Подлинная история Константина Левина

[о]: Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил один, но топил и занимал весь дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но дом этот был целый мир для Левина. Это был мир, в котором жили и умерли его отец и мать. Они жили тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.

Левин бежит из Москвы раньше Анны и тоже – поездом. И, как и она, не находит там себе места. Поезд – это не место. И это промежуток вне времени. Отрезок жизни, вырезанный из нее, как ножницами. Его нет. Короткая смерть. Жизнь возобновляется в тот момент, когда ты спускаешься на перрон. Каренину в Петербурге встречает нелюбимый муж. Левина – кривой кучер Игнат.

[о]: С бодрым чувством надежды на новую, лучшую жизнь он в девятом часу ночи подъехал к своему дому. Из окон комнаты Агафьи Михайловны, старой нянюшки, исполнявшей в его доме роль экономки, падал свет на снег площадки пред домом. Она не спала еще. Кузьма, разбуженный ею, сонный и босиком выбежал на крыльцо. Легавая сука Ласка, чуть не сбив с ног Кузьму, выскочила тоже и визжала, терлась об его колени, поднималась и хотела и не смела положить передние лапы ему на грудь.

Любопытно, что почти такая же зеркальная встреча ожидает и Каренину в петербургском доме.

[о]: Первое лицо, встретившее Анну дома, был сын. Он выскочил к ней по лестнице, несмотря на крик гувернантки, и с отчаянным восторгом кричал: «Мама, мама!» Добежав до нее, он повис ей на шее.

Возможно, это – случайная параллель, и сам Толстой не придавал ей значения. (Хотя сравнение собаки и ребенка не такое уж странное, как может показаться.) Тем более что разница между возвращением Анны и возвращением Левина из Москвы огромна. В Москве начинается роман Анны, а в Петербурге он продолжается. Вернувшись в деревню, Левин на целый год выпадает из романного пространства. На время Левин перестает быть частью сложной любовной пентаграммы: Анна – Кити – Каренин – Вронский – Левин.

И это его в целом устраивает.

[о]: Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «Так же краснел и вздрагивал я, считая все погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело сестры. И что ж? Теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет и с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».

Конечно, Левин не может быть полностью равнодушен. Воспоминание об отказе Кити и встрече со своим соперником Вронским будет терзать его еще долгое время. И вопрос не только в уязвленной гордости, хотя это очень важно. Главное, что Кити и Вронский разрушили его мечты о семейной идиллии, как Анна и Вронский разрушили аналогичные мечты Кити. В этом Левин с Кити похожи. И в этом залог того, что оба на руинах своих былых мечтаний когда-то построят крепкий и надежный семейный дом.

Это и есть их с Кити роман, в котором участвуют легкомысленный соблазнитель Вронский, коварная прелестница Каренина и посредники Стива и Долли.

Если бы этот роман не имел продолжения, если бы Левин случайно не встретил карету с Кити, которая после лечения за границей отправилась в имение своей сестры Долли, если бы он из-за своей гордости не решился на новое предложение Кити, то вся «арочная» структура «Анны Карениной», о которой Толстой писал Рачинскому, рухнула бы. Мы действительно имели бы две параллельные истории: Анны, Каренина и Вронского – и Левина с деревенским домом, старой няней, собакой Лаской и сельскохозяйственными заботами. Но все равно остается вопрос: не является ли это «стяжение» двух историй в один роман искусственным? Где здесь тот самый «замок», который держит весь «свод» и которым так гордился Толстой, когда писал Рачинскому об особой архитектуре романа?

Кто такой Константин Левин, кроме того, что он – старательный помещик и деревенский домосед?

В романе есть две системы измерения личности – светская, столичная и «мирская», деревенская. В деревне Левину непросто. Как однажды остроумно написала в своих дневниках жена Толстого Софья Андреевна: «Сельское хозяйство – это борьба за существование с народом». Крестьяне готовы обманывать Левина на каждом шагу, когда он пытается сделать свое хозяйство более прогрессивным. В каждой такой попытке они видят какой-то подвох, новую усовершенствованную систему эксплуатации их тяжелого труда. Они портят и ломают дорогие сельскохозяйственные машины и в идеале мечтают вернуться к сохе. Это страшно злит Левина. Порой он чувствует свое бессилие в «борьбе за существование с народом» и готов бросить заниматься хозяйством. Тем не менее в деревне он свой, а в городе – чужой.

По столичной оценочной системе Левин – это классический социопат. Научное определение социопатии такое: «Расстройство личности, характеризующееся антисоциальностью, игнорированием социальных норм, импульсивностью, иногда в сочетании с агрессивностью и крайне ограниченной способностью формировать привязанности». Каждый из этих симптомов проявляется в Левине, как только он приезжает в Москву…

Вот он оказывается на пороге присутствия, которое возглавляет его приятель Облонский. Заведение серьезное, непосредственно подчиненное петербургскому министерству, в котором служит Каренин. Левина тут никто не знает. Судя по тому, как на него с любопытством смотрят сослуживцы Стивы, он вообще здесь впервые. И – что же он делает? Не снимая бараньей шапки и тулупа, за которым не видно его приличного костюма, Левин рвется напролом в кабинет начальника, пугая сторожа. Разумеется, сторож не пускает нахального «мужика», тем более что в кабинете Стивы идет утреннее заседание. Но шуму Левин успел наделать много. Это дошло до Стивы:

[о]: – Кто это входил? – спросил он у сторожа.

– Какой-то, ваше превосходительство, без спросу влез, только я отвернулся. Вас спрашивали. Я говорю: когда выйдут члены, тогда…

– Где он?

– Нешто вышел в сени, а то все тут ходил. Этот самый, – сказал сторож, указывая на сильно сложенного широкоплечего человека с курчавою бородой, который, не снимая бараньей шапки, быстро и легко взбегал наверх по стертым ступенькам каменной лестницы. Один из сходивших вниз с портфелем худощавый чиновник, приостановившись, неодобрительно посмотрел на ноги бегущего и потом вопросительно взглянул на Облонского.

Что происходит? Левин никогда не бывал в казенных учреждениях? Он, который успел поработать в земстве и мировым посредником? Он, который устраивает в России дела его живущей за границей сестры? Конечно, бывал, и не раз. Почему же он ведет себя таким образом? И почему не просит доложить о своем приходе?

Стива – хороший психолог и знает о болезни своего старого друга. Он обращается с ним ласково, но как с больным:

[о]: Степан Аркадьич стоял над лестницей. Добродушно сияющее лицо его из-за шитого воротника мундира просияло еще более, когда он узнал вбегавшего.

– Так и есть! Левин, наконец! – проговорил он с дружескою, насмешливою улыбкой, оглядывая подходившего к нему Левина. – Как это ты не побрезгал найти меня в этом вертепе? – сказал Степан Аркадьич, не довольствуясь пожатием руки и целуя своего приятеля. – Давно ли?

– Я сейчас приехал, и очень хотелось тебя видеть, – отвечал Левин, застенчиво и вместе с тем сердито и беспокойно оглядываясь вокруг.

– Ну, пойдем в кабинет, – сказал Степан Аркадьич, знавший самолюбивую и озлобленную застенчивость своего приятеля; и, схватив его за руку, он повлек его за собой, как будто проводя между опасностями.

Здесь важна каждая мелочь. И то, что Левин только протягивает руку Облонскому, а тот в ответ обнимает и целует его. И то беспокойство, с которым оглядывается Левин, потому что окружающая среда мнится ему враждебной. И эта его «озлобленная застенчивость», которая легко может перерасти в агрессию. Левину кажется, что он оказался в опасной для него среде. Но на самом деле это он опасен для окружающих, начиная со сторожа и заканчивая служащими присутствия. Во всяком случае, таким он видится этим людям. Поэтому Стива ведет его за руку, как ребенка. Или как больного:

Облонский с своим тактом почувствовал, что Левин думает, что он пред подчиненными может не желать выказать свою близость с ним, и потому поторопился увести его в кабинет.

Но чего боится Левин? Он – родовитый дворянин, барин, в лучшем, старинном смысле этого слова. Он не беднее Стивы, у которого даже нет собственного имения. Его сводный брат, у которого он остановился в Москве, Сергей Иванович Кознышев – знаменитый писатель и социолог.

Можно было бы предположить, что Левин слишком засиделся в своей глуши и несколько одичал. Но он довольно часто бывает в Москве. И очевидно, что он приезжает сюда не развлекаться, а по делам. И вдруг такая паника в каком-то присутствии! Где работает его друг. Кстати, его единственный друг…

Это тоже важная деталь. У Левина нет друзей. Кроме Стивы, который приятель всем на свете, у Левина нет ни одного друга.

Посмотрите, сколько товарищей у Вронского. Несмотря на то что он закончил привилегированный Пажеский корпус, он служит в обычном гвардейском полку. И у него много друзей, в том числе и близких – Яшвин, Петрищев и другие. А все потому, что Вронский не задирает нос, не кичится своим богатством и родовитостью. Он ровен со всеми, кроме подлецов. Такой же Стива.

А Левин? Едва познакомившись с двумя сослуживцами Стивы, он уже смотрит на них «с ненавистью», «как будто кто-то сейчас обидел его», хотя никто его не обижает.

[о]: Левин молчал, поглядывая на незнакомые ему лица двух товарищей Облонского и в особенности на руку элегантного Гриневича, с такими белыми длинными пальцами, с такими длинными желтыми, загибавшимися в конце ногтями и такими огромными блестящими запонками на рубашке, что эти руки, видимо, поглощали все его внимание и не давали ему свободы мысли. Облонский тотчас заметил это и улыбнулся.

Его только что познакомили с Гриневичем. Но он не смотрит ему в лицо, а уставился на его руку. Это мало того, что неприлично, но это и довольно странно выглядит со стороны. С человеком разговаривают, а тот рассматривает твои ногти и запонки…

Стива пытается пошутить над ним, увидев его костюм, пошитый у французского портного: «Как же ты говорил, что никогда больше не наденешь европейского платья?» Это намек на его славянофильские вкусы. Но шутить с Левиным себе дороже.

[о]: Левин вдруг покраснел, но не так, как краснеют взрослые люди, – слегка, сами того не замечая, но так, как краснеют мальчики, – чувствуя, что они смешны своей застенчивостью, и вследствие того стыдясь и краснея еще больше, почти до слез. И так странно было видеть это умное, мужественное лицо в таком детском состоянии, что Облонский перестал смотреть на него.

Левин краснеет и чувствует, что он краснеет, и от этого краснеет еще больше. В романе есть три персонажа, которые часто краснеют. Это – Левин, Кити и Анна. И только два персонажа, которые наблюдают себя со стороны глазами других людей или своими глазами, но как если бы кто-то на них в это время смотрел. Это Анна и Левин. Классическое место в романе, которым восхищался Чехов, когда Анна чувствует, как ее глаза блестят в темноте. У Левина эта психологическая особенность приобретает какой-то болезненный характер, едва он оказывается в светском обществе. На вечере у Щербацких, где он делает Кити предложение, он краснеет два раза. Но не когда делает предложение Кити, а когда разговаривает с другими людьми – с графиней Нордстон и Вронским. Это происходит оттого, что с Кити они давно знакомы, а Вронского он видит первый раз.

Одна из характерных особенностей мимики Левина – его лицо часто приобретает злое выражение:

[о]: Лицо его вдруг приняло злое выражение, происходившее от усилия преодолеть свою застенчивость…

– Что такое Вронский? – сказал Левин, и лицо его из того детски-восторженного выражения, которым только что любовался Облонский, вдруг перешло в злое и неприятное.

Левин не злой человек. Но и не добрый, в отличие от Стивы. Тот знает о своей греховности и легко переносит ее. Поэтому он нетребователен и к людям. Но Стива – заурядный человек, а Левин – нет. Он постоянно находится в состоянии душевного и умственного самокопания. Но по этой же причине он и других меряет тем большим аршином, которым меряет себя и убитую им медведицу. Однако этот аршин совершенно не подходит другим людям, слабым, маленьким и, может быть, даже никчемным, но не обязанным соответствовать левинскому стандарту. Когда он приходит со Стивой в ресторан, их за конторкой встречает француженка. Стива говорит ей что-то смешное, и женщина искренне смеется. Как истинный эпикуреец, Стива в ожидании сытного обеда выпивает за конторкой рюмку водки и «закусывает рыбкой». Эта деталь едва ли не более «вкусная», чем сам роскошный обед. А как ведет себя Левин?

[о]: Левин же только оттого не выпил водки, что ему оскорбительна была эта француженка, вся составленная, казалось, из чужих волос, poudre de riz и vinaigre de toilette^[4]. Он, как от грязного места, поспешно отошел от нее. Вся душа его была переполнена воспоминанием о Кити, и в глазах его светилась улыбка торжества и счастья.

Чем же эта несчастная француженка провинились перед Левиным и его идеалом Кити? Кстати, возлюбленная Левина тоже не брезгует шиньонами, что вызывает раздражение у ее отца.

[о]: Она, краснея, потянулась к нему, ожидая поцелуя, но он только потрепал ее по волосам и проговорил:

– Эти глупые шиньоны! До настоящей дочери и не доберешься, а ласкаешь волосы дохлых баб.

Всё в ресторане раздражает Левина после того, как он встретился на катке с Кити.

[о]: С тем, что было у него в душе, ему жутко и неловко было в трактире, между кабинетами, где обедали с дамами, среди этой беготни и суетни; эта обстановка бронз, зеркал, газа, татар – все это было ему оскорбительно. Он боялся запачкать то, что переполняло его душу.

Ни разу не посетив публичный дом и не будучи знакомым ни с одной проституткой, Левин заведомо их презирает.

[о]: – Я прелестных падших созданий не видал и не увижу, а такие, как та крашеная француженка у конторки, с завитками, – это для меня гадины, и все падшие – такие же.

– А евангельская?

– Ах, перестань! Христос никогда бы не сказал этих слов, если бы знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего евангелия только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю не то, что думаю, а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков боишься, а я этих гадин.

Он знает, что сказал бы и не сказал бы Христос? В черновиках романа, когда он посещает брата Николая, живущего с проституткой Машей, единственным человеком, кто за больным ухаживает, Левин про себя называет ее «сукой».

Оказавшись в Москве, Левин на всех зол и всех презирает. Бедного сторожа, не пустившего его в присутствие из-за его внешнего вида. Гриневича за его длинные ногти. «Падших созданий», которых он в глаза не видел. Профессора, которого встречает в квартире Кознышева и который ему кажется глупым. Графиню Нордстон, а ведь она – лучшая подруга Кити. И конечно – Вронского, хотя старается видеть в нем только хорошее.

Общаться с Левиным тяжело. Даже Стива испытывает облегчение, когда заканчивается обед, и он переключается на разговор с каким-то адъютантом. У Щербацких во время спора Левина о спиритизме – «все ждали, когда он кончит, и он чувствовал это».

Еще одна отличительная особенность Левина: он всегда появляется в ненужном месте в ненужное время.

На каток он приходит тогда, когда между Кити и ее матерью, по сути, уже решен вопрос о Вронском. Но Левин об этом не знает. Его появление пугает княгиню. Она боится, что ее дочь переменит решение из-за жалости к Левину. Кити плохо катается на коньках, а Левин – едва ли не «первый русский конькобежец», как говорит кузен Кити Коля Щербацкий. Ведь он во всем старается «дойти до совершенства». И он демонстрирует Кити свое искусство, не чувствуя неделикатности этого жеста со своей стороны. В этой ситуации, при всей ее психологической трепетности, есть что-то неловкое…

[о]: Увидав уходившую Кити и мать, встречавшую ее на ступеньках, Левин, раскрасневшийся после быстрого движения, остановился и задумался. Он снял коньки и догнал у выхода сада мать с дочерью.

– Очень рада вас видеть, – сказала княгиня. – Четверги, как всегда, мы принимаем.

– Стало быть, нынче?

– Очень рады будем видеть вас, – сухо сказала княгиня.

Здесь есть одна странность… Щербацкие принимают по четвергам, а события этого дня происходят в пятницу. Ведь именно по пятницам немец-часовщик приходит к Облонским заводить часы. Каким образом спустя несколько страниц пятница превращается в четверг – непонятно. Если это случайная ошибка автора, почему никто из первых читателей романа, Софья Андреевна или Н.Н.Страхов, не заметили ее? Ведь она бросается в глаза! Почему ее не исправили в первом отдельном издании романа, после того как в журнальной версии его прочитали тысячи людей и, по крайней мере, часть из них не могли этой ошибки не заметить?

Приходится согласиться с Владимиром Набоковым, который писал, что в романе время у разных героев течет по-разному. Но в случае с Левиным это какая-то вопиющая «разность». Сначала пропадает один день. А потом – целый год…

Первая интимная близость между Анной и Вронским случилась спустя «почти год» после их встречи в Москве. Внебрачную девочку Анна рожает в начале зимы. В этот же день Левин приезжает к Облонским, делает повторное предложение Кити и получает ее согласие. На этом вечере у Облонских присутствует Каренин, с которым Левин накануне случайно познакомился в вагоне поезда. (Вломившись в купе в тулупе и шапке после охоты на медведя, примерно так же, как он вломился в присутствие Облонского в начале романа. И проводник тоже хотел его выгнать, как сторож присутствия.) После вечера Каренин едет в гостиницу и получает телеграмму от Анны, что она умирает и ждет его. Он мчится в Петербург и находит Анну в родовой горячке. Стало быть, роды были вчера.

Между двумя зимами – началом романа и его продолжением – прошло не меньше двух лет. За это время случилось много событий: бурный роман Анны и Вронского, страдания Каренина, скачки со сломанным хребтом Фру-Фру, признание Анны мужу в неверности, угрозы Каренина отнять у нее Сережу и многое другое.

Но для Левина, сидевшего в своей деревне, прошел всего один год. Когда он приезжает к Облонским, чтобы сделать Кити новое предложение, она говорит ему «с виноватою и вместе доверчивую улыбкой»: «Прошлую зиму, вскоре после того… как вы у нас были… у Долли дети все были в скарлатине…»

Левин последний раз был у Щербацких «прошлую зиму», то есть год назад. А для Анны, Каренина и Вронского прошло два года. Куда же потерялся целый год в романе о Левине и Кити?

В самом начале романа с появлением Левина в Москве происходит сбой хронологии в повествовании. Например, разговор с профессором на квартире Кознышева описывается после того, как Левин встречается со Стивой на его службе. Но Левин едет к Стиве после того, как из квартиры Кознышева уезжает профессор. Этот разговор не имеет никакого значения для завязки интриги между Левиным и Кити, Анной и Вронским. Для романа он не нужен. Но это дает некоторую краску для характеристики Левина. А стало быть – наплевать на хронологию и цельность интриги.

Какая для Левина, с его «дикостью», о которой говорит Стива, разница – четверг или пятница? Два года или один? Он живет в другом времени и в другом пространстве. Но при этом вторгается в пространство романа об Анне так же, как вламывается в присутствие Стивы и в купе Каренина. Грубо, беззаконно, но с такой мощью, что никто не в силах ему помешать…

Глава четвертая
Левин и Вронский

В одной из лучших, на мой взгляд, биографий Толстого, написанной Андреем Зориным («Жизнь Льва Толстого. Опыт прочтения») есть интересное наблюдение, которое мне никогда не приходило в голову, хотя оно вроде бы лежит на поверхности. Сравнивая «Войну и мир» и «Анну Каренину», биограф пишет: «В центре обоих великих романов Толстого находятся пары протагонистов, представляющих собой разные стороны alter ego^[5] автора: добродушные, страстные, неловкие в обхождении и несколько нелепые Пьер и Левин противопоставлены безукоризненным аристократам Андрею Болконскому и Алексею Вронскому».

Тонкость этого наблюдения не в том, что Андрей Зорин заметил эти две пары персонажей. Их «парность» очевидна. И не случайно Наташа Ростова сначала влюбляется в Болконского, но в качестве жены достается Пьеру, а Кити Щербацкая сперва увлекается Вронским, но замуж выходит все-таки за Левина. Тонкость наблюдения в том, что обе эти пары представляют собой «разные стороны alter ego» самого Толстого. Вот этого можно не заметить. Ведь традиционно Толстого видят в Пьере и Левине, но никак не в Болконском или Вронском.

Во-первых, Пьер и Левин, как и Толстой, – стихийные философы, чего не скажешь о Болконском и Вронском. Во-вторых, и внешне, и внутренне своей «дикостью», «медвежистостью» Пьер и Константин куда больше похожи на молодого Толстого, нежели щеголеватые, с безукоризненными манерами Андрей и Алексей. Да просто последние два совсем на него не похожи. Но то, что они на него не похожи, еще не означает, что Толстой не хотел видеть себя в этих образах.

Из трех своих братьев, Николая, Сергея и Дмитрия, молодой Толстой откровенно завидовал первым двум, но никак не Дмитрию, которого он вывел в образе Николая Левина, старшего брата Константина. В своих незаконченных «Воспоминаниях» он писал: «С Митенькой я был товарищем, Николеньку я уважал, но Сережей я восхищался и подражал ему, любил его, хотел быть им. Я восхищался его красивой наружностью, его пением, – он всегда пел, – его рисованием, его весельем, и в особенности, как ни странно это сказать, непосредственностью его эгоизма».

Однако и брата Николая Лев не просто уважал, но тоже пытался ему подражать. Возможно, это было одной из решающих причин, почему в апреле 1851 года, разочаровавшись в сельском хозяйстве и увязнув в карточных долгах, он вослед за старшим братом фактически бежал на Кавказ и прослужил там более двух лет. Но дослужился всего лишь до младшего офицерского чина – прапорщика. Рано скончавшийся от чахотки на французском курорте Николай дослужился до полковника. Что называется, военный par excellence^[6]. Военная служба была его стихией. Он любил военное дело, был полностью предан ему. Он был закоренелым холостяком. Мы ничего не знаем о каких бы то ни было его влюбленностях.

Сергей, выпускник Казанского университета, один из лучших студентов математического факультета и любимец ректора, великого математика Н.И.Лобачевского, не стал заниматься наукой и служил в гвардии в Царском Селе. Он вышел в отставку в чине майора. Считается, что его черты есть в образе Андрея Болконского. Но, возможно, и Вронского.

Выйдя в отставку и женившись сначала гражданским, а затем законным браком на выкупленной из цыганского хора Марии Шишкиной, Сергей Николаевич всю оставшуюся жизнь провел помещиком в селе Пирогово. Был ли он хорошим помещиком, сказать трудно. Пирогово с его черноземом и конным заводом называли «золотым дном». Тем не менее, судя по переписке с братом Львом, с хозяйством этим были большие проблемы. Лев Николаевич шутил, что старший брат больше трудится над хозяйственными документами, чем он над рукописями «Войны и мира». В свою очередь Сергей Николаевич подшучивал над ним: «Лёвочка может себе позволить роскошь брать негодных управляющих. Например, Тимофей Фоканыч принесет ему убыток в 1 000 рублей, а Лёвочка опишет его и получит за это описание 2 000 рублей… Вот я не могу позволить себе такую роскошь».

Пироговские крестьяне Сергея Николаевича не любили за строгость и надменный нрав и во время первой русской революции, случившейся сразу после его смерти в 1904 году, разграбили и сожгли его барский дом. При этом они не тронули дом его сестры Марии Николаевны, имевшей свою долю в имении, но к тому времени жившей монахиней в Шамординском монастыре.

После выхода в отставку Алексей Вронский тоже становится заядлым помещиком.

Еще одна деталь: Алексей Вронский и Сергей Толстой с юности проявили способность к рисованию. Оказавшись с Анной в Италии, Вронский даже пытается стать профессиональным художником.

Сергей Толстой и Алексей Вронский отличались приятной внешностью и безукоризненными манерами, что покоряло сердца женщин. Во Вронского влюбилась Кити, младшая из трех сестер Щербацких. В Сергея Николаевича влюбилась младшая из трех сестер Берсов Таня. Он тоже был в нее влюблен и обещал жениться, но нравственная обязанность перед цыганкой, которая к тому времени родила ему троих внебрачных детей, не позволила это сделать. Страдания Тани, которая после разрыва с Сергеем Николаевичем пыталась отравиться, нашли свое отражение в «Войне и мире». Похоже страдает и Наташа Ростова, когда ее разлучают с Анатолем Курагиным. Кстати, Анатоль, чего поначалу не знала Наташа, был уже два года женат на польке. Он бросил ее, не разведясь. Конечно, между отвратительным Анатолем Курагиным и благородным Сергеем Николаевичем нет никакого сходства. Но любовные интриги в чем-то похожи. Как и история с Кити, которую обманул Вронский и которая долгое время не могла оправиться от этого.

Прямых аналогий между героями двух романов и реальными людьми искать не нужно. Отметим только, что из трех братьев Лев больше всего завидовал именно Сергею, который, возможно, послужил прототипом для Болконского и Вронского.

После службы на Кавказе Толстой отправился на Крымскую войну, желая продолжить военную карьеру. Сначала он надеялся стать адъютантом главнокомандующего князя М.Д.Горчакова, своего дальнего родственника. Он встречался с Горчаковым в Бухаресте 17 марта 1854 года по пути в Севастополь, о чем писал родным: «Он приехал вчера, и я сейчас от него. Принял он меня лучше, чем я ожидал, прямо по-родственному. Он меня расцеловал, звал к себе обедать каждый день, хочет меня оставить при себе, хотя это еще не вполне решено. Когда это решится, я напишу вам».

Адъютантом князя Горчакова Толстой не стал. Но мечты о карьере Болконского, служившего адъютантом Кутузова, и флигель-адъютанта Вронского, как видим, не были ему совсем чужды. Однако в Крыму горная батарея Толстого находилась в резерве на реке Бельбек. На опасном четвертом бастионе в Севастополе Толстой бывал эпизодически. При этом все отмечали его исключительную храбрость и настойчивое стремление поучаствовать в настоящем деле. Но за все время Крымской войны его батарея приняла участие лишь в одном сражении на речке Черной, да и то стояла в резерве и не получила приказа стрелять. Потом Толстой благодарил Бога за то, что на двух войнах не убил ни одного человека.

Если сравнивать самого Льва Толстого и Вронского, то общее между ними было то, что обоих любили их армейские товарищи.

[о]: Полковые интересы занимали важное место в жизни Вронского и потому, что он любил полк, и еще более потому, что его любили в полку. В полку не только любили Вронского, но его уважали и гордились им, гордились тем, что этот человек, огромно богатый, с прекрасным образованием и способностями, с открытою дорогой ко всякого рода успеху и честолюбия и тщеславия, пренебрегал этим всем и из всех жизненных интересов ближе всего принимал к сердцу интересы полка и товарищества.

В воспоминаниях служившего в Севастополе Ю.И.Одаховского говорится: «Графа Толстого все очень полюбили за его характер. Он не был горд, а доступен, жил как хороший товарищ с офицерами, но с начальством вечно находился в оппозиции, вечно нуждался в деньгах, спуская их в карты. Он говорил мне, что растратил все свое состояние во время службы на Кавказе и получает субсидию от своей тетки графини Толстой».

Вронского «субсидирует» его мать. Он – карточный игрок и потому все время находится в долгах, а от своей доли наследства отказался в пользу старшего женатого брата. Только в конце романа он занялся разделом отцовского наследства с братом – скорее всего потому, что жизнь с Анной требует больше расходов, чем жизнь в полку.

Вронский бросает военную карьеру на ее пике, когда он дослужился до чина ротмистра, что в кавалерии соответствовало званию полковника. Военная карьера Толстого была куда плачевнее. Он вышел в отставку всего лишь в чине поручика – старший лейтенант в современной армии. На военную службу он больше не возвращался, а после духовного переворота отрицательно относился к армии вообще. Но в молодости перспектива стать кем-то вроде Болконского или Вронского, по всей видимости, грела его тщеславие. Неслучайно на фотографии авторов журнала «Современник» Толстой – единственный в военной форме. В ней он появился в петербургском литературном кругу, вернувшись из Крыма. Не просто писатель, а боевой офицер, награжденный орденом Святой Анны «За храбрость», что придавало его образу особую харизматичность.

Первая встреча Левина с Вронским происходит в начале романа на вечере у Щербацких. Вронский о Левине ничего не знает. Левин уже наслышан о Вронском от Стивы:

[о]: Левин выпил свой бокал, и они помолчали.

– Одно еще я тебе должен сказать. Ты знаешь Вронского? – спросил Степан Аркадьич Левина.

– Нет, не знаю. Зачем ты спрашиваешь?

– Подай другую, – обратился Степан Аркадьич к татарину, доливавшему бокалы и вертевшемуся около них, именно когда его не нужно было.

– Зачем мне знать Вронского?

– А затем тебе знать Вронского, что это один из твоих конкурентов.

– Что такое Вронский? – сказал Левин, и лицо его из того детски-восторженного выражения, которым только что любовался Облонский, вдруг перешло в злое и неприятное.

– Вронский – это один из сыновей графа Кирилла Ивановича Вронского и один из самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской. Я его узнал в Твери, когда я там служил, а он приезжал на рекрутский набор. Страшно богат, красив, большие связи, флигель-адъютант и вместе с тем – очень милый, добрый малый. Но более, чем просто добрый малый. Как я его узнал здесь, он и образован и очень умен; это человек, который далеко пойдет.

Левин хмурился и молчал.

– Ну-с, он появился здесь вскоре после тебя, и, как я понимаю, он по уши влюблен в Кити, и ты понимаешь, что мать…

– Извини меня, но я не понимаю ничего, – сказал Левин, мрачно насупливаясь.

Левин все понимает. И он предчувствует, что его сражение за Кити заранее проиграно. Поэтому, когда Кити говорит ему: «Этого не может быть… простите меня…» – Левин ей отвечает: «Это не могло быть иначе».