год. Это, несомненно, очень серьезные проявления неравенства, нуждающиеся в обсуждении. Но не было уделено никакого внимания тому, что примерно половина самых высокооплачиваемых ведущих окончили частные учебные заведения. Я обратил внимание на этот факт благодаря Льюису Гудоллу из Sky News, но у нас очень мало журналистов, подобных ему, кто бы задумывался о классовом неравенстве.

Хотя организации и СМИ часто в упор не видят классовых проблем, барьеры на входе в профессии среднего класса достаточно хорошо задокументированы. Для целей этой книги я хочу сосредоточиться на ожиданиях, которым должен соответствовать выходец из рабочего класса, чтобы быть успешным в среде, где доминирует средний класс. Это очень пагубный барьер, не позволяющий детям рабочих получить профессию среднего класса или зарабатывать столько же, сколько его представители.

Чтобы быть успешным на «хорошей» работе, обычно надо выделяться из толпы, а это для среднего класса более привычно, в отличие от людей из рабочего класса, которые предпочитают быть как все^[69]. Исследования показывают, что люди, стоящие выше на социальной лестнице, занимают более независимую позицию, тогда как находящиеся на нижних ступенях склонны к групповому мышлению^[70]. Например, во время короткого общения с незнакомым человеком в лаборатории обладатель низшего (по его собственным словам) социально-экономического статуса подавал сигналы «вовлеченности» (кивал и смеялся), а обладатель более высокого статуса по большей части демонстрировал «отвлеченность» (машинально что-то чертил в блокноте)^[71]. Проявляемые представителями рабочего класса признаки «вовлеченности» в общение позволяют им лучше понять собеседника.

Другое исследование также показало значимость социального окружения для людей из рабочего класса. В одном из экспериментов на улицах Нью-Йорка остановили 61 человека и дали всем Google-очки, а потом попросили пройти примерно один квартал^[72]. После прогулки участников эксперимента спросили, к какому социальному классу они себя относят. Соотносившие себя с более высоким классом реже смотрели на других людей. Было проведено еще несколько аналогичных экспериментов, и результаты оказались такими же. Чем выше вы находитесь на социальной лестнице (по вашему мнению), тем меньше вас заботит, что происходит вокруг.

Считается, что представители рабочего класса лучше приспосабливаются к социальному окружению, поскольку им надо больше получить от других людей, чем представителям среднего класса^[73]. Когда ресурсов мало, возникает реальная потребность уметь зависеть от других, а также понимать, в чем другие могут зависеть от тебя. Следовательно, представителям рабочего класса выгодно быть более внимательными к окружающим. Если вы заметили, что у кого-то проблемы, то другие с более высокой долей вероятности заметят проблемы, возникшие у вас. Однако эта присущая представителям рабочего класса особенность мешает им в тех профессиях, где важны более индивидуалистические ценности среднего класса.

Хотя эмпатия (способность сочувствовать другим) не всегда хороша в контексте альтруизма (мы увидим это в третьей части книги), на работе она может стать значительным преимуществом. Многие ученые показали, что эмпатия – одно из базовых качеств, необходимых хорошему лидеру^[74]. Настрой на мысли и поступки других позволяет лидерам прогнозировать возможные последствия различных действий и событий. Также это помогает руководителям ставить сотрудников на должности, которые больше им подходят в плане навыков и профессиональных потребностей, добиваясь повышения эффективности труда. Вдобавок чуткий лидер дает работникам почувствовать ценность их труда, а это важно для того, чтобы подчиненные были удовлетворены работой. И если компании игнорируют свойственную выходцам из рабочего класса эмпатию, это может негативно сказаться на конечном результате их работы.

Кроме того, представители рабочего класса более чувствительны к социальным и экологическим угрозам, поскольку были воспитаны в условиях недостатка ресурсов. Так, у детей из рабочего класса отмечалось повышение пульса и кровяного давления в неоднозначных и угрожающих социальных ситуациях – например, когда кто-то рассмеялся после их ответа в классе или когда их не пригласили на вечеринку^[75]. Такая настороженность в целом считается плохим явлением, но повышенная бдительность может иметь свои выгоды, особенно в организационном контексте, хотя научная литература пропустила этот факт из-за того, что сфокусирована в основном на негативных моментах. Возможно, если бы рабочий класс имел большее представительство в банковских структурах, то благодаря его бдительности удалось бы смягчить экономический спад во время финансового кризиса, вызванного принятием чересчур рискованных решений.

Из соображений эффективности и справедливости, а в конечном счете – для счастья, нам нужно устранять классовую дискриминацию и медленно, но верно стирать границу между социальными классами, так же как мы поступаем с гендерными и расовыми различиями. Это может поначалу усилить напряженность в отношениях между группами, однако классовые различия вполне реально использовать для достижения общего блага. Например, было обнаружено, что работа над общей задачей объединяет людей разного происхождения и снижает предвзятость в их восприятии друг друга^[76]. Совместная деятельность также помогает развитию взаимного общения – чем чаще мы видим людей, тем больше проникаемся к ним симпатией. Работодателям стоило бы учитывать все это при решении проблем, в том числе связанных с различием социальных групп, если они хотят получить более эффективный и спаянный коллектив, в котором каждый участник, а не только избранные, будет оценен за его уникальный вклад в общее дело. Ведь в результате все станут счастливее.