Роудмуви. Артёму Козьмину
1
На заднем сиденье спит дочь, ей почти двенадцать.
Она ещё ниже тебя на голову, а губы дует почти как взрослая:
хлопнув дверью уходит в комнату, не даёт себя обнимать,
и, когда она спит вот так,
ты телом помнишь, как в доме,
где стойкий запах развода,
она прибегала ночью,
укрывалась твоей ладонью
и только так могла успокоиться до утра.
Теперь – темень и дождь, ты – давно уже за рулём,
и вот, на пути – не город и не село,
а точка на сгибе карты: в грязи кафе и следы камазов,
свалить отсюда хочется как-то сразу;
пластиковые кресла, бубнит сериал про ментов.
Глянув тебе в лицо, золотозубая дама хватается за кофейник,
ты ждёшь вполоборота, поближе к двери:
вдруг дочь проснется, а тебя нет?
Тебе под силу представить любую жуть, но не эту.
В углу – трое, пиво цедят, зыркают поверх кружек.
Один – черкает кроссворд, а ручку держит, будто это стилет,
и видно, что пороха ему хватит всадить его кому хочешь и куда нужно,
да так, чтоб пикнуть даже не успел.
Забираешь кофе, скрипишь дверью бэхи лохматого года,
до пункта «Б» ещё долго.
2
Твоя бывшая живёт теперь в запинде,
в доме, который и летом трудно прогреть.
У неё, на пути домой, останавливается дальнобой:
подкидывает то проблем, то денег,
она завела собаку и огород, – тоже дело.
Чтобы не спать, ты помнишь, как в девяностых когда-то ночью
вы сидели – коленками к Неве, молодыми задами – к прочему,
вы знакомы примерно час и где-то столько же пытаетесь взяться за руки,
и от того вас ещё больше прёт – сидеть вот так и тыриться на реку.
Она говорит, что парень её – в Чечне ещё минимум на год,
что предки-придурки – гонят её на курсы бухгалтеров,
что она хотела бы выучить английский
и уехать так, чтобы – ничего русского, даже в мыслях,
домик у океана, лабрадор, супермаркеты по субботам,
поскольку, нечего делать в совке с такими мозгами и такой попой.
Ты спорил, конечно, травил иллюстрирующие басни,
поглядывал как в сумерках белой ночи пух на её затылке
ерошится, вспыхивает и гаснет.
А когда всё-таки взялись за руки, поняли, что не можете не бежать,
что улицы в Питере – киноленты на перемотке,
до рези в легких, до радужных пятен в глазах,
в ногу, с одним дыханием на двоих и горячей кожей,
едва врубаясь, что это счастье и есть – бежать вот так, просто потому, что можешь.
Вынесло вас на Средний к парадной незапертой,
вверх, в запах книг, под трёхметровые потолки её коммунальной хаты,
мимо сопящих предков, в дальний угол, за занавеску,
упасть, будто тело у вас одно и пахнет от бега резко.
Так, что стрелки часов впору до крови сжать рукой,
и непонятно чей это пульс так лупит – её или твой.