Франкфуртский выстрел вечерний

I. Стихи у окна (1999–2003)

«Озеро в потертых штопках...»

 
Озеро в потертых штопках,
Небо в тощих синяках… —
Стало все как было, чтоб как
раньше все было – Или никак.
 
 
Вспомнить вдруг о том диктанте —
Как подарок на ногтé,
Хоть мы все уже не там, где
раньше все были – Или нигде.
 

Письмо с моря, июль 1999 года

 
На Северном море закаты белы,
И ртутная лупа слепит сквозь стволы,
А ступишь на поле отлива —
По щиколку грязь щекотлива.
 
 
(Когда над Балтийским горят облака,
Чухонской тоскою взбухает щека
И алая к солнцу полоска
Бежит от пивного киоска.
 
 
Я вышел из дому, лет десять тому,
И шел по отливу на белую тьму,
И я уже около где-то.
И ночь пустотою одета.)
 
 
Когда ни вернется пустая волна,
Она будет искр бесцветных полна,
Полна ослепленного света.
 
 
– И хоть бы прошло это лето! —
 

Стихи у окна

 
посмотри с балконных сходней,
– что уж… так уж повелось… —
на небес халат исподний
в басурманщине полос
 
 
как из байки, как из нанки,
полуваточный, сквозной,
с набухающей в изнанке
серо-розовой близной – —
 
 
самолет под тучу скрылся
уходящий на восток,
на его спине искрился
дикой молнии росток,
 
 
на его глухих жужжалах
рваный рокот залипал,
на чувствилищах и жалах
мрак кусками закипал,
 
 
на его хвосте ребристом
дрожью пели провода,
тараканом серебристым
убегал он в никуда.
 

«Ад сразу за порогом – жар и вар...»

 
Ад сразу за порогом – жар и вар
ночного пищеблока, шмарь и гарь его.
Черт, буйный куст усов и шаровар,
лет – тыщи две! – гигантской люлькой варево
по часовому ходу шуровал.
 
 
Глаз не сомкнешь – то гневные борщи
вулканных жерл, то сытой мглы смесилища.
Не ропочи, душа, и не ропщи,
твоя вечерняя ворчня бессиляща.
Не грела днем, так не льдяни в ночи.
 

Хор

СТРОФА

 
Бедный Гейне, жи́дка белокурый,
чья коса там в облаке дрожит?
– Смерть мужской, немецкий, с партитурой,
музыку ночную сторожит.
 

АНТИСТРОФА

 
Скверно спать в гробу без боковины…
– Серной Сены расползлась волна,
и плывет в окно из Буковины
жидкая ночная тишина.
 

Зима во Франкфурте

 
Весь день гудели кирочные ботала
немецкой шлакоблочной слободы;
гроза была – как пробка не сработала —
в коротких замыканиях воды;
 
 
автобуса набрякшая гармоника
утягивала мех за поворот;
турецкая собака с подоконника
кривила, с мукой судороги, рот;
 
 
я в дождь шагнул – его косые гво́здики
мне стукались у шляпы на полях;
соседский кот карябал лапой в воздухе,
нетрезвый и усатый, как поляк;
 
 
была зима вся изморозью траченой,
но сквозь нее темнела и текла,
неметчиною пахла и собачиной,
и сладким тленом газа и тепла;
 
 
я шел один. Воро́ны или во́роны
в слезах и искрах вились надо мной.
Сменилась кровь. На все четыре стороны
гроза ползла, не зная ни одной.