Белая мгла

Если человек недоволен своей жизнью,

пусть познает холод, голод, жажду и страх.

И когда вернется к прежнему, он уверует,

что попал в рай…

Глава 1. Доехали!

Две девушки одиноко стояли на трассе. Накрапывал дождь. Несмотря на конец июля, погода была почти сентябрьской. Или им так казалось. Они впервые приехали в Сибирь и не знали, какой должна быть тут погода. Вернее, одна из них бывала тут раньше. Но тогда она была еще ребенком, и почти ничего не помнила. Когда-то отец привозил ее в эти края к бабушке в маленькую деревню и оставлял там на лето. Ее воспоминания были настолько смутными и размытыми, будто это было вовсе не с ней, а с кем-то другим, или просто приснились ей.

Автобус они пропустили и теперь решили поймать попутку. Ехать было не так уж и далеко, километров 80-90, но почему-то никто не хотел их подбирать. Была суббота, народ разъезжался по своим дачам и деревням, нагруженные машины проносились мимо, окатывая девушек брызгами грязной воды – накануне, видимо, тоже шел дождь. Добраться до места на электричке они не смогли, так как она ходила всего один раз в сутки, а на проходящие мимо поезда дальнего следования билетов не оказалось. Они прилетели из Москвы. Одна из девушек получила известие о смерти бабушки. Но, стоя на пустынной остановке, она уже понимала, что на похороны им не успеть…

– Неужели никто так и не остановится?

– Кто-нибудь остановится, только мы уже не успеваем. И рейс, как назло, задержали. Если бы не это!

– Не переживай, Алёнка. Что же теперь делать!

– Не по-людски как-то. Надо бы проводить бабушку.

– Ты же не виновата, что тебе позвонили только вчера. И тут никуда не доберешься, одним словом – Сибирь. Глухомань. Это же надо! Один автобус и одна электричка! Дурдом!

– Да нам еще от остановки придется в сторону пешком идти. Автобус туда и не ходит.

– А далеко?

– Километра четыре, может, больше, вглубь леса.

– А ты уверена, что мы найдем эту деревню?

– Конечно. Там дорога есть, только туда никто не хочет везти.

– Да, дела! И на кой ляд я с тобой поехала? – спросила у подруги Катя.

– Тебе же все равно делать нечего! С работы уволилась, гуляй – не хочу… На приключения, наверное, потянуло.

– А про то, что я просто хотела тебя поддержать, ты не подумала? – спросила Катя.

– Подумала. Ты же знаешь, я шучу. Я тебе очень благодарна, – грустно улыбнувшись, сказала Алёна.

– А откуда ты знаешь, что в ту деревню никто ехать не хочет и про то, что там дорога есть?

–Так дядька сказал.

– А твой дядя там и живет? В этой деревне?

– Да. Он в большой деревне живет. А бабушка жила в малюсенькой деревеньке на реке. Это хутор или заимка называется. Там всего несколько дворов было.

– На Оби?

– Нет, на ее притоке. Речка называется, кажется, Чулым, не помню…

– Смешное название, – захихикала Катя.

– И ничего смешного нет! И вообще река там, ну, у бабушки на заимке, как-то по-другому называется. Это приток Чулыма. У него много притоков. Там вообще рек разных много, озер, ручьев, ну и болот тоже хватает, – ответила ей подруга. – Замечательные там места. Ягоды, грибов в тайге полно. Когда маленькая была, мы с бабушкой ходили за ягодами.

– За какими?

– За разными. За малиной, за черникой ходили. Только я плохо помню. Один раз с нами дядька был. Он иногда к бабушке приезжал. Привозил продукты, дрова колол, воду в большую кадку носил.

– Помогал, значит, матери.

– А как же! Мой отец уехал в Москву, только меня привозил, когда они с мамой в экспедиции ездили.

– А ты хоть раз с ними была? – спросила Катя, и с интересом посмотрела на подругу.

– Была… Только вот из одной отец так и не вернулся.

– И ты именно тогда там была?

– Нет. Не тогда. В тот раз они меня в лагерь отправили.

– Ты долго переживала?

– Я и сейчас переживаю. А мать недолго страдала. Замуж вышла. Да такого козла нашла. Терпеть его не могу!

– Это в тебе ревность кипит, – воскликнула Катя. – Ты просто папу любила сильно, и простить матери не можешь, что она его так быстро забыла.

– Может, и так. Но я не люблю этого новоиспеченного папашу. Он все пытался поначалу контакт установить, а потом отвязался. Я ведь, сама, знаешь, всегда занята, то на работе, то в спортзале. Мне не до сантиментов. Просто я помню отца и никогда не забуду, и матери не прощу измены.

– Ты слишком категорична! Твоя мать всего лишь слабая женщина. Ей надо было забыть ужас пережитого горя.

– У нее это быстро вышло!

– Перестань. Смотри на вещи более оптимистично. Вот мы сейчас стоим на мокрой дороге, нам противно и сыро, но все равно, я верю, что сейчас остановится красивая машина и нас подвезут прямо до твоей маленькой деревушки, где жила твоя бабушка. Нам не смогут отказать, ведь мы с тобой такие красивые столичные барышни!

– Вот поэтому, я и позвала тебя с собой! – засмеялась Алёна. – Ты всегда веселая и ждешь от жизни только приятного. А я пессимистка!

– Ничего. Я тебя вылечу от этой напасти. Главное, нам сейчас доехать до этой деревушки, и если не проводить в последний путь твою бабушку, хотя бы постоять возле ее могилы. И можно будет собираться обратно. Мы с тобой должны посмотреть Томск, ведь обратный рейс у нас через неделю. Снимем гостиницу, или комнату у какой-нибудь старушенции и оторвемся по-полной!

– Ох, Катька, у тебя в голове одни гулянки!

– А как твой отец погиб? Тебе мама рассказывала?

– А он не погиб. Он просто умер. Сердце не выдержало.

– А что они там делали в своих экспедициях? Искали что-то?

– Да. Искали. Отец нефтяником был. Искали новые месторождения. А умер как-то странно… Мама говорила – пришел из тайги весь белый, сел на скамью и умер. Вроде как испугался чего.

– Да, странно это все!

– Это было уже давно. Не хочу сейчас об этом вспоминать. Теперь вот бабушка. Правда, я ее помню очень смутно. И старенькая она уже была. Отец у нее младшим был. Всего у нее детей пятеро было. Все разъехались, разлетелись, а отец вообще уже умер. Дядька Иван, самый старший у нее. Ему уже 65 лет стукнуло.

Наконец, возле девушек затормозила легковушка. Из окна выглянула женщина и спросила:

– Девушки, вам куда? Далеко?

–Нет. До Ягодного. А там, в сторону в деревню, – ответила Алена.

– Садитесь, а то промокнете совсем, – сказала женщина. – До Ягодного подбросим вас, а дальше сами. Я там никаких деревень не знаю.

Алёна и Катя схватили свои сумки и сели на заднее сидение машины. За рулем сидел уже немолодой мужчина, он дежурно поздоровался с девушками, и автомобиль рванул по разбитой дороге. Ехали быстро, и почти молча. Алёна смотрела по сторонам, Катя отвечала на редкие вопросы женщины, пожалевшей их – одиноких и промокших девиц в модном прикиде.

– Что-то вы оделись слишком красиво. На каблуках в наших краях тяжело ходить! – сказала женщина и улыбнулась.

– А мы в Ягодное приедем и в кроссовки переоденемся, –сказала ей Катерина.

– А сами-то вы откуда? – поинтересовалась женщина.

– Из Москвы. У подруги бабушка умерла.

– Соболезную.

– Спасибо, – оторвавшись от окна, сказала Алена. – Только я ее не помню совсем.

– Да, из Москвы вы далековато забрались. А как там-то дорогу найдете? Что же вас никто не встретил?

– Некому. Дядя похоронами занят, а больше там и нет никого. Он бездетный. И в разводе давно.

– Очень печально, – сказала добрая женщина. – Боюсь, девочки, что там вас никто не повезет до деревни. Придется пешком идти.

– А ничего, мы справимся. У нас навигатор есть. До деревни доберемся, а там видно будет…

Попрощавшись на остановке с милой сердобольной теткой, девушки сели на мокрую обочину и переоделись в кроссовки. К поселку уходила еще одна дорога, но навигатор показывал совершенно другое направление. Катерина долго соображала, куда же им идти, потом развернулась, вытянула вперед руку и сказала – вон, туда пошли. Алёна посмотрела в указанную подругой сторону и сказала:

– Ну, там же лес. Смотри, даже дороги нет.

– И что прикажешь делать?

– Надо подождать кого-нибудь или сходить в поселок и спросить, куда нам идти.

– Да ладно тебе, не заморачивайся. Навигатор показывает самый короткий путь. Значит, тут есть какая-то старая дорога, по которой и пройдем. А то крюки наворачивать еще!

– Кать, ты забываешь, что это не какой-то там лесок в Подмосковье, а настоящая тайга. Тут и медведи водятся.

– Ага, рассказывай. Медведи… Ну, что я говорила, вот она – смотри, дорога нарисовалась.

Алена пробираясь сквозь заросли травы и кустов, наконец вышла на старую колею.

– Да, а что ж все заросло-то? – удивилась она.

– Так дорога старая. По ней теперь никто не ездит. Видно только грибники, да ягодники ходят. Вот, смотри – банка из-под пива валяется и окурок.

– Может, все-таки на новую дорогу пойдем? А?

– Слушай, хватит ныть. Пошли. Тут недалеко. Дойдем.

– Ну, как знаешь, пошли, сказала Алёна и зашагала по заросшей лесной дороге.

Шли они долго. В лесу было тихо и прохладно. Вдоль дороги встречались кусты малины, усыпанные красной уже созревшей ягодой. Они останавливались, чтобы поесть ягод и отдохнуть. Сладкая душистая ягода помогала от жажды. Воды у них, конечно, не было, да и съестного ничего в аэропорту не купили. Спешили. Теперь спешить было уже некуда, и они весело шагали, будто прогуливались по парку, иногда, правда, озираясь. Величественная красота тайги завораживала и страшила, а тишина пугала. Вдруг кто-то стремительно пробежал через дорогу и вскарабкался на дерево. Девушки вскрикнули от неожиданности, и подошли ближе, пытаясь рассмотреть маленькое шустрое существо, которое с любопытством взирало на них с ветки огромной елки.

– Это белка? – спросила Катя.

– Нет. Видишь, полосатая спинка. Это бурундук.

– Ой, какой хорошенький! – воскликнула Катерина, умильно сложив ладошки.

– Ага, ничего себе. Симпатичный, – сказала Алёна. – Пошли уже. А то до ночи тут гулять будем. Ночью в тайге мне не очень-то охота оставаться.

– Хватит ерунду говорить. Вон, уже просвет виден. Скоро придем. На навигаторе осталось два километра пути. И направо свернуть надо.

– Тогда что там за просвет? – удивилась Алёна.

– Не знаю, сейчас увидим, – ответила Катя и вприпрыжку понеслась по дороге. – Ой, красота-то какая! – закричала она и весело засмеялась. – Смотри, река. А вон рыбак сидит. Старичок. Вот у него и спросим сейчас, правильно ли идем.

Старик оказался из той деревни, в которую им и надо было попасть. Он поинтересовался – кто такие, откуда? И взялся проводить их до дома дядьки. Девушки обрадовались, они уже были измучены долгой прогулкой по тайге, устали, промокли и хотели есть. По пути он рассказал им, что бабушку уже похоронили и в доме Ивана сейчас идут поминки. А он вот сюда наведался – решил взглянуть на сеть, поставленную накануне. Вытащив улов из сети, он деловито крякнул и представился:

– Егорыч я. Не стесняйтесь, девчата. Меня тут все так величают. А вас как звать?

– Нас Алёной и Катей зовут, – ответила Алёна.

– Хорошие имена, хорошие! – улыбнулся мужик. – Пойдем что ль, уж окоченели обе. Сейчас примете по сто грамм за упокой Авдотьи Прохоровны, бабки, значит, твоей, – обращаясь к Алене, сказал Егорыч, – и полегчает. У нас такое тоже редко бывает, чтоб так лило в июле. Ниче, завтра, бог дасть, распогодится. И на могилку сходите.

– А далеко еще? – спросила Катя.

– Да нет, недалече. Скоро придем. Что ж вы, девчата, по заросшей дороге-то пошли? Ведь вона, прямо за этой старой дорогой другая есть. Мы все по ней ездим. Только, небось, размыло ее, во время дождя проехать к нам трудно. А дошли бы хорошо, правда подальше чуток.

– А мы по навигатору, – сказала Алена и укоризненно посмотрела на подругу.

– Ох, и напокупают же всяких новомодных штуковин, –засмеялся Егорыч, – хорошо, что прошли. А то еще больше бы заплутали. Через тайгу опасно ходить одним и без ружья. Живности у нас разной много. И медведи попадаются. Иной раз ему и в лапы попасть можно.

– А что они на людей нападают? – испуганно спросила Алена.

– Бывает. Но редко. А кто его знает, чего у животного в голове?

– А мы бурундука видели, и больше никого! – воскликнула Катя. – Нам только медведя не хватало еще!

– Хорошенький такой, – подтвердила Алена, – на елку залез и на нас смотрел.

– Ой, на елку! – засмеялся Егорыч. – Что ему на елке делать-то? Если только на вас, красавиц, смотреть! Он в кедровнике живет. И кедровыми орешками питается. То кедр был.

– Ну вот! Мы ж из Москвы. Кедра от елки отличить не можем.

– А знаете, почему у бурундука на спине пять полосок? – спросил Егорыч.

– Нет. Так надо, наверное, – сказала Катя.

– Есть такая сказка, аль легенда о том, что его медведь до крови исцарапал, и с той поры у него на шерстке полоски.

– А за что он его?

– Еду не поделили! – сказал Егорыч и захохотал. – У них тоже разборки, как и у людей!

Девушки еле поспевали за жилистым Егорычем, они уже с трудом шли по высокой траве, постоянно спотыкаясь и вскрикивая. Шли вдоль реки по узкой прохоженной тропе, но все равно идти было уже тяжело, наверное, с непривычки. Им нещадно тянули руки тяжелые сумки, казалось, что они стали еще тяжелее. И чем дальше они продвигались, тем больше им казалось, что силы окончательно покидают их.

– Вон, уж деревня показалась, – сказал Егорыч, посмеиваясь, но все же жалея девушек. – Уморились, птахи, давайте сумки-то свои, уж донесу. А то на вас смотреть без слез нельзя!

Подруги не стали перечить и отдали свою поклажу в руки пожилому, но по виду еще крепкому Егорычу. Он взвалил сумки на спину и лихо понес их, вышагивая как на параде. Девчонки прыснули со смеху, а он засмеялся и залихватски погладил себя по седой бороде.

– Есть еще порох в пороховнице! – воскликнул он. – Я еще и приударю за вами!

– Да, жених хоть куда! – засмеялась Катя. – А мы не против, правда, Лён?

– Конечно нет! – хихикнула Алена. – В Москве такого мужика днем с огнем не сыскать!

Им стало значительно легче идти. И еще их радовал вид приближающейся деревни, настроение улучшалось с каждым шагом. Вот они уже подходят к дому дядьки… Сейчас они переоденутся, поедят и отдохнут. Неужели они, наконец, добрались? Приехали!?

Глава 2. Дядька Иван

За столом все уже были пьяны. Кто-то храпел, кто-то плакал, три пожилые женщины в черных платках убирали посуду со стола, когда в дом ввалились две замызганные молодые девицы и Егорыч, обвешанный сумками, как новогодняя елка. Иван сидел во главе стола и тоже находился в изрядном подпитии. Но в отличие от всех своих гостей, сразу заметил вновь прибывших. Он встал и, всматриваясь в девушек, пытался определить, кто из них его племяшка – Аленка. Видел он ее в последний раз так давно, что уж и не помнил когда. Было ей от силы 6 или 7 лет. Еще до школы. Потом уж брат перестал привозить дочь к матери на лето. К тому времени мать стала стареть, болеть, и ей было трудно ухаживать за ребенком. Тем более, что ребенок этот был совсем не приспособлен к тутошней жизни, одно слово – избалованное столичное дитя. Но очень переживала, что не может помочь сыну с невесткой, тем более, что они частенько бывали почти что в этих краях в экспедициях. Первое время они брали Аленку с собой, а потом стали отправлять то в лагерь, то к другой, московской бабушке, которая вдруг вспомнила, что у нее есть внучка, когда девочка подросла. Потом брата не стало, и Иван больше ничего не знал ни о невестке, ни о племяннице. Сам он был всегда занят на промысле. Другой работы в деревне не было. Каждую зиму уходил в тайгу, не до сантиментов. Своей семьи у него не было. С женой развелся, детей не нажил. Так и жил бобылем. Старость подкралась как-то очень быстро, и в последнее время частенько стал вспоминать маленькую белобрысую девочку, которая когда-то жила у его матери. Мать жила на заимке, в стороне от больших сел и деревень. Там и было-то всего четыре двора, а теперь и вовсе осталось два. Она до последнего своего дня жила там и наотрез отказывалась переехать к нему. У Ивана деревня была большая, и с городом сообщение имела. «Скорую» там вызвать или еще чего – все ж лучше, чем в глухой тайге с одним старым соседом. Архип, которого мать звала попросту – Петровичем уж совсем одряхлел, почти ослеп и оглох. Его что ль бросать не хотела? Тот тоже, как упрямый осел, не соглашался уехать из своей глухомани. Так и жили они там вдвоем. Теперь остался Петрович один. Интересно – согласится к нему переехать или опять упрется рогом и останется в своей глуши, один на один с тайгой? Каждую неделю Иван ездил к матери, привозил продукты, лекарства, которые она откладывала в сторонку и все травы свои заваривала. Работы у матери во дворе было много. Надо было и воды натаскать и дров наколоть, огородик небольшой обиходить. А зимой, так совсем лихо было – пока до нее доедешь, сто раз перекрестишься. Того гляди волки выйдут или медведь-шатун. Рысь частенько встречалась. Да что говорить, зимой в тайге пропасть – нечего делать. Он-то мужик тертый, и то, в последнее время это ему было уж в тягость. Стареть стал. Молодой был, зимой по полгода в тайге один зимовал. Чувствовал себя там, как у себя в избе, и зимой, и летом. А теперь случилось что ль что? Тяжко стало и страшно в одиночку. Вот и матери теперь нет. А Петровича надо уговорить, пусть у него век доживает.

– Здравствуйте, – сказала одна из девушек, которая больше походила на брата. Она была светловолосая и пухленькая.

– Алёнка, ты что ль? – спросил Иван, рассматривая девушку.

– Я. Не узнал, дядь Вань?

– Признал теперь. На брата смахиваешь. А по первости, как вошли, так не мог понять кто из вас моя племяшка.

– А это подруга моя, она со мной захотела поехать. Поддержать.

– Что ж, это хорошо. Да вы проходите, идите вон в другую комнатку, переоденьтесь, а то промокли все. А потом за стол. Бабушку помянуть надо. Не успели вы. Видать, позвонил я тебе поздно.

Когда девушки переоделись и сели к столу, одна из женщин поставила перед ними чистые тарелки, подвинула поближе к ним остатки еды и, улыбнувшись, сказала:

– Кушайте, детки. Проголодались, небось, горемычные. Егорыч нам рассказал, что вы по старой промысловой дороге к нам шли.

– Ну, помянем бабушку, – сказал дядька Иван, наливая по рюмкам водку, – царствие ей небесное, земля ей пухом…

– Земля ей пухом, – повторили обе девушки и проглотили горькую жидкость.

– Что ж бабке-то не писала? – укорил Алёну дядька.

– Так я и адреса не знала. Мама мне не сказала, а я ее не помню уж совсем.

– А бабушка-то переживала за тебя. В последние дни все просила, чтобы тебя вызвал, да не дождалась. Скучала она по тебе, страдала.

– Так не знала я! – заплакав, проговорила Алена. – Если бы не отчим! Мать совсем забыла об отце. Хорошо, что живу отдельно от них, мне бабушка квартиру оставила.

– Так выходит, что и другая твоя бабушка уж померла? – спросил Иван.

– Да. Два года назад. Тяжко мне было с матерью и отчимом жить. Не люблю я его. А мама в нем души не чает.

– Ну, выпьем еще по стопке, да отдыхайте, – сказал Иван. – Ты, не очень-то мать осуждай. Ей тоже счастья хочется. Вот я никому не нужен. Детей нет, жена ушла, в город уехала. Остался я один. А подвернулась бы хорошая добрая женщина, так и женился бы. Счастья все хотят.

– Вот и я о том же! – воскликнула захмелевшая Катерина. – Она все мать простить не может, а надо бы! Женский век короток, не успеем оглянуться, как состаримся!

– Ну, вам до этого еще далеко! – засмеялся Иван. – Еще замуж выходить, да детишек рожать надо.

– А что, бабушка хотела меня видеть перед смертью? – спросила Алёна со слезами на глазах. Водка согрела внутренности, затуманила голову, и ее потянуло плакать.

– Да говорила чтой-то о том, что хочет, чтобы ее дом тебе достался, а не другим внукам. У нее их еще пятеро. Нас же много было, детей-то. И у каждого, кроме меня, по сыну. А у двоих еще и по дочке. Все они тутошние, сибирские. Все хотели этот домик заграбастать. А она все о тебе пеклась. Хотела, значит, тебе оставить. Вот и завещание имеется. Правда, не заверено оно. Но она в нем, обращаясь ко всем своим детям, просила, чтобы они от дома отказались в твою пользу.

– А зачем он мне? И где это? Тут?

– Нет. Это в двадцати километрах отсюда. В тайге. Там что-то типа хутора, заимка по-нашенски. Всего четыре избы. Две уж обветшали, а две жилые. В одном бабушка твоя жила, а в другом сосед ее Архип Петрович. Дед в сто лет. Считай, одна в тайге будешь, если ее наследство примешь. Говорил я ей, что вот тебе-то этот дом и не нужен совсем, а она настаивала. А ты сама решай. Принимать тебе ее дар, аль нет.

– А другим-то внукам, зачем такой дом?

– Знамо дело, ненашенская, не сибирячка! – воскликнул Егорыч, внимательно слушавший разговор дядьки и племянницы. Так это ж, какие деньги иметь можно! На реке в тайге заимка! Если там отремонтировать все, да устроить что-то вроде турбазы – рыбалка и охота, так это ж золотое дно! Вот все внуки-то и передрались за него. А ты зачем, зачем!

–Так для того, чтобы там все под турбазу оборудовать, тоже деньги немалые нужны. А у меня их нет. Так, зарплата неплохая, кое-какие сбережения. Накопила чуть-чуть. Их все равно не хватит. А в кредит влезать, не зная заведомо, пойдет дело или нет – не хочу. Вот и весь разговор!

– Так там можно все постепенно обустроить. Сначала отремонтировать все. Чай у меня еще руки есть! Да помочь найдем. Так у нас издавна в Сибири заведено. А потом потихоньку – сначала одного, двух рыбаков приветить, а потом пойдет.

– Так тут жить тогда надо! А у меня работа, которую я терять не хочу! – твердо сказала Алёна.

– Ну, думай сама, – сказал Иван. – Тебе решать, отказаться всегда можно. Не горячись, не торопись. Решение и в Москве принять успеешь. Пока туда еще никто не рвется. У всех свои дела. Но особенно-то не тяни. У братьев моих денежки есть. Они быстро там все наладят. Пока еще не говорил я им.

– Что не говорил? – спросила Алена и побледнела.

– Что мать ихняя умерла, не сказал!

– Как это? – совсем побелев и уже чуть не падая в обморок, спросила она.

– Так мать велела! Я, думаешь, изверг какой? Она велела мне не говорить им ничего, пока с тобой не свяжусь.

– С ума сойти! – сползая с лавки, промямлила Катя. – Пойду, покурю. Ну и дела!

– Неужели бабушка могла о таком тебя просить?

– Сам удивляюсь! Чтобы родные дети не проводили в последний путь, из-за какой-то развалюхи на реке в глухой тайге! Странно это. Хотя я тоже согласен с Егорычем. Деньги там можно хорошие делать. Места там знатные. И рыбалка, и охота замечательная. Кедровника много, ягод грибов, купание отменное. Да, ты сама знаешь! Неужто не помнишь ничего?

– Смутно. А вообще-то кое-что вспоминаю. За ягодами мы ходили с бабушкой. И грибы собирали. Помню, потом нанизывали на нитки и сушили на зиму. Она тогда мне впервые в руки иголку с ниткой дала. Мама долго не позволяла.

– Так воспитывают сейчас. От всего берегут. Вот мы, бывалочи, и в тайгу за ягодами-грибами, за шишкой ходили. С малолетства. Кого старшего приставят к нам, и все! И от работы не берегли. И дрова кололи и воду таскали. Скотину пасли, да чего вспоминать-то. Время тяжелей нынешнего было. Некому над нами кудахтать было. В школу сами через тайгу бегали кажный день. Это потом уехали в интернат. Так что наше детство было самостоятельное. Мы быстрей взрослели, не то, что ваши московские. Да и сейчас у нас дети более закаленные. Все тоже сами приучаются делать. Отцы на промысел уходят, а сыновья и дочери за место них с матерью остаются.

– А что, все в тайгу уходят?

– А что тут делать-то? Работы нет. Раньше колхозы были, а теперь кажный сам за себя.

– А ты как же? – спросила Алёна. – Тоже в тайге зимуешь?

– Нет. Закончил я с этим. Что-то теперь мне неуютно там. Как брат помер, батя, значит, твой, так что-то перевернулось во мне. Поначалу еще ничего было, ходил. Жить-то надо было чем-то. А теперь на пенсию вышел. Уж пять годков как пенсионер. Так и живем, не шикуем. Ну, и хозяйство свое. На жизнь хватает. Да и что мне бобылю надо-то?

– А ты знаешь, что там случилось? В тайге. Почему мой папа умер.

– Мать твоя говорила белый весь пришел. Будто испугался чего. На лавку присел и все!

– А чего там испугаться можно? Медведя?

– Что ты, нет! – и захохотал. – Медведей-то чего бояться. Без ружья в тайге делать нечего. Не знаю я! Вот и сам когда последнее время ходил, все думал об этом. Жутко как-то становится, чего там может быть такого, чтобы поседеть?

– А он поседел? – с ужасом спросила Алёна.

– Да, весь седой пришел.

– Странно! – воскликнула Алёна.

– То-то и оно!

– А ты нас завтра на могилку к бабушке проводишь?

– А как же! Провожу, постоите, цветов снесете. А потом и в дом, где жила она, свезу. Посмотришь наследство. Поживете там пару дней. Осмотритесь. Там хорошо. Купание, воздух.

– А тут не воздух? – улыбнулась девушка.

– Ну, и тут тоже. А там не тот… Там он звенит! Тайга дает такой дух, что не в пример деревенскому воздуху. Тут у нас и машины и навоз… А там, как вдохнешь полной грудью, так сразу благодать по всей груди разливается. Так нигде не пахнет, как в родном месте, да последи леса. Сама поймешь, завтра.

– А разве мы не на машине туда поедем? – удивилась Алёна.

– Не. На машине туда не проехать. Дорога старая, вся заросла. Так вы, кажись, по ней и шли. Только на лошади, на телеге. Да и развозит там после дождя так, что и лошадь-то с трудом проходит. Только зимой хорошо. Но… зимой свои неприятности бывают.

– Какие?

– А почто тебе знать-то? – слегка улыбнувшись, сказал дядька, – все одно тебе зимой тут не жить. Испугаешься еще чего доброго!

– А если наследство приму, да базу обустрою? – бойко ответила ему племянница. – Так и дорогу надо править будет, и жить тут оставаться. И зимой и летом.

– А зачем? Сделаешь меня администратором, да и кати к себе в Москву. Зимуй. Я тут за место тебя останусь. Теперь, поди, так это называется?

– Так. Да не знаю я… Страшновато дело свое открывать. В лесу, небось, и злых людей много. Браконьеров всяких, а то и похуже – бандитов беглых.

– Всяко бывает. Только ежели об этом думать, так и жить страшновато будет. В Москве-то вашей бандитов что ль мало?

– Есть. Только там можно полицию вызвать, да вообще, людей там много.

– Это да. Народу там у вас видимо-невидимо. Тут оно поспокойней будет. Тут тоже можно и полицию вызвать, только когда приедет, да и приедет ли… Просто тайга не так страшна, как привыкли все считать. Только вот я после смерти брата, бати твоего, тоже стал побаиваться. Не то чтоб бояться, а так жутко что-то иногда становится, когда один. Это старость ко мне пожаловала и больше объяснить мне этот факт нечем.

– Мы с бабушкой за ягодами ходили. Помню, много набрали. И не боялись ничего. Я, правда, маленькая была, а она всегда спокойна была, помню, никогда даже не прикрикнет, голос не повысит. Добрая она была.

– Правда, добрая. Эх, царствие ей небесное… Пойдем спать что ль? Зови подругу. А то она там уж обкурилась.

– А завтра рано вставать? – спросила Алёна у дядьки.

– А как же! На кладбище до обеда ходят, а потом мне надо вас в тайгу свезти. Лошадь с телегой у соседа взять. У меня нет. Я, как к матери ехать, всегда у него беру. Надо такой агрегат бы купить – не помню, как называется, чтоб и летом и зимой по тайге проехать можно было. Чтой-то вроде маленького вездехода. Только вот денег на него так и не накопил… А если старого Петровича к себе заберу жить, так и не нужен он. Ты обратно уедешь, а племянники мои сами пусть там порядок наводят.

– А я еще не решила. Ты мне сначала покажи тот дом и места. Забыла я все. Помню смутно как-то. Вдруг захочу себе оставить?

– Вот я и говорю, гости уж разошлись, ложитесь отдыхать. Завтра день нелегкий будет. А я еще тут, на воздухе посижу, – сказал дядька Иван, выходя во двор.

На бревнах возле избы сидела Катя. Иван подошел к ней, присел рядом и спросил:

– Ну, какие куришь? Угостишь дядьку?

– Конечно! Только они легкие.

– Мне все пойдет. Я курить давно уж бросаю. То не курю совсем, то опять рука тянется. Правда, я всегда «Приму» курил. Она крепкая.

– Я вот тоже все хочу бросить, да никак…

– Ты молодая. Тебе бросить раз плюнуть! Еще детей рожать, а ты травишься…

– Ага! Это так просто сказать – брось и все! Не получается!

– А ты силу воли подключи! – сказала ей Алёна. – Вот я не курю, так и не хочется.

– Тебя мать все время пилила. Вот и бросила. А меня пилить некому!

– Чтой-то так? – удивился Иван. – Родня тоже курит?

– А у нее нет родни. Она детдомовская, – сказала Алёна.

– Да. Одна я, как тополь на Плющихе! – воскликнула Катька и всплакнула. Выпитая поминальная стопка еще гуляла по молодому и непривычному к алкоголю организму девушки.

– Три тополя на Плющихе! – со смехом поправив подругу, сказала Алёна.

– А, какая разница! – разревелась Катька.

– Ну, что это ты разошлась-то? – спохватился Иван. – Не плачь, устали просто, идите спать. Утро вечера мудренее. Повеселеете, утром-то. – И вспомнил, что утром ничего веселого не предвидится. Поход на кладбище совсем не веселое мероприятие.

Глава 3. Бабушкин дом

Утро выдалось солнечным. Будто накануне дождя совсем и не было. Небо очистилось от туч, и стало прозрачным и голубым, как весной. Трава была еще мокрой, но настроение у девушек несколько улучшилось, когда выйдя на двор, они зажмурились от ярких солнечных лучей. Дядька встал рано, принес букет цветов от соседа, привел лошадь с телегой.

На кладбище были недолго. Дядька Иван постоял немного, потом отошел в сторону, увлекая за собой Катерину – пусть, мол, одна возле могилки постоит, подумает.

Алёна всплакнула, положила букет на свежий холм земли, и срывающимся шепотом попросила прощения у бабушки – за то, что не успела приехать к ней, пока та была еще жива. За то, что ни разу в сознательном возрасте не побывала у нее, не погостила, да что говорить – даже и не вспоминала о ней. Слезы капали из глаз, растекались по щекам, Алёна вытирала их тыльной стороной ладони, и вместе со слезами приходило понимание того, что ничего уже изменить нельзя, сколько себя за это не кори.

Иван понял, что пора уводить племянницу, пока та совсем не разревелась. Он подошел, обнял Алёну и, стараясь успокоить, погладил девушку по голове, как когда-то в далеком прошлом, когда девочка была еще совсем малышкой и так радовала их с матерью.

– Ну, что так убиваться-то! Мать уж старенькая была, больная. Жизнь долгую прожила, устать от нее успела. Как в народе говорят – отмучилась. Царствие ей небесное! – и перекрестился. – Не плачь, Алёнка, поедем домой, молочка парного попьете, да на заимку свезу вас. Дом посмотришь. Вспомнишь все. Душа ее еще там витает, там ты у нее прощения и попросишь. Там она тебя и услышит, и простит.

– Поедем, дядь Ваня, – утирая слезы, сказала Алёна. Она еще раз оглянулась на могилу и пошла за дядькой и Катериной к дороге, где стояла лошадь с телегою, на которой они сюда и приехали.