Неистовый скальпель

Основано на реальных событиях. Сведения о некоторых получены у знаменитого хирурга В. П. Демихова. Автору довелось присутствовать на невероятных экспериментах, прославивших этого медика на весь мир, но он оставался почти безвестным в собственной стране. Ибо сказано: «Нет пророка в своём Отечестве»…

© Пётр Геничев, 2021

© Геннадий Петров, 2019

ISBN 978-5-4496-1313-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пёсьи головы

I

Бассейн обрывался… никуда. Его дальний бортик, обтянутый прозрачной плёнкой голубой воды, служил едва различимой границей, за которой с высоты птичьего полёта распахивался бескрайний аквамарин умиротворённого океана. Трепетное единение морской стихии и неба нарушал дрожащий силуэт белоснежного пассажирского теплохода; британский многопалубный лайнер покинул порт Кейптауна пару часов назад.

Как и морская гладь, всё вокруг излучало спокойствие, солидность, навевало благолепие, гармонировало с небольшой роскошной виллой, и ничуть не хуже – с тщательно ухоженным садом, напоминавшим, скорее, английский мини-парк.

В шезлонге на каменной площадке бассейна возлежал поджарый загорелый мужчина лет сорока пяти. Он был в жёлтой футболке и светло-серых «бермудах». Солнечные очки живописно примостились на его высоком, «сократовском» лбу. В досягаемости вытянутой правой руки – передвижной столик с прохладительными напитками, початыми бутылками джина и виски. С левой стороны шезлонга возвышалась стопка англоязычных газет и журналов.

Джентльмен лениво перелистывал толстую ЮАРовскую газету «Меркьюри» (The Mercury). Из транзисторного приёмника на круглом столе под большим белым зонтом негромко лились модные песни «Ливерпульской четвёрки».

Из-за буйно цветущих вечнозелёных кустов, обступивших прямоугольную площадку бассейна, бесшумно возник пожилой чернокожий слуга в синем комбинезоне садовника. В руках он держал большой поднос с ворохом разноцветных конвертов.

Негр деликатно кашлянул.

– Откуда сегодня письма, Джейкоб? – не поворачивая головы, осведомился хозяин виллы.

– Почти все из Европы, сэр. Но есть несколько десятков из Японии, Канады и Америки.

– А из России?

– Нет, мой господин, сегодня тоже не принесли. Зато есть одно аж из Советского Союза. На конверте налеплено много каких-то странных почтовых марок…

– Что же ты молчал, Джейкоб?! Давай его сюда.

Бой аккуратно положил охапку писем на площадку и начал быстро их перебирать.

– Секундочку, мой господин. Вот оно – из Москвы. «Мистеру Кристиану Барнарду».

Адресат нетерпеливо выхватил из рук садовника измятый конверт неопределённого цвета. Мигом вскрыл, проигнорировав ножницы, услужливо протянутые Джейкобом, и погрузился в чтение.

К бассейну подошёл похожий на хозяина виллы, но более молодой джентльмен.

– Привет, Крис!

– Привет, Мариус. Располагайся и выпей чего-нибудь; озверевшее солнце сегодня палит особенно нещадно, такого лета я что-то не припомню. – Он с видом победителя поднял над головой листок бумаги. – Пришло наконец-то долгожданное послание от Владимира. Говорил же тебе, что русский академик обязательно откликнется на такое событие. Ведь я не раз публично называл его своим учителем. А с некоторых пор это дорогого стоит.

– Да уж! За один день ты стал мировой знаменитостью, куда там голливудским звёздам!

– Ладно, не перебивай старших, не ёрничай, и тем более не завидуй – у тебя ещё всё впереди, многому у меня успеешь научиться. Увы, в письме из Москвы всего несколько фраз. Скупо, конечно. Но, при скромности и сдержанности русского кудесника скальпеля, и это немало. Тем более что ему наверняка пришлось обратиться к переводчику, а я замечал, что он избегает просить кого бы то ни было даже о пустяке.

– Ну и о чём письмо от твоего далёкого русского друга, если не секрет?

– Какие могут быть секреты от единственного родного брата!

Вот что пишет Владимир: «Дорогой Кристиан! Позвольте поздравить Вас с огромным успехом. Я искренне радуюсь Вашему достижению, означающему подлинный прорыв в области практической медицины. Уверен, Вы спасёте ещё много обречённых людей. Не останавливайтесь на достигнутом и ни в коем случае не пасуйте перед трудностями. Помните: то, что сегодня в нашей профессии кажется фантастическим и абсолютно не достижимым, завтра станет рутиной. Старайтесь и впредь быть первым. Жму руку».

И постскриптум: «Я узнал, что Вы публично назвали меня своим наставником. Спасибо, но теперь мне бы не помешало поучиться у Вас. Искренне Ваш, Владимир Дементьев». Подпись и дата: 17 декабря 1967 года.

Мариус бросил кусочек льда в стакан, плеснул джина, добавил тоника, удобно устроился в плетёном кресле и, с наслаждением пригубив напиток, заметил:

– Краткость, конечно, сестра таланта – кто бы спорил. Но послание, на мой взгляд, звучит суховато… Даже сдержанные британцы проявили гораздо больше эмоций, когда весть из Кейптауна достигла их острова.

Кристиан пропустил слова брата мимо ушей, продолжая задумчиво разглаживать листок.

– До Москвы дозвониться почему-то труднее, чем, наверное, до Антарктиды, которая, правда, к нам гораздо ближе. Но я сегодня же наберусь терпения и попытаюсь: очень хочется поблагодарить академика за тёплые слова.

– Разве он понимает по-английски?

– Не беда, поймёт хотя бы по тону моих слов.

А сейчас надо выбрать красивую рамку. Хочу поместить его письмо в моём кабинете рядом с поздравлениями от президентов, премьер-министров и прочих великих деятелей.

Эй, Джейкоб! Отправь-ка водителя в хороший художественный салон. Пусть там ему покажут рамки из натурального дерева ценной породы, самые дорогие. Для документа размером двадцать два на пятнадцать сантиметров, и обязательно с качественным стеклом.

Из приёмника полилась битловская A Day In The Life («Один день в жизни»).

Кристиан оживился:

– Братец, прибавь-ка звук! Эта песенка появилась совсем недавно, но успела стать одной из моих любимых. Когда её слышу, становится легче на душе – будто бабочки порхают.

– Наверняка легче и на сердце. На сердце величайшего кардиохирурга современности! – засмеялся Мариус.

И охотно повернул кругляш на радиоприёмнике до самого упора.

II

…В тускло освещённом помещении мастерской Школы фабрично-заводского ученичества из чёрной картонной «тарелки» звучала задорная мелодия композитора Исаака Дунаевского «Легко на сердце от песни весёлой». В 1934 году она била рекорды популярности в Советском Союзе.

Над небольшим токарным станком склонился вихрастый юноша, почти подросток, в замасленном халате тёмно-синего цвета и самодельных защитных очках. К нему подкрался наголо остриженный такой же чумазый парень. Вытирая руки промасленной ветошью, он звонко крикнул:

– Суши вёсла, Вовка! Пора по домам. Заработались тут.

– Да подожди полчасика, вот закончу эту деталь…

– Опять свои груши точишь? Неужели не надоело? На что только тратишь молодые годы!

В разговор встрял появившийся из-за спины парня пожилой мастер с прокуренными «чапаевскими» усами.

– И чего ты пристаёшь к человеку, Митька? Прямо как банный лист сам знаешь, к какому месту. Володя вытачивает не грушу, а сердце. Навроде протеза. Может, кому и пригодится. Для такой детали требуется очень тонкая работа, а у Дементьева золотые руки и соколиный глаз. Попомни моё слово, он далеко пойдёт, в отличие от тебя, лоботряса. Токарь – важная, но, как бы это сказать, начальная специальность. Надеюсь, доживу до того дня, когда наш Вовка чем-нибудь прославится, и я буду гордиться, что обучал его в Школе ФЗУ…

– Ну-ну, Ефимыч, за мечты деньги не берут. А что ж ты, будущий Кулибин, не сказал мне, что мастеришь сердце? Неужели человеческое? Давай помогу – две руки хорошо, а четыре лучше.

– Да это пока просто так, баловство. Если не справлюсь – позову тебя на подмогу. Да и Ефимыч всегда готов что-то дельное подсказать. От вас у меня секретов нет, и никогда не будет. Просто не люблю бежать впереди паровоза.

– А вообще-то, Вовка, если откровенно – не верю я в твою затею. Это как же должно получиться – вынул настоящее больное сердце, мясное, вставил стальное, протезное, заштопал живого человека, и он побежал на работу в цех или кочегарить на паровозе, как ни в чём не бывало? Такое никак невозможно. По радио недавно сказали – сам слышал! – что природу не обманешь. Я считаю так: каждому ребёнку сердце делают папка с мамкой. И не на токарном станке! – парень расхохотался и хотел добавить ещё чего-нибудь посолонее.

Но Ефимыч предостерегающе покачал головой, пряча улыбку в усы.

III

В прозекторской в старом здании МГУ на Моховой улице в то утро мигом образовалось настоящее столпотворение – яблоку негде упасть.

В центре помещения, на оцинкованном столе, лежала «распятая» дворняга с тщательно выбритой и обильно вымазанной раствором йода грудью. Тело крупного животного, опутанное трубочками разного диаметра и проводами разного сечения, замерло под действием глубокого наркоза.

Студенты расступились перед престарелым профессором в старомодном круглом пенсне, белом халате и такой же шапочке, смешно надетой набекрень.

Покряхтывая, он с трудом взобрался в высокое деревянное кресло, чтобы тесно окружившие стол парни и девушки не мешали наблюдать за предстоящей операцией.

– Итак, голубчики-студиозусы – будущие выдающиеся биологи, которые, я надеюсь, совсем скоро прославят отечественную науку, приступаем.

Дементьев, начинай! Посмотрим, как проявит себя это твоё, – о, извини! – собачье механическое чудо-сердце. Имей в виду, что одно дело – теория, и совсем другое – практика. Откровенно говоря, я не очень верю в твою затею. Но не хочу опережать события, а тем более – мешать. Смелость, как известно, города берёт.

Владимир глубоко вздохнул и задержал дыхание. Одна из студенток пододвинула лоток с хирургическими инструментами. Он выбрал самый крупный скальпель. Уверенно, одним движением сделав разрез, протянул руку за маленькой округлой ножовкой и принялся пилить грудину собаки по всей длине. Толстая кость поддавалась с трудом. В прозекторской воцарилась напряжённая тишина, слышалось лишь позвякивание железок, вздохи и неразборчивое бормотание профессора.

Студенты-третьекурсники биологического факультета главного вуза страны, вытягивая шеи и, слегка подталкивая друг друга, наблюдали за происходящим так, словно им посчастливилось стать свидетелями священнодействия. Профессор изредка одобрительно улыбался, но чаще с сомнением или недовольством качал головой. Однако держался отстранённо, видимо, припасая замечания на потом. Дементьев выпрямился. Поспешно сдёрнул окровавленные резиновые перчатки, белую шапочку и вытер ею вспотевший лоб. Он и остальные студенты, как по команде, повернулись к преподавателю в ожидании его приговора.

– Пульс? Кровообращение? – строго спросил тот.

– Есть, есть! – радостно ответил рыжий парень, дежуривший у изголовья безжизненного тела собаки.

– Ну что ж, подождём минуты две-три. Больше, к сожалению, нам вряд ли понадобится, – уверенно сказал профессор, вперив стёкла пенсне в большие настенные часы.

Все дружно повернулись к стене с белым циферблатом. На его крупных римских цифрах стрелки показывали без двадцати одиннадцать. Раскрасневшееся лицо вихрастого Владимира внешне казалось спокойным, но отражало целую гамму чувств, среди которых преобладала надежда.

Ужасно медленно, будто спотыкаясь, стрелки преодолевали свой заколдованный круг. Но вот они уже показывают ровно одиннадцать. Закусив верхнюю губу, Дементьев застыл в неудобной позе – вполоборота к столу и лицом к часам.

Престарелый наставник упорно молчал, невольно нагнетая нервозность. Некоторые студенты успели разбрестись по небольшому помещению; трое-четверо из-за нехватки стульев сидели на корточках, ещё столько же – прямо на полу, не отрывая взгляда от циферблата.

– Не может быть! Это что-то неправдоподобное, – взвизгнул, наконец, профессор, когда стрелки переместились на половину двенадцатого. – Неужели подопытное животное просуществует целый час? Невероятно, в это трудно поверить!

Студенты начали перешёптываться, а затем и обсуждать вполголоса операцию, свидетелями которой им только что довелось стать.

– Оно всё ещё бьётся! – радостно воскликнул рыжий, стоявший на своём посту у изголовья дворняги, когда часы показали без четверти двенадцать. – Уже шестьдесят пять минут!

– Ура! – заорали студенты. В их дружном хоре нашлось место и профессорскому фальцету.

IV

– Ура! Виват академия! Вивант профессорес! – звучало в тесной комнатёнке общежития МГУ на Стромынке, куда набилось не меньше студентов, чем было в прозекторской.

На столике красовалось щедрое угощение – пять бутылок пива «Жигулёвское», несколько буханок чёрного хлеба, большой кусок сала, присланный кому-то с Украины родителями, и жертвенная пирамидка солёных огурцов, сооружённая усилиями сразу нескольких друзей Дементьева. Скатертью служила запятнанная вареньем газета.

Рыжий парень наполнил стаканы тем, у кого они были, и взял на себя роль тамады:

– Поднимем бокалы пенного напитка за Володьку, нашего будущего гения! Вот это успех – бездомный кобель протянул почти два с половиной часа с металлическим сердцем на месте собственного! Как сказал профессор Золотницкий, он ожидает от тебя многого. А учёные с таким именем в своих прогнозах ошибаются редко. Надеюсь, ты и нас не забудешь на вершине мировой славы!

– Да ладно тебе, Федька. Не вгоняй меня в краску. А если серьёзно – что бы я делал без вашей помощи, ребята?

– Не надо благодарностей, мы всегда готовы помочь, – весомо выступил студент, единственный в пиджаке. – Можем даже скинуться по полтиннику, а то и по рублю, если твоему механическому чуду нужны ещё какие-то детали. Так ведь, хлопцы?

– Спасибо, Витёк, скидываться не надо. Но вот если ты захочешь купить мой свитер, связанный мамой, то я готов его уступить.

– А ты в чём останешься? Другого же у тебя нет, да и вряд ли предвидится.

– Зачем он мне, обойдусь. А деньги сейчас и правда очень нужны – на две серебряные пластинки, которыми надо бы заменить жестянки в механическом сердце. Я высмотрел в комиссионном на Арбате столовый нож и вилку, массивные, из чистого серебра. Их легко расплавить и отлить обе пластины.

– Ну, раз такое дело – беру твой свитер. Тащи его сюда, пока я не передумал! И только если сойдёмся в цене…

Вечеринка обещала затянуться на всю ночь, но в одиннадцать вечера её прервала бдительная вахтёрша, не пожелавшая разделить пирушку студиозусов.

Как назло, в тот вечер дежурила самая несговорчивая и строгая блюстительница общежитской дисциплины.

V

Очередное заседание учёного совета МГУ ожидалось как вполне рядовое, рутинное, и должно было уложиться в отведённое время. Семестр оказался довольно спокойным, без громких научных открытий, но и, слава богу, без серьёзных чрезвычайных происшествий, которые для краткости именовались ЧП.

– В заключение, коллеги, заслушаем краткий доклад товарища Золотницкого. Нет возражений? – ректор окинул присутствующих строгим взглядом. Он предназначался тем, кто украдкой начал позёвывать и поглядывать на часы.

Возражений никто не высказал. К массивному овальному столу из карельской берёзы решительно приблизился престарелый профессор в пенсне. Он суетливо порылся в чёрной дерматиновой сумке, достал грушевидный предмет с торчащими в разные стороны резиновыми трубочками и разноцветными электрическими проводами.

Торжественно поднял его обеими руками над головой.

– Уважаемые товарищи, дорогие коллеги! Мне довелось стать свидетелем поистине невероятного, а, можно даже сказать, исторического события, в которое я и сам ещё недавно отказывался поверить.

Вот в чём суть дела. Пытливый паренёк по фамилии Дементьев, из крестьян, третьекурсник нашего факультета с отделения «Физиология животных», сконструировал и своими руками слепил вот эту штуковину, которую назвал ни много – ни мало механическим сердцем. И оно смогло временно взять на себя функции живого сердца собаки! В результате самая обыкновенная, тощая шелудивая дворняга, прожила с этой примитивной механикой два часа и двадцать семь минут!

Присутствующие недоумённо переглянулись. Нависла продолжительная неловкая тишина, которую нарушил, наконец, басовитый голос:

– Коллега, Вы, наверное, хотите сказать, что эта штуковина не заменила сердце пса, а была подключена к его телу, и не успела его умертвить. Пожалуйста, формулируйте свои мысли чётче, чтобы не вводить нас в заблуждение и не терять время на пустяки, – нахмурившись, изрёк седовласый профессор с горделивой бородкой клинышком.

– В том-то и дело, что предварительно из грудной клетки подопытного животного было извлечено его собственное сердце! Повторюсь – я присутствовал на эксперименте от начала до конца и видел это собственными глазами. Как и то, что собака просуществовала без малого два с половиной часа! Невероятно, но факт…

– И что этот факт означает для отечественной науки или практики, позвольте Вас спросить? – вскинулся молодой профессор. – Я как декан медицинского факультета смею утверждать, что это похоже на чистую случайность – вам попалось редкое по выносливости животное. Его предсмертные конвульсии необычно затянулись, а вы, биологи, приняли это за продолжение жизни.

– Да, вполне вероятно, – поддержал коллегу тучный декан физического факультета. – Речь в этом случае может идти о некой механистической инерции организма, вызванной выбросом накопленной собакой энергии…

– А мне, как историку, позвольте поинтересоваться совсем другим, но не менее важным аспектом, – не упустил возможности напомнить о себе заместитель декана исторического факультета. – Какова цель данных опытов на биологическом факультете? Чему там учат студентов? Чего хотят добиться преподаватели, в чём состоит, так сказать, потенциальная материальная отдача, их вклад в строительство социалистического общества в нашем Отечестве? Какими достижениями университет сможет отрапортовать товарищу Сталину теперь, ровно через двадцать лет после победы Великого Октября? И, наконец, зачем будущие биологи издеваются над самыми верными друзьями человека, подвергая их мучительным предсмертным пыткам? Это, по меньшей мере, омерзительно! Какая-то бесовщина, честное слово!

– Мне кажется, – неуверенно возразил профессор Золотницкий, – что это первый в мире удачный опыт по замене такого жизненно важного органа, как сердце. Наш эксперимент может означать преодоление какого-то научного рубежа. Сначала тщательно разрабатывается техника по подмене больного сердца у животных, а потом – как знать? – и у людей. Конечно, в очень далёком будущем, быть может, лет через сто…

– Вот тогда-то и придётся всем нам собраться здесь снова, чтобы подробно обсудить всемирное достижение наших пионеров биологической науки. А пока это – чистой воды блеф! – выкрикнул замдекана исторического факультета.

В зале раздался сдержанный смех, постепенно переросший в громкий хохот. Ректор с большим трудом сохранял серьёзное выражение лица. Но вскоре и он украдкой вытер уголки глаз носовым платком. Встав, громко сказал:

– Объявляю заседание учёного совета закрытым. Всем спасибо за плодотворную работу, товарищи! До новой встречи в этом зале. Она непременно состоится, и, смею вас заверить, ещё в этом столетии.

Усталые, но довольные, учёные мужи весёлой гурьбой направились к высоченным дверям.

VI

Летом 1941-го мужская часть бывших сокурсников Дементьева добровольно явилась на призывные пункты. И почти всех вчерашних студентов, за исключением парней, забракованных даже не слишком придирчивой медицинской комиссией по причине близорукости и прочих недугов, отправили на фронт.

Одним из первых отбыл Владимир. И сразу же попал в крупный передвижной госпиталь, в котором помогал опытным хирургам. Совсем скоро ему стали доверять несложные операции. Особенно горячие деньки выдались в сражении на Курской дуге, где танки полыхали, как спичечные коробки. Зачастую вместе с танкистами…

Он терял немало друзей и коллег, а сам был словно заговорён от смерти и даже ранений. Правда, пережил одну контузию, когда снаряд взорвался в опасной близости, но это же пустяк для последствий «мясорубки», в какой его угораздило оказаться. Зимой 1944 года мало кто сомневался в исходе Великой Отечественной, а значит, и Второй мировой войны: вожди союзных держав вовсю кроили будущую политическую карту Европы. Однако на отдельных фронтах гитлеровцы всё ещё оказывали очень упорное, самоубийственное сопротивление частям Советской Армии.

Дементьев трудился в небольшом военном госпитале и уже пару лет слыл хирургом «с лёгкой рукой». Впрочем, ему приходилось не только много оперировать, но и работать патологоанатомом, терапевтом, пульмонологом, психиатром и далее по списку медицинских специальностей.

В тот поздний вечер, под неумолчный грохот канонады, бывший токарь Сталинградского тракторного завода и выпускник-отличник биологического факультета МГУ, был в белом халате, накинутом поверх шинели. Он не успел заснуть, когда потребовалось срочно прооперировать тяжело раненного солдата.

Владимиру помогал ещё более молодой медбрат.

– Товарищ лейтенант, у меня от холода уже руки не слушаются. Этот – последний на сегодня?

– Если не доставят с передовой ещё кого-то. Но даже если никого не привезут, мне этой ночью всё равно понадобится твоя помощь. Ты же знаешь, мне не справиться одному. Отоспимся после победы, она уже не за горами.

– Опять будем до утра возиться с трупами?

– Выбирай выражения. Что значит – возиться? Мы будем делать сложные медицинские опыты с телами некоторых погибших безвестных бойцов. Чтобы потом обеспечивать выживаемость смертельно раненным товарищам, снова ставить их на ноги. И чтобы вернувшиеся с того света солдаты и офицеры опять могли сражаться с врагом. Или в мирное время надёжно охранять границы Советского Союза от будущих агрессоров.

– Вы уверены, доктор, что это у нас когда-нибудь получится?

– Обязательно получится, мы на правильном пути. Не сомневайся, Сашок! От нас с тобой требуется только старание. И упорство, ведь, как верно гласит народная мудрость, «терпение и труд всё перетрут».

Саша тяжело вздохнул. Приказы старших по званию не обсуждаются.

Значит, предстоит ещё одна бессонная ночь.

VII

Закончив операцию, немного отдохнув и выпив кипятка с сахаром вприкуску, они перешли в просторную брезентовую палатку.

Слабо светились, часто мигая, несколько маленьких электрических лампочек. Под ними вытянулся длинный стол, наспех сколоченный из досок. Вдоль двух стен палатки штабелями лежали трупы погибших красноармейцев. Почти непрерывно доносились взрывы снарядов, слышалось бульканье пулемётных очередей и сухой треск автоматов.

Владимир внимательно осмотрел тела. Выбрал труп тщедушного юноши и кивнул помощнику. Вдвоём они уложили его на стол, сняли пропитанную кровью гимнастёрку.

— Кажись, мой ровесник, а то и помладше будет. Эк его продырявили фрицы, патронов не пожалели, – заметил санитар.

Дементьев молча взял короткую, с широким лезвием, «ножовку» — точно такую же, как в университетской прозекторской, — и начал пилить вдоль грудину убитого солдата.

Саша подвёз на самодельной тележке к изголовью стола огромный танковый аккумулятор. Приладил к нему пару толстых электрических проводов, которые заканчивались алюминиевыми полусферами от двух столовых ложек.

Он помог хирургу раздвинуть посередине грудную клетку погибшего бойца и зафиксировать её в таком положении с помощью тщательно отполированного деревянного бруска.

Владимир несколькими ловкими движениями удалил сердце убитого и положил его в эмалированный лоток.

Медбрат принёс трёхлитровую стеклянную банку, в мутной жидкости которой угадывалось человеческое сердце. Поставил сосуд на стол перед врачом.

Тот осторожно извлёк чужой орган, поместил его в грудную клетку трупа и начал быстро сшивать сосуды согнутой иглой, работая, в основном, на ощупь.

Кропотливое занятие потребовало всего несколько минут – по всей видимости, подобные эксперименты проводились много раз. Хирург приложил алюминиевые ложки к двум противоположным сторонам пересаженного сердца, и скомандовал:

– Включай дефибриллятор!

Раздался громкий щелчок электрического разряда. Тело убитого сильно вздрогнуло, почти подпрыгнуло на столе.

Попытку заставить биться пересаженное сердце после коротких пауз повторили ещё несколько раз. Но добиться сокращений донорского органа не удалось.

Тело красноармейца с забинтованной грудью бережно вернули на место. Саша постоял рядом. Тяжело вздохнув, вывез аккумулятор из палатки.

Владимир задумался. Затем, отпустив помощника спать, принялся лихорадочно строчить «химическим» карандашом в толстой «амбарной» книге.

Отдохнуть и в ту ночь не случилось.

VIII

Послевоенная Москва неласково, а то и почти враждебно встречала многих вчерашних фронтовиков.

Столица ощетинилась строительными лесами, ей срочно требовались созидатели едва ли не всех профессий, но большинство вояк привыкли разрушать и успели подрастерять мирные специальности. На бывших тыловиков, ставших влиятельными бюрократами, не слишком сильное впечатление производили ордена, медали и орденские колодки, украшавшие кители и гимнастёрки демобилизованных…

«А кому теперь легко?» – утешал себя, как мог, Дементьев. Он не ныл и не жаловался на судьбу. Сегодня предстояла очередная попытка устроиться на работу. Все предыдущие почему-то закончились ничем.

Вот бы повезло на этот раз!

В гимнастёрке без погон, в галифе и сапогах, Владимир вошёл в кабинет главного врача одной из столичных больниц. На вид тот был, пожалуй, одних лет с ним, но бросалось в глаза, что военные годы прошли для него гораздо более гладко и сытно. «Упитанный товарищ. Из тех, кто дружат с физкультурой и умеют жонглировать тремя пудовыми гирями», – почему-то промелькнуло в голове.

– Здравствуйте! Я – старший лейтенант запаса военно-медицинской службы Владимир Петрович Дементьев. Звонил на прошлой неделе, и Вы назначили мне встречу на сегодняшнее утро.

– Присаживайтесь, – главврач, снисходительно кивнув, остановил на посетителе пытливый взгляд. – Да, припоминаю. Нам действительно очень нужны специалисты-практики, особенно хирурги. Ну и патологоанатомы по совместительству – Вы ведь согласитесь поработать какое-то время в морге?

Владимир кивнул.

– Правда, тут вдруг возникла одна серьёзная закавыка.

Главврач выдержал длинную паузу, почему-то сильно напрягшую Дементьева. Сокрушённо вздохнув, хозяин кабинета продолжил:

– Вчера я внимательно ознакомился с Вашим послужным списком. Причём, с подробным вариантом – Вы меня понимаете? – и обнаружил одну неприятную деталь.

В личном деле засвидетельствовано, что на фронте Вы работали много и хорошо, в нескольких госпиталях и, как говорится, прошли всю войну от звонка до звонка. Но кто-то письменно доложил куда надо, что подозревает Вас в возможном проведении хирургических опытов на трупах наших солдат и офицеров, которые были не совсем трупами…

– То есть как это – не совсем трупы?! Не понимаю.

– Ну, называя вещи своими именами, Вы якобы экспериментировали над телами ещё не скончавшихся красноармейцев. Точнее, над людьми, смерть которых официально не была зафиксирована и юридически зарегистрирована.

– И кто же, кроме военных медиков, должен был её официально фиксировать и юридически регистрировать под пулями и бомбами?! Может, судьи, юристы и адвокаты, срочно доставленные на фронт, в окопы, прямиком из Москвы?

– Не знаю, не знаю… И не хочу знать. Я в окопах не сидел. Но и не отлынивал, а, как теперь говорят, ковал великую победу в глубоком тылу. И горжусь этим.

– Какой абсурдный навет! Я же работал врачом, спасал жизни нашим героям. Сам был контужен фашистским снарядом. Разве мог поднять руку на кого-то из наших?

– Охотно готов Вам поверить. Но сначала правоту требуется доказать в соответствующих органах. Так сказать, очистить послужной список от, как Вы выразились, навета. Понимаете?

Ну а потом приходите, милости просим. Буду рад. У меня дефицит опытных специалистов.

IX

Покинув кабинет главврача, Владимир кипел от возмущения и бессильной злобы. Неужели это правда?! Кто из бывших коллег-фронтовиков оказался способен оклеветать его таким мерзким образом? Мысленно перелистав воображаемый фотоальбом с их лицами, он не смог заподозрить в подлости ни одного знакомого по прошлой жизни. И чего теперь ждать от судьбы, если эта ложь угнездилась в каком-то секретном персональном досье? Как минимум – придётся распрощаться с любимой профессией.

Дементьев с горечью размышлял об этом в автобусе, который, чихая вонючими клубами дыма, двигался натужными рывками по улице Горького в сторону Белорусского вокзала, когда раздался радостный возглас:

– Доктор, Вы ли это? Сколько лет, сколько зим, а мы с Вами ещё живы, курилки!

Владимир поправил очки и близоруко присмотрелся к немолодому майору, китель которого был усеян орденами. На самом видном месте, сверкая золотом, красовалась Звезда Героя Советского Союза.

Офицер пробрался через плотно стоявших пассажиров, крепко пожал и долго тряс руку Дементьева.

– Как же я рад Вас видеть, доктор! Как жизнь? Давайте выйдем на ближайшей остановке и хлопнем за встречу по сто грамм фронтовых. Я угощаю.

Они вошли в довоенную закусочную и успели занять места за высоким столиком. Тарелку украсило единственно доступное кулинарное блюдо – бутерброды из чёрного хлеба и селёдки.

Майор наполнил гранёные стаканы водкой.

– Жизнь прекрасна и удивительна, как метко сказал величайший из поэтов, сам проживший до обидного мало и пустивший себе пулю в висок. Она, наша жизнь, особенно расчудесна, если ты дважды вернулся с того света.

Первый раз оттуда вытащили меня Вы, доктор. Я Ваш должник по самый гроб. А второй раз, когда меня угораздило получить пулю из «шмайссера» почти точно в самое сердце – уже в Берлине, за четыре дня до капитуляции фрицев, – спас сам главный военный хирург Александр Васильевич Вишневский. Он так заинтересовался моим редкостным ранением, а скорее, выживанием, что лично сделал операцию и собственноручно меня выхаживал. И мы даже успели подружиться. Да что я всё о себе!

Давайте-ка ещё по пятьдесят грамм, и Вы расскажете, как привыкаете к мирной жизни в Москве.

– Да рассказывать-то особо нечего. Временно тружусь санитаром в районной больнице – замещаю постоянного коллегу. Снимаю комнату в коммунальной квартире на окраине. Когда не дежурю – ставлю кое-какие опыты. Правда, комнатёнка тесновата и мебели почти нет, но всё-таки собираюсь жениться.

Может, помните медсестру Лизу? Моя фронтовая подруга. С ней мне очень повезло, она переносит все тяготы, а главное – поддерживает меня морально. В общем, живу – не тужу, не хуже и не лучше других москвичей…